Не знает.
Не понимает.
Ты хочешь всей жестокости, Райден?! Скажи же об этом! О, будь уверена, Скарамучча обязательно найдёт способ перерезать тебе горло раз и навсегда. Злоба подобна самому ужасному яду, какой только мог придумать создатель всего сущего, ибо растекается он по венам, проникает в саму суть сознания и уничтожает любой зачаток светлого, оставляя за собой лишь грязный след разочарования и обиды. Возможно, это лишь детская горечь, которую он никогда не сумеет признать, но равнодушие глушило, глушило... до определённого момента, разумеется. Мондштадт — город свободы, вина и одуванчиков, чей запах можно уловить, когда ты едва переступишь границу земель Барбатоса. Эти люди были глупыми, а их безответственный Архонт ещё хуже, и каждое чёртово мгновение, проведённое именно здесь, раздражало. У него была цель — убить почётного рыцаря, о которой стало слишком много слухов за слишком короткое время. Это напрягало, это заставляло демонов внутри биться о рёбра искусственного тела, это... сводило с ума. Может ли хоть один человек во всём этом поганом Тейвате заставлять его настолько сильно недоумевать?!.. Люмин — почётный рыцарь с холодным взглядом, почти что мягкой улыбкой и надоедливым компаньоном рядом. О, нет-нет... она вовсе не принадлежит этому миру, от неё веет аурой правды, которую Скарамучча нисколько не может понять, и делает всё возможное, чтобы казаться нужной. Какая прелесть, во имя Бездны. Его не интересовали никаким образом магичка с остроконечной шляпой и дурная девчонка с говорящей птицей — только она, только она, которая смотрела на него совершенно недоуменно, словно действительно ничего не понимала. Как и он, боги. Было ли в его существовании хоть одно такое желание, столь сильное и мощное, отчего даже пальцы искрятся электро? Скарамучча не может вспомнить ничего. Он и правда всем своим естеством хотел уничтожить её, стереть в порошок, но сильнее Сказитель хотел её... изучить. Люмин казалась упавшей звездой, за которыми он гонялся годы, столетия, но самая яркая стояла прямо рядом с ним и смотрела так строго, что у него едва не болели лёгкие от недостатка воздуха. Ну что за очарование, к которому так и хочется протянуть руки, коснуться щеки и понять реальность этого создания? Хотела бы поздравить себя, Люмин? Ты первая, к кому он проявил хоть какой-то интерес. Горло пересыхало от чёртового осознания: совершенство. Она будто соткана из той правды, которую Скарамучча искал всю собственную жизнь, а волосы отливают золотом, кажущихся сейчас дороже всего сущего. И это так... странно. Они абсолютно не похожи даже внешне. Сказитель словно олицетворяет тьму, бездну, а вот Люмин — свет, к которому мотыльки тянутся и тянутся, даже если это — верная смерть. Она будто выскочила из детской сказки, где прекрасная принцесса помогает всем и не берёт ничего взамен, а вот он — злодей, который никогда не сможет обрести покой. Есть ли в тебе хоть какой-то недостаток? Расскажи, пожалуйста, иначе Скарамучча точно не выдержит и убьёт тебя прямо во сне. Потому что снова не верит. Невозможно, нереально, неправдоподобно... от этого хочется выть или испариться, но больше никогда не видеть в истории. Вот только её золотые глаза горят огнём, отчего Скарамучча не может найти себе даже минуты покоя. Это было новым желанием. И оно сияло тускло, абсолютно мрачно. У него не было трофеев с поля боя, как у Тартальи или Капитано. Он не делал собственных клонов, как Дотторе. Скарамучча не увлекался созданием роботов, подобно Сандроне... можно сказать, что Сказитель не имел чего-то такого необычного. Возможно, где-то глубоко в разуме он бы хотел заклеить ту часть дыры внутри себя, но не знал, не знал ни черта. Чем?! В такие моменты Скарамучча мечтал стереть весь свет, но один единственный оставить при себе — Люмин, чья улыбка казалась слишком желанной. Она ведь глупая! Только