***
Золотистый диск солнца перевалил на вторую половину безоблачно-синего неба и потихоньку сползал в закат. День выдался жарким, но прилетавшие с моря порывы ветра приносили с собой терпкую, пахнущую водорослями свежесть. Эри стояла на главном балконе замка и следила за тем, как перед ней внизу, на просторном центральном дворе, Ниджи муштровал солдат. Военное дело не было её коньком, и потому девушка не сумела бы точно определить, чем именно они занимались в тот или иной момент, — но со стороны выглядело впечатляюще. Второй принц глубоким звучным голосом отдавал команды, и выстроенные в ровные шеренги солдаты в полном боевом обмундировании синхронно делали выпад вперёд с тренировочными мечами в руках, рубили воздух и отскакивали обратно. Затем повторяли то же самое, но с выпадом вбок. Особую прелесть этой синхронности придавало то, что солдат внизу было несколько сотен. Спустя какое-то время мечи сменились на ружья — далеко не тренировочные: первый ряд припадал на одно колено, целился и производил оглушительный залп. Пули с глухим стуком уходили в набитые песком мешки с нарисованными на них мишенями. Ряд вставал, перемещался в конец, и их место занимала следующая группа солдат. Бело-чёрное человеческое море колыхалось волна за волной, сопровождаемое грохотом выстрелов. Ниджи довольно скалился, поглядывая на него, — ни дать ни взять мальчишка, играющий в солдатики. За единственным исключением: солдатики были живыми. Тренировки в Джерме в последние дни вышли на новый уровень. Уже завтра принцы — Первый и Второй — готовились выдвинуться на Брок Коли в сопровождении части флота. Контракт был подписан — настало время вмешаться в затянувшуюся гражданскую войну. То, что длилось пару лет, Винсмоуки планировали завершить за пару дней, а то и часов… Внизу раздался короткий повелительный оклик: — Вольно! — и солдаты разошлись, воодушевлённо переговариваясь между собой. Ниджи вскинул голову, огляделся по сторонам, однако ни на миг не задержался на балконе и стоявшей на нём кузине, хотя Эри была уверена, что наблюдательный кузен её заметил. Ичиджи сдержал своё обещание: с того памятного вечера его брат не приближался к ней, не язвил (во всяком случае, намеренно), да и вообще старался обращать на неё поменьше внимания. Более того — Ниджи снизошёл до того, чтобы выполнить её личную просьбу (пусть Эри и не обладала властью ему приказывать), и ни разу не назвал «сестрёнкой». От старшего брата он перенял «Годжу», хотя порой проскальзывала и «кузина». Эри же, в свою очередь, больше не сжималась в его присутствии, не глядела затравленным кроликом. Не прислушивалась к чужим шагам в коридоре — впрочем, вчера ему наконец-то выправили ногу, и это занятие стало бесполезным. Вряд ли непостижимым образом сработал дикий подход Ичиджи к улаживанию семейных проблем, но с каких-то пор игнорировать Ниджи ей стало проще. На смену страху пришла отчуждённость, мешавшаяся иногда со смущением, — контролировать эти чувства было намного легче. И, разумеется, Эри его не простила: как можно пытаться простить того, у кого и в мыслях нет просить прощения? Но Ичиджи было довольно и этого. Он звал её к себе трижды — за последние три дня. Подходил, спокойно ронял на ухо: «В моей башне», — и называл время. Уверенным тоном, зная, что ему не будут прекословить. С него сталось бы отправить официальное уведомление, но всё-таки он предпочитал делать это лично. Как если бы ему это доставляло удовольствие: остановить её в пустынном коридоре, чуть притянув к себе за талию, шепнуть несколько коротких слов и ощутить, как она против воли вздрагивает в его руках от этого бесстыдного приказа. В назначенный час Эри приходила. Ичиджи говорил ей раздеться — и она неловко, путаясь в пуговицах и застёжках, снимала с себя одежду. Всё это время он сидел на стуле или в кресле у камина, молча рассматривая её постепенно