Maybe I just wanna be yours

      Новость выбивает всякую почву из-под ног Мирцеллы, ударяет под дых. Ланнистер, широко раскрыв глаза от шока, смотрит на Лариса Стронга, что держал её за руку. Ей хочется, очень хочется, услышать, что это всё какая-то неудавшаяся шутка. Отчего-то ей искренне не хотелось верить в столь очевидную истину... Эймонд ей всегда казался не из тех, кто будет падок на женщин. Он был слишком разным с Эйгоном. Чтил все правила и прочее. А теперь она узнаёт это. Сердце начинает биться с неимоверной скоростью, а глаза щиплет. Кажется она должна не так реагировать на измену нелюбимого мужа, однако ей просто обидно. Кажется, все ставили, что именно она будет первой, кто нарушит клятву. Только вот жизнь оказывается куда более непредсказуемой.       — Вы уверены, Лорд Стронг? — тихо интересуется она, выразительно смотря на мужчину. Тот не выглядит расстроенным, в его взгляде также не наблюдается никакого сочувствия. Он спокоен и это слегка её раздражало, только Мирцелла старалась не терять самообладание из последних сил. Она должна была, по-хорошему, искусно изобразить равнодушие, только вот это не имело смысла. Во всяком случае все люди для Лариса были как на ладони, он знал о других куда больше их самих.       — Ваш супруг находится сейчас в Харренхолле, а это мой родной дом, миледи, — он наконец отпускает её руку и старается изобразить грусть. Даже голос становится более глубоким, что ли. — Мои источники не могут ошибаться, я даю вам слово, — он поджимает губы, шумно выдыхая. Мирцелла же опускает голову. Признавать это не хотелось, только вот с этим уже ничего не поделаешь. Не то что бы она вообще доверяла Стронгу, но чаще всего его слова оказывались правдой... Он мастер над шептунами и его долг знать обо всех и всё.       — Зачем вы говорите это мне? — в её голове всплывает этот вопрос. Она в действительности не понимала его мотивов и это напрягало. Вообще она сейчас держалась на ногах только по той причине, что перед этим мужчиной ей не хотелось быть истеричкой. Хотя, будь она одна, то явно бы не отреагировала таким спокойным образом. Но на людях она должна держаться стойко.       — Не сегодня, так завтра вы бы узнали эту новость, — он пожимает плечами и опирается на собственную трость. В его глазах искры, которые совершенно не нравятся Мирцелле. — К тому же я уже привык помогать несчастным девушкам, — он говорит с явным намёком и она даже догадывается на кого. У неё даже появляются мимолётные мысли, что это его сюда Алиссента подослала, только вот ей незачем. Она бы не стала порочить имя собственного сына. Ни одного из них, несмотря даже на то, какими же они отвратительными бывали. Настоящая мать.       — Я вам ничего взамен дать не могу, — как бы невзначай бросает она и, кажется, попадает в точку. Лицо Лариса искажается в улыбке, от которой мурашки идут по коже. Предчувствие Мирцеллы не сулит ей абсолютно ничего хорошего, на самом деле. Ей бы вообще никогда не хотелось иметь ничего общего с ним, да и просто пересекаться как-то, однако проживая под одной крышей это сложная задача.       — Тем не менее, никогда не знаешь чья помощь может пригодиться, — он говорит это просто, а затем покидает её скромную компанию, оставляя в смятении. Мирцелла делает глубокий вдох, вбирая в лёгкие побольше воздуха. Ланнистер напрочь забывает куда и зачем шла. Забывает она и об Эйгоне, которому обещала прийти. Остаток дня она сама не своя, вся в раздумьях. Не спит всю ночь, переваривает полученную информацию.       Одна её часть всё ещё не желала верить в сказанное Ларисом, но другая... Понимала, что это всё было вопросом времени. Она никогда не была для него идеалом жены. Да и к тому же многие мужчины изменяют. Тот же Эйгон в пример. Только вот такие поступки совсем не характере Эймонда. Тогда что вообще в характере Эймонда? Навязчивый и противный голос всплывает в сознании. Она никогда не была с ним близка настолько, чтобы знать, что у него на уме. Она не была с ним близка на том духовном уровне, чтобы жить душа в душу. Они не говорили ни о чём личном, иногда и вовсе старались не замечать друг друга. Впрочем, с Эйгоном история была та же, только вот... С ним было спокойно, а ещё она была готова отдать ему всё-всё. Сердце в особенности.       