глупцы бегают по поручениям, не берут практически ничего с обнаглевших граждан и стараются успеть везде. Неужели ей настолько наплевать на саму себя? Неужели никто не может позаботиться о ней должным образом? Неужели Люмин не хочет, чтобы он позаботился о ней? А он бы смог. Она была его личным совершенством, которое хотелось запереть где-нибудь далеко, чтобы ни одна тварь никогда не смогла достать. Люмин — принцесса, на чью голову он бы возложил корону. Как жаль, что Скарамучча никогда не признает это вслух, ведь он считает себя слишком гордым, слишком не таким... и чувства совсем не для него. Какие в Бездну чувства?! Разве не он пытался убить её? Да Сказитель убил бы, но магичка в шляпе что-то прознала и сумела спасти её драгоценную жизнь. Наверное, сейчас он бы сказал ей спасибо. Люмин спит так крепко, когда думает, что ей не угрожает никакая опасность в стенах Мондштадта или Ли Юэ, изредка сопит и не кричит от ночных кошмаров. А вот он стоит над ней, дышит практически в паре сантиметров, наблюдает за беспокойством прелестной девочки, которую уже по праву считает исключительно своей. Он не знает, как тебе сказать об этом, Люмин, но ты безумно красивая, безумно соблазнительная, определённо заставляешь его сходить с ума, отчего Скарамучча не может удержаться и сумасшедше касается собственными губами твоих, желая, чтобы и ты отвечала ему чем-то похожим. О, ты, наверное, даже не догадываешься ни о чём, не так ли? Такая смелая, невероятно строгая и ужасно наивная одновременно девочка, из-за которой Сказитель не находит себе никакого места. Он видел, как ты общалась с Чайлдом и даже сидела с его несносным братиком. Он тебе нравится? Тебе нравится кто-то, кроме него?! Как бы он хотел, чтобы ты улыбалась для него, озаряла его пустое существование своим светом и обнимала, прижимаясь всем тёплым телом к его. Ты для него исключение из всех возможных и невозможных правил, ведь даже для всего мира, Люмин, ты — одна большая ошибка, которой никогда не должно быть. Путешественница родом из другой вселенной, разлученная вместе со своим братцем, ищущая его по всем странам в надежде схватить за руку и больше никогда не возвращаться. И об этом он тоже узнал. Конечно, девушка бы сочла его за сумасшедшего, ненормального, но Скарамучча и сам потерял себя. Вини в этом только себя, Люмин. Но Сказитель ни за что бы её не отпустил. Ему больно.Ему ужасно больно.
Ему было не так больно даже в тот миг, когда он узнал о смерти Кацураги.
Иметь возможность видеть её из тени, но никогда не касаться по-настоящему, чтобы присвоить, доказать всем о принадлежности... это давило изнутри. Архонты, можно хоть как-то избавиться от этого отвратительного чувства?! Он наблюдал за тем, как Люмин улыбается своим друзьям, машет рукой и помогает каждому, но только не ему. Сказителю кажется, что сейчас именно он — её преданный пёс, который заставит любого мучаться в агонии, ежели тот пальцем тронет его Люмин. Ему плевать на Царицу, ему плевать на её амбиции и верность Снежной, ибо Скарамучча потерял всю связь с этой проклятой страной ещё годы назад. Это болезнь, а не любовь. Это жуткое собственничество, желание обладать ею так сильно, что пальцы сводит судорогой от переполняющих эмоций. — Будь с ней мягче, — почти безразлично, но с нажимом сказал он Тарталье. — Неужели ты беспокоишься за неё? — лукаво, издевательски произнёс Одиннадцатый. Разумеется, Скарамучча переживает о своей звезде, чтобы она никогда не попала именно в твои кровавые руки, Чайлд. Его руки такие же, но Сказитель думает иначе... он заставит молодого предвестника усомниться в своей силе, если судьба однажды поставит их друг против друга. Его бы не назвали Шестым. И он выше, чёрт возьми. — Итэр... – он резко отрывается от неё, когда слышит незнакомое имя из её уст. Грудь сдавило от чёртовой горечи, которую так захотелось сплюнуть. Она абсолютно