обнажающееся тело. Медлил, выжидал, пока девушка изо всех сил пыталась удержаться от стыдливого порыва прикрыться руками от его изучающего взора. А потом следовало уже знакомое распоряжение лечь на кровать. Каждый раз она отрешалась, стараясь не издать ни звука, не дрогнуть ни единым мускулом. Но это давалось ей с трудом. Нельзя было утверждать, что ей были неприятны его прикосновения, его движения, когда он находился внутри неё — пусть все эти действия и ощущались механически выверенными и безэмоциональными. Ведь у него было красивое, практически совершенное тело, и Эри в какой-то момент признала, что ей нравится на него смотреть. Порой у неё возникало глупое желание прикоснуться, провести пальцами по бугрящимся на животе и груди твёрдым, великолепно очерченным мышцам, по чёрным змеящимся линиям татуировки на его руке. Но это нарушало правила: ей надлежало вести себя тихо. Он больше ни разу не целовал её. И не приказывал его ласкать — как тогда, по подначке Ниджи. Должно быть, это были единичные, спонтанные желания, и мысли о них теперь вызывали у него раздражение, ведь Первый принц абсолютно не выносил спонтанности. Удовлетворив своё короткое желание, Ичиджи отсылал её прочь. Единственный раз, когда он задержался подле Эри на ночь, произошёл тогда, в её комнате (и то, возможно, из-за присутствия брата). Этим Первый принц как бы подчёркивал незначительность её места. Она, равно как и простая служанка, была недостойна остаться в его постели. Не то чтобы Эри стремилась остаться — наоборот, с нетерпением ждала, когда всё закончится и он её отпустит. Но нельзя было отрицать, что подобное пренебрежение её немного коробило. Девушка ощущала себя неотъемлемой частью неведомого, но тщательно спланированного графика Первого принца: сон, еда, тренировка, работа, совокупление… Не совсем этого она ожидала от мужчины, который желает женщину. Хотя это же был Ичиджи и его бездушная сделка… К тому же у неё совершенно не имелось опыта в том, как должны строиться подобные отношения. В Джерме не нашлось бы человека, кому она отважилась бы открыться, кто сумел бы подсказать ей, как правильно, — не у Ниджи же спрашивать совета! …Голос Второго принца внизу зычно возвестил окончание перерыва. Солдаты бодро, несмотря на жару, потянулись обратно на плац. Похоже, на очереди были манёвры и перестроения: по приказу командира ровный прямоугольник бело-чёрных рядов распался, формируя прямоугольники поменьше. Потом те, словно в калейдоскопе, перемешались и сложились в новые фигуры. Наверное, тренировки планировались до самого ужина. Эри развернулась, намереваясь покинуть балкон, и вдруг посреди знойного марева летнего дня её как будто окатила волна ледяной воды. Перебивая дыхание, выкидывая на секунду-другую из реальности. Пол качнулся под её ногами, и Эри была вынуждена уцепиться за ограждение балкона, чтобы не упасть. А после всё-таки не выдержала — сползла вдоль него вниз, прижимая к груди колени и ошеломлённо уставившись перед собой невидящим взглядом. Это был вовсе не солнечный удар — вслед за странным приступом головокружения пришло воспоминание. …Она стоит на старой, частично утопленной в землю дубовой бочке, высовывая голову над просвечивающим от многочисленных щелей забором (сейчас бочка бы не понадобилась, а тогда — макушке было ещё расти и расти). Сосредоточенно и целеустремлённо бросает вниз, на другую сторону, кусочки порезанного яблока из маленького кулька, который Глория даёт с собой на прогулку. Её должна сопровождать Стелла — но обычно та исполняет свои обязанности до первого же поворота, где всегда бросает навязанную ей мелкую сестрицу-обузу, и Эри приходится самой искать себе приключения. В этот раз ноги унесли её далековато от дома. Внизу, в траве, сидит, забавно пыхтя носом, круглобокий белый крольчонок, которого она заприметила, суя нос в широкие щели чужого