На следующий день об Алис Риверс знали все, галдели без устали. Это раздражало так сильно, как только можно. Она всё ещё была благодарна Эймонду за то, что старался сохранить её честь. Точнее честь брата, что оплодотворил леди из благородного и не последнего дома. Мирцелле хотелось бы отрезать собственные уши, дабы перестать слышать все те скверные слова в её адрес и в адрес Эймонда. Она злилась на него и понимала, что это означало то, что ей совсем на него не наплевать. Она старалась дышать ровно, а затем не выдержала и направилась в единственное место, где ей были рады, откуда её точно не выгонят.       Эйгон встречает её стоя над столом, наливая себе вина. Он снова стал грешить этим, однако куда меньше прежнего. Эйгон наверняка уже знал обо всём, однако когда она появилась на его пороге, он искренне удивился. Он в действительности не ожидал встретить её, точно не сегодня. Парень стоял на ногах еле-еле, ходить ему было действительно нелегко, только вот в упорстве ему не занимать. Он вскинул бровь, в ожидании её последующих слов. Таргариен имел представление, о чём будет речь... только вот говорить с Мирцеллой о собственном брате он желания не имел. Хотя послушать о том, какой он плохой, Эйгон не был бы против. Обычно он, старший сын, был поводом чьего-либо разочарования. Теперь же разочарованием стал Эймонд и уже не в первый раз. Это тешило самолюбие короля, точнее то, что от него оставалось.       Матушка ещё надеется, что он совсем скоро займёт свое законное место.       Мирцелла в сердцах рассказывает Эйгону много о чём. Даже упоминая те темы, что поднимать не стоило, только вот... Она неимоверно устала молчать, её раздражало совсем всё. Таргариен же слушал её лишь в пол-уха, лишь смотрел затем, какой вдруг живой она стала. Как в её глазах горел огонь, а голос был таким твёрдым. Ему ещё никогда не приходилось слышать такое от неё. Она дышала сбито, было видно, что действует она на эмоциях. Он же совсем не перебивал, спокойно пил вино, отмечая всё больше и больше перемен от неё. Отчасти его сбивало с толку, что это Эймонд вызывал в ней сейчас столько эмоций, но его утешало то, что эти эмоции были совершенно не позитивные. В некотором роде это приносило наслаждение. Он усаживается на кровать, когда понимает, что уже устал держаться на ногах. Эйгон делает это не отрывая взгляда от неё.       А затем она просто опускается рядом с ним, пряча своё лицо в руках и говоря ему о том, как же сильно она устала. Попутно она извиняется за всё это представление. Эйгону же отчего-то стало не по себе. Вокруг воцаряется молчание и это не приходится ему по вкусу. Слишком уж долго он был немощным. Он скосил взгляд в её сторону. Она была лишь отголоском старой себя, но это его почти не смущало. Им многое пришлось пройти. Так себе опыт, если честно.       — Спасибо, — вдруг произносит она, не поясняя. В голове у Эйгона появляется самая отвратительная мысль за последнее время, однако… Была она ещё и по своему очаровательной. Он не должен так поступать, но только вот его это никогда не трогало. Запреты для него этот вообще ничто. Эйгон поддается порыву и тянет Мирцеллу на себя, накрывая её губы своими. Он не должен этого делать, но соблазн был слишком велик. Одной рукой он придерживал её за шею, притягивая всё ближе к себе. По началу она ничего не делает, цепенеет, явно взвешивает все решения, пока его язык бесцеремонно проник в её рот.       Сначала она была напряжена, а затем... Мирцелла теряет остатки разума, когда поддается соблазну. Она погрязла в грехах с головой и, казалось, как только она смогла отмыться, то это липкое чувство снова появилось. Только в этом уже не было никакого смысла. Всё хорошее в ней умерло вместе с Бейлором, а если быть точнее, вместе с Люцерисом Веларионом. Око за око, сын за сына. Эти слова оседают у неё в голове надолго, бьют набатом, постоянно напоминая об этом всём.       