Потерянные чувства

      Дни тянулись длительностью в века. Что именно стало причиной этого? Все просто — обещание Кадзухи прийти к нему в гости после экзаменов. Ежедневно злясь на подобные слова со стороны врача, Скарамучча почти не спал, запоминая весь материал за время, которое успел пропустить в школе. Он ждал момента, когда все это закончится, с таким же нетерпением, как и приемов в клинике, о которых психиатр сам предупреждал его, зная, что у его пациента просто нет времени даже оторваться от учебников.       В подобном медлительно-быстром темпе пролетело несколько недель. Стоило бы на память оставить фото удивленных лиц учителей и его одноклассников, которые никак не могли предположить о появлении вечного прогульщика на абсолютно каждом экзамене. Языки, геометрию, алгебру, историю, литературу, физику и остальное парень сдавал практически играючи по сравнению с той колоссальной работой, которую он провел, не давая себе ни минуты передышки даже после возвращения из школы.       Практически забегая в клинику, Скарамучча, как и в первые разы его приема у Кадзухи, открыл дверь едва ли не с ноги, залетая к нему с последней секундной стрелкой. Видя его распахнувшиеся глаза, парень самодовольно улыбнулся и, немного отдышавшись, прошел вперед с таким видом, словно он первый, кто добрался до другой галактики. С громким хлопком он положил перед старшим стопку бумаг и вернулся, чтобы закрыть дверь.       Каэдэхара хоть и знал, что школьные экзамены подошли к концу, совершенно не знал оценки за них. Как партизан, все это время школьник хранил молчание. С интересом подцепив стопку, врач начал перелистывать листок за листком, удивляясь тому, что видел.       «Языки — 83,95, литература — 94, физика — 79…», — проносилось в голове вслед за видимыми цифрами. Но в конце концов, из всех этих оценок выше среднего выбивались две единственные: — Химия 56, геометрия 46? — Кадзуха слегка посмеялся, заставляя и так взволнованного Скарамуччу, атакованного собственной горделивостью, вспыхнуть почти мгновенно. — Вот сюда смотри! Вот сюда! Ебаная математика с химией не в счет! — возмутился тот, тыкая в листы, лежащие рядом. — Это проверяли неправильно! — он сложил руки на груди. — Но ты ошибся в дискриминанте… — проговорил врач, рассматривая пометки красным на бланках. — Как ты вообще смог достать свои работы? Они же не выдаются просто так? — спросил Каэдэхара, поднимая к парню глаза. Тот почесал затылок. — Мне отдали их на руки. Видимо, «та женщина» постаралась. И сказали, что если еду за границу, чтобы не возвращался, — вздохнул подросток, присаживаясь на край стола.       Подобное непрофессиональное поведение работников госслужащих только и могло раздражать, но их Кадзуха также мог понять, хотя и не понимал настолько откровенных высказываний. — Я высказал все, что думал о них, и ушел, — честно признался Скарамучча, хотя это было большим прогрессом для него. После увеличения доз нейролептика он стал намного спокойнее, что не мог не отмечать, но не понимал, как к этому относиться. Казалось, что теперь его душа обнажилась перед всеми. Это не нравилось, но нравилось то, что злиться на Каэдэхару он вовсе почти перестал. Его легкие подтрунивания больше не вызывали такой бури внутри и оседали лишь мыслью о том, что даже это в нем ему нравилось. — Даже кулаками не махал?       И вот снова легкое замечание, которое могло бы вызвать крики, но теперь заставило лишь поднять выше голову и ехидно улыбнуться. — Ни разу за последнюю неделю! — воскликнул тот, хмыкая. — А что на той? Ты не рассказывал.       Его подловили. — Нечего там рассказывать! Один урод нарвался.       Кадзуха вздохнул. Он до сих пор не понимал, как точно объяснить этому все еще буйному подростку, что рано или поздно у него будут проблемы из-за подобного поведения. Впрочем, после начала приема лекарств прошло уже достаточно времени, чтобы понять, что у Скарамуччи в целом подобный характер. Его панцирь все еще оставался крепче иридия, но для самого врача был достаточно прозрачен, чтобы увидеть то, что хранится внутри. — Как обещал, ты должен прийти ко мне в гости, — напомнил ему Скарамучча, слезая со стола и отходя в сторону кулера.       