забора. Кролик, довольно жмурясь и тряся пушистыми ушками, одну за другой трескает слетающие к нему с неба яблочные дольки. — Эй, ты, малявка! — возмущённо пищит чей-то незнакомый голос. Справа от Эри возникает густая копна кучерявых каштановых волос. Их обладатель находится по другую сторону забора, и подножкой ему служит шаткая пирамида из пустых бутылочных ящиков. Мальчишка сверлит её подозрительным взглядом. — Ты что здесь забыла? Это наш кролик! И вообще, он злой, чужаков не любит. — А меня любит, я его яблочком угостила, — заявляет Эри и запоздало обижается: — Сам малявка! — Мне уже семь! Я взрослый! — сердится мальчишка. — Хах! А мне почти десять! — Как десять? — удивляется тот. — Мы ж с тобой одного роста, — он подтягивается на руках, становясь на цыпочки, ящики угрожающе скрипят под ним от резкого движения. Вытягивает подбородок и осматривает её с ног до головы: — Ну да, так и есть, странно… А, понял, это потому что я мужчина! А ты так… девчонка. Эри вскидывает руку и заряжает ему щелбан за такое нахальство — прямо по любопытному носу. От неожиданности тот отшатывается назад, неустойчивые ящики разъезжаются, и он летит вверх тормашками в траву. Чудом отскочивший кролик с рассерженным писком возвращается и от души цапает мальчика за палец. Тот ойкает, ошалело тряся кудрявой головой и укушенным пальцем. Эри заливисто хохочет. — Не ушибся? — Ушибся, конечно!.. Ну ты, Пухлик, и предатель… — голос у мальчишки опасно дрожит, но тот справляется: он не может разреветься, только не при девчонке — сам же назвал себя взрослым и мужчиной. — Зато очень милый предатель. — Так тебе что, кролики нравятся? — он шмыгает носом. — Ага. А ещё роботы! — Шутишь! Мне тоже! — его глаза загораются. — Тебя как зовут? — Меня? Эрика… — она корчит рожицу и исправляется: — Эри, то есть. — Эри? Иди к калитке, я открою, хоть погладишь этого предателя… Я собираю вкладыши с «Vegapunk-220»! Могу показать. — А у меня есть «Marine-5000». Не вкладыши — игрушка, правда, сломанная немножко. — Обалдеть, — скрипит тугая задвижка калитки, наружу высовывается курносый нос. Мальчишка улыбается, во рту на месте недавно выпавшего зуба сверкает щербинка. — Ух ты, брови-завитушки! А меня зовут… …Язык и губы Эри, откинувшейся спиной на каменную кладку балкона, дёрнулись сами собой, формируя звуки давно утраченного имени: — Жоан… Как она могла позабыть о лучшем друге? С кем провела вместе столько лет, в течение которых они ссорились и мирились, дурачились и получали нагоняй, делились всем, что не нужно было знать глупым взрослым?.. Девушка судорожно перевела дыхание. Последнее, что ей помнилось, — Сабаоди-Парк и искренне озадаченные глаза приятеля, склонившегося над плачущей девочкой. После — сплошной провал, пустота. Что-то приключилось с ним тогда. Что-то необычное, что-то странное. И без него она весь вечер бодалась с Йонджи. С которым, скорее всего, даже не столкнулась бы, будь Жоан рядом. А если бы и столкнулась — Четвёртому принцу перепала бы разве что порция ехидных дразнилок (с безопасного расстояния). И ничего из того, что случилось с ней позже, ничего, что происходило сейчас, — ничего этого попросту не было бы. — Ох, Жоан, — прошептала Эри, осторожно поднимаясь на ноги. — Куда же ты пропал? Что с тобой произошло? Что произошло с нами обоими?.. Нельзя же ни с того ни с сего взять и позабыть человека, словно его никогда не существовало! А ведь про него не помнили ни Глория, ни Стелла, любившие отчитать её за дружбу с мальчишками. Ни его собственные братишки и сестрёнки. Неужели всему виной явился чей-то дьявольский фрукт? Это было единственным правдоподобным объяснением, хотя Эри не припоминала в прочитанной энциклопедии ни одного с силой отнимать чужую память. Но если та же энциклопедия не врала — действие фрукта заканчивалось, если его отменял владелец. Или же тот находился без сознания. Или