Лесник

“Ты имел все и все просрал! Жена была, ребенок. Кстати, возрадуйся, детей у тебя теперь тоже не будет, совсем. Хозяйство тоже просрал, король пепла углей, да три курицы и петух без хвоста. Вот и паси их теперь. Разводи и радуйся. Нашел одну женщину, вторую и даже не то, что не удержал, сам прогнал подальше от себя. И главное, что у тебя осталось? Простуда и старый конь? Браво! Даже на луну не повоешь. Ты не мудрый волк, ты больной подзаборный пес”. Солнечный лучик медленно скользнул по белой простыне, потянулся дальше, коснулся трепещущих век. Герман приоткрыл глаза и тут же недовольно зажмурился. В комнате было слишком светло и непривычно для него, привыкшего к полумраку лесной поляны. Потянулся, стянул с подоконника смартфон и попытался высмотреть время. Недовольно застонал и положил гаджет на место. Повернулся, сграбастал в объятия хрупкое женское тело, притянул к себе. Она пробурчала что-то во сне, повернулась и уткнулась лицом ему в шею. Вставать совершенно не хотелось, как и отпускать это нежное тело из своих объятий. Но он прекрасно понимал, что до подъема оставалось совершенно немного. И все же хотелось взять от него все, что только можно. Вот только жестокому будильнику было абсолютно плевать на то, чего хотелось спящим. Смартфон взвыл сиреной и запрыгал от виброрежима по подоконнику так, что стекла задребезжали. Лесник перевернулся на спину и снова потянулся. Маша резко села и укрылась покрывалом, сонно оглядываясь. Посмотрела на лежащего сбоку Германа. “Мне пора”, — показала она знаками, когда он коснулся пальцами обнаженной спины. “Ну, останься, хотя бы ненадолго”, — умоляюще показал он и попытался ухватить учительницу крепче, но она юрко выскользнула из цепких рук. “Я и так слишком задержалась. Только за вещами заехала”. Герман сел. Грустно посмотрел, как она быстро, несмотря на сломанную руку, надевает вещи. Обернулась в дверях. “Пожалуйста!” “Нет, Герман, не надо, даже эта ночь была лишней. Не надо меня провожать”. И вышла. Лесник разочарованный повалился обратно в постель. Твою же мать. Он, валялся у нее в ногах, вымаливал прощения. Показывал, что заслуживает доверия, но добился только того, что она осталась всего на одну ночь и уехала домой вновь. Оставив одного. Уперлась обратно в район, где жила теперь. А он жил пока в ее доме, выделенном ему председателем на то время, пока достроится его новый дом на кордоне. Удивительно, как вообще умудрились уговорить остаться после всего, что случилось? Вот только он вынужден был жить пока на виду у всех, чтоб удостоверились, что все в порядке, что лесник не колдун и медведей на село не напускает. И, словно издевательство, медведи тоже больше не появлялись. Так что косые взгляды тоже никуда не делись. Герман покрутился в постеле, потягиваясь, полежал, прикрыв лицо тыльной стороной скрещенных ладоней. Ему ж теперь, после всего произошедшего дорога к сельским девицам была заказана. Даже самые последние да… раскрепощенные стороной обходили. И в райцентре тоже. Оставалась одна дорога, в город. От такой перспективы лесник невольно заныл. Эта ночь оказалась для него, как для мертвого припарка. Стояк был будто каменный, доводя до невольной зудежки весь организм. — Ну, что стоишь, кого ждешь?! — прошипел он, откидывая в сторону покрывало. — Пошли в душ, остывать. Девочки все равно не придут. *** Герман никогда не считал себя особо трусливым, но это место, почему-то всегда вызывало какой-то внутренний трепет. Что-то на уровне подсознания заставляло сжиматься нутро, и едва ли не пятиться, словно нашкодившему щенку, искать себе укрытия. С виду обычная деревенская часовенка, на деле была самой что ни на есть настоящей костницей. И, кстати, судя по тому, что за вратами притвора начинались причудливые узоры сложенные из костей, косточек, ребер и других частей скелета, фантазия у отца Михаила была неисчерпаемой. Мало того, что часовню своими руками построил, особо без помощи инвесторов, так еще и убранство выложил. А все дело в том, что во время постройки коттеджного поселка, было уничтожено старое сельское кладбище. Правда, лежащие