***
Чимин зависает в местом клубе с парнями с хореографического. Со второго этажа открывается отличный вид на яркое хитросплетение тел на танцполе и барную стойку, где его знакомые опрокидывают стопку за стопкой. Пока Чимин сидит на диванчике, облюбованном им ещё вначале вечера. — Скучаешь? — улыбка Хосока, кажется, мелькает раньше, чем он появляется сам. — С чего ты взял? — по лицу Хоупа скользнули пару неоновых лучей в момент, когда тот подсел к Чимину. — Даже не знаю, — протянул он с хитрым выражением лица почти Паку на ухо, пытаясь перекричать музыку, — Наверное, потому что ты сидишь здесь, весь такой грустный в стороне, не танцуешь, не разговариваешь. Даже не пьёшь! Вот это-то точно надо исправить. — Споить меня хочешь? — Возможно, — лукаво отвечает Хосок и одним плавным движением руки подзывает официанта. Как настоящий танцор. Чимин тоже зависал в танцевальных залах раньше, но у него нет и сотой доли от той грации, что присутствует в Хосоке. Правы, наверное, были родители, когда сказали, что это поприще ему не светит. Чимин даже не успевает вымолвить и слова, как работник уносится за их напитками, а Хоуп вальяжно разваливается на диванчике. — Я не буду пить, — Чимин думает, что это звучит и в половину не так уверено, как ему бы того хотелось. Даже Хосок решает пропустить это мимо ушей. — Колись, Чимин, зачёт что ли завалил? Заболел кто-то? С парнем поссорился? — Тебя это не касается, — зло выдыхает Чимин. — Значит, все-таки в Юнги дело, — продолжает Хосок, не замечая ни грубости, ни показательный акцент на слове «тебя». — Я же сказал, что… Хоуп примирительно поднимает руки, обрывая Чимин на середине. Пак сжимает руку в кулаки, мысленно считает до десяти, медленно уговаривая себя не злиться на Хосока с его навязчивой заботой, и тот, будто читая мысли, говорит: — Извини, я и правда просто хотел тебя поддержать. Затем ловит губами трубочку и делает пару глотков коктейля, который перед ним только что появился. Свою порцию Чимин отодвигает подальше. Хосок оставляет свои бесплодные попытки что-то узнать и треплется о занятиях в вузе, о дурацких преподавателях и о невыносимых заданиях, которые они перед ними ставят. И, вроде бы, он жалуется, но говорит о учёбе с такими горящими глазами, что Чимин истекает завистью. Он бы всё отдал, чтобы быть на его месте. Чтобы стирать ноги в кровь, зарабатывать себе новые мозоли, растущие на месте старых, терпеть бесконечные придирки и критику. Только бы быть там, вздыхать запах зала по утрам, делать разминку со всеми, разрабатывая ещё не проснувшиеся мышцы, видеть своё лицо на стене, что вся представляет из себя одно сплошное зеркало, и чувствовать на нём улыбку. Но всё это для Чимин либо далёкое прошлое, воспоминаниям о котором не следует увлекаться, либо не случившееся будущее. Для Хоупа же это настоящее, и оно досталось ему не случайно, а путём завоёванной планки. Чимину уже почти не больно признавать то, что его максимум для Хосока или любого другого парня с хореографического — минимум. Хосок настаивает на том, чтобы Чимин выпил с ним, невзначай пододвигая ближе бокал, где переливается непонятная голубоватая жидкость, и заверяет, что за всё заплатит. Пак противится, потому что алкоголь действует на него чудовищно. Каждый раз, когда Чимину стоило выпить, заканчивался историями, от воспоминаний о которых щёки краснели от стыда. — Ну, за нас! — объявляет Хосок, тут же опрокидывая в себя всё содержимое бокала. Пак следует его примеру, хотя знает, что ничем хорошим это не закончится. Алкоголь делает из него кого-то другого. /Алкоголь делает Чимина собой./***
— Ты точно сам дойдёшь? — спрашивает Хосок и обеспокоенно вглядывается в лицо Чимина. — Давай я тебе такси закажу? Пак только качает головой и подталкивает Хоупа к машине. — Езжай уже. Я же сказал: мне недалеко. — Как знаешь, — Хосок прижимается к нему на прощание, и он такой тёплый, что Чимину подольше хочется задержаться в этих объятьях, пока мех от парки Чона будет щекотать щёки. Хоуп поворачивается, добегает до такси и, прежде чем в него сесть, бросает: — Позвони мне, как придёшь домой! Чимин не отвечает. Он машет на прощание и глядит на машину, пока та не исчезнет за поворотом, оставляя его одного. На улице морозно, но Чимин этого не чувствует, в нём пульсирует мягкое тепло, и кажется, будто снег — это самая удобная для Пака кровать. Ватные ноги так и норовят подогнуться, чтобы туда нырнуть. Он подносит горлышко бутылки, что прихватил в клубе на баре, ко рту и делает ещё один глоток, наслаждаясь тем ощущением, что он дарит. В голове царит приятная пустота, по горлу стремительно проносится жар, губы же напротив обжигает холодом стекла. Чимин последний раз окидывает взглядом заведение, подарившее ему такой приятный вечер, и яркая вывеска, переливающаяся неоном, кладёт на его лицо фиолетово-синий цвет. Пошатываясь, он разворачивается к тому месту, где ещё пару секунд… Или уже минут? Чимин не может сказать этого наверняка, стоял Хосок. Пак вспоминает, что должен ему вроде как позвонить, но, чтобы позвонить, ему нужно сначала прийти домой. Чимин начинает идти и очень надеется на то, что он выбрал правильный путь. Пару раз он забредает в сугробы, потому что дорога время от времени странно петляет, и чем дольше Чимин следит за ней, тем непонятнее она для него становится. Неожиданно перед ним вырастает здание, очень похожее на его дом, в который Чимин не хочет возвращаться. Поэтому он, не удосужившись даже стряхнуть тонкий слой снега, падает на скамейку возле. В его голове в какой-то момент происходит коллапс, из абсолютного ничего рождается мириады мыслей. Одни наслаиваются на другие, образуют между собой новые, складываются в снежный ком, который обрушивается Чимину на голову. Он думает про Юнги, и только сейчас его это не пугает. В трезвом уме Пак гонит эти мысли, рубит их ещё в зачатке, но сейчас отпускает себя. За несколько месяцев этих недоотношений между ними и так повисло слишком много недосказанностей, тайн, фальшивых улыбок, которые трансформируются в тонну безжизненных смайликов в чате. Чимин попросту боится не то что лезть, а хотя бы даже смотреть в болото под названием Мин Юнги. Шуга ведь до одури странный, он может говорить всю ночь напролёт, а потом за день не вымолвить и слова, может равнодушно пожать плечами на то, что для других обернётся трагедией. Юнги всегда не высыпается, отчего у него в неполные двадцать три больше морщин на лице, чем следовало, и мешки под глазами, ещё он постоянно хмурится, не только людям, но и наедине с собой, будто обижен на этот мир в принципе. Чимину до жути нравятся руки Юнги, с переплетениями синеватых вен, с длинными изящными пальцами, о каких он сам может только мечтать. А ещё больше ему нравится, когда эти руки сжимают его, пока на ухо Шуга шепчет: «Потерпи немного, потом будет небольно». Говоря это, Юн, конечно же, врёт, но Чимин всё равно раз за разом верит. Чимин ещё чувствует следы, оставленные в пылу страсти на его теле. Он неосознанно проводит по ним кончиками пальцев и улыбается беспросветно черному небу, которое будто одеялом накрывает землю. Чимина же в свою очередь накрывает тоска. Она ноет в груди, перекрывает кислород, ещё чуть-чуть и Пак задохнётся от ощущения того, что ему даже не с кем разделить вечер. Что на этом празднике жизни он оказался лишним. Ошибка номер один: Пак хочет сделать очередной глоток алкоголя, не от желания, а скорее уже по инерции. И понимает, что бутылка пуста. Он никогда бы не взял что-то крепкое, но и того, что было, Чимину хватило для того, чтобы надраться. Чтобы реальность воспринималось как хаотичное марево непонятных мазков, не согласующихся друг с другом. Чтобы освободившиеся руки потянулись к телефону. Ошибка номер два: Чимину хватило мозгов на то, чтобы вспомнить собственный пароль (день рождения Чонгука), а вот чтобы подумать, что звонить Юнги посреди ночи не самая лучшая идея — нет. Ошибка номер три: у него хватает упорства, чтобы после одного сброшенного звонка позвонить вновь. Юнги недоволен, это можно почувствовать даже через экран смартфона, но Чимину как-то всё равно на это и, когда он слышит предсказуемое: — Какого чёрта? То, усмехаясь, отвечает: — Не хочешь чаю? Дальнейший разговор от Чимина ускользает. И наутро он вспомнит только то глупое предложение зайти на огонёк. /Чимину никогда не хватило бы смелости пригласить Юнги попить чай./***