точно спит, но глаза зажмурены, а губы плотно сжаты от какого-то внутреннего конфликта... неужели её брат? Расскажи, кто посмел обидеть тебя, и будь уверена, что он не оставит от этого человека даже пыли. Если бы ты только была его, только его — и ничьей больше. Не сомневайся, Люмин, что Скарамучча сделал бы всё возможное, чтобы ты никогда не страдала. Он бы подарил тебе все сокровища этого мира, пусть ни одному из них не удастся передать твою красоту и совершенство. Ты идеальна... идеальна, Бездна тебя раздери. Да, он искал в тебе недостатки, правда искал, однако натыкался лишь на новые прекрасные грани твоей личности. Ты можешь хоть на секунду представить, что именно с ним сделала?! — Брат, пожалуйста, пойдём домой, — шепчет девушка, а слеза течёт по бледной щеке. Его глаза расширились от какого-то шока... словно в нём снова что-то сломалось, треснуло или разбилось на тысячи крошечных осколков. Она не должна страдать — никогда и ни за что. Испытывать боль — удел Сказителя, к которому его готовила судьба с самого начала. Но только не её. Люмин одинока, несмотря на сотни знакомых, что ежедневно окружают её. Мондштадт — город свободы, что принял путешественницу, но отправил сражаться с летающей тварью. Ли Юэ — земли бога контрактов, который обманул её, как и Чайлд, разумеется. Инадзума... про царство вечности он не желал думать. И каждый из этих людей или богов так или иначе пользовался ею, её добротой и милосердием. А вот он — другой. Поистине, Люмин не нужно совершать ради него какие-то поступки, чтобы он считал её очаровательной. Сколько раз он приходил к ней под покровом ночи, чтобы сторожить именно её сон? Сколько? Он не разговаривал с ней — просто был рядом, когда это было необходимее всего на свете. Люмин всегда оставляла одно единственное окно, где Скарамучча усаживался на подоконнике и слушал-слушал до тех пор, пока первые лучи света не появлялись на горизонте. Ему казалось, что он знает Люмин куда лучше, глубже остальных, будто она специально даёт такую возможность. Будете же вместе, Люмин? Только ты и он... только ты и он, чёрт возьми. Ей лгали все, но архонты — больше всех. Моракс обвёл её вокруг пальца, заставив участвовать в своей шахматной партии, а Барбатос строил из себя дурака с лирой в руках. Конечно, оба знали обо всём, но никогда не сказали бы ей, ведь она им ещё нужна. Она нужна им, однако Скарамучче — особенно. И он не выдерживает, прикасаясь к светлым волосам. — Я ведь могу и меч схватить, — рука замирает, когда Скарамучча слышит её голос — уверенный, тихий. — В таком случае я бы держал меч рядом с собой, — ответил он. — Неизвестно, кому может понадобиться твоя голова. — Если ты не пришёл за моей головой, что ты делаешь, Сказитель? Люмин выглядела удивительно странно в свете полной луны, отчего кожа становилась настолько белой, что её определённо можно спутать со статуей. Он часто находил пейзажи Снежной... удивительными. Снега покрывали каждый дюйм земли, а свет отражался яркими искрами и днём, и ночью. Льды сковывают воду, а мороз расписывает на окнах витиеватые узоры, какие не может повторить ни один живущий художник в Тейвате. Но на фоне Люмин меркло всё. Казалось, что она способна украсить своим присутствием даже самое дно Бездны. Если честно, у него было около сотни возможностей взять её силой, но... он не хотел. Скарамучча словно не хотел ломать свой прекрасный цветок. — Я никогда в жизни не поверю, что ты не замечала, — он неожиданно приник к ней, отчего всё её тело напряглось, а дыхание сбилось в мгновение ока. — Ты не догадывалась? Безумный шёпот. Скарамучча прижимается собственным лбом к её, когда женские щёки алеют от переполняющих эмоций, которые Люмин определённо не способна объяснить. Не замечала? Тень, что следует за ней по пятам... тень, готовая пролить за неё кровь в бою — и свою, и чужую. Она хватает его за ткань