там останки не перерыли, сравняв с землей. Священник с толпой добровольцев вывезли кости. Привезли их на территорию своего кладбища, но вот только места для перезахоронения не нашли. И тогда повезли на территорию часовни. Потому что у Михаила и возникла идея создать именно оссуарий. Сколько раз он ездил в епархию, чтоб выбить разрешение, одному Богу известно, но добился-таки своего. А еще, что удивительно, селяне были совершенно непротив. Ведь не в асфальт закатали кости их родных. Вот они, все рядом, в намоленном месте. С ними рядом звучат молитвы. И противников не было. Суеверные старики вымерли еще в прошлом веке, а современное селянство имело на этот счет более прогрессивные взгляды. Вот только леснику в этом месте было откровенно нехорошо. И дело было даже не в температуре, которая не спадала уже хрен знает сколько дней, несмотря на летнюю жару. Герман поднялся по лестнице, остановился перед притвором. Принюхался. Поежился от неприятных ощущений и попытался сделать шаг через порог. — Куда в храм прешься? — тяжелый удар по загривку сверху практически пригвоздил его к порогу. — Едрит твою налево, Миха, да чего же сразу лопатой-то? — лесник отнял горящие ладони от порога, поднялся, тряся ими. — Нечисти нет пути в храм божий! — А я тебя не звал, да? Весь двор обошел. Скажи честно, в окопе спрятался? — Иди ты в баню, какого пришел? — Дело есть, — Герман быстро сбежал по лестнице и начал копаться в рюкзаке, — я как-то не придал этому особого значения, думал, что сволота какая повесила. Да только забыл, что пахнет той же херней, что и возле тела Ули. И достал из рюкзака череп. Протянул священнику. — Не из твоего ли оссуария? Михаил задумчиво взял череп из его рук, повертел в руках. — Не похоже. Ты же помнишь, какие у меня в костнице старые останки. Сам же помогал мне их доставать. А тут череп новый. Обработанный, кажется даже термически. Кстати, еще и женский вроде, молодой женщины. До двадцати пяти. Даже зубов мудрости нет еще. А нет, вот один. Нижний слева. Не, Гер, это не из нашего старого кладбища. — Блин, и тут зацепка пропала. Жаль. И с этим что делать, не знаю. — Ну, отдавай мне, пристрою куда в часовне. Череп крепкий, не рассыпется. Эх, жалко вот так живет-живет, раз и нет человека. Какие у нее были зубы крепкие, прямо ни одной пломбы. Резец только нижний чуть сколот. Герман обмер. Как он сразу не заметил всех этих признаков? Он выхватил череп из рук друга и начал придирчиво осматривать его. Как так?! Ему было настолько похрену, что не заметил ничего. И скол на нижнем резце, она никак не могла набраться решимости и поехать починить его. И этот зуб мудрости. Она так мучилась, когда он прорезался. Два дня не спала и ему не давала, пока он не собрался и не отвез ее в стоматологию. — Марина! — его возглас был похож на стон. — Чего? — не понял священник. — Это она. Зуб ей мать разбила, сам же помнишь. — у лесника пропал дар речи. Он только приоткрывал и закрывал рот, как рыба. — Да ладно! За мной, быстро! До кладбища долетели за какие-то несколько минут. Герман пулей вылетел из машины, перемахнул через забор и бросился между рядами. Тучный Михаил не поспевал за товарищем. Нагнал уже возле рощи, когда тот уже стоял столбом, вцепившись побелевшими от напряжения пальцами в оградку могилы. Священник замер, рядом с лесником, глядя на могилу. Ухоженная, когда-то закрытая дорогой плиткой, она была элементарно перерыта, словно после бомбежки. То там, то тут торчали углы раскуроченных плиток. Домовинная плита треснувшая и перекошенная, торчала из земли под странным углом. Покосившийся памятник с милым, улыбающимся личиком, навечно застывшим в мраморе, то ли стоял, то ли лежал на всем этом кошмаре и так же был полузасыпан землей. — Гера, ты это, не нервничай только! — Михаил положил ладонь на плечо друга и крепко сжал его. Тот трясся, словно осиновый лист. Из широко распахнутых глаз непрестанно текли слезы. — Могилу надо вскрыть, на место голову вернуть, — трясущимся голосом произнес лесник и вдруг резко встал на колени, — зачем? Зачем ее? Разве она не заслужила покоя?