Love Like Ghosts

Yes I know that love is like ghosts Few have seen it, but everybody talks Spirits follow everywhere I go They sing all day and they haunt me in the night

— Ребенок? Падме положила ладонь на плоский, опустевший живот. — Умер, — произнесла она с холодом в голосе и сердце. Она очистила свою голову от мыслей о Лее, Люке, их крошечных личиках и сладком запахе их новорожденной плоти. Как Оби-Ван учил ее. — Это была девочка. Ты убил ее, когда душил меня, когда ты лишил меня жизни, это ее жизнь ты забрал. Черная маска отвернулась от нее. — Я не… Я бы никогда… — Не убил своего собственного ребенка? Но ты убивал других детей с легкостью. Почему не своих собственных? — Я не хотел, чтобы это произошло. — Было бы лучше, если умерла я? Это то, чего ты хотел? — Нет! Я… я не хотел причинить вред тебе. Я был потерян. Я вышел из себя. Темная Сторона могущественна. Я все еще не научился управлять ею. Джедаи никогда не учили меня, как пользоваться моей яростью, как и ситхи. Это… я… я вышел из себя. Это не повторится снова.       Великан перед ней все еще был мальчишкой, выкрикивающий «Это вина Оби-Вана!», когда все шло не по плану. — Не утруждай себя извинениями. Мне следовало знать, что все закончится этим. Мне следовало знать, что ты всегда был монстром, прикидывающимся хорошим человеком, — ее не волновало, причиняли ли ему эти слова боль, или нет. Его реакцию, прикрытую стеной черного, невозможно было понять. — После того, что ты сделал с песчаным народом, как напал на Раша Кловиса… я могла это все увидеть. Твою жестокость. — Да, я — монстр, — жестко, гордо произнес он, набрасывая свой плащ на плечи, словно желая защитить себя от ее насмешек. — Я удивлен, что ты вернулась, Сенатор. Ты привела Оби-Вана с собой? Он прячется за тобой, ожидая, чтобы завершить то, что он начал? — Нет. Оби-Ван давно ушел. Я не знаю где он, так что даже не пытайся выпытать это из меня. Он покачал кулаком. — Если я когда-либо увижу его снова, я убью его. — Ты собираешься разнести Галактику на части, разыскивая его? Его кулак расслабился и он покачал головой. — Я сделаю так, как скажет мне мой учитель. Она сдержала горький смешок. — Твой учитель? Так теперь ты называешь Канцлера? — Он — Император. — Мне это хорошо известно. — Падме…       Он сделал к ней шаг и протянул одну затянутую черной перчаткой руку, желая дотронуться до ее лица. Прикосновение было на удивление мягким, словно призрак нежных ласк Энакина. Она закрыла глаза и вздохнула, чувствуя, как одетые в кожу пальцы очертили линию ее скулы. Его рука опустилась, теперь тяжелая на ее шею. Он мог раздавить ее, на месте или швырнув через комнату, она понимала это, и заставила себя взглянуть в его глаза сквозь красные линзы без страха. — Наш брак закончен. Ты прекратил его, когда навредил мне. Когда ты убил наше дитя. Он уронил свою руку. — Тогда почему ты вернулась? — Ты все еще мой муж. Даже если наша любовь мертва… клятвы, что я произнесла, для меня все еще имеют значение. И ты должен мне. Я пришла забрать то, что принадлежит мне. Она не знала, поверил ли он ей. Она не была уверена, что верит самой себе. Он наклонил голову. — Я не знаю, что я могу дать тебе кроме смерти. Своей смерти. Это то за чем ты пришла, Падме? Ее имя звучало неправильно через вокодер, звучало неправильно из этой монстроподобной черной маски. Неправильно. Ей следует что-то сделать с этим. — Сними свою маску. — Я не могу. — Я хочу увидеть твое лицо. — То, что ты видишь — это я теперь. Что Оби-Ван сделал со мной.       