Солнечные лучи скользят по его лицу, потом перебегают на голую грудь и наконец достигают смятого в ногах одеяла. Чимин просыпается со стоном: голова перезванивает тысячами колоколов. И до определённого момента это кажется страшной пыткой, но потом в комнату входит Юнги. — Ну ты и хорош бухать, — говорит он слишком громко. Чимин приоткрывает один глаз, но тут же жмурится от яркости окружающего мира, и вновь ныряет в спасительную темноту. Хотя фигуру Шуги, привалившуюся к дверному косяку, он успел заметить. Пак уверен, что губы его парня скривила презрительная усмешка. Чтобы проверить это он снова решает посмотреть на Юнги, но его догадки не подтверждаются — там и правда блуждает улыбка, но эмоции, что она выражает, Чимину не знакомы. — Нет, я серьёзно, — хотя бы тон был привычным, — Позвонил мне вчера чуть ли не в три ночи и сказал, что… — Отвали, — хрипит Чимин. Горло нещадно дерёт, и слово кажется таким же сухим, как и язык, с которого оно слетело. — До алкоголизма так не далеко, ты же вообще ничего не соображал… — Я не хочу это слушать! — Вот и я не хотел, но ты же продолжил названивать. Чимин с затаённым внутри страхом ждёт, зарывшись носом в подушку, продолжения, но оно не следует. За его спиной слышатся шаги и он думает, что скоро услышит и хлопок входной двери — как и сотни раз до этого. — Эй, пьянь. Чимин высовывается из своего наспех сформированного кокона, неудачного к слову: ноги почему-то остались без одеяла, тогда как на голову навалилось слишком много, и видит перед собой Юнги. Он возвышается над Паком так, что приходится задирать голову. В руках у Шуги стакан, который он вручает Чимину. — Пей, — говорит Мин достаточно настойчиво для того, чтобы не задавать лишних вопросов. Чимин вертит в руках кружку, недоверчиво смотрит на то, как жидкость, очень похожая на обычную воду, переливается в нём. И всё же делает то, что от него хотят. — Вода. В ней таблетка от головы, — поясняет Юнги. — Спасибо. Повисает молчание. Чимин не особо представляет о чём можно говорить сейчас с Шугой, ведь когда они обычно оказываются так близко друг к другу — до разговоров никогда не доходит. Одеяло под его пальцами мнётся, пока сам Чимин боязливо отводит глаза. — Я… — начинает он, и тут же сталкивает со словами Юнги, которые тот хочет произнести. — Говори, — бросает Шуга и смотрит в окно. Жизнь за ним, очевидно, привлекает его куда больше, чем то, о чём хочет ему поведать Чимин. — Я говорил что-нибудь не то? — Нет, — ответ слишком быстрый, чтобы быть правдой. Пока Чимин пытается угадать что же скрывается в глубине глаз Юнги, тот подходит к нему и садится на корточки возле матраса — так они на одном уровне. И смотрит на него так, что Чимин понимает: Шуга соврал. Что-то всё же было. Что-то, что изменило отношение Мина к нему, а Пак этого даже не помнит. А потом случается странное. Юнги осторожно, с той бережностью, которой Чимин никогда не знал, кладёт ладонь ему на лицо. Пак вздрагивает от неожиданности, и Шуга дёргается вслед за ним, но руку на убирает — наоборот, он начинает поглаживать кончиками пальцев кожу Чимина под глазом. Воздух уходит из его лёгких, потому что Чимину кажется, что его неаккуратный вздох рассечёт то мимолётное, что замерло между ними. Что-то поселившееся в этой секунде, когда Юнги, будто наконец-то увидел Чимина. Пальцы у него не особо нежные, но очень тёплые. Пак не знает позволено ли ему прижаться в ответ. Он бездействует. Шуге это, видимо, надоедает. Несмотря на эту неожиданную ласку, Чимин всё ещё не знает, что творится у его парня в голове. Шуга уходит, оставляя сидеть Пака в той же позе. /Пока на коже горят прикосновения./***
Пак Чимин: «Ты забыл у меня кое-что» Мин Юнги: «???» Пак Чимин: «*фотография*». Это, конечно, не трусы, но Чимин так или иначе чувствует себя неловко. Он старается убедить себя: всё из-за того, что его нос сунулся туда, куда не следовало. Потому что, обнаружив у себя на столе в то странное утро незнакомую тетрадь, Чимин просто открыл её. Неловко не потому, что теперь Чимин не знает, как себя вести с Юнги. И уж точно не из-за того, что его непонятное поведение его смущает. Мин Юнги: «Читал?» Пак Чимин: «Нет» Он и не соврал, потому что как только распознал в длинных строках, перекрывающих страницу мелкими размашистыми иероглифами, почерк Юнги, то захлопнул тетрадь прежде, чем смог там что-то прочитать. Наверное, Шуге кажется это неубедительным, потому что сообщение Чимина повисает внизу чата и не двигается вверх. Пак Чимин: «А ещё сигареты» Мин Юнги: «Сможешь привезти?» Пак Чимин: «К тебе?» Мин Юнги: «Нет, я скину адрес» Пак Чимин: «Попробую» Мин Юнги: «Я буду там до вечера» Чимин колеблется, его пальцы зависают на клавиатурой и вместо привычного смайлика он пишет: «Хорошо». Юнги этого наверняка не замечает, но для Чимин это какой никакой шаг. Осталось только определиться с тем, в каком направлении он был сделан. Чимин уже хочет закрыть переписку, как пиликает уведомление о новом сообщении. Мин Юнги: «Не читай» Зная кое-что о Шуге, нельзя было сказать с точностью: было ли это написано всерьёз или же он просто издевался. Чимин и так не особо умел распознавать по его холодному лицу какие-либо эмоции, если они там, конечно, были. Угадать же, что имел ввиду Юнги в переписке — миссия невыполнимо. А вдруг он хотел, чтобы Чимин прочитал… Нет, это абсурдно. Но, может быть, он специально оставил там тетрадь, на самом видном месте. Когда-то давно Чимин читал про ядовитых насекомых, которые изо всех сил стараются, чтобы их яркая окраска была заметна. Так и эта тетрадь бордово красного цвета, распухшая от количества вложенных в неё листов, влекла Чимина. У Шуги же потрясающий язык, кому как не Паку об этом знать, но вот с разговорами у него не клеится. Возможно, таким способом он… Чимин качает головой, отгоняя от себя дурацкие мысли, и убирает тетрадь подальше. Если Юнги хотел поиграть, то он точно выбрал не того человека. /На второе «хорошо» его не хватает./***