умер… Получается, два года спустя чары каким-то образом были сняты? Но как же это выяснить?.. Наверняка первым делом Жоан отправит весточку родным. Взгляд Эри с сомнением и надеждой метнулся к высокой башенке, где располагался почтовый отсек. Как раз сейчас из верхнего окошка, крякнув и чуток провалившись в воздушную яму из-за битком набитой корреспонденцией сумки, отлетел почтовый альбатрос. Птица натужно взмахивала крыльями и пыталась выровнять полёт. Девушка нахмурилась: нет, письма по-прежнему были ей недоступны. Даже короткая записка — чтобы попросить Глорию справиться про Жоана у его родителей. Значит, оставалось только надеяться, что мачеха сама расскажет про него в следующем «мусорном» письме. Должна была написать — уж слишком диковинными были эти провалы в памяти. О том, что с Жоаном могло стрястись что-то совсем нехорошее, Эри старалась не думать: он сильный и смелый парень, выберется из любой передряги… Письма!.. Она оставила письма Глории в кабинете в башне Йонджи! Не забрала их при переезде — Ниджи отвлёк её в тот вечер… Эри обхватила голову руками: что Йонджи с ними сделает? Учитывая, насколько сильно она уязвила его гордость? Наверняка распорядится выкинуть, не глядя, весь оставшийся после неё бумажный мусор. А что, если… что, если ему в голову не придёт заходить в кабинет? А если и зайдёт — то не обратит внимания? Это же Йонджи — с него станется… Она подумала о нём — и невольно вспомнила прорезавшие его лоб гневные морщины и стылый взгляд в их последнюю встречу. А следом на ум пришли жёсткие слова Рэйджу… Тогда Эри не отважилась рассказать ему ещё и про Ниджи — слишком тягостно было признаваться в связи с Первым принцем. Что ж, если он узнает об этом от Рэйджу, пусть и в её неприглядной интерпретации, хуже уже не будет. В глазах Йонджи она и так пала на самое дно. Эри прерывисто вздохнула, усилием воли отгоняя прочь тяжёлые мысли: переживания за Жоана коварно перетекли в какие-то другие, неподходящие переживания. Пожалуй, стоило попробовать попросить у Ичиджи — разрешения написать домой. Она дала себе зарок не просить ничего сверх того, что он обещал сам, — хотя бы так поддерживала обманчивую иллюзию того, что между ней и обычной шлюхой существовала какая-то разница. Шлюх покупали за деньги, но разве то, что взамен денег ей предлагали нечто иное, делало её особенной? Однако в данной просьбе Эри могла поступиться остатками своей гордости — дружба была важнее. Ох, как же странно было думать об этом: в мире, где все считали её негодной и бесполезной, она всё-таки была не одинока. Где-то в этом жестоком мире у неё имелся самый настоящий друг…***
Ичиджи пожелал встретиться с ней перед отъездом. В этот раз лишь коротко обозначил время — десять вечера — и даже не упомянул место. Кажется, его спальня превратилась во что-то из категории «по умолчанию». Во всяком случае, когда Эри тихо проскользнула внутрь, он уже ждал её. Первый принц отдыхал, откинувшись на спинку кресла и разглядывая на просвет, как переливается янтарём виски в бокале со льдом. Горела одна настольная лампа. Эри не могла припомнить, чтобы хоть раз зажигалась большая хрустальная люстра на потолке, — в своей багряной комнате он явно ценил полумрак и мягкие тона. Ичиджи поднял на неё голову, но ничего не сказал, только сделал глоток и снова замер с зажатым в пальцах бокалом. Наверное, вернулся недавно — на руках до сих пор были натянуты перчатки. Эри выждала немного, но он по-прежнему молчал. Тогда она не выдержала: — Мне раздеться? — спросила девушка, покраснев от собственной прямоты. Тот как будто удивился её вопросу: — Да. Разумеется. — А почему «разумеется»?.. Почему ты хочешь, чтобы я раздевалась? — не удержалась Эри. Она помнила Козетту, неподвижно лежащую на кровати с небрежно задранной вверх юбкой. Разве между ними была какая-то разница? Ведь он всякий раз звал её исключительно для