Это всё далеко не её вина: она была хорошей женой, хорошей матерью, вплоть до того момента, пока безумие не коснулось разума Эймонда. Всё хорошее в нём также умерло вместе с сыном. Именно поэтому, как ей кажется, он совсем забыл о всех приличиях, о том, что его жена живой человек, а не вещь, что должна родить ему нового наследника. Всяко от неё он ребёнка не получит, для себя она уже многое решила. Поэтому в данный момент пылко отвечала Эйгону. Она не должна. Ей не стоит уподобляться собственному супругу. Ещё не поздно одуматься и продолжить играть роль замечательной жены.       Только вот она уже вычеркнула себя из списка примерных жён, когда захотела убить Эймонда.       Ей хочется надеяться, что Эймонд чувствует себя превосходно, когда вечерами в Харренхолле он наслаждается телом Алис Риверс. Потому сейчас она почти не чувствовала никаких угрызений совести из-за того, что решила забыться в объятьях Эйгона. Всё это, конечно, кажется ей таким неправильным и отвратительным, вплоть до того момента, когда настойчивые руки короля не усаживают Мирцеллу на себя. В голове, где-то на периферии сознания, у неё ещё мелькают мысли о том, что это надо прекратить, только вот она устала до бессилия притворяться и быть терпеливой. Поэтому и так рьяно отбросила все сомнения. Признаться, она уже и забыла какого это — целовать Эйгона вот так, в порыве страсти, Мирцелла забыла, что такое растворяться в любимых руках и отвечать на каждую ласку.       С Эймондом было не так. С Эймондом был долг и мало-мальские чувства, что быстрой вспышкой то появлялись, то исчезали. Эйгон же это всецело её боль, болезнь от которой ни один мейстер не найдёт лекарств. Хотя, вряд ли болезнь может отзываться столь приятными и тягучими чувствами где-то ниже живота.       Мирцелла старается контролировать процесс, чтобы не потеряться с концами. Она всё ещё надеется, что это возможно взять и остановить, словно она захочет сказать такое лаконичное «стоп» и они прекратят. Только вот ничего она не захочет сказать, а он бы и не прекратил. Так сложились звёзды. Казалось, их совсем не пугала даже перспектива быть пойманными, потому что зайти в дверь, дабы проведать короля, мог кто угодно. Точка невозврата становится пройденной, когда платье Ланнистер трещит по швам. Эйгон не сдержан, но оно и понятно — свершилось то, чего он ждал так долго. Он задирает юбку довольно высоко, пытаясь снять его через верх, чтобы сохранить хоть что-то от этого куска ткани. В голове у него ураган мыслей и кажется там даже есть те, которые всё ещё говорят о том, что делать этого не стоит. Но какая разница? Он уже был тем, кем не хотел быть с самого начала — Королём семи Королевств; она же была той, кого ненавидела искренне в последнее время — женой Эймонда одноглазого. Мирцелла помогает Эйгону с охотой, снимая с себя, дрожащими руками, остатки белья. Она предстаёт перед ним нагой в том виде, в котором уже и не думала, что будет в его присутствии.       Пьяный король и бесчестная жена, это был старый-новый дуэт, восставший из пепла и крови.       Ланнистер искренне не понимала откуда в нём было столько сил и энергии, учитывая все ранения, что ещё даже не до конца зажили. Только вот этот вопрос исчезает из её сознания, когда Эйгон неторопливо рисует влажную дорожку языком от её шеи к ключицам, слишком приятно. Хотелось прижаться к нему куда сильнее, чем это позволялось. Впрочем, она перешла все границы, снова. Только вот инициатором была не она, как в первый раз. У Мирцеллы абсолютно выскальзывает тот момент, как она успевает отказаться под королём. Ей было не важно, о чём будут трепаться служанки и прочие, всё равно те успели достаточно наговорить. Впрочем, по всей видимости, Эймонду также было не важно, что о них с Алис будут ходить слухи. Теперь девушка