Мин Юнги: «Буду через 10 мин» Чимин вздыхает, глядя на пришедшее сообщение, и вглядывается в здание, к которому Юнги его направил. В общем-то ничего необычного оно из себя не представляло. Пять этажей, что Чимин успел пересчитать уже несколько раз, серого бетона и стекла под офисы или что-то вроде того. Единственные яркие пятна — это вывески и объявления, раскиданные на первых этажах в хаотичном порядке. Но и они настолько одинаковые, что после третьей такой, предлагающей услуги нотариальной фирмы, Чимину становится скучно их читать. Он заглядывает в телефон, сверяя сколько времени ещё ему нужно ждать, и убирает обратно в карман. Пальцы мёрзнут, оттого и теряют немного в своей чувствительности, потому Чимин пытается согреть их дыханием. За этим занятием его окликают. Голос незнакомый. По крайней мере, Пак не может припомнть кого-то с таким глубоким, но вместе с тем звонким баритоном. Он оборачивается и видит перед собой парня лет двадцати — двадцати пяти, Чимин уверен: до этого он его ни разу не встречал. — Ты же Чимин верно? — парень улыбается, по обе стороны от его рта вспыхивают полумесяцами ямочки. Пак кивает. Они несколько долгих секунд молчат, топчась на месте, пока парень, спохватившись, не говорит: — Я Намджун, — и протягивает руку. Она у него тёплая, пусть и шершавая, меньше по размеру, чем у Шуги, хотя этот самый Намджун и возвышается над Чимином также, как небоскрёбы над Сеулом. — Видел тебя с Юнги пару раз. Так вы до сих пор встречаетесь? Чимин пытается припомнить в окружении Юнги кого-то настолько высокого, чуть неуклюжего, исходя из движений, но в голове крутятся только шумные придурки по типу Хосока, которые дружат не только с Мином, но и со всем городом в принципе. — Встречаемся, — говорит Чимин и не особо себе верит. Потому что он не чувствует никого с собой рядом. Отношения у них были очень простыми, ничем не связанными, и в любой момент каждый мог спокойно уйти. Какая разница, им же обоим всё равно. Но потом Чимин вспоминает то утро, и в горле сразу встаёт ком. — Хён мне просто про тебя не часто рассказывает, — Намджун чешет затылок, и этим жестом располагает Чимина к себе. Нельзя же быть таким очаровательным в своей простоте. А ещё это «хён», которое Юнги совсем не идёт. Потому что ну какой из него старший? Шуга даже никогда не настаивал на том, чтобы Чимин так его называл. — Ты его ждёшь? — Да, — говорит Чимин, и кажется самому себе глупой куклой, не способной даже поддержать диалог. — Может, зайдёшь внутрь? А то на улице, если честно, ужас. Чимин колеблется несколько секунд, прежде чем кивнуть, на что Намджун ещё шире улыбается. Вот только потом Чимин понимает, что совсем не знает, куда его сейчас собираются вести. Он ведь даже не спросил об этом у Юнги, который вряд ли бы ответил. Представить Шугу, сидящим в одном из одинаковых кабинетов, в галстуке и рубашке, было сложно, хотя тот и учился на прокурора. Вопреки ожиданиям Намджун идёт не к центральному входу, а сворачивает вправо и начинает спускаться по лестнице, которую Чимин изначально даже не заметил. Паку очень хотелось верить, что это не какое-нибудь логово маньяка, где его расчленят и изнасилуют. Но представления о серых, ничем не прикрытых, стенах и пустующих помещениях, где эхом будут разноситься его крики, остались за тяжелой дверью, которую так услужливо для него придержал Намджун. Они оказываются в коридоре, по обе стороны которого тянутся двери, а на то, что Чимин находится в подвале намекает только неестественный свет ламп и отсутствие окон. Намджун уверенно проходит к одной из дверей, его быстрый шаг заставляет Чимина двигаться быстрее, буквально семеня следом. Чимину не следовало сюда соваться, лучше бы он остался переминаться на морозе. Это он понимает в тот миг, когда входит в комнату. В ней царствует мрак, который слабо рассеивают экраны двух мониторов, и перед глазами Пака, по мере того как они привыкают к темноте, вырисовывается что-то непонятное. По бокам от стола возвышаются колонки, а два компьютерных кресла выглядят так, будто на них мгновение назад кто-то сидел. То, что стоит на столе Чимин идентифицирует как микшерный пульт только потому, что ещё совсем недавно видел такой в фильме про чёрных рэперов. Хотя у того, что здесь, кнопочек значительно меньше. — Можешь сесть там, — говорит Намджун, вырывая Чимина из созерцания, и указывает в угол, где расположен почти сливающийся со стенами диванчик. Пока сам он уже что-то увлечённо ищет в компьютере. — А мы… где? — произносит Чимин через несколько минут молчания. Он чувствует себя глупо и постоянно ёрзает, не в силах выбрать удобную позу. Юнги должен был давно прийти. Где он? Пак уже пару раз успел проверить телефон, но ничего от Шуги ему не приходило. — В нашей студии. Ты здесь никогда не был? Чимин мотает головой, и Намджун поворачивается к нему полностью. Он вытягивает свои длинные ноги и продолжает: — По правде она не наша, но мы арендуем её уже… полгода где-то. — А ты… — Чимин не успевает задать свой вопрос до конца, как Намджун подхватывает его: — Мы работаем с хёном в команде. Я иногда записываю ему куски и в целом помогаю писать музыку. — Шуга пишет музыку? Теперь они оба смотрят друг на друга с недоумением, пытаясь отыскать на лице собеседника намёк на неудачную шутку. Намджун реагирует первым: — Да. А ты не знал? Ответ очевиден, но Чимин всё равно выдавливает из себя: — Нет. Больше они не разговаривают, то ли потому что Намджун опять отворачивается к мониторам, то ли потому, что Чимин сползает ниже и пытается осмыслить. Юнги пишет музыку. Если Пак скажет, что это его не потрясло, то он соврёт. Ведь в его голове Шуга пусть и сложным, но своими путанными, чуть ли не противоречащими друг друга мыслями, непонятными жестами, в которых или же слишком много смысла, или его вовсе нет, а не тем, что Мин ведёт двойную жизнь. Чимин ещё раз оглядывает студию сверху донизу и представляет, как Юнги занимает второй стул, сидит подле Намджуна, выслушивает его и предлагает что-то сам. У Пака от такой фантазии внутри что-то приятно скручивает — такой Шуга хоть и незнаком ему, но кажется более близким, чем тот, которого он знал ранее. Чимину впервые с разрыва с Чонгуком кто-то так интересен. /Чимина всё ещё это пугает, но желание сильнее./***
Он отдаёт Юнги тетрадь и уходит. Шуга его не гонит, но Чимину нужно побыть наедине с собой, чтобы наконец-то разложить мысли по полочкам. И в глубине памяти он, кажется, находит то событие, когда он мог бы догадаться. Они тогда только начали встречаться. И это начало, по мнению, Чимина было мягко говоря дерьмовое — он страдал по Чонгуку и решил подцепить кого-нибудь, и этим кем-то оказался Юнги. Никаких конефетно-букетных периодов, никаких тихих признаний под луной. Пусть многие и думают, что раз Чимин по парням, то это для него неважно, но они ошибаются. Чонгук дарил ему цветы не единожды, то были и сорванные (украденные) с клумб у университета орхидеи, и одинокие розы, потому что денег хватило только на одну. Чонгук говорил пусть и не совсем идеально, но его признания в любви заставляли Чимина плавиться. С Юнги ничего подобного не было. Именно тогда Чимин и услышал, как ему теперь кажется, музыку Юнги в первый раз. Пак сидел, подогнув под себя ноги, и скачивал на ноутбук Юнги фильм. Шуга гремел чем-то на кухне, он тогда после нескольких раундов в постели сделался слишком ленивым, чтобы ехать домой. Обязанности распределились следующим образом: Юнги готовил какой-нибудь перекус, а Чимин подыскивал фильм, такой, чтобы при просмотре Шуга не слишком много ворчал. Чимин и сейчас мог вспомнить тот аппетитный запах, который лёгким шлейфом вился с кухни. А вот название той папки, куда случайно нажал — нет. У Юнги, что в жизни, что на рабочем столе всегда творился кавардак. Глаза Чимина сразу же разбежались от количества всевозможных иконок и программ, непонятных папок под странными названиями, которые сводятся к тому, что Шуге было лень что-то придумывать, и он просто ударил по клавиатуре. Это всё показалось Чимину настолько забавным, потому что донельзя точно отражало то, кем Юнги был. Он не хотел найти что-то конкретно, просто было весело, словно дегустатор блюд, он пробовал из каждой папки по чуть-чуть, заглядывал одним глазком и сразу же закрывал, а потом наткнулся на неё. В папке была одна только запись размером меньше минуты, и Чимин без какой-либо задней мысли её включил. Это не было полноценным треком, а скорее его отрывком, все звуки — шероховатые, необработанные, будто только что произведённые на свет, и струны гитары что их издали ещё еле вибрируют и сохраняют тепло пальцев. Голос