Добывайка в Лондоне

      Тео перешагнул порог паба.       Внутренне он слегка посмеивался над собой. Наверно, желание продемонстрировать себе же свою самостоятельность, по-взрослому пропустив кружку эля в баре, само по себе было не очень взрослым. И тем не менее он нащупал в кармане горсть шиллингов и спустился в темный полуподвал, лишь слегка освещенный засиженной мухами лампочкой и солнечным светом из перехваченных бумажными лентами крест-накрест окошек. В крайнем случае, ему просто-напросто укажут на дверь.       Впрочем, в остальном паб не слишком походил на представление Тео о питейном заведении. Столы были не сколочены из грубых досок и изрезаны ножами, а обиты шпоном и обтянуты клеенкой. Горланящей хмельные песни и опрокидывающей кружку за кружку толпы не наблюдалось – лишь задумчиво рассматривал свой стакан посетитель какой-то бесцветно-неопределенной внешности за дальним столиком, да тихо беседовали между собой двое офицеров ближе к стойке.       И в довершение ко всему – бармен не был толстым, а вместо протирания стаканов – забросив ноги на соседний табурет, читал газету.       Впрочем, при виде Тео он выпрямился и развернулся к стойке.        – Мистер?        – Эээ… кружечку стаута, пожалуйста.       Бармен, не задавая лишних вопросов о возрасте клиента – впрочем, Тео за последние года два вымахал и набрал в плечах достаточно, чтобы сойти за совершеннолетнего – назвал цену. Брови Тео подскочили вверх. Он, конечно, ожидал, что жизнь в метрополии окажется дороже…        – Что делать, – тот правильно истолковал его замешательство. – Цены ползут вверх с самого начала войны. Хотел бы я знать, когда вся эта катавасия закончится. Ну что, будете брать?       – Э, да. И еще рыбу с картошкой, пожалуйста.        – Присаживайтесь. Сейчас мы все принесем.       Устроившись на высоком трехногом табурете, Тео уставился в окно. Стекло и так было тусклым, а перетянувшая его бумажная наклейка света совсем не прибавляла. Пусть и день сегодня был по-летнему ясным.       Подавальщица в выцветшем фартуке опустила на стол поднос. Тео сдул пену, поднес к губам холодный край кружки.       Поморщился. В колледже ему, пусть изредка, приходилось с другими учениками пробовать контрабандой пронесенную на территорию школы выпивку, и пусть то дешевое просяное пиво не пользовалось особой популярностью даже у самых невзыскательных выпивох – а местному стауту оно не слишком уступало.       Впрочем, Тео все равно ощущал подъем духа. Несколько дней назад он, пошатываясь после морской качки, сошел с трапа парохода, пришвартовавшегося в Лондонском порту после долгого перехода по кишащему рейдерами морю, и сейчас чувствовал себя Дрейком и Нельсоном в одном лице. Их конвою повезло дойти до английских берегов, ни разу не попавшись на глаза противнику, который бы не убоялся орудий миноносцев, но чувство миновавшей опасности все еще приятно грело душу. Пожалуй, даже жалко, что они избежали морского боя… перед глазами Тео пронеслись образы горящего корабля, его самого, героически заделывающего пробоину… он хмыкнул, едва не поперхнувшись стаутом, и оборвал полет фантазии.       Он перевел взгляд на лампочку. Тео смутно помнилось, что в год его первого визита в Британию под потолком куда чаще можно было увидеть газовый рожок, чем электрическую новинку. Теперь же даже в Халле, со слов мисс Стадингтон, было не найти квартиру без электрического освещения. Да и таксомоторы на улицах уверенно теснили высокие двухколесные кэбы. Да, прогресс катился вперед с неудержимой скоростью.       От чудес науки мысли Тео перекинулись на его собственное будущее. Оно представлялось ему довольно туманным. Экзамен, приемная комиссия, кампус (допускать мысль, что ему может не повезти, Тео решительно не хотелось), учеба… а потом в голове Тео все сливалось в разноцветную круговерть из грома орудий, реющих над головой флагов, бегущих врагов, орденов, почета, славы…       Он тряхнул головой. Допил пиво, улыбаясь собственным мыслям. Нет, Тео понимал, что немножко самонадеянно в семнадцать (ну… почти!) лет видеть себя не иначе как в роли Веллингтона или Бонапарта. Но он был молод, твердо помнил поговорку про лежащий в рюкзаке солдата маршальский жезл, и не намеревался переживать из-за трудностей, пока они не сделаются из возможных настоящими.       