одежды, потому что не в силах осознать свою же слабость и ненормальность происходящего. Странница бы очень хотела, чтобы подобное являлось лишь следствием её уставшего разума от бесконечного одиночества, но можно ли скрывать очевидное? Люмин не может не признать чувства тепла, смешанного с поганым страхом, который пожирал её с костями, одновременно. Всё должно было произойти не так. Она — почётный рыцарь Ордо Фавониус и герой Ли Юэ, а это значит, что ей не место рядом с ним. Как и ему. — Догадывалась. — Ты боишься меня, не так ли? Такое напугало бы любого. Она не станет отрицать, но рука сама тянется к нему. Скарамучча с какой-то дикой одержимостью взял её запястье, чувствуя, как женские пальцы дрожат и дрожат. Почему всё случилось так? Люмин никогда не найдёт ответа на этот вопрос, пока Сказитель лично не захочет поведать ей о своих чувствах. А он вряд ли расскажет. — Я боюсь своего поражения. Боится, потому что не готова признать собственную слабость, ответное желание. Люмин хочет удержать тот образ, который старательно выстраивала в течение всей жизни: холод, уверенность и силу. Но с ним она кажется беспомощной. Ей так часто стал сниться брат, что слёз просто не хватает, чтобы передать всю палитру боли... Люмин потеряла кусок своей души, часть себя, без которой не может почувствовать эту полноценность. А с ним она не скрывает ничего — Скарамучча знает всё без слов. Он неожиданно притягивает её лицо к себе близко-близко, хватая за подбородок практически до болезненных ощущений, и целует так горячо, что кажется, будто снега в Снежной стали таять. Ей всегда думалось, что его уста отдают холодным металлом, но Люмин почувствовала лишь обжигающее волнение, которое растекалось по венам сумасшедшим огнём. И это ощущение она не способна сравнить ни с одним другим, как бы не пыталась подобрать достойную ассоциацию. Скарамучча прижал её к поверхности, заставляя совершенно неосознанно обнять его за плечи. Пальцы будто стали деревянными, а движения — неумелыми. Одним лишь чёртовым поцелуем он присваивал её себе, делал своей навсегда, как никогда бы не смог ни один мужчина. Для всех она — сталь, но для него — мягкость. И Скарамучча отдал бы ей всё, если бы такое было возможно. Они не враги, но и не любовники, словно оба балансируют где-то на грани этих понятий. Она запускает пальцы в тёмные волосы, чувствуя, как собственные ноги обвивают чужую поясницу. Люмин принимает поражение и знает об осуждении, которое будет после, но сейчас ей плевать. Поступила бы так же девушка в ином случае? Подозрительная мысль стреляет в возбужденном мозгу: да. Наверное, в сотнях параллельных миров Люмин приняла такое же решение. Скарамучча целует шею, кусает кожу до кровавых следов, которые вызывают во всём женском теле странные, абсолютно неопределённые чувства. Она прижималась к нему так крепко, как только могла, будто не заботилась ни капли: может ли сломать ему хоть что-то или нет? В его объятиях Люмин — открытая книга, которую она позволяет читать лишь ему одному, ведь у неё нет никого, кому бы она могла так доверять. О, как же невыносимо это прозвучало. Он нуждается в её прикосновениях, как нуждается обычный человек в еде или воде. Конечно, Скарамучча не считает себя человеком по-настоящему, не имеет схожих естественных потребностей, но в одной отказать себе не может — и снова Люмин. Его пальцы проникают под ткань, ощущая трепет в каждом её движении и прохладу кожи. Она позволила стянуть с себя ночное платье, словно точно знала с самого начала: с ним будет иначе. Перед ним девушка не способна стесняться — только если в собственных действиях, — а после чувствует новый жгучий поцелуй в губы. Ей не больно, ей совсем не страшно... Скарамучча задевает розовые соски, слыша её сдавленные вздохи. Она такая же совершенная — его Люмин, перед которой он готов склонить голову, как не склонил бы ни