человека намеренно лениво зачитывал строчки, которые у Чимина вызвали дрожь. «Вкус моего творчества сладкий, но горькое дерьмо этого мира». Трек закончился слишком быстро, как спичка, которая ярко полыхнула, освещая всё вокруг, а потом оставила в пустоте. Чимина после прослушивания накрыли смешанные эмоции — ему такое никогда не нравилось, но рука сама потянулась к кнопке, и музыка заиграла снова. Во второй раз он больше вслушивался в слова, а в третий — пытался понять, что за ними скрывается. Он не успел ни закрыть ноутбук и метнуться от него в другую сторону, ни даже выключить песню, потому что не услышал тихих шагов. Юнги настиг его ураганом, навис над ним и одним ударом по кнопке оставил в тишине. Чимин заставил себя посмотреть на него. Глаза у Шуги полыхали, пока лицо выражало привычное безразличие. — Что это? — спросил Чимин, прежде чем Юнги хоть в чём-то успеет его обвинить. — Не твоего ума дело, — и прозвучало это совсем иначе, чем раньше. Сквозь зубы. Наверное, чтобы не сорваться. И больше Юнги ему ничего тогда не сказал, только захлопнул крышку ноутбука и потянул его из ослабших рук Чимина, как бы говоря: «Больше я тебе его не доверю». И Чимину даже не обидно за это, он понимает, что заслужил. /Но это не оберегает его от мыслей. От размышлений о том, что он не знает, кто Юнги такой./***
Проходит пару дней, прежде чем Юнги снова заглядывает к нему. И Чимин ощущает странное щекочущее чувство у себя в груди каждый раз, когда их взглядам суждено скреститься. Пока Шуга раздевается, Чимин ныряет в тёмную кухню и думает о том, что тот, наверняка, сейчас был в студии. Юнги же пишет песни. Ни одну из которых Чимин никогда не слышал. Он включает свет, ставит чайник и возвращается к Юнги. Тот как раз заканчивает раздеваться, и Чимин спрашивает: — Хочешь есть? — Можно, — Шуга кивает то ли сам себе, то ли Паку. Чимин воспринимает это как благословение и тут же смывается обратно. Почему-то оставаться с Юнги ему теперь и волнительно, и немножко страшно, потому что глубоко внутри себя Чимин понимает, что может сказать чепуху в любой момент. Что-то, что Шуге не понравится и заставит уйти. Чимин не хотел, чтобы он уходил. Чимин слышит, как Юнги моет руки и его тихие шаги, когда тот входит на кухню. Он неосознанно напрягается, ожидает слов, но Шуга молчит так, будто бы ничего не произошло. Палочки снова помешивают еду, хотя Чимин и пытается оторвать себя от этого занятия и спросить хоть что-то. Как доехал? Какая погода на улице? Останешься ночь? — всё это крутилось на языке, и там и оставалось. — Ты можешь спросить, если хочешь. Дыхание Юнги оседает у Чимина на шее, ему это не особо нравится, слишком щекотно и жарко, но он не торопится отстраняться, пока не насладится близостью. Чимину самому порой смешно от своей реакции, потому что они с Шугой по меньшей мере раз в неделю занимаются сексом, а он тает от такого. Всё, что завязано на теле, теперь кажется Чимину грязным. — Так музыка, да? — Юнги обнимает его за талию и медленно проводит ладонью по животу. Если сейчас он спустится ниже и сведёт всё это к началу нового перепиха, то Чимин его оттолкнёт. Но рука не двигается дальше, она замирает внизу живота, а потом идёт вверх до груди. Шуга говорит так тихо, что Чимин бы и не услышал, если бы он к нему не прижался. — Вроде того. Это так — баловство. — Баловство? У вас же целая студия, — Чимину впервые за вечер хочется заглянуть в глаза Юнги, но тот не позволяет, крепче обхватывая чужое тело крепче. — Очень дорогое баловство. У Юнги в голосе привычная насмешка. Вот только в неё Чимин давно уже не верит. Пак пытается найти нужный вопрос, которые не оставил бы Юнги пути к отступлению, но и не сильно бы его напугал. Он чувствовал себя канатоходцем, что всё ещё стоял на пропастью с верёвкой, протянутой через неё. И вопрос был не в том, сумеет ли Чимин пройти по ней, а в том — выдержит ли она его. — Тебе это нравится? — Не нравилось бы — не занимался, — ответы Юнги короткие, не дающие зацепки для следующего вопроса, будто он хочет скорее расправиться с этими разговорами и приступить к чему-то более приятному. Пак думает, что если сейчас он всё не узнает, то шанса больше не будет. Поэтому он терпеливо продолжает допрос. — Давно? — Что давно? — Музыку пишешь давно? — Не знаю даже. Студию мы полгода снимаем, а до этого у меня ничего и серьёзного не было, — на коже Чимина под футболкой, куда залезли чужие руки, расцветают узоры, — Писал что-то время от времени, не помню даже, когда это всё началось, наверное, в детстве. А потом познакомился с Намджуном, и мы неожиданно сошлись. Юнги замолкает. Остаётся только шкварчание на сковородке и шумы за окном. Мысли в голове Чимина путаются, он пытается обработать вываленную на него информацию. Шуга за его спиной всё ещё дышит в шею и иногда будто бы невзначай мажет кончиком носа по ней. — Почему тогда баловство? — Потому что никуда это не выльется, — по тону Юнги сложно распознать его эмоции, но Чимин думает, что ему должно быть больно такое произносить. Потому что Чимину самому не очень приятно слышать о том, как чьи-то мечты осыпаются песком перед жестокой реальностью. Потому что Чимин впервые понимает Юнги. — Многие же на этом зарабатывают, — он делает попытку сохранить чужую надежду. — Ты такой глупый, Чимини, — звуки, которые издаёт Юнги похожи на смех. Но он очень странный, такой, словно горло Шуги давно позабыло, как издавать подобные звуки, и сейчас из него вырывается что-то похожее тихий редкий кашель. Тепло, обволакивавшее Чимина, неожиданно пропадает — Юнги отходит, прекращая смеяться. Чимину же хочется продлить всё это и его смех, и объятья, и откровенность. Но боится, что они уже дошли до той грани, сломав которую, всё в их жизни перевернётся вверх дном. — Почему? — жалко блеет он. — Многие зарабатывают? Может, и многие. Где-то десятки или даже сотни, но сколько миллионов остаются ни с чем? Чимину почти нечего сказать. Он накладывает еду себе и Юнги, садится за стол и всё же спрашивает: — А вдруг ты из тех десятков счастливчиков? Шуга пронзительно на него смотрит, так, словно пытается с ним заговорить, только не привычно ртом, а глазами. И из взгляда Чимин и правда многое находит. — Удача никогда не была моей верной подругой, — говорит Юнги и склоняется над чашкой, подхватывая лапшу, — Вкусно, кстати. И прежде чем Чимин сможет сказать «спасибо», Шуга снова подаёт голос: — Давай закроем эту тему. Чимин кивает, дует на еду, от которой вверх струится пар, и сквозь него наблюдает за Юнги. — Я помню, что, когда мы встретились, ты и сам ходил куда-то. На танцы? — Уже не хожу, — об этом Чимину рассказывать совершенно не хочется. — Почему? — видимо, Юнги решил, что теперь его очередь задавать вопросы. Чимин не думает, что он делает это из интереса, а скорее оказывает ответную услугу. — Разонравилось. На самом деле, Чимин просто никогда не сможет сказать, что у него ничего не получилось. Что родители были правы, когда говорили, что как только он столкнётся с первыми же трудностями, то сдастся. Чимин не признает вслух, что он мягкотелый слабак, хотя наедине с собой он обзывает себя куда более страшными словами. Он разочарованно выдыхает, когда Юнги жмёт плечами, принимая такой ответ. А на что он надеялся? Чимин не знает. /Просто Чимин хочет, чтобы Юнги он тоже был интересен./***