того, чтобы удовлетворить низменное физическое желание. Как и с Козеттой, он мог бы делать это быстро. — Потому что мне нравится твоё тело, — скупо, как бы против воли, признался Ичиджи. Он поставил бокал на столик у камина, встал с кресла, и, облокотившись на его высокую спинку, стал наблюдать за тем, как Эри, смущённая этим коротким ответом, снимает с себя платье. После того как она неловко стянула бельё, Ичиджи молча двинулся к ней. Остановившись в шаге от девушки, он склонил голову набок, изучая её пристально, как какой-то музейный экспонат. Всё-таки странно было стоять обнажённой перед кем-то полностью одетым. У Эри по коже пробежали мурашки, и она скованно отвернулась, опуская глаза. — Да, твоё тело весьма красиво, — наконец подтвердил Ичиджи и продолжил: — Несмотря на небольшой рост, ты хорошо сложена. У тебя изящные руки и ноги. Над ключицами — мягкие ямочки. Грудь упругая и высокая, а талия тонкая, с приятным изломом… Ичиджи перечислял то, что было у него перед глазами: сухо, безо всякого налёта поэтичности, которого можно было бы ожидать в подобной ситуации. Просто фиксация очевидного. И вместе с тем, его необычная многословность сама по себе заставила её сердце заколотиться. Он обошёл её сзади. — Спина гордая и прямая, бёдра узковатые, но округлые… — затянутая перчаткой ладонь внезапно накрыла её левую ягодицу. Ощущение поглаживающего касания через прохладный бездушный материал перчатки было непривычным и неожиданно волнующим, и Эри, не слишком избалованная прикосновениями и ласками Первого принца, против воли прерывисто вздохнула. Он придвинулся ближе, и тонкие складки его рубашки теперь задевали её обнаженные лопатки. Ичиджи опустил голову над её плечом, скользя взглядом вниз. От его дыхания исходил лёгкий и жгучий аромат виски. — Колени… «Я запомнил, что у тебя милые коленки…» — Хватит!.. — оборвала его Эри. И, тотчас осознав, как он мог воспринять подобную резкость, торопливо прибавила: — Я уловила твою мысль… Ладонь в перчатке приподнялась, легонько прошлась по её боку, устремляясь вперёд и выше, вдоль рёбер, замерла, на какую-то ничтожную долю миллиметра не доходя до груди… Эри на мгновение зажмурилась — и вновь распахнула глаза: нет! Никак нельзя поддаться глупой, недостойной слабости и представить себе на его месте другого. Того, кто видел в ней только сестру. Того, кто отныне презирал её. «А сейчас он прикажет мне лечь и раздвинуть ноги…» — тоскливо подумалось ей. Но Ичиджи сам подхватил её на руки и невозмутимо понёс на кровать. …Эри тихо лежала под ним, ощущая его тяжесть, прислушиваясь к его движениям внутри себя, как он погружался и отдалялся, накатывая на неё подобно мощному, неудержимому прибою. Её пальцы стискивали тонкий шёлк простыней, она привычно принуждала себя быть покорной, хотя что-то в её теле на каждый его толчок отзывалось эхом давнего преступного удовольствия — сегодня чуть сильнее обычного. — Почему ты такая безразличная подо мной? — вдруг выдохнул Ичиджи, склоняясь над её лицом. — Ты же любишь послушных… Ты сам приказал мне быть послушной… — прошептала Эри, удивлённая как самим вопросом, так и его внезапностью — прямо посреди того, чем они в данный момент занимались. Он прервался, остановился, всё ещё глубоко погружённый в неё. И девушка с трепетом уставилась в его непроницаемое лицо: — Я делаю что-то не так? Опять эта твёрдая, едва заметная складка в левом уголке губ. Опять недовольство. Но чем на этот раз?.. — Нет, ты всё делаешь правильно, — успокоил её Ичиджи, в то же время ощутив знакомый прилив досады. Чересчур правильно. Он начал осознавать, что его раздражает эта безропотная покорность, которую всегда ожидал от других. Как если бы ему приходилось глядеть на тлеющие угли там, где однажды ярко горел огонь. А ведь Ичиджи прекрасно помнил, как Годжу тянулась к нему — в самый первый раз, как испытывала наслаждение. Тогда