мутная

— Она же Валиеву поцеловала. А та ей отказала. И вот сейчас наша бедная Алёнка бегает по углам, закрывается в туалете, ревёт, думая, что её никто не слышит, — театрально вздыхает девица, накручивая на палец высветленный локон волос. — Ай, ну какая несправедливость! — и опускает опечаленный взгляд на подругу; секунда — и они начинают заливисто смеяться. — Да уж, — лёгким движением вытирает несуществующую слезу, — бедняжка, — и смачно лопает розовый клубничный пузырь, опуская ладонь в карман за очередными фруктовыми пластинками. Саша чувствует, как у неё внутренности сгорают, пеплом на костях оседая; кожа горит, а мысли — путаются. Давай, ударь её. Она заслужила. Они заслужили. Они говорят о твоём человеке мерзкие слова. Позволь своей злобе вырваться наружу. Позволь руководить ситуацией. Позволь руководить собой. Мысли сковывают движения; лишают дыхания, словно удушающая веревка с каждой секундой всё сильнее затягивается вокруг тонкой шеи. — Как можно было подумать, что наша Камилка на неё клюнет? — хмыкнула блондинка, накидывая на хрупкие белые плечи кожаную куртку. — Как можно было надеяться на то, что девчонка из хорошей семьи и гордость школы будет встречаться с плебейкой, которая меняет партнеров, как перчатки, у той, которые вечные траблы с бошкой и проблемы в семье из-за своей нетрадиционной ориентации? Дружит только с этой отбитой Са..— улыбка мгновенно спадает с лица, когда она натыкается взглядом на сжатые кулаки Трусовой и яростные глаза в противоположной стороне раздевалки. Подружка рядом глянула в ту же сторону — и замешкалась. — Соф, нам уходить надо…— тихо прошептала та, а злость в Саше достигла апогея: все мерзкие и отрицательные эмоции смешались в одно — ярко-алую, пульсирующую кровью, агрессию. В голове, словно яркие вспышки, пролетали недавние моменты: Косторная опаздывает на пятнадцать минут, пытаясь скрыть от Трусовой красные глаза и как можно реже шмыгает носом; Валиева одаривает Алёнку взглядом, в медово-карих глазах — волнение?; Алёна закрывается от всех: от друзей, от Саши, от себя — не принимает телефонные звонки, сухо отвечает на сообщения и не выкладывает ничего в Инстаграм, даже свои любимые закаты. И последнее, что разрывает её черепную коробку на мелкие кусочки: смех школьниц, говорящих о том, какая Косторная мерзкая. Она совсем не осознает, как скидывает с колен спортивную сумку, встаёт с лавочки и направляется к ним, наблюдая через красную пелену в глазах, как постепенно меняется выражение их лиц. Они боятся. Трусовой даже смешно. Она убьёт каждого, кто причинит боль её близкому человеку. Тем более, если речь идёт об Алёне. — Саша, ты все не так поняла… И Трусова могла бы прислушаться, наверное. Но она уже грубо схватила блондинку за шею и дернула на себя, а та, не удержавшись, повалилась на холодный пол, истерически пытаясь ухватиться за что-то в воздухе. — Что ты говорила о ней, сука ты конченная? — шипит Трусова, садясь на неё сверху и грубо прижимая её к своему лицу за воротник куртки; та — жмурится, а Саша замечает, как мелко дрожит её нижняя губа. Пиздец, боится, что она ей сейчас всечёт, а как молоть хуйню своим паршивым языком, так она не трусит. Сашка чувствует, как подружка той оттягивает её за белую футболку, громко выкрикивая какие-то слова. Кажется, зовёт на помощь. Саша не сдерживает ухмылки. Еще бы кричала: «Убивают!». Хотя… Так и есть. Саша облизывает пересохшие губы. — Какое право ты имеешь говорить о ней и распространять такую хуйню, а? И Саша совсем не ожидает дальнейшего. Девчонка смеется. — Сашок, да ты совсем конченная, — она трясется, как будто в припадке; в глазах — страх, но говорит заплетавшимся языком: — Твоя подружка — лесбиянка. И ты, блять, только сейчас об этом узнаешь? — истерически смеется. — Да ты дура, — и Трусову накрывает. От смеха. От незнания. От самой себя. Она заносит кулак и ударяет в тонкую скулу, мгновенно наслаждаясь тем, как лопается нижняя губа, окрашивая пальцы в ярко-красный, а щека покрывается кровоподтеками. В голову проникает мерзкое верещание, пронизывающее виски, будто гвоздём медленно ведут по стеклу. — Ты сумасшедшая! — орёт девчонка. Она — или её подружка — Саша уже не разбирается: в её голове — ядерная пульсация. — ПОМОГИТЕ! Кто-нибудь! Она в очередной раз заносит ладонь, но тормозит, когда слышит тихий голос под ней: — Она плачет каждый день в туалете. Она тебя боится. Потому что такой мерзкий человек, как ты — никогда не примет её такую, какая она есть. Алёна даже со мной общаться начала, потому что я сделала маленький шаг к ней и показала, что она может мне довериться, — и смеётся, но хрипло; губа опухла, как и щека. — Ты только и умеешь, что