более чем была уверена – либо же она просто себя так оправдывает – что это не простые слова. Она уже и не знала кем вообще был её супруг. Это слово режет глубже и больнее кинжала, которым однажды она хотела заколоть своего мужа; и после его смерти она бы не носила траурные цвета, а надевала бы цвета собственного дома. Её бесил Эймонд, её бесил тот факт, что она думает о нём, пока тот, кого она всё время любила, сжимал её бёдра и нависал над ней. Мирцелле хочется рассмеяться от всей этой абсурдности, хочется перестать существовать. Ей хотелось ненавидеть Эймонда, но она ненавидела себя. Поэтому тогда она и не смогла его убить, хотя, казалось, она и была полна решительности.       Мирцелла состояла из противоречий в последнее время, оттого на душе и было погано.        Эйгон резко перестаёт, заметив замешательство на её лице, увидев что она просто застыла. Раньше это всё его бы не волновало, раньше он бы и не подумал остановиться, но что-то в нём щелкает. Больше уже не было той вечной похоти, что контролировала его. Он теперь король, и если в начале это бремя его перестало заботить, он вошёл в некий раж, увидев любовь народа, то сейчас это было всё той же непосильной ношей, что была до коронации. Он лишился Солнечного Огня, сам чуть не умер и это заставляло посмотреть на всё совсем по-другому, теперь он смотрел на неё совсем по-другому.       Да и она была уже другой — не та девчонка, что заявилась к нему в покои, позволив себя обесчестить. Мирцелла прикусывает внутреннюю сторону щеки. Голова начала раскалываться, будучи атакованной сомнениями. Ланнистер не знает, что будет дальше, если она сделает это, однако если она замнётся и решится уйти, то будет жалеть об этом. Глубокий вдох и она тянет льняную рубашку парня вверх, снимая её с него. Руками она проходится по шрамам, которых не было ранее на его коже, медленно пальцами повторяя их узоры, и он дёргается. Прикрывает глаза.       Было как-то неловко, волнующе, словно это её первый раз, хотя тогда она чувствовала себя несколько иначе. Тогда она знала чем всё должно закончиться, сейчас — нет. Последствия могли быть куда более серьёзными, хотя бы потому, что сейчас её супруг не совсем владел собственным разумом, действуя импульсивно.       — Было очень больно? — она спрашивает невпопад, заставляя его посмотреть на неё. Во взгляде читается явное желание, однако там же находится место и колебаниям. Всё складывалось слишком спонтанно. Эйгон пару раз моргает, обдумывая вопрос, а руки её тянутся к завязкам на штанах, она медлит, хотя и берёт инициативу в свои руки. Признаться честно, хотелось смутиться, снова почувствовать себя неопытной девчонкой. Только вот она уже ей не была, да и Мирцелла сомневается в её существовании. Это была другая жизнь.        — Ты даже не представляешь, — хриплый шёпот заставляет её почувствовать жар внизу живота. Здравый смысл решил полностью покинуть её, оттого говорить больше не хотелось, Мирцелла обнимает Эйгона за шею, зарываясь в волосы, и притянула ближе к себе, чтобы припасть к его губам. Хотелось утонуть в этих ощущениях, в нём. Вообще, казалось, она давно не чувствовала ничего подобного. Это было давно забытое чувство, трепещущее глубоко внутри. Эйгон отстраняется, но только за тем, чтобы оставить на шее и ключицах отметины, которые должны были кричать о том, чья она на самом деле. Ей было без разницы, она не испытывала чувство стыда и готова даже встать перед ликом семерых, дабы ответить за все свои греховные дела. Какой вообще прок? Мирцелла давно была испорчена, ещё с четырнадцати лет, когда впервые смогла напиться и когда наследник поцеловал её под предлогом того, что это может ей понравиться. И ей понравилось, честно… Она тогда даже пыталась отвечать ему на поцелуй, так неуклюже, но всё же. Сейчас её поцелуи совсем разнились с теми — такие уверенные и требовательные, что это сводило с ума.       