Он достал уже знакомую чашку с кошечьей мордой и налил себе воды, затем падая на стул перед столом психиатра. — Хорошо, хорошо, — кивнул тот в ответ и достал уже чистые листы, чтобы все же начать свою работу. — Итак, расскажи, как в последнее время работает увеличенная доза лекарств. — Ты будто не знаешь! — возмутился парень. Он все еще оставался достаточно громким, но после вздохнул, закидывая ногу на ногу. — У меня ощущение, что я пил с самого утра. В последнее время немного подташнивает.       Слушая его, психиатр задумался. С прошлого приема особо ничего не поменялось. Побочные эффекты все еще проявлялись, но из всех лекарств, пожалуй, лишь это могло полностью подойти пациенту. Остальные свалили бы его наповал. Кадзуха не хотел выписывать что-то более сильное. — Я стал меньше злиться, но с ненавистью к другим не могу ничего поделать. Они все еще меня бесят. У меня ощущение, что душа вылезла наружу. Не хочу, чтобы кто-то видел мои слабости, — парень замолк. От былой радости, бьющей из него ключом, почти ничего не осталось. Каэдэхара понимал, почему ему теперь так сложно. Агрессия была методом защиты, а после начала приема лекарств она почти перестала вырываться из него, окружая иглами пространство вокруг. — А что насчет твоих чувств? — спросил врач, продолжая смотреть на слова, выводимые на бумаге.       Тишина заставила его оторваться от написания. Скара сидел так, словно хотел что-то сказать, но не мог. Теперь уже это стало необычно. Ведь что в переписке, что на приемах он больше не закрывался так сильно, чтобы не сказать ничего.       Школьник размышлял над этим достаточно долго. Он уже не считал, что в нем не осталось ничего, кроме ярости и ненависти, но не мог сказать Кадзухе то, что только при общении с ним чувствует себя счастливым, радостным, что грустит, когда врач не может ответить на его смс из-за работы, что сердце неумолимо набирает темп каждый раз, стоит увидеть того. — Не могу сказать… — коротко выдавил он из себя, смотря куда-то в пол и в сторону.       Каэдэхара выдохнул. Все еще оставалось место, куда он не мог добраться. Это заставляло почувствовать себя немного грустно. Хотя он и видел, что парень чувствовал остальные эмоции, но признавал ли он их или же отрицал, понять не выходило. В такие моменты оставалось лишь мягко перевести тему на что-то другое.       Скарамучче самому не нравилось недоговаривать Кадзухе, но он не мог, просто не мог высказать все как есть. Страх в сердце останавливал и делал его еще более уязвимым.       После еще получаса разговоров прием подошел к концу. Они условились, что Каэдэхара придет в среду, когда у него не будет пациентов, и подросток вернулся к себе домой, окруженный пеленой раздумий.       Присев на собственную кровать, парень взял свою гитару и коснулся замененных ранее струн.       «Могу ли я рассказать об этом таким образом?» — спросил он сам себя, зажимая первую ноту, затем следующую. Это ощущалось таким глупым. Все, что с ним происходило сейчас, было чем-то волшебным, но одновременно болезненным. Хотелось чего-то большего. Касаний, которые парень так ненавидел, теплых слов, которых избегал и не принимал, объятий и, в конце концов, поцелуев. Совершенно обезоруженный собственными эмоциями, он прикрыл глаза. Музыка, которую он играл, больше не успокаивала, а заставляла слезы скапливаться на глазах. Было ли причиной этому особое пристрастие Скарамуччи к грустным и лирическим произведениям, вызывающим в нем отклик и темные воспоминания, или же он не мог слушать что-то другое из-за того, что в нем все еще не было столько счастья, чтобы понимать счастье, описанное в песнях? Он сам не мог ответить на этот вопрос, раз за разом погружаясь в мысли о том, что вполне возможно, что его чувства к Каэдэхаре могли оказаться полностью безответными. Он не поднимал эту тему, но и правда сомневался в том, что у Кадзухи сейчас никого не было. Парень просто не мог подобрать слова и заставить себя спросить об этом.