перед одним живым существом во всей чёртовой Вселенной. Он разрешает снять с себя одежду, доверяет ей до какой-то потери пульса из-за чувств внутри, заметив, что золотые глаза разглядывают его, изучают... Люмин притягательна в этой своей правильности и невинности, оттого не понимает, что откровенно засмотрелась. Скарамучча губами проводит по шее, спускаясь к груди, оставляя на ней влажный поцелуй. Он ощутил, как хватка на плечах стала острее, жёстче: она была удивительно чувствительна к любым его движениям. И Люмин только его, только его — лишь Скарамучча может видеть её в таком состоянии, лишь ему дозволено трогать её там, где никто другой не сумел бы. А он обязательно это устроит, чтобы так оно и оставалось. — Я... — она пытается что-то сказать, когда с трудом разрывает грубый поцелуй, от которого, кажется, голова стала кружиться. — Я хочу, чтобы обо мне кто-то позаботился. Люмин думает, что она выглядит жалко, но для Скарамуччи это стало доказательством собственной победы. Её поражение он называет своей личной победой, которая слаще любой другой. Он заставляет девушку смотреть ему в глаза, принося ей какую-то лёгкую боль. Смотри только на него в эту чёртову секунду. — Я позабочусь. Конечно, позаботится, ибо никто иной не может. Её вскрик отозвался в голове приятным шумом, когда пальцы коснулись самого сокровенного места на женском теле. Он дразнил её каждым действием, вынуждал становиться такой горячей и вытягивал стоны, которые она подавляла в себе всякий раз. — Не думай молчать, — прошипел Скарамучча, скользя по влажной плоти. Люмин могла назвать это симфонией боли и удовольствия, которые смешивались в одно единое безумие. Сказитель обладал силой электро, но она и правда не понимала: только лишь от его способностей ей кажется, что по венам течёт энергия молний? У неё вырвался самый настоящий гортанный стон, отчего девушка закусила нижнюю губу. Он издевался, донельзя медленно водил пальцами и привязывал к себе не только физическим путём. В Тейвате у неё нет настоящей поддержки, а вчерашний враг видится сегодняшним возлюбленным. Пускай она и не хочет признавать. Это было странное чувство пика, которое вот-вот волной должно накрыть с головой, свести с ума и вызвать перед глазами сотни, тысячи, миллионы искр, но Скарамучча намеренно оттягивал именно этот момент, в конце тронув клитор, отчего напряжённое, возбуждённое тело отреагивало слишком бурно. Люмин замотала головой. — Прекрати-прекрати... — она молила, не зная причины. Предвестник усмехнулся и шепнул прямо в губы: — Дорогая моя, не проси слишком многого, — снова поцелуй, но на это раз — в лоб. — Хорошие девочки должны кончать позже. Он ждал слишком долго, слишком долго, чтобы сейчас вот так просто отступить. Люмин принадлежит ему вся, целиком — и Скарамучча не сможет ограничиться малым. Девушка неумела, не знает и половины, но он готов научить её всему, если это потребуется. Какой бы бесстрашной она не желала казаться, какой бы сильной не была в бою... ей страшно. Сердце бьётся о рёбра птицей, словно желая пробить их, выпрыгнуть и больше никогда не возвращаться. Она зашла так далеко и позволяла творить с собой всё, что только он может пожелать. Скарамучча пытался отвлечь её от тревожных мыслей, вновь прижимаясь к губам. Люмин могла забыться в мгновение ока... не ощутить даже, как лёгкие требуют воздуха. Возможно, странница потеряла себя. Сказитель решительно раздвинул острые колени, отчего девушка попыталась разорвать поцелуй, но он не позволил ей этого, кусая нежную кожу губ до крови, словно действительно учил чему-то очень важному. Предвестник подыскал себе более удобное расположение между женских ног, и Люмин вмиг почувствовала его возбуждение: архонты, как же сильно он её хотел. Ей показалось, что она собирается отдать часть души, собирается окончательно уничтожить остатки того образа и позволить