он поцеловал её, и, кажется, не удержался от того, чтобы коснуться её тела… Всё дело в ласках? Ичиджи вновь толкнулся в неё бёдрами, возобновляя прерванный ритм, — и уловил тихий судорожный вздох, сорвавшийся с её губ. Заслышав его, он приподнялся на локтях, навис над ней, слегка замедляясь, но не прекращая движений. А затем задумчиво, словно ставя опыт в лаборатории, прошёлся правой рукой по её груди, обводя кончиками пальцев бледно-розовые ареолы начинающих твердеть сосков. Скользнул прохладной ладонью по животу, заставляя тот втягиваться от его прикосновений, провёл ею с нажимом по гладкому бедру… Годжу мелко задрожала под ним, кусая губы, — она явно сдерживала рвущийся наружу стон удовольствия. Ичиджи продолжил дразнящую пытку, наблюдая, как она боролась с собой и с навязанными им самим правилами, — неожиданно ему это понравилось. Как-никак изначально она привлекла его внимание, вызвала его интерес именно своим противоборством, непослушанием… Ичиджи вынужден был признаться себе, что ласкать её, следя за её реакцией, прислушиваясь к сбивчивому, участившемуся дыханию, оказалось… волнующе. Вот она не выдержала и дёрнула вверх бёдрами, будто стремясь удержать его в себе, впустить в себя как можно дальше и глубже. И он в ответ стал вжиматься в неё — дальше, глубже, резче, быстрее… Увлёкшись этим странным экспериментом и одновременно наслаждаясь столь непривычными, новыми для него ощущениями, Ичиджи едва не пропустил точку, за которой наступала кульминация. Чуть было не забыл выйти из неё перед оргазмом. Сделал это в последний момент — всё равно что неопытный юнец, поспешно и бурно кончая ей на бедро. Вслед за этим белую кожу на её боку мазнуло чем-то тягучим и алым. Ичиджи недоумённо приложил пальцы к своей левой ноздре — подушечки окрасились красным, от них знакомо и приятно пахло железом. Значит, он не удержался — и капля крови всё-таки сорвалась с кончика его носа. Редко случалось такое, чтобы простое соитие вызывало в нём подобное возбуждение. А ведь с Годжу ему порой хватало не то что соития — одного взгляда на её нагое тело… По счастью, та распростёрлась перед Ичиджи, прикрывая глаза тыльной стороной ладони — корила себя сама, вместо него, за спровоцированную им же несдержанность, — и оттого не заметила подобного безобразия. Он потянулся за приготовленным заранее полотенцем и поспешил вытереть кровь с её кожи — вместе с собственным семенем. — Ты можешь идти, — закончив, привычно уронил он. Помедлив, девушка ломко приподнялась, встала с кровати и принялась одеваться. Ичиджи рассеянно следил за ней взглядом. Прежде он никогда не снисходил до того, чтобы кого-то ласкать. С какой стати ему, принцу, было унижаться в доставлении удовольствия шлюхам или прислуге? Но Годжу не была ни той, ни другой. Ичиджи помнил свой первый раз с женщиной — их с братьями первый раз. Девица оказалась умелой и ненавязчивой, она показала и рассказала им всё, что, по её мнению, стоило знать мужчинам. Это был странный опыт, оставивший его больше удивлённым и озадаченным, нежели получившим удовольствие. Ведь секс, помимо последнего, подразумевал прикосновения, которых он избегал, а ещё частичную утрату контроля над собственным телом и разумом… Впрочем, Ниджи был в восторге, да и Йонджи тоже понравилось. Но сам он с тех пор воспринимал секс исключительно как потребность организма, как механический процесс — такой же, как чистка зубов или приём пищи. Да, он выучил основы, потому что это было в его характере — всегда всё запоминать, чтобы никто не посмел упрекнуть его в неведении, но ни разу в жизни ему не приходило в голову этим знанием воспользоваться. До нынешнего дня. Когда обнаружил, как сильно его возбуждает чужой отклик. Когда ему впервые не хотелось себя контролировать. Последнее могло стать проблемой… — Ичиджи… Он поднял голову, неохотно отрываясь от своих мыслей: Годжу стояла на пороге и нерешительно поглядывала на него. — Могу я попросить тебя… твоего разрешения?.. — Что тебе нужно? — Отправить письмо домой, — призналась она. — Твой дом здесь, — машинально напомнил ей Ичиджи. Сам того не зная, он один в один повторил слова своего отца — недельной давности. — Я имела в виду мой прежний дом — на Сабаоди… — торопливо заговорила она. — Обещаю, оно будет коротким, всего в пару строк! Там остался дорогой мне человек. Мой друг. Я волнуюсь за него, и единственное, что мне надо, — узнать, всё ли с ним в порядке. — Нет, — коротко, не задумываясь, ответил он. — Нет? Почему?! — Это запрет отца, — сухо пояснил Ичиджи очевидное. — Я не вправе его преступать. — Понятно… Извини, что побеспокоила, — она ничего больше не прибавила, но в её голосе проскользнула грусть. А может, разочарование — Ичиджи плохо разбирался в чужих эмоциях. За её спиной тихо закрылась дверь. Он поднялся, пересёк комнату, подхватил со столика забытый бокал с виски. Кубики льда давно растаяли, но Первый принц всё равно допил его за пару глубоких глотков: как и следовало ожидать, вкус у разбавленного алкоголя был ужасный. Ичиджи поморщился, попутно размышляя о том, что Годжу впервые попросила его разрешения — и ему оказалось не под силу выполнить эту простую просьбу.***
Помещение было окутано полумраком. Здесь тускло горели, чуть гудя и помигивая под толстыми колпаками плафонов, электрические лампы. Вдоль низкого потолка во все стороны расходились трубы и змеились провода. Всё это чем-то напоминало подступы к секретной лаборатории, правда, находилось на противоположном конце замка. Где-то за стеной, за низенькой и тяжёлой металлической дверцей, слышался лязг и равномерный перестук механизмов — и Эри, с подозрением вглядывающаяся вперёд с нижних ступенек лестницы, догадалась, что очутилась в преддверии одного из машинных отсеков. Ичиджи, стоявший в центре помещения в рейдовом костюме — он умудрился привести её сюда за каких-то полчаса до своего отплытия, — обернулся и дёрнул подбородком, приглашая пройти за ним. Он так неожиданно и решительно подловил её по пути в библиотеку, что Эри даже не осмелилась спросить, куда её тащат — уверенно и неумолимо, крепко перехватив за запястье. Спускаясь за ним по сумрачной лестнице на нижние уровни, она успела испугаться: а ну как Ичиджи пришло в голову закрыть её в темнице на время своего отсутствия? Ведь она оставалась в Джерме совсем одна, и некому было следить за её поведением. Кому-то подобная мысль показалась бы дикой — но не в случае Первого принца, Эри уже довелось убедиться в полнейшей непредсказуемости его решений. И всё-таки это было не подземелье. Ичиджи протянул руку и небрежно указал на вытянувшуюся вдоль стены нерабочую приборную панель: — Я решил сделать кое-какие послабления в своём прошлом запрете. Ты, кажется, интересуешься подобными машинами. Это старая консоль управления кораблём. В этой части замка давно нет улитки, поэтому можешь использовать приборы, как тебе вздумается. Механики отсека в курсе и не будут чинить тебе препятствий. Эри недоверчиво приблизилась к старой, покрытой тонким слоем пыли консоли. Провела пальцем по тумблерам, кнопкам, широкой прорези для карт — машина тоже принимала бумажные инструкции. Щёлкнула на пробу главным переключателем. Машина с натугой зажужжала, ровно вспыхнул ряд лампочек, одна за другой — вместе с улыбкой на её лице. Забывшись, она порывисто обернулась к спутнику: — Спасибо! Спасибо!.. — и тут же осеклась, устыдившись своей ребяческой радости в его присутствии. Выходило, что в каком-то роде Ичиджи действительно решил поместить её в подземелье — по её же собственной воле. Он словно знал, что теперь её за уши не оттянешь от этой старой консоли — особенно после того, как сам так надолго отлучил её от машин и механизмов. С его стороны это был чертовски хитрый ход. Очень