Она подняла руки вверх, еще, еще, и положила ладони на разные стороны черного пластоидного шлема. Она поискала пальцами фиксатор, пока он не двигался и не издавал ни звука, не считая ровного механического дыхания. Она сняла тяжелую верхнюю часть шлема и отложила ее. Однако оставалась еще другая часть, прикрывающая его лицо, и она аккуратно отсоединила ее, услышав шипение разгерметизации, когда поднимала ее с основания. Его шея и скулы все еще оставались прикрыты нижней частью аппарата, но она видела его.       Исчез озлобленный молодой мужчина, которого она последний раз видела перед тем, как впасть в забытье на Мустафаре. Исчез привлекательный, искренний мужчина за которого она поспешно вышла замуж и тайно любила на протяжении четырех лет разрушительной войны.       На его месте было покрытое шрамами месиво из призрачно-белой плоти. Все его волосы сгорели, глубокие, яростные борозды пересекали его череп и скулы. Глаза, что смотрели на нее, были желтыми, хотя пока он разглядывал на ее долгое и безмолвное мгновение, они выцвели до бледного, болезненно-голубого цвета. Но это был Энакин. Без сомнения он. — Оби-Ван сделал это с тобой?       Энакин слегка кивнул. Его дыхание стало прерывисто-хриплым, несмотря на то, что респиратор у его губ все еще снабжал его соответствующим для него воздухом. Существовали менее жестокие способы помочь ему выжить в сравнении с тем саркофагом, куда поместил его Палпатин. Ее мозг уже рассматривал альтернативы, лучшие варианты справиться с серьезными травмами, причиненными Оби-Ваном и огнем Мустафара, но это подождет. — Ты предлагал мне власть над Галактикой, — сказала она. — Ты заявил, что ты можешь свергнуть Императора, и что мы сможем править. Вместе. Он опустил взгляд, жадно втягивая воздух, производимый для него его полумаской. — Это было до… этого, — произнес он, его голос стал шепотом, бравада баритона вокобулятора теперь исчезла. — Я хочу, чтобы он был мертв. Если ты не можешь сразиться с ним, есть другие пути. Мы сделаем это вместе. — А тогда? Наступит моя очередь почувствовать гнев твоего правосудия? И заплатить за все мои грехи?       Она колебалась мгновение, молчаливая, потом подняла руку и дотронулась до его головы, проводя по линиям уродливых порезов на его голове и под глазами, обводя покалеченные обрубок того, что осталось от его правого уха. Он прикрыл глаза, и она поняла, как-то, что это было первое человеческое прикосновение, которое он ощутил за месяцы. Все это время он был один с тем, кто стал Палпатином, их старым другом, волке в овечьей шкуре. Он отстранил ее руку и резко отошел. — Не надо жалеть меня, — произнес он.       Падме задумалась над тем, что было бы если бы близнецы действительно были мертвы, если бы ее дети стали лишь пеплом, развеянным по ветру. Возненавидела она бы его тогда? Смогла ли она ненавидеть его? Она заперла свои эмоции, свои воспоминания о младенцах тот последний раз, когда она видела их лица, и сжала руки в кулаки. — Ты был бы счастлив умереть от моих рук, — сказала она. — Ты жалок, Энакин. Ты сделал это с собой сам. Ты сделал это с нами. Обвиняй Оби-Вана, если хочешь, но я виню тебя.       Казалось, как ни странно, это было то, чего он хотел. Она увидела это в том, как он опустил глаза, не от ярости или стыда, а от облегчения. Это было то, что он чувствовал, заслуживал и чего желал. Ее презрения. Ее упреков. Он жаждал ее ненависти и осуждения все эти месяцы, даже если он продолжал искать ее? Ну, вот она здесь. Она больше не будет бегать и прятаться. И даст ему то, что он хочет и чего ждет. Не больше, не меньше.