До вечеринки у Чонгука остаётся около трёх дней, когда Чимин снова оказывает на студии у Юнги. Кресло Намджуна пустует, Шуга говорит, что тот смылся на свидание. — Свидание? — тупо повторяет Чимин. — Ага, какой-то парень вскружил ему голову. — лениво отзывает Юнги из-за компьютера. В помещении опять царит полумрак, и Чимин уже не уверен включают ли здесь когда-нибудь свет, и две люстры в виде сфер висят просто для антуража. Из-за этого он всё чаще ловит себя на разглядывании Шуги, тот кажется каким-то нереальным, не то что красивым, а скорее непохожим на всё то, что есть в обычных людях. А, может, так случается потому, что Юнги увлечён. — Парень? Сравнение себя с тупым болванчиком, повторяющим слово в слово, кажется Чимину самым объективным. — Намджун гей? — В душе не ебу. Скорее нет, чем да, но у него иногда бывают проблемы. — Какие? — не то что бы Чимину это интересно, он просто хочет, чтобы Юнги с ним разговаривал. — Те, чьё имя начинается на «Сок», а заканчивается на «Джин». А что, Нам тебе понравился? — Нет, конечно, — Чимин пожимает плечами, забывая, что Шуга его даже не видит, — Просто так. Чимин думает, что мог привыкнуть к этому. К таким выходным, которые он разделяет с Юнги в его студии. К мягкому кожаному диванчику в углу, что Пак уже считает своим и закидывает ноги на его подлокотник. К виду затылка Мина, к тому, как тот сильно сосредоточен. К их ленивым разговорам и перепалкам. Эти мысли его не страшат, более того, от них в груди разрастается странное тепло и хочется улыбаться Чуть позже, ближе, скорее, к ужину, чем к обеду, они выходят за перекусом. Чимин щурится, ступая на улицу, закатное небо ослепляет его на доли секунды. По розово-оранжевому вечернему мареву разбросаны белёсые мазки облаков. Он засматривается на это зрелище и вдыхает полной грудью. В воздухе разливается запах пока ещё незримой, но уже неумолимо надвигающейся весны. Это аромат свежести, солнечного тепла и… дыма? — Ты мог бы не курить хотя бы рядом со мной? — Чимин опаляет его взглядом и толкает локтем куда-то в живот. — Почему? Юнги идёт мерным шагом, смотря прямо перед собой. Его не интересует что-то вокруг, и он так отличается от того Шуги, которого Чимин видел в подвале, что хочется заглянут тому в лицо и удостовериться он это или его хмурый, вечно недовольный двойник. — Ты же мужик, Чимин, не развалишься, — продолжает он. — Это вообще-то пассивное курение, — парирует Чимин. — Пассивное? Ты называешь всё связанное с собой пассивным? Пассивный бег, пассивная работа, пассивная… Что ещё там? — губы Юнги кривит усмешка. — Дурак, пассивное курение — это вообще-то… — Да знаю я про это. В голосе Шуги много неприкрытого сарказма и желания уколоть. Чимин уже хочет возмутиться, но неожиданно Юнги тушит и наполовину не скуренную сигарету и выкидывает её в ближайшую мусорку. — Всё для тебя, принцесса Пак. Они возвращаются в студию наперевес с пакетами, наполненными вредной едой и напитками. Чимин не помнит, когда в последний раз он так много улыбался. Он улыбается, когда Юнги ворчит из-за того, что цена на его любимую лапшу опять подскочила. Улыбается продавцу на кассе, что не обращает внимания на их с Шугой странные разговоры. Улыбается звону колокольчика, сопроводившему их вход и выход, такому чистому и звонкому. Улыбается уже больше сумеречному, чем закатному небу, в последний раз, прежде чем скользнуть вслед за Юнги в студию. И улыбается весь тот вечер. /Чимин никогда не узнает, что Юнги не наблюдал за закатом только потому, что смотрел на него. Любовались увиденным они одинаково./***
— Останешься? — Чимин выводит на груди Юнги незамысловатые узоры. Шуга немного потный, ленивый и плохо соображающий после секса. На его лице растекается то мечтательное выражение лица, которое Чимин так сильно любит. Обкусанные губы приоткрыты, морщинка между бровей разглаживается, даже кажется, будто её там никогда и не было. Ресницы трепещут и становятся слишком тяжелыми, из-за чего веки прикрывают глаза, где ещё плещутся отголоски оргазма. «Красота» — думает Чимин и даже не хочет представлять себя, наверняка побагровевшего и осоловелого, потому что рядом с таким Шугой он и близко не стоял. Обычно именно Юнги первым идёт в душ или же, когда не это совсем нет времени, вылезает из постели, чтобы отправиться по делам. Но он смотрит в потолок и позволяет Чимину играть со своими волосами. — Наверное, — Пак скорее читает это по его губам, чем слышит на самом деле. Свет от фонаря на улице заглядывает прямо в окно его спальни, он разливается по полу, по голым стенам и заставляет Чимина спрятаться под боком у Юнги. — В душ надо, — бормочет он оттуда. — Зачем? — Блять, Юнги, ты… — он запинается, осознавая сказанное. Запретное слово. То, что Шуга обозначил в самом начале их отношений. «Я для тебя не хён и даже не Мин Юнги, зови меня Шугой» — раздаётся эхом в голове Чимина. И он до этого момента ни разу не назвал своего любовника Юнги. — Я? — насмешливо выдаёт Мин. И Чимин виснет. Он пытается понять: заметил ли Юнги вообще это или же пропустил мимо ушей. А если нет, то… Может быть, Шуга вообще сказал это в шутку, а он как глупый мальчик поверил. Или же они дошли до той стадии, когда такую глупую формальность можно опустить. Последняя версия нравится Чимину больше всего. Он же не просит называть себя каким-нибудь Малышом Джеем. — Идиот. Ты идиот, — говорит Пак, выбираясь из кровати. Чимин потягивается чуть дольше обычного, сильнее выгибает спину, чтобы дать взгляду, который, он уверен, бродит по спине, осмотреть его полностью. По бёдрам начинает течь, и только тогда он уходит в душ. В этот раз он не замечает чужие шаги из-за шума воды, но это даже приятно. Приятно быть вжатым в стену кабины, буквально распятым на ней, ощущать чужое возбуждение, когда казалось, что кто-то уже слишком устал для второго захода и вот-вот отправится на боковую. Пальца крепко сжимают его бёдра, заставляя встать на носочки, и Чимин давит в себе стон, когда чужой член трётся о задницу. Вода, стекающая по его спине, холодная, от чего Юнги становится невыносимо горячим. К его теплу хочется тянуться, обвить его руками, вжать в себя, чтобы слиться телами. — Ты же не хотел? — выдыхает Чимин, поддаваясь поцелуям. — Передумал. Дальше следует бесконечная цепочка стонов, которые издаёт Чимин и которые Шуга дарит ему в ответ. Мин входит в него одним мощным толчком, и Чимин всхлипывает. На стекле от его дыхания расцветает белёсое пятно, оно ловит и хриплый выдох, когда Чимин кончает, и имя: — Юнги… /Отныне Шуги больше нет. Остаётся Мин Юнги, и остаётся он рядом с Чимином./***
Спрашивать такое после всего того, что у них был Чимину не хочется. Но и не спросить он не может. Поэтому он стоит у плиты в шесть утра и пытается соорудить для них с Юнги завтрак. Чтобы подать его, чёрт возьми, в постель. Чимин надеется, что Шуга, насмеявшись вдоволь, всё же оценит его заботу. — Юнги, — тихо зовёт он, глядя на груду одеял, под которым тот и находится. Никто, конечно же, не отзывается. Чимин пробует ещё раз, но результат не меняется. Ему приходится ставить поднос с едой и кружкой кофе на тумбочку, чтобы растормошить Шугу. — Блять, отъебись, — маты сыплются с губ Юнги также легко, как выливается вода, пропущенная через сито. — Вставай. Чимин настойчив — он стаскивает одеяло, откидывая его на пол, и принимается за подушку, когда Шуга всё же приоткрывает один глаз. — Нахуя? — Я… — Чимин мнётся, — Тебе завтрак приготовил. — Ты мне что? — Завтрак. На лице у Шуги ни капли доверия, он всё ещё щурится и кажется Чимину таким милым, что хочется заключить его в объятья. Он осоловело оглядывается по сторонам, пока взглядом не натыкается на поднос. На тарелке умещается яичница, чей жёлтый глаз всматривается в Юнги, а он ему отвечает тем же. Чимин решает прервать эти переглядки. — Ешь уже, а то остынет. Здесь он соврал, потому что еда только-только была снята им с плиты, масло продолжало шкварчать уже в тарелке, хоть этот звук и угасал с каждым