Он расправился с закуской (размер порции, похоже, с началом войны усох в обратной пропорции к ценнику) и осушил кружку. Задумчиво посмотрел на черную доску с ценами и решил, что все-таки может себе позволить еще одну порцию выпивки. Бармен лишь кивнул. Извлек откуда-то из-под стойки относительно чистую кружку и повернул кран. Зашипела пена.        – Мистер, – решился полюбопытствовать Тео. – А зачем эти штуки на окнах? – он кивнул головой в сторону бумажных крестов.        – Это от бомбежек, – пояснил бармен. – На случай, если бомба упадет рядом. Чтоб, если стекло выбьет взрывом, осколки не разлетались.        – О, – Тео мысленно обозвал себя идиотом. До него доходили слухи о воздушных налетах, но ему как-то не пришло в голову сопоставить бомбардировки и заклеенные окна.       Он забрал кружку, двинулся обратно к столику. Уже по-новому покосился на очередную примету военного времени…       И наступил на ботинок собиравшегося вставать офицера. Пошатнулся, теряя равновесие. Пиво выплеснулось на соседний стол, слава богу, пустующий, Тео неловко ухватился за ближайшую опору…       Которой оказался край офицерского столика. Тот жалобно скрипнул, под весом Тео покосившись набок. Второй из сидящих за ним успел схватить свой стакан в последний момент. Первому не так повезло, и его кружка с веселым звоном разлетелась вдребезги. Присовокупив свое содержимое к луже, которую сейчас представляло собой пиво Тео.        – Хвэт! – офицер с шевронами пехотного лейтенанта вскочил на ноги. – Юноша, ваша склонность не замечать на своем пути препятствий была бы куда более достойна похвалы, если бы в их числе не значились чужие ноги!        – Сэр, прошу прощения! – сглотнув, Тео вытянулся по стойке смирно. – Моя оплошность, сэр, прошу меня извинить!        – Хммм, – лейтенант смерил его взглядом. – Служите в армии? В каком звании?        – Нет, сэр, то есть еще нет. То есть… собираюсь служить. На этой неделе собираюсь сдавать экзамен в Сандхерст, сэр.       Лейтенант посмотрел на него чуть более заинтересованно.        – У вас интересный акцент. Недавно в Англии? Египет… нет, скорее, Индия. Верно?       Тео ощутил, как щеки наливаются краской, и лишь молча кивнул.        – Однако странно звучит твой упрек, Рональд, от лица того, кто сам является выходцем из колоний, – заметил второй офицер, с нашивками младшего лейтенанта.        – А кто сказал, что это упрек? – откликнулся тот. – Хотя по чести говоря, этого молодца стоило бы упрекнуть не за обстоятельства его рождения, а за неуклюжесть, стоившую мне честно оплаченной кружки этого узнавшего срам напитка. Что до твоей шуточки, уж ты-то должен знать, что, как бы далеко не была отсюда моя полузабытая родина, а сердце мое навеки отдано зеленым холмам Англии и белым скалам Дувра, – он скупо усмехнулся.        – Сэр, разрешите компенсировать вину и угостить вас с другом еще кружкой, – наконец нашелся Тео. Про себя прикидывая, какую дыру это проделает в его скудном бюджете.        – Что ж, – лейтенант пожал плечами, возвращаясь за столик. – Будем считать это епитимьей, наложенной на вас авансом за непочтительность, проявленную к старшим офицерам. Присаживайтесь, в таком случае.       Появилась подавальщица, с неприязнью поглядывая на Тео, принялась вытирать лужу тряпкой. Тео торопливо рассчитался с барменом за еще две кружки (как только тот убедился, что инцидент не собирается перерастать в драку, событие перестало его волновать), и вернулся за столик к нечаянным встречным.        – Будем знакомы, – лейтенант пригубил пиво. – Я Рональд, а это Хакс, мой однополчанин и старый друг. Ну а как зовут вас, и что подвигло вас в стране далекой черпать мед сосудом ценным?        – Тео, сэр. То есть, Теодор Фирбэнк.        – О боги, обращаться ко мне «сэр» будете, когда наденете кадетскую фуражку, – фыркнул Рональд. – А что привело вас в Халл, раз уж вы собираетесь осчастливить своим присутствием стены военной академии?        – Я здесь навещал родню. Сегодня вечером выезжаю обратно в Лондон, и буду снимать комнату там, дожидаясь экзаменов, – пояснил Тео. – А там надеюсь на место в кадетских казармах. – Понятно, – офицер кивнул с серьезным видом. – Так что же, Теодор, заставило вас выбрать военную карьеру, пока в Европе продолжается это бесконечное кровопролитие?       