У Эйгона не было надежд, что когда-нибудь он сможет как раньше сжимать талию Мирцеллы – что почти не изменилась после родов – что когда-нибудь будет прижиматься к ней так близко. Мирцелла беззастенчиво, бесстыже и шаг за шагом обнажает перед ним душу и совершенно не боится последствий — самое худшее, что может быть, так это то, что она сгорит в огне Вхагар. Но это было совсем не страшно.        Парень уверенно раздвигает её ноги и ведёт рукой по внутренней стороне бедра. Кажется, в то мгновение она перестаёт дышать, замирает. Ланнистер смотрит на него и понимает, что в этот самый момент он просто-напросто решает потянуть время. Эйгон хотел извести её, подольше помучить и посмотреть как она сгорает от нетерпения, словно пытался показать то, что чувствовал он всё это время, пока она неустанно ложилась в постель с его братом. Но она никак не торопит его, лежит обнаженная и просто выжидает, будто бы назло ему. Такую Мирцеллу хотелось запечатлеть в своём сознании, чтобы потом, в самые мрачные моменты, вспоминать. На самом деле это один из немногих моментов, когда он узнаёт прежнего себя — маленький мальчишка, с огромным желанием взять жену своего брата. Будто бы не было той битвы у Грачиного Приюта.       — Я могу ждать столько, сколько потребуется… в конце концов, с последней нашей такой встречи прошло немало лет, — заявляет Мирцелла это непривычно серьезно, хотя в глазах у неё лукавый блеск. Её глаза – шальные, темные – искрятся. Правда, сохраняет она эту серьёзность недолго, ибо почти сразу же, после сказанного, усмехается. То ли из-за абсурдности собственных слов, то ли от волнения. Склонялась она больше ко второму. Мирцелла ведёт ладонями ниже, по его спине, пока Эйгон хрипло смеется и двигается вперёд, входя в неё. Он тут же утыкается лбом куда-то в шею, нашёптывая разные слова, в смысл которых ей вникать совсем не хочется. Мирцелла тихо стонет и с шумом выпускает воздух через зубы. Дыхание у обоих учащается.       Ему нужно немного времени, чтобы прийти в себя и начать медленно раскачивать бёдрами, однако, когда он ощущает сильную влагу, то начинает действовать куда грубее, впечатывая её в кровать и заставляя Мирцеллу схватиться за свои плечи, словно это сможет ей как-то помочь. Она старается не кричать и громко не стонать, чтобы не привлечь лишнее внимание и чужие уши. Пускай Ланнистер прекрасно понимала, что это всё явно вскроется, об этом все узнают и уже завтра весь замок заполнится новыми сплетнями, но она просто не хотела давать лишних поводов, хотя сдерживаться было довольно трудно. Единственную слабость, которую она позволяла себе в этот момент — признания в любви, что повторяла она. Чувствовать его в себе — приятно до дрожи в коленках. Знать что перед ней Эйгон, а не Эймонд — приятнее вдвойне. Толчки его были сбитыми, словно он совсем не контролировал собственный ритм. В первый раз, вроде, было также. Мирцелла мало помнила, признаться честно, свой первый раз, единственное, что засело в её неокрепшем, на тот момент, сознании, так это то, как неоднозначно она отреагировала на член. Тогда это было чем-то чересчур странным, слегка страшным, однако не таким мерзким, как предполагалось.       Эйгон, казалось, сам не особо сдерживал собственные стоны и Мирцелла от этой мысли дурела. Она всё время пыталась прижать его ближе, проходясь своими пальцами по его пояснице, рёбрам, считая их, а также по лицу, аккуратно, слишком нежно, обводя его подбородок. Эйгон был напористым, сейчас, за последнее время, Мирцелла была тем единственным, чем он мог владеть и что он мог контролировать. Это чувство ни с чем не сравнимо.       — Посмотри на меня, — вдруг неожиданно просит он и этот тон не требует отлагательств. Мирцелла повинуется, ибо выбора другого нет и смотрит ему в глаза, а взгляд у неё пьяный и расфокусированный, будто бы перед этим она выпила больше одного меха вина. Он же, в свою очередь, был сосредоточенным и это сильно действовало на неё, потому что ещё пару его толчков и она кончает. Ему же требуется чуть больше времени и он выходит из неё, тут же целуя в губы. Он прикусывает нижнюю губу, отчего Мирцелла шутливо толкает его. В теле была приятная усталость. И не то чтобы Эймонд её не удовлетворял, однако разница была на лицо. Ей хотелось валяться вместе с Эйгоном, уснуть на одной стороне кровати, в объятьях друг друга, а не просто взять и уйти в собственные покои. Чувство умиротворения накрыло её, только вот понимание, что это ненадолго — убивало.        