мигом. Хрустящий хлеб был тёплый и ароматным, а от кофе ещё вздымался пар, так что Юнги мог с лёгкостью обжечься. — А себе ты ничего не сделал? — деловито спрашивает Юнги, осторожно переставляя поднос к себе на колени и устраиваясь удобнее. — Да я… — Ммм, вкусно, — тянет он воодушевлённо и принимается за еду более основательно. Юнги, не прожевывая, продолжает: — Так что ты говорил? Чимин отмахивается от него и устраивается на другом конце кровати, чтобы, опираясь спиной о стену, наблюдать за тем, как Шуга ест. Такое зрелище оказывается Чимину по душе, он даже думает о том, чтобы почаще так делать, принося в жертву собственный сон. — А вот кофе поганное, — тут же портит всё Юнги. — Не нравится — сам вари. На это ему сказать нечего. Потом к губам Чимина приближается вилка, он инстинктивно отшатывается и глядит на Юнги, подползшего к нему с едой. — Что ты делаешь? — Слишком это всё подозрительно, — изрекает Шуга, не прекращая попыток запихнуть кусок яичницы Чимину в рот. — Подозрительно? — Именно. Я думаю, что ты подмешал туда чего-нибудь. Мышьяк, например. — Но ты же уже попробовал, — смеётся Чимин ему почти в губы. — Значит умрём вместе, в один день. — Как Ромео и Джульетта? — Типа того. — Шуга светится так несвойственной ему улыбкой, и поэтому Пак решает отложить неприятный разговор, вместо этого шутливо подначивает: — Если ты разольёшь сейчас кофе на постель, то умрёшь гораздо раньше, — Чимин наконец-то съедает то, что пихал ему Юнги, и понимает, что он не врал, когда говорил, что это вкусно. А затем запивает тем самым кофе, признавая, что и тут Шуга и здесь оказывается прав. — Так всё-таки, с чего такая щедрость? Не просто так же? — Возможно, — уклончиво отвечает Чимин, понимая, что теперь отложить ничего не получится. И надо делать всё сейчас. — И что я должен сделать в ответ? Купить какую-то побрякушку? Отсосать тебе? — и пока Шуга не напридумывал ещё кучи вопросов, он его перебивает: — Это, конечно, было бы неплохо, но… — Но? — эхом вторит Юнги, окончательно разделываясь с завтраком. — Ты помнишь, что вечеринка у Чонгука завтра? — взгляд в потолок. Руки в замок, чтобы они не начали лихорадочно перебирать складки одеяла. — Та, на которую я не иду? — Юнги, пожалуйста… Ну что тебя стоит? — в мгновение ока Чимин нависает над ним и умоляюще глядит в глаза. — То есть ты на полном серьёзе просишь меня пойти с тобой на вечеринку к твоему бывшему? — Чимина как обухом по голове ударяет не только от смысла слов, но и от тона. Он совершенно не похож на тот, с которым Юнги обращался к нему пару минут назад. — Больше от меня ничего не хочешь, не? — Я просто… — в горле пересыхает, и Чимин даже не знает, чем закончить. — Ты что? Ответа не следует, и Юнги отталкивает его от себя, тут же начиная одеваться. Чимин молча смотрит за тем, как он натягивает на себя сначала трусы, потом футболку, но на джинсы его не хватает. Он порывисто хватает запястье Юнги и, заглядывая тому в глаза, говорит: — Мы зайдём туда всего-то на полчасика, Юнги, пожалуйста. — Я, кажется, тебе уже говорил, что туда не пойду, — Шуга вырывается и идёт к дверям. Прежде чем окончательно выйти, он останавливается на пороге, словно решается на что-то: — Ты можешь идти туда хоть на полчасика, хоть на всю ночь. Можешь даже дать Чону выебать себя, так, по старой памяти. Эти слова повисают в воздухе, и остаются там, пока Юнги поспешно сваливает из его квартиры, даже толком не одеваясь, а просто захватив свою куртку и впрыгнув в ботинки, пока он не хлопает входной дверью с такой силой, что Пак не уверен не пошли ли по стене трещины. Они проникают в Чимина, а он выпивает до последней капли весь яд, заложенный в них. Он сидит один в комнате, в ушах всё ещё стоит хлопок двери. Когда он более менее приходит в себя, то откидывается на кровать, желая почувствовать тепло, оставленное там Юнги. Но ничего не чувствует, кроме собственных слёз. /Чимин кажется, будто он всё разрушил. И ему от этого больнее, чем должно было./***
Влажных салфеток у зеркала набралось не меньше десятка. Но Чимин не перестаёт пытаться нарисовать вторую стрелку ровно. Он должен быть сегодня красивым. Дело осложняет то, что лицо у него припухло, а синяки под глазами он смог замазать лишь со второго раза. Руки отчего-то дрожат. Всё ему кажется зыбким и неустойчивым, Чимин не уверен в том, что подводка в его руках не окажется миражом, а он не обнаружит себя в кровати. Стрелка опять уходит куда-то вверх. Чимин отбрасывает подводку в сторону и впивается взглядом в собственное отражение. Он в сотый раз за этот день решает не идти. К чёрту Чонгука, к чёрту его парня, к чёрту их всех. Сейчас Чимин позвонит Юнги и уговорит того вернуться. Но он не идёт к телефону, а остаётся сидеть у зеркала, решая, что заглянуть всё же нужно, а с Шугой можно будет и позже разобраться. Чимин всё-таки пообещал и Хосоку, и своей однокурснице Союн там быть. На самом деле он хочет распрощаться со всем этим, увидеть, что Чонгук больше ему не принадлежит, и ничего при этом не почувствовать. Скользнуть взглядом по волосам, губам, которые он целовал ещё полгода назад, рукам, коленям — и ощутить себя свободным от всего этого. Чимин отвлекается от мечтаний и снова берёт в руки телефон. Юнги игнорировал его всё это время. Будто они вернулись к тому дню, когда Шуга в первый раз вылез из его постели и, не говоря ни слова, ушёл. Ком в горле появился у Чимина тут же, как он открыл их чат и увидел десятки непрочитанных сообщений. Некоторые он удалял потому что те были написаны в пылу то ли ярости, то ли обиды, и содержали в себе матов больше, чем Чимин позволил сказать себе за всю жизнь. Другие же исчезали, потому что ему было стыдно за них. «Вернись, пожалуйста!» — удалить. Вместо него лучше будет: «Давай только без истерик. Может, придёшь и мы наконец-то нормально поговорим?» «Я без тебя не могу!» — удалить, удалить, удалить. А лучше вообще не отправлять, потому что существует минимальный шанс того, что именно в этот момент Юнги решит заглянуть в сообщения. «Юнги…» — Чимин не уверен сколько раз он набирал одно и то же слово, но когда он наконец-то отправил «Шуга», то был уверен, что это имя отпечаталось у него на глазницах. Его пальцы замирают над экраном, палочка сообщения пульсирует, пока Чимин собирается с мыслями. «Я» — печатает это и оставляет в одиночестве. Потому что не знает, что написать дальше. Слова у Чимина закончились, он хочет просто уткнуться в крепкое плечо, и прикосновениями объяснить, что же он на самом деле чувствует. Или же, чтобы тёплая кожа Юнги, пахнущая его цитрусовым шампунем и мятой, разъяснила для него то же самое. — Я… я… — произносит Чимин, вторя тому единственному написанному иероглифу. — Я… люблю. Слово вырывается из него неосознанно, замирает на губах неправильностью, потому что любовь — это не про них с Юнги. А что же у них? Вопрос прокручивается в голове Чимина заезженной пластинкой уже не первый день. И с каждым поворотом наслаивается всё больше факторов. С ним оказывается может быть уютно. С ним иногда тепло. А его улыбки солнечнее, чем у Хоупа. К правильному слову Чимин пока прийти не в состоянии, и Шуга не готов ему в этом помогать. Он стирает слово и стирает стрелку с правого глаза. Для них и этого будет достаточно. Чимин не откладывает телефон в сторону, а зачем-то скидывает Юнги адрес квартиры Чонгука. Он прикрывает дверь как можно мягче, чтобы не услышать там эха вчерашнего дня. Чимин надеется, что сегодняшний будет лучше. /Чимин оптимист./***