ему утянуть её за собой в бездну. И ведь Люмин прыгнет, потому что сама того желает. Мона обязательно узнает об этой связи, обязательно осудит... да чёрт возьми, она осуждает сама себя, но есть ли в этом хоть какой-то смысл? Крик разрезал пугающую тишину ночи, когда Скарамучча сделал первый толчок в девичье тело, ощущая свежие царапины на своей спине. С его губ сорвался короткий стон. Стало нестерпимо жарко, абсолютно грешно и невозможно приятно. Чувство заполненности заставило девушку издать облегчённый вздох, а спина выгнулась от того, насколько всё... не так. Она ожидала чего-то более болезненного, жестокого, но Сказитель лишь произнёс: — Теперь ты знаешь... — на более у него не хватило дыхания. Предвестник качнул бёдрами вперёд, зная её поразительную отзывчивость на каждое его чёртово действие. Он и правда присвоил Люмин себе, и эйфория от этого осознания не давала ему думать хоть о чём-то другом. И снова поцелуй — дикий, сумасшедший, агрессивный. Языком Скарамучча проник глубоко в мягкость её рта, отчего ей показалось, что она едва не потеряла сознание. Он сделал ещё одно движение, чем вызвал у неё первый стон странного удовольствия, не похожего ни на одно другое. Она плотно закрыла глаза, боясь нового близкого контакта их лиц. Не позор, не стыд — обычный страх. Скарамучча обращался с ней деликатно, но боги ведают, как он сильно хочет избавить её от этой проклятой робости с ним. — Посмотри на меня, — она услышала ярость в его голосе. И Люмин не смела ослушаться, будто от этого зависело её существование. Она резко распахнула глаза и едва не задохнулась от удовольствия, которое пронзило всё естество и накрыло горячей волной, когда Скарамучча сделал глубокий толчок, задевая каждый женский нерв. Девушка задышала часто-часто, словно в одну секунду лишилась всего кислорода и потеряла возможность нормально дышать, словно некто бросил её в ледяное озеро и не дал выбраться на берег. Она тонула, тонула в нём и в этих объятиях. В любом жесте Люмин слышала это больное: ты моя, ты только моя... а сама даже не могла опровергнуть подобное. Странница смогла увидеть в его глазах злобу, смешанную с самой настоящей жаждой. В этот момент он хотел её даже больше, чем всегда. Скарамучча позволил ей испытать свой самый первый настоящий оргазм, отчего светлые волосы будто встали дыбом. Она резко замотала головой в жалкой попытке спастись от этого состояния, но оно было сильнее всего, что Люмин пережила за годы жизни. Последний стон вышел настолько громким, что девушка даже закрыла себе рот рукой, пусть и зная о неодобрении с его стороны. Он хотел слушать, слушать любой звук, а мир для него неожиданно сократился до одной лишь Люмин, которая лежала совершенно обессиленой, уставшей. Скарамучча не мог тянуть чересчур долго, аккуратно вынимая половой орган и изливаясь куда-то ей на живот. Он бы хотел заполнить её, чтобы получить на неё ещё больше прав, но пока для этого нет никакой возможности. Однажды в будущем — обязательно. — Я не хочу, чтобы всё оставалось так... — прошептала она, чувствуя, как остатки горячей воды стекают по телу и на голову опускается махровое полотенце. Люмин впервые была обнажена перед кем-то не только физически, но и душевно. Показывать кому-то своё горе она не считала достойным себя, ведь пережила почти всю свою семью, увидела уничтоженный родной мир и потеряла брата-близнеца — осколок разбитой души. Но он знал о ней буквально всё, несмотря на то, что в первую встречу хотел убить или схватить, дабы передать девчонку в руки Царицы. Это казалось уже естественным, пусть и абсолютно ненормальным. Готов ли он предать свою госпожу ради неё? Готов ли он в самом деле рискнуть всем? Он молчал, не говорил и слова, хотя в разуме уже был кое-какой план. Разумеется, о нём Скарамучча никогда не расскажет Люмин. — Не останется, — не соврал первый раз. Как жаль, что Сказитель не уточнил подробностей. Люмин ощущала исходящую от него опасность, но ничего не могла поделать с вихрем чувств внутри, мягко целуя в щёку. Архонты, что она вообще творит?.. Может ли она хоть заикнуться о том, что он является ей врагом? Она так запуталась, что даже не хочет думать о подобном, но реальность непоколебима. — Я обязан служить Царице, — произнёс он с хитрой улыбкой. — Пока ещё. — Что ты имеешь в виду? — спросила девушка. — Ты отправляешься в Инадзуму? — она кивнула. — В следующий раз мы встретимся там. И я обещаю, что с этого момента всё изменится.***