Понимание, что в ближайшее время ей нужно будет собрать свои вещи и покинуть покои короля, а затем уйти в собственные незамеченной — ужасно, просто потому что уходить никуда не хотелось. Она снова рискнула многим, чтобы оказаться чуточку счастливее на небольшой отрезок времени. Мирцелла не знала, что будет завтра, переживут ли они эту войну, но это казалось каким-то второстепенным, потому что лежать на груди у Эйгона было куда приятнее, чем погружаться в тяжелые думы. Ей просто нужно почувствовать себя любимой, и пускай даже это будет самый ненадёжный человек Вестероса – всё же прошлое короля отзывалось в сознании – но рядом она чувствует себя совсем иначе. Может, она повторяет собственную ошибку, показывая, что совсем не изменилась, но… В пекло эти мысли. В пекло людей, любящих почесать языками. В пекло Эймонда, трахающего Алис Риверс.

***

      Мирцелла не особо вникает в суть разговора, на который её вызвала Алиссента. Мирцелла вообще потеряна, потому что некое чувство вины охватило её. Казалось, она должна забить. Что сделано то сделано, время вспять не повернёшь. Да и к тому же с того раза она ещё захаживала к Эйгону пару раз. Это отличный способ забыться, только вот чувства, что окатывали после, не из приятных. Она не понимала себя и собственные чувства. Всё в голове превратилось в кашу. Иногда ей стало казаться, что она растеряла весь свой разум. Впрочем, она всегда была достаточно глупа. Ланнистер заглянула в карие глаза зелёной королевы, в то, что от неё осталось точнее, и отметила как же много морщин появилось на её некогда красивом лице. Алиссента стала тенью самой себя и, к сожалению, это коснулось не только её. Она говорила с ней о разном, видимо просто чтобы убить время. Хелейну она видеть не могла, духу не хватало... А Эйгон и вовсе не был рад никакой компании. Почти никакой. Вдруг Ланнистер задумалась о том, знала ли Хайтауэр о том, что Мирцелла перестала играть роль верной жены.       Почему-то именно сейчас она была более чем уверена, что Алиссента всё же знала обо всём, но предпочитала деликатно отмалчиваться. Она снова выбрала тактику игнорирования, как когда-то. Ведь явно Ларис ей разболтал обо всём, он даже самой Мирцелле рассказал об Эймонде. И Мирцелле было всё равно, что думает о ней женщина, но ей до ужаса хотелось бы знать, какие мысли постигли голову Алиссенты, когда появилась весть об Алис Риверс. Эймонд всё больше и больше становится разочарованием, даже о всех грехах Эйгона можно забыть. Алиссента громко вздыхает, выразительно посмотрев на Мирцеллу. От такого взгляда по её коже пробежались мурашки, слишком неуютно. А ещё, в некотором смысле, это подтверждало догадку Ланнистер о том, что она всё знает.       Ожидает ли Алиссента от неё покаяния? Наверное, нет. Потому что нельзя ожидать этого от человека, который только что и делает, что тонет в собственных грехах. От этого нельзя отмыться, а также это нельзя простить. Только вот сама Ланнистер ощущает немного.       Всё за что Мирцелла действительно чувствовала вину — королева Хелейна, но… имело ли это смысл? Та никогда не любила собственного брата, да и сейчас сложно было охарактеризовать её как живую. Там, в покоях, лежит лишь оболочка, ещё дышащая, но ненадолго. Все мейстеры удивлялись, что королева была жива, она уже будто бы живёт в долг. Она держится лишь за счёт драконьей крови, не более.       