Огни слепят глаза. И в их неясном свете он не сразу замечает Чонгука. Тот сидит, привалившись к спинке дивана, а под его рукой Чимин замечает парня. Вот он какой, Ким Тэхён. Он будто бы и не с этой вечеринки. В нём всё от кончиков белёсых волос до мешковатого свитера, от задумчивых глаз, впивающихся в Чимина внимательным взглядом, до длинных пальцев, сжимающих куртку Чонгука, здесь неуместно. Они смотрят друг на друга чуть дольше нескольких секунд, прежде чем внимание Тэхёна снова перетекает на своего парня. А Чимин остаётся стоять один посреди квартиры, в которой никто его не ждал. Осознание этого бьёт по мозгам. Чимин даже не сразу осознаёт своё решение планомерно напиваться. Каждый знакомый здесь, словно задаёт ему один и тот же вопрос, от которого начинает тошнить. Он устраивается на кресле, забивается в его угол и тянет алкоголь. Старается ни с кем не встречаться глазами, чтобы не нарваться на разговоры, но всё равно не убегает, поджав хвост домой. Потому что кое-какое достоинство у него и осталось. Он наблюдает. Наблюдает за тем, как Тэхён кладёт руки на шею Чонгука, как они целуются, испивая друг друга, как люди вокруг не обращают внимания на эту картину, потому что привыкли к их любви. А к Чимину тем временем тянутся, словно паломники к святому месту, знакомые, и у каждого в глазах: Ну как ты там, после Чонгука? Ещё живой? И Чимин не знает как ответить, потому что вроде бы и живёт. Но чего-то яркого, бурлящего, но одновременно лёгкого, как глоток шампанского после зноя, уже не было. И всем хотелось прокричать: Чонгук его бросил. Громче! Чтобы и Шуга его услышал: Чонгук его бросил! Или чтобы весь чёртов мир знал о том, что: ЧОНГУК ЕГО БРОСИЛ. Бросил. Да, бросил. Пиво мешается в бокале с виски. Комната превращается в один кружащийся хаос, лица смазываются. Он его бросил. Даже не объяснил почему. Бросил. Потому что Чимин, наверняка, недостаточно хорош. Потому что его подбирают, пока не находят таких, как Тэхён, отличающихся, бросающихся в глаза. И Юнги тоже найдёт. Может, начнёт встречаться с Намджуном, с которым у него и студия, и музыка. Или с Хосоком. Возможно, Шуга и вовсе заведёт себе девушку. Такую, с которой можно было бы и родителей познакомить. Миниатюрную, с длинными волосами до пояса и большой грудью. А Пак Чимин будет также, как и сейчас, следить за ними, пить дешёвый алкоголь, ловить жалостливые вздохи в свой адрес. Он не смог бы пережить это вновь, но появился Юнги, и с того момента всё к этому и шло. И как бы Чимин не бежал, его спины коснётся последними лучами солнца закат, также и дверь закроется за Шугой навсегда. Чимину остаётся только ждать того момента. Чем больше он сидит так, тем туже затягиваются невидимые путы, тем сильнее он утопает в смехе Тэхёна, которого даже не слышит, но читает по губам. Блестящим и припухшим от многочисленных поцелуев. В горле встаёт ком обиды, и Чимин давит его как может, но всё же не выдерживает, срывается с места и выбегает на улицу. Холодный воздух врывается в лёгкие, тело расслабляется, хотя Пак не может вспомнить, когда оно стало таким напряжённым. Он еле переводит дыхание, оборачивается, сзади только пустой коридор. Никто не пошёл за ним, никто не стал свидетелем его слёз. «Они и не должны» — напоминает он себе, утирая влагу с щёк рукавами свитера. Но ему так бы этого хотелось. Хотелось услышать своё имя из уст кого-то тёплого, найти там ласку, обеспокоенность, любовь. Его слух даже что-то улавливает, на краткий миг ему кажется, что желание сбылось, но окликают Чимина спереди. Он поднимает голову, чтобы увидеть того, кому адрес скинули в последний момент и кто пришёл чуть позже. В руках у Шуги дымится сигарета, не первая судя по всему. Он и вправду пришёл, но заходить отчего-то не стал. — Эй, — и в голосе у Юнги ни капли того о чём он воображал. Прогнать бы его, толкнуть посильнее, но Чимин только стоит и смотрит. Глаза застилает пелена слёз, он пытается их вытереть, но безуспешно. — Чего ты ревёшь-то? — С таким тоном Юнги мог бы поинтересоваться погодой: будет ли сегодня дождь или лучше оставить зонтик дома. И Шуга на него даже не смотрит: он делает последнюю затяжку и щелчком выбрасывает сигарету. По его профилю мажет тусклый свет фонаря над ними, и Пак теряется. — Я… Чимин тянется уткнуться в чужую куртку, чтобы поплакать на плече Юнги, но тот шагает назад, отстраняясь. Так они и замирают в нескольких шагах друг от друга. Тем не менее между ними не пару метров, которые с лёгкостью можно преодолеть и запечатлеть на чужих губах поцелуй. Между ними не лёгкость первых недель этих отношения, прошедших под лозунгом «чёрт с тобой, давай попробуем», не последний месяц удивительного взаимопонимания. Между ними жгучая обида. Она так глубоко внутри Юнги, что Чимину даже её не разглядеть. — Какой же ты гондон, — говорит он, глядя на то, как Пак продолжает рыдать. Слышать такое от Шуги болезненно, потому что сам-то он кто? Чимин хочет это прокричать ему в лицо, которое почему-то озаряет улыбка, но из горла вырываются только всхлипы. — Да ещё и жалкий. Чимин уже ничего не слышит, он цепляется за Юнги так, что тому, наверняка, уже больно. К чёрту, всё, что он говорит, думает Чимин, к чёрту. Потому что это же Мин Юнги — человек загадка, ребус или судоку, для которого слова и действия могут находиться в совершенно разных плоскостях. Главное — он пришёл сюда, а значит заберёт наконец-то Чимина домой. — Поплачься Чону. И пока Чимин понимает что к чему, пока складывает кусочки пазла в голове, задаётся вопросом: почему он должен идти к Хосоку, Шуга вырывается. Потом над Паком словно загорается лампочка, Юнги имел в виду вовсе не их общего друга, а Чонгука. — Почему ты… — он отвлекается на то, чтобы не дать Шуге сбежать. Обвивает руками его со спины, буквально виснет и заново начинает: — Почему ты говоришь о Чонгуке? — А то тебе, блять, не понятно. Толчок настолько сильный, что Чимин даже не осознаёт того, как оказывается на земле. От копчика, которым он приложился, волнами расходится боль. Даже в глазах меркнет на секунду. И Чимин хотел бы на несколько минут вовсе ослепнуть, потому что он видит удаляющуюся спину Юнги и ничего не может с этим поделать. Ладони скребут по земле, под ногти забивается грязь, Чимин чувствует металлический привкус во рту от прокушенной губы. Внутри разрывается на части. Ему кажется, что мир идёт ко дну. Что луна над головой должна упасть. Что Земля запнулась на очередном обороте и медленно сходит с орбиты. Что ничего уже не будет прежним. Но ничего подобного не происходит. Всё идёт своим чередом. Союн нашла себе парня на вечер, Намждун сейчас впервые дома у своего возлюбленного, Хосок наверняка танцует на столе, Чонгук шепчет Тэхёну, что хочет уединиться, Чимин должен встать. Но он не может. Ему больно. Больно так, как не было никогда прежде. Больно по особенному, словно это чувство перешло новую грань. Больно. /И не ему одному./***