Он не соврал, не соврал... не соврал ей, когда говорил про изменения, чёрт возьми. Они и правда встретились в Инадзуме, но именно там Скарамучча предал её, желая уберечь от дел Снежной. Она была зла, она была в ярости. Люмин впервые возненавидела так сильно, будто и не было между ними никакой ночи. Смерть Теппея не входила в его планы; более того, он даже не думал, что этот парниша способен подружиться с его очаровательной возлюбленной. Девушка и правда желала сомкнуть на его шее собственные руки, но больше всего она не понимала. Не понимала, почему он так поступил. Они должны были идти рука об руку... и почему?! А ему невыносимо было видеть столько боли, когда он мечтал увидеть лишь удовольствие и радость. Всё складывалось донельзя удачно в любом случае: он получил гнозис, а Люмин не пострадала, ведь поганая лисица предложила выгодную для обоих сделку. Они сразились в последний раз в Сумеру, когда Скарамучча был ведом лишь двумя желаниями: стать новым богом и забрать себе Люмин по праву — уже навсегда. Он даже не осознавал, сколько всего успел натворить и сколько причинил страннице страданий. Скарамучча с лихвой может назвать себя дураком, который хотел погнаться за двумя зайцами. А в итоге ни одного не поймал... не поймал, потому что обе цели были совершенно противоложны друг другу. Люмин не хочет ненависти, не хочет раздора, но он своими же руками чуть не уничтожил целый регион. Он идиот. Ему глубоко наплевать на Царицу, на фатуи, но разбитое сердце девушки вынести он не способен. Скарамучча поддался эмоциям и проиграл, оттого сейчас сидит в храме Сурастаны перед богиней мудрости. — Значит, ты хочешь исповедаться? Нахида была крошечной, почти букашкой, в чьих зелёных глазах скрывалась мудрость всего Тейвата. Она не осуждала, никогда не обижала, улыбаясь абсолютно мягко, по-сестрински, и сидела с ним до той поры, пока вся боль не проходила от осознания потери. Богиня спасала его, хотя он об этом никогда и не просил. Маленькая девочка, друзья которой умело прятались по уголкам леса. — Да, я хочу исповедаться, — с трудом ответил бывший предвестник. Он говорил много и тяжело, иногда прерывался, чтобы не сойти с ума, и прикрывал глаза, осознавая: возможно, Скарамучча потерял Люмин навсегда. В этом случае он бы, наверное, захотел наложить на себя руки... Нахида с некоторым сочувствием глядит на подопечного, будто видит перед собой лишь неразумное дитя, которое бросили много лет назад. Скарамучча ведал о своей сумасшедшей любви к этой девушке, желая всеми фибрами души вернуть время и остановить прошлую версию самого себя. Он даже не понял, в какой момент у него пошли слёзы бессилия, ибо это — единственное, что он мог. В конце речи Нахида вдруг создала с помощью своей дендро стихии нечто похожее на цветок, который всегда носила странница в своих волосах. Он почти не дышал. — Интейват... красивый цветок, — сказала девочка. Интейват? Скарамучча почему-то подумал про Каэнери'ах. Архонты, какой же он дурак. — Не всё ещё потеряно, если ты признаёшь свою вину, — произнесла Нахида. — Я не смогу вернуть её. Он ощутил приятную дендро энергию на себе, полностью сдаваясь богине мудрости и принимая полное поражение в этой битве. Скарамучча бы никогда не смог победить её, особенно сейчас, когда ему так необходима