Ланнистер с грустью отмечает, что на месте Хелейны предпочла бы быстрее умереть, нежели мучиться вот так вот. Впрочем, не ей решать за других и думать о том, как они поступают. Мирцелла сама не святая и этот статус никогда не будет за ней закреплён. Она себя ненавидит, однако несмотря на все противоречивые чувства о том, что поддалась соблазну... Ей не хочется корить себя за то, что оказалась в тех руках, что была желанна. Пускай, едва ли эти руки будут её больше уважать чем супруг, но она хоть ощутит, мимолетно, что кому-то нужна. Это было слишком отвратительно по отношению к Эймонду, ещё хуже будет, когда он узнает. А он точно узнает, она абсолютно уверена в этом.       — Визерра и Эйнис, — голос Алиссенты слишком тихий и при условии, что до этого Мирцелла не испытывала никакого интереса к диалогу. Она должна была пропустить это мимо ушей, только вот всё происходит в точности да наоборот. Наконец-то взгляд у Ланнистер становится более осмысленным. Она облизывает пересохшие губы и слегка склоняет голову набок, как бы намекая на то, чтобы Хайтауэр продолжала. — Они спрашивали сегодня о тебе, они скучают.       Эти слова отзываются легким дискомфортом где-то в груди. Мирцелла прикрывает глаза, стараясь прислушаться к этим ощущением и понять, что всё что она делает — слишком неправильно. Единственное, она свыклась уже с тем, что мать из неё никакая. Смерть Бейлора была подтверждением это. Недавний же сон с ним укрепил эту мысль. Ей не вырастить достойных людей, так как она самой таковой не является. Всё что она может им дать — это отвратительный пример, после которого их жизнь явно станет хуже.       — Бывает, — просто-напросто отвечает она, слегка пожимая плечами. Мирцелла искусно делает вид, что это совсем не трогает её. Она уже слишком хорошо наловчилась играть и притворяться. Последние шесть лет только этим и занималась. — Сначала всегда так, а потом свыкаешься, — она говорит это по собственному опыту... Ей бы и самой хотелось, чтобы у неё была мать, только этому не суждено было свершиться. Её первый вдох стал последним для её матери. — Они справятся, — сама же она как-то справилась.       Разница лишь была в том, что сама Мирцелла была живой.       — Мирцелла, — Алиссента вкладывает в её имя столько горечи, что ей приходится поморщиться. Она пытается воззвать её к благоразумию, но вряд ли у неё это сможет получиться. — Они твои дети, — она чуть придвигается к Ланнистер в порыве взять её за руку, но вовремя отдёргивает себя, понимает, что это явно будет лишним. Они не близки.       — А ещё они дети вашего старшего сына, — как бы невзначай напоминает она, не стараясь звучать грубо. Её голос скорее безэмоциональный, совершенно пустой. Алиссента от её слов вздрагивает. От неё не ускользает "старшего" — правда, что всегда так мозолила Хайтауэр глаза. Она понуро опускает голову, стыдливо отводя глаза в сторону. Алиссента не молвит больше ничего и Мирцелла уходит, оставляя за собой ураган из не самых приятных эмоций. Впрочем, в такое время нельзя, наверное, ощущать радость.       Мирцелла становится частой гостью покоев Эйгона. Отчего-то она возвращается туда, раз за разом. Это походило на взлёты и падения. В объятьях Эйгона она чувствовала себя хорошо, а когда глубокой ночью покидала его покои, то приходила к себе и плакала. Ревела, захлёбываясь слезами и отвращением к себе. Ей плохо. Она почти не ощущает ничего. Боль и сожаление, что с каждым днём только усиливается. Ей всё чаще снится Бейлор и она отчётливо понимает, что это не к добру. Оттого почти не спит, бесцельно бродит по замку, со стороны смотрит на спящих Визерру и Эйниса. Она их любит... точнее любила когда-то, наверное. За рёбрами у неё пусто, не осталось ничего хорошего.       Потом, в один из дней, Мирцеллу вызывает к себе Эйгон. Так по официальному, через стражников, что это обескураживает. Она нутром понимает, что не к добру это. Её шаги тяжелые и, по началу, когда она только-только приходит в королевские покои, она даже не решается войти. Только благодаря рыцарю, что подталкивает её, она осмеливается раскрыть дверь. Эйгон загруженный и на его лице не читалось ни единой эмоции. Почему-то она сразу понимает, что речь пойдёт о супруге. И когда ей в лицо он суёт письмо, то это подтверждается, не могло же постоянно быть так тихо. Разъярённый Эймонд грозится придать её огню Вхагар, а также вскользь упоминает о том, что скоро он наконец-то сможет получить наследника. Про Эйгона там тоже написано достаточно.       