расчётливо и прагматично, вполне в его духе. Что ж, в ожидании нового письма от Глории ей всё равно требовалось чем-то себя занять… Эри было невдомёк, что выражение её лица отчего-то принесло её спутнику удовлетворение. Причём Ичиджи не был уверен в том, что именно было ему приятно: её радость или же то, что эту радость подарил ей он. Для него это была такая мелочь. Вчера ему пришлось отказать ей, но, видимо, эта немудрёная замена пришлась Годжу по душе. — А ты не боишься, что я научусь управлять кораблём и сбегу, угнав одну из ваших боевых улиток? — тем временем пробормотала девушка, пытаясь скрыть смущение. Ох, что она несёт, Ичиджи же прямо сейчас отменит своё разрешение!.. — Вместе с целой казармой солдат и отрядом механиков на борту? — он приподнял кручёную бровь. Ичиджи не рассердился из-за подобного предположения — кажется, оно его позабавило. Он выдержал паузу и добавил: — Когда будешь ходить сюда, постарайся не привлекать к себе внимания, Годжу. Эти занятия тебе по-прежнему не к лицу. — Тогда почему ты разрешаешь? — Лучше, если ты будешь делать это с моего разрешения, чем возникнет соблазн творить что-то в моё отсутствие. — Я же обещала соблюдать правила! Тот только хмыкнул. Эри догадалась, что подразумевалось под этим хмыканьем: у неё удивительным образом получалось нарушать запреты, даже если она этого не планировала. — Что ж, надеюсь, это займёт тебя, пока мы с Ниджи не решим военный конфликт на Брок Коли. — Это же будет настоящая война, так? — осмелилась спросить Эри. — С убийствами и разрушениями? — Да, — подтвердил он. — Так ведутся все войны. — И вы будете убивать всех? В том числе женщин и детей? — Всех, кто осмелится поднять на нас руку, — спокойно ответил Ичиджи. — Мы устраняем не людей, а угрозу. Если кто-то дерзнул бросить вызов Джерме — пусть готовится принять последствия. Эри обдумала эти безжалостно-рациональные слова. — Скажи, — вдруг обронила она, — а зачем вы воюете? Я имею в виду — не Джерма 66, а вы сами: ты с сестрой и братьями? — Это воля нашего отца, — удивился он её вопросу. — Мы рождены, чтобы быть солдатами. И должны сделать всё, чтобы воплотить в жизнь его стремления. Отомстить унизившим его королевствам Норт-Блю, завоевать их и править ими. — А хочешь ли ты этого сам? Что насчёт твоих личных стремлений? Если ты когда-нибудь станешь королём, что заставит тебя исполнять чужую волю? Кто будет вправе приказывать тебе? Разве ты не будешь следовать собственным желаниям? У тебя есть собственные желания?.. Ичиджи нахмурился, и Эри разом умолкла, осознав крамольность своих слов. Ей никогда прежде не приходилось разговаривать с ним так открыто, почти болтать, как с Йонджи, — вот она и увлеклась. Поставила под сомнение абсолютный авторитет его отца — раньше с него сталось бы ударить её за такую дерзость. Ударит ли сейчас? Девушка испуганно отступила назад: Первый принц приблизился и склонился над нею, упираясь вытянутой рукой в железный короб приборной панели, вынуждая Эри вжаться в неё спиной. Под левую лопатку неуютно ткнулся мелкий рычажок, но она не обратила на это внимания. Широкий светлый плащ отрезал их от окружающего пространства комнаты — Ичиджи возвышался над ней молчаливой и грозной статуей. — Прости, я не хотела дерзить, — наконец вымолвила она. Тот медленно покачал головой. Затем как бы нехотя разомкнул губы — в голосе перекатывались звенящие льдинки: — Тебе не стоит думать или говорить о таком, Годжу. Никогда. В этом нет никакого смысла. Его пальцы, затянутые жёсткой боевой перчаткой, приподняли её подбородок. Эри увидела в чёрных очках своё тусклое отражение. — Нет смысла, — уверенно повторил он, а потом отстранился, резко развернулся и ушёл, взметая за собой края белого плаща. С лестницы сквозь приглушённый механический гул доносилось удаляющееся поскрипывание его рейдовых ботинок — забавное и гнетущее одновременно.