её помощь. Ему снова соврали... Дотторе обманул его, пообещав месть Райден Эи. А он поверил, опьянённый собственной злобой и любовью к Люмин. Разумеется, это любовь. Но она болезненная, жуткая и совершенно одержимая. Девушка делала его одновременно и хуже, и лучше. И он, пожалуй, не может представить себе существование без родной звезды. — Ты можешь с ней встретиться, — вдруг сказала Кусанали. — Она не будет против. — С чего такая уверенность? Ответом снова служила мягкая улыбка малой властельницы. Скарамучча ждал в храме Сурастаны, казалось, годы. Он спал и вновь видел беспокойные сны о ней, о Райден, о Царице, которая убивала его за самое отвратительное предательство в её истории, а затем просыпался от лучей солнца нового дня. В Сумеру было спокойно. Наверное, даже спокойнее, чем в Снежной. Но с ней было бы лучше... он часто стал слышать, как с ним разговаривает сам ветер, будто поддерживает любую мысль или затею, которую бывший предвестник не решится сказать вслух. Он ощущал присутствие Барбатоса, пускай и не видел его никогда. В тишине храма послышались шаги, и Скарамучча напрягся. Люмин не изменилась ни капли — всё такая же воздушная, красивая и его. Душа заболела, а краски вокруг, кажется, стали даже ярче обычного. Паймон рядом с ней не было. — Скарамучча... — вместо приветствия шепчет Люмин, подбегая к его камере. Ни один живущий на этом чёртовом свете не способен описать его чувства от этой встречи. Она была прекрасна, словно первые подснежники в начале марта, а улыбка усталая, но невозможно счастливая, отчего Скарамучча замотал головой: он думает о лжи, но здравая мысль остановила его. Нахида бы не дала соврать. Богиня мудрее всех прочих, а Люмин перед ним — настоящая. Дендро энергия камеры вдруг пропадает от одного её прикосновения, и девушка держит его в крепких объятиях, утыкаясь в мужское плечо. А Скарамучча точно потерял способность дышать, отчего не сразу решился обнять её в ответ. — Я... я думала, что ты не выжил после падения из робота, — проговорила девушка. — Пока Нахида не рассказала мне. — Я виноват, — признал он. — Я виноват перед тобой. Я считал, что ты не захочешь меня видеть. — Нет, как же я могу... я... — слова не собираются в единое предложение, а синие глаза блуждают по взволнованному лицу. — Я люблю тебя, Люмин. Что? Тишина в храме Сурастаны стала такой удушающей, что девушка едва не схватилась за горло. Он признался?.. Это не укладывалось в светлой голове, а губы задрожали. Она чуть не зарыдала от переполняющих чувств к нему и какого-то непонятного счастья. С ним всё будет хорошо, с ней всё будет хорошо — с ними всё будет хорошо. Скарамучча глубоко целует её в губы, не дожидаясь ответных слов. Ему это не нужно. Люмин и без этого его. Всегда была и теперь останется таковой навсегда, пока сама Селестия не захочет рухнуть вниз. Она притягивает к себе любимое лицо ближе, желая никогда не отпускать. Девушка так и не смогла принять знания о брате, оттого эта потеря была бы просто губительна для неё. Конечно, любит. И, разумеется, она принадлежит ему. Бирюзовое сияние на его груди привлекло женское внимание, и Люмин взглянула на первоначально пустое место, едва не подавившись слюной. Золотые глаза с шоком уставились на нечто, доступное лишь избранным. — Что такое? — спросил бывший предвестник. — Это... глаз бога, — сказала девушка. Она видела лишь один раз момент, когда человек получал глаз бога. Рана получила свой глаз дендро за проявленную отвагу и смелость, когда не побоялась сражаться за неё. Но теперь признание богов завоевал и Скарамучча. Анемо глаз горел голубым светом в золотой оправе, а крылья свободы словно твердят об отречении от прошлых идеалов и начале новых. Он не поверил, когда тронул его, а после в руке появился крошечный вихрь. Прямо, как у неё. Прямо, как у него. Скарамучча готов поклясться, что услышал смех Барбатоса.