Дальше всё как в тумане. Из памяти Чимина ускользнуло то, как он добрался до дома, как открыл дверь и как завалился на кровать. Он очнулся уже следующим утром, и первая мысль, пришедшая в голову тут же заставила вскочить с постели. Юнги. В свете дня произошедшее казалось ему то ли дурным сном, то ли воображением пьяного сознания. Но на Чимин чувствует каждую ранку на руке, он поворачивает ладони к себе и рассматривает порванную красноватую кожу. Телефон оказывается заброшенным под стол, и Чимину стоит немалых трудов его найти. Чимин поспешно выводит его из режима сна и ныряет в диалог с Шугой, замечает своё сообщение с адресом, которое болтается там с прошлого вечера, и хочет написать про то, какая чушь ему сегодня приснилась. Но не может. Пользователь его заблокировал. Пользователь будто бы ударил Чимина под дых. В горле сохнет, руки словно действуют сами отбрасывают телефон. Чёрт. Чёрт. Чёрт. Осознание врывается в его квартиру тёмным вихрем, накрывает медленно, но надёжно, заставляя поёжиться от холода и мрака. За окном светит солнце, Чимин пытается на него взглянуть и не видит. Щуриться от яркости, но он всё равно не такая как обычно. Выцветшая. Он идёт готовить завтрак, задевает локтем холодильник и ставит сковородку на плиту. Масло разливается золотом по раскалённой поверхности и чуть-чуть погодя начинает шипеть. Чимин старается не думать, освободиться от мыслей и поддаться механизму, сокрытому у него в глубине. Раскалённая капля брызгает на щёку, ему больно, но терпимо. Это всё равно что потерять палец, когда уже отрублена голова. Что удивительно, так плакать Чимину совсем не хочется. Словно лимит закончился у него вчера, как будто стоило только последней слезе упасть на землю, и глаза сразу же пересохли. Но тоска никуда не пропадает, она скребётся внутри собакой, скулит. Чимин больше не чувствует привычного воодушевления, когда вдыхает насыщенный запах утра, наполненного бегущими по делам людьми, которые удивительным образом сочетают в себе сонливость и возбуждение, просыпающимся городом-громадой, который и не засыпал-то толком, а только затухал, чтобы забурлить потом с новой силой. И запах булочек, разносящийся из пекарни на углу не трогает в нём ничего, и весёлый щебет птиц. Он ужасно устал. Устал настолько, что не вспоминает о первом дне весны, который наступил сегодня. А даже если бы и вспомнил, то эта мысль была бы вытеснена под натиском раздумий о Юнги. Яичница пригорает, Чимин лениво ест её и думает, что нужно помыть голову. /Изнутри желательно./***
Каких усилий стоило ему заявиться сюда? Никаких — ответит Чимин и соврёт. Каждый шаг, как ещё один на пути к далёкой вершине, и ему также спирает дыхание, также подкашиваются ноги, будто он идёт не к Юнги, а прямиком взбирается на Эверест. Какой-то частью своей души, малодушной и трусливой, Чимин надеется на то, что его в студии не будет. Он останавливается перед дверью и замечает на ней все те царапины, сколы, которых не видел ни раза до этого. Дважды Чимин тянется к ручке, дважды обрывает себя на середине движения и засовывает руку в карман. Мнёт, лежащую там бумажку с глупой надписью и собирается с силами. Те, кто говорят, что на Эверест взойти невозможно, никогда не стучались к Мин Юнги. Наконец-то это случается. Чимин стучит, ему по крайней мере кажется, что он это и делает. На самом же деле он еле касается костяшками двери, скорее больше гладит, будто репетируя настоящий звук. Юнги мог бы услышать такое, если бы стоял только под самой дверью. В следующий раз Чимин стучит нормально. Он тут же чуть-чуть отходит и прислушивается к тому, что творится по ту сторону. Первые секунды ничего не происходит, и пара стуков, словно камень, разбередивший тихую гладь воды, исчезает бесследно. Затем становится слышно какое-то шевеление. Чимин давит в себе порыв сбежать, когда до его слуха доходит голос Юнги. Он зовёт кого-то. Неужели, думает Чимин, Шуга ждал его? Вряд ли, даже если бы и ждал, то в первый дни, а у Чимина ушла целая неделя на то, чтобы разобраться с мыслями. Шаги. Еле слышные, но Чимина бросает в пот, он застывает на месте, задержав дыхание. Одновременно и холодно, и жарко. Много пройти Юнги не надо, тем не менее за те пять шагов, которые Чимин считает, Пак успевает испытать весь спектр чувств, начиная ужасом и заканчивается лихорадочной радостью от того, что у него есть ещё секунда до встречи лицом к лицу. Дверь распахивается для Чимина так неожиданно, будто он совсем и забыл, что сам в неё же и стучал. За ней тёмный провал студии, по сравнению с темнотой которой Юнги выглядит сероватым и уставшим. Чимин жадно скользит взглядом по его чертам лица, по кругам под глазами, по аккуратному носу, по изгибу губ, по тонкой шее и по впадинке между ключиц. И с каким-то благоговейным трепетом признаёт: он чертовски соскучился. — Нам, какого чёрта ты зде… — Юнги осекается на полуслове. Тут же он пытается закрыть, но Чимин оказывается быстрее, он хватается за косяк, протискивается телом, не давая этого сделать, и говорит: — Поговорить. Нужно поговорить. — Не о чем нам с тобой разговаривать, — Шуга пытается его вытолкать. И делает это не привычно, как во время их дурачевст, а со всей силы. Чимин сопротивляется так, что его крепко сжатые пальцы даже белеют. И посреди этой импровизированной схватки Чимин улавливает странный запах. К мяте и куреву прибавляется что-то ещё и такое, что почти полностью перекрывает любимые Паком ароматы. — Ты что пьяный? — Тебя ебать не должно, — шипит он сквозь зубы и толкает особо сильно, — Вали. Слова опять прорываются слишком глубоко и царапают Чимина. Тем не менее он не намерен сдаваться. — Насчёт отношений, — бормочет он только потому, что репетировал это перед зеркалом. — Каких, блять, отношений? — выдыхает тяжело Юнги. На миг Чимину даже кажется, что этот вдох означал сдачу позиций. — Наших… — Мы расстались. — Нет, — мямлит Пак. — Да, — звучит твёрдо и непоколебимо. Шуга наконец-то сдаётся и отходить вглубь комнаты, но всё также придерживает дверь, чтобы Чимин не смог зайти вслед за ним. Когда Юнги начинает говорить таким тоном, это сразу напоминает Паку о том, что он младше, пусть всего и на три года. — Дай мне просто… Юнги не дослушивает, взмахивает рукой, приказывая заткнуться. Чимин повинуется, ожидая того, что тот скажет дальше. Но Шуга молчит, он поворачивается и снова садится за компьютер, где, вероятно, и был до прихода Пака. Чимин воспринимает это как разрешение, тихо юркает внутрь, прикрывая за собой дверь, и прислоняется к ней спиной. Только теперь унего есть возможность оценить за обстановкой. Юнги уже полностью погружён в экран, его пальцы бегают по клавиатуре, отбивая рваный ритм. Мир там кажется давно затянул его, но Чимин может поклясться, что Шуга уже трижды скосил взгляд. В свете монитора рисуются десятки стеклянных бутылок, окруживших Шугу. На столе, на полу, даже на подлокотнике дивана и соседнем к нему кресле — они были везде. Не особо крепкий алкоголь, что-то вроде пива или сидра, Чимине в этом не разбирается, но количество его поражает. Он выдыхает: — Юнги… — ноль реакции. Самое время, чтобы уйти — крутится в голове Чимина. Чтобы наконец-то перестать мучать себя мыслями, что никогда не будешь достаточно хорош. Чтобы начать оплакивать потери в одиночестве, привыкать к нему также, как когда-то приноравливался к чужим привычкам, мелким странностям и предпочтениям. Чтобы дать Юнги напиться сегодня и написать грустную песню. Хотя бы одну, Чимин же стоит её? Всё замерло в предчувствии следующего мгновения, словно повисло на кончике иглы. Чимин вздохнул полной грудью, подошёл к Шуге, пальцы того замерли, но он не обернулся. — Знаешь, я очень скучал, — он прижимается к спинке кресла, хотя отчаянно бы хотелось к чужой спине. Тёплой спине, очень нужной ему, несмотря на все уверения. Юнги усмехается. И впервые Чимину не хочется, чтобы ему давали любовь. Наоборот, он гладит волосы Шу… Нет, Юнги и целует его в макушку, пытаясь заставить того почувствовать себя любимым. — Скажи ещё, что любишь меня, — фыркает он в ответ на неуклюжую ласку. — Я тебя не люблю, — легко признаётся Чимин. И, уже чувствуя, как напряглось под руками тело, продолжает: — Это правда. Я не люблю, но я… Я. Мне тепло с тобой. Я хочу видеть твою улыбку, слышать твой голос. Это не любовь, — продолжает мысленно Чимин, понимая, что клубок его чувств постепенно распутывается. — Мы расстались, — последнее оружие, которым пользуется Юнги. Чимин улыбается и поворачивает его кресло к себе. Ловит взгляд лисьих глаз и говорит в губы: — Я с этим не согласен.