И опять она не чувствует ни-че-го.       Эйгон был зол, почти на грани. Распылялся в гневных речах, обещал, что поведение Эймонда не останется безнаказанным. Только вот Эймонд был всецело прав. Она шлюха. Бесполезная. Неинтересная. Проклятая. По сути, она — никто. У неё куда меньше прав и за её поведение, по-хорошему, давно нужно было пустить на эшафот. Она тяжело вздыхает, внимая каждое его слово. А затем ему словно крышу сносит и он уже предлагает ей расторгнуть брак, а также он готов признать Эйниса и Визерру своими детьми. Слишком импульсивно. Он даже забывает о собственной жене-сестре. Признаться, от всех этих слов она оторопела на какое-то время.       — Нет, Эйгон, — слова даются тяжко, когда она всё же решается ответить. Мирцелла качнула головой. — Все только перестали галдеть о том, что они бастарды, — не совсем это было правдой, но она не хотела на этом зацикливаться. — И это будет для них ударом, — она сглатывает неприятный ком, образовавшийся в горле.       — Тем не менее, несмотря на это, я бы хотел, чтобы ты стала моей женой, — всё ещё ни единого слова о Хелейне и это напрягает. Точно также, как и его серьёзный настрой. Она не понимает откуда это в нём взялось. Мирцелле очень не хотелось на это отвечать, потому что знала, что тогда с её уст сорвётся слишком много лжи. Только видимо другого исхода ей не найти. Глаза Эйгона горящие, почти говорят о серьёзности его намерений. Только вопрос... Долго ли это продлится.       — Я любила вас, люблю и, не хочу конечно загадывать, буду любить, мой Король, — она смотрит ему в глаза, хватая его за руки и чуть сжимая. Её пальцы холодные, точно лёд, контрастируют с его горячей кожей. Большим пальцем Мирцелла оглаживает шрамы от ожогов, что навсегда запечатлелись на нём. Ей сложно, неимоверно сложно. Фактически сейчас Эйгон сказал ей то, чего она желала раньше всем сердцем, однако… Это почти не даёт ей никаких эмоций. Она совсем не радуется, хотя в старой Мирцелле это вызвало бы бурю эмоций. Пустота внутри обволокла и не даёт ей полноценно прочувствовать этот момент. Ланнистер даже сомневается в правдивости собственных слов. Слишком много они прошли. Единственное о чём она могла говорить с уверенностью — она устала и не против проводить время в компании Эйгона. Только вот она не знает, то ли это было из-за того что более ей не хотелось оставаться одной, то ли из-за того что она просто привыкла нуждаться в нём. — Но… я жена вашего брата и даже если септон позволит расторгнуть брак, то более не желаю принадлежать кому-то. Поэтому, если вам это будет угодно, я желаю оставить всё так, как есть.       Эйгон чересчур отстранённо кивает ей, хотя внутри теплилась надежда, что она передумает. Таргариен хочет, чтобы эту ночь она провела с ним, но ссылаясь на плохое самочувствие она отказывается. Отвратительное и липкое чувство селится в ней. Она так честно больше не может и когда она заходит в собственные покои и видит своё отражение, то окончательно убеждается в этом. Бессонные ночи истощают девичье тело. Лицо Мирцеллы осунулось, а сама она потеряла всякий интерес ко всему. Наверное, для неё это действительно было лишь вопросом времени. Когда она сдастся. В чём вообще смысл жить в неизвестности и в ожидании чего-либо. Война не закончится ничем хорошим. Ни для кого не будет счастливого финала, потому что всем им только гореть. Как там как-то сказала ей Хелейна? Львица, что сгорит в пламени двух драконов. И она действительно сгорела. Сгорела дотла, оставляя лишь вместо себя горстки пепла. В её глазах нет больше живого блеска. По сути, она уже мертва.       Так что же изменится, если она решит, что нужно покончить с этим, покончить с собой?