решать проблему силой. Знаешь почему? Потому что без неё ты никто. Ты — бедная, забитая мышь, живущая в хрущевке от зарплаты до зарплаты, и, к счастью, понимающая, что будущего у такого ничтожества нет. В этой помойке ты и сдохнешь. Она замирает. А в раздевалку врываются люди: кажется, там мельтешит лицо классного руководителя, парочка незнакомых Саше людей и темно-шоколадная макушка, еле сдерживающая свой шок от представшей перед ней картиной, прикрывая ладонью рот. Сашу грубо поднимают с хрупкого тела. Она не слышит ничего, кроме, пожалуй… Она тебя боится. Боится. Боится. В этой помойке ты и сдохнешь. И смех. Отвратительный, удушающий смех. — Саша! — врывается в её мысли чей-то взволнованный голос; мягкий, как шёлк; Трусова бы его вечность слушала. Поднимает взгляд — от чего-то яростная пелена перед глазами медленно испаряется, и она видит обеспокоенные тёмно-карие глаза, слышит терпкий цветочный аромат духов с карамельными нотками, витающими в воздухе, и чувствует, как тонкая чужая ладонь нежно поглаживает её коленку, кажется, пальцами очерчивая сердце. — Саша, что случилось? Зачем ты это сделала? — Какая разница уже! — вспыхнул классный руководитель. — Это перешло все границы, барышня! Это отчисление! Я больше не собираюсь тебя прикрывать. С меня довольно! Аня мгновенно вскочила на ноги — она сидела перед Сашей на корточках — и что-то эмоционально старалась объяснить людям, которые сотворили столпотворение в раздевалке. Трусова отключается: смотрит на свои красные трясущиеся ладони, а потом на пятна крови, пропитавшие белоснежную футболку. Сглатывает. Возводит глаза к потолку, сдерживая подступающие слезы. Мам, прости, пожалуйста *** Прошла неделя. Или две. Саша, кажется, даже не считала. С Алёной у них не получилось нормального диалога. Трусова стучала в дверь её квартиры, но слышала в ответ перманентное: «Я не хочу с тобой разговаривать». Сейчас она сидит на лавочке рядом со своим подъездом, курит дешёвые сигареты, купленные на последние карманные деньги, да размышляет на тему того, как подготовить мать к известию, что Трусову могут отчислить с выпускного класса за то, что она разбила девчонке лицо. Поднимает взгляд — и выдыхает сигаретный дым. На улице приятно: легкий морозец пощипывает щеки, а снежинки нежно касаются лица. Даже солнце сегодня необычно тепло греет. — Что-то должно произойти, — хмыкает Трусова, делая очередной ментоловый затяг. — Привет, — раздается рядом. Она застывает лишь на мгновение, услышав знакомый голос. Поворачивает голову, а в нескольких шагах Щербакова стоит, своим красивым взглядом смотрит, пусть немного уставшим, а улыбку скромную в мягком вороте куртки прячет. — Привет, — шепчет, выпуская дым, но уже в другую сторону: Щербакова не любит сигаретный запах. — Ты зачем пришла? И вообще откуда узнала где я живу? Аня пожимает плечами. — У классного узнала. — Ахуеть у нас классный, — и тушит окурок подошвой тяжелых ботинок. — Классный такой классный. Щербакова делает шаг ближе к ней, а у Саши сердце начинает биться быстрее. Трусова смотрит на неё, а в голове возникают самые нелепые цитаты про влюбленность, которые она читала в книгах русских классиков. Что-то вроде «я не могу жить без вас» или «я бы отдала всё, лишь бы ощутить ваши нежные касания на своей коже». — Ань, зачем пришла? — встаёт с лавочки; теперь они совсем рядом — осталось руку протянуть и оказаться в долгожданных объятьях, которые терзают душу, сердце и мысли. — Я кое-что тебе принесла, — и расстегивает замочек сумки, доставая оттуда несколько тетрадок. — Тут домашка за всё время, что тебя не было. Я всё расписала, тебе осталось только сдать, — и улыбается. А Сашу передёргивает. Не от улыбки Ани, а от того, что она пытается её спасти. — Щербакова, если ты думаешь, что меня оставят в школе после случившегося, то ты полная дура, — шипит в лицо напротив. — Зачем ты это делаешь? Не приходи ко мне. Забудь сюда дорогу. Забудь меня, в конце концов. И собирается уйти, но Аня хватает её за рукав, притягивая к себе. У Трусовой возникает странное чувство. Дежавю. — Саш, всё будет нормально, — ласково говорит та; и Саше действительно хочется ей поверить. — Послушай, они просто не знают тебя. Они не знают какое у тебя доброе сердце. Саша вспыхивает, как спичка. Ты бедная, забитая мышь Сдохнешь одна В голове, как заезженная пластинка. И Трусову накрывает. — Да кому есть дело до моего сердца?! И сглатывает, поднимая глаза к небу. К светлому, яркому. А внутренности настолько чернотой пропитаны, что реветь хочется. — Мне. И не может поверить тому, что услышала. — Что?.. — Мне. Мне есть дело. И прижимается к чужим губам: рвано, быстро и совершенно необдуманно.