Тео собрался с мыслями для ответа. Оба лейтенанта выглядели лет на пять старше его самого, хотя по Рональду сказать было сложно – изможденное лицо со странно смотревшимися на нем крупными оттопыренными ушами могло принадлежать и человеку лет тридцати-сорока. В любом случае, стоило Тео подумать о том, чтобы рассказать о своих юношеских фантазиях посторонним, как они сразу стали казаться куда как более детскими и постыдными. Чтобы потянуть время, он тоже сделал глоток.        – Ну, – проговорил Тео, – я всегда мечтал быть военным. Помимо всего прочего, если я попрошусь после учебы отправиться служить обратно – смогу поддерживать семью из своего жалованья, а я слышал, что командование охотнее направляет туда местных уроженцев. Ну а что до кровопролития, про которое вы говорите, – он подался вперед, – разве в такие тяжелые времена каждый не должен защитить страну? Послужить Англии? Рональд и Хакс переглянулись. Истолковать выражение на их лицах Тео не сумел.        – Вы с таким воодушевлением про это говорите, – протянул Хакс.       Тео непонимающе на него воззрился.        – Ну, я не то чтобы считал себя каким-то героем… Но если надо будет, я готов отдать жизнь, если потребуется!       Губы Рональда сжались в тонкую линию.        – Отдать жизнь, – медленно произнес он. – Вам, верно, представляется, что это будет, как в героических сказаниях? Флаги реют, трубы ревут, лошади скачут, а вы под гром орудий отважно возглавляете атаку? И в последний миг падаете замертво, сраженный пулей в сердце, в окружении трупов врагов, а прекрасные девушки горько оплакивают вашу гибель?       Уши Тео заполыхали вслед за щеками, и он предпочел промолчать. Слишком уж точно угадал лейтенант содержание его возвышенных мечтаний.       Рональд сделал долгий глоток. Резко опустил кружку на стол.        – Вши, – произнес он. – Дождь, вши и пепел.       Тео непонимающе воззрился на него.        – Снаряды взрывают почву, и пыль лежит на всем вокруг, белая, как зола, – голос Рональда сделался тихим и хриплым. – Словно ландшафт до горизонта присыпан пеплом. Как будто какое-то злое божество высыпало на поле боя огромное каминное ведерко. Потом начинается дождь, и пыль превращается в грязь. Грязь всасывает ваши сапоги, пока вы маршируете, хлюпает в самих сапогах, дождь льет сверху, и вы теряете людей с лихорадкой и воспалением легких еще до поля боя. А когда вы устраиваетесь на ночлег, объявляются вши, и это во сто крат хуже любого дождя, – он скривился.        – И вы не бросаетесь в атаку, как герой из легенд, – продолжал он. – Вы сутками шагаете вдоль линии фронта, пока командование перебрасывает вас то на один участок, где вроде бы готовится прорыв, то на другой. Потом вы пробираетесь по траншеям, оставленным день или час назад, из одной траншеи в другую, сквозь воронки, грязь, и колючую проволоку, на которой висят трупы. Вы не устремляетесь в атаку – вы бредете по колено в раскисшей земле, нос жжет от слезоточивого газа и запаха разложения, а порой по вам начинает бить батарея или пристреливается вражеский пулеметчик – и вы бросаетесь ничком в грязь, и ждете, пока не прекратится обстрел, а вокруг кричат от боли те, кто не успел вовремя залечь – или молчат, уже навечно. Порой впереди слышна пальба – это передовые взводы столкнулись с врагом, которого не должно было там быть, или, наоборот, забросали гранатами пустую траншею.       Он снова прервался, отхлебнув из кружки.        – Однажды я укрылся от обстрела в воронке. На дне скопилась дождевая вода, но мне тогда было не до боязни промокнуть. Я лежал, почти утыкаясь лицом в лужу, присмотрелся – и увидел под водой лица. Несколько человек вперемешку лежали на дне, должно быть, снаряд угодил прямо в воронку, когда они, как и я, искали укрытия. Сквозь тонкий слой воды я видел лицо вражеского солдата, он казался спящим. Он был очень молод, может, не старше вас. Я смотрел на него и думал: «Кто он? Как его звали? Был ли он добр или зол по характеру? Что его побудило пойти и умереть в этой чужой ему земле, подчинялся ли он просто-напросто приказам, или верил, что защищает свою родину, как мы защищаем нашу?»        – Ну хватит, Рональд. Не запугивай юношу сверх меры, – вмешался второй фронтовик.        – Я его не запугиваю, – отозвался Рональд. – Просто хочу, чтобы он хорошо представлял, что его ожидает. Многие из нас… да что там, все мы, понятия об этом не имели. А жаль. Может, тогда бы там уцелело больше хороших людей.       Он вскинул кружку.        – За Джеффри. И за Роба.        – За всех, кто не вернулся, – откликнулся Хакс. Они в молчании опустошили кружки, не чокаясь. Тео запоздало присоединился.        – А вы… – решился он спросить. – Вы давно вернулись с фронта?        – Полгода назад, – Рональд коротко усмехнулся. – Был комиссован по болезни. Ничего героического, наподобие ранения или отравления газом – всего лишь приступ пирексии. А до того провел там пять с небольшим месяцев. И за все это время мне не представилось случая пустить в ход оружие. Зато возможностей совершать марш-броски, копать и таскать тяжести нам было предоставлено quantum satis.       Наконец Тео собрался с духом, чтобы задать мучавший его вопрос.        – Сэр, – нерешительно начал он. – Так вы считаете, это все зря, что ли? По-вашему, мы не должны воевать?       Взгляд Рональда сделался неожиданно внимательным и острым.        – Зря? – проговорил он. – Нет. Нет, я бы так не сказал. Мы воюем за правое дело. Не мы, а наш противник первым начал войну и вторгся в чужие пределы. А мы лишь отвечаем ударом на удар. Но я не хочу, чтобы вы видели в этой войне нечто прекрасное или благородное. Это просто грязная, тяжелая, кровавая и страшная до животной паники работа. Которую кто-то должен делать.       – Ладно, Рональд, – ответил Хакс. – Мистер Фирбэнк, если не переменит свое решение, вскорости сам успеет побывать на передовой и насмотреться на ее ужасы своими глазами, а не в пересказе двух потрепанных везунчиков-блайти. Каждому свое и своя судьба. Как ты сам изволил отметить, нашу работу тоже кто-то должен делать.       Рональд мрачно кивнул.        – А вы думаете, война будет продолжаться долго? Ходили слухи о мирных переговорах, – поинтересовался Тео.        – Слухи, – Хакс сделал ладонью движение, будто отгонял муху. – Нам не разрешается слишком подробно обсуждать события на фронте, но скорого мира можете не ждать. Говорят, противник сосредотачивает силы, и скоро нас ждет новое наступление. Словно мало потерь, которые мы уже понесли…       Рональд вздохнул.        – Не побоюсь признаться, я не рвусь обратно на передовую точно так же, как и ты, дружище. Мир еще более сладок, когда можешь его лишиться. Плеск волн на побережье, аромат болиголова в лесу… Кажется, вот-вот из-под кустов раздастся песнь Маленького Народца, – мрачность ушла с его исхудавшего лица, уступив место мечтательной улыбке.       Тео же резко вскинул голову.        – Маленького Народца? – переспросил он.       Теперь улыбка появилась и на лице Хакса.        – О-о-о. Новая жертва, – протянул он.        – Простите?        – Кто-то сейчас станет мишенью для очередного испытания талантами нашего друга, – Хакс улыбался до ушей. – Видите ли, юный джентльмен… кстати, сколько вам лет?        – Семнадцать! – выпалил Тео, и смущенно добавил, чувствуя, как горят уши: – Ну, почти!        – Боже, – Рональд прижал ладонь к лицу. – Мы спаиваем ребенка.        – Что же, – отозвался Хакс. – Если он достаточно взрослый, чтобы учиться военному делу, всяко уж достаточно вырос для кружечки пива. Так вот, о чем я толкую – наш приятель Рональд не только один из лучших объездчиков и регбистов, но и один из самых скверных поэтов, которых знала Англия. И если мы сумеем залить в него еще пару кварт этого скверного напитка – готов биться об заклад, обратно из него извергнутся его режущие слух вирши о фейри и Маленьком Народце, о чудесном острове, где стоит волшебный домик, что превращает любого, перешагнувшего его порог, в эльфа шести дюймов вышиной…       Рональд рассмеялся, совершенно беззлобно.        – Какая жалость, что джентльмен из хорошей семьи, наподобие тебя, может быть столь лишен вкуса и не ценить по достоинству красоту слога и величие северной поэзии. Из-за таких, как ты, Англия и утратила большую часть нашего древнего достояния, и теперь довольствуется офранцуженными историями про Мерлина и Артура.              Он обратил взгляд на Тео.        – Ну а вы, наш юный друг? Тоже считаете древние баллады и волшебные истории уделом детей?       Тео рассмеялся.        – Что вы, нет! На самом деле, когда вы заговорили про Маленький Народец, мне просто подумалось… – он замялся.        – Ну? – поощрил его Рональд.       Тео снова рассмеялся, на сей раз – смущенно. – Ну, мне вспомнилась одна старая история… На самом деле это все бабушкины сказки. Я услышал ее частью от моей покойной бабушки, частью – присочинил сам.       Глаза Рональда загорелись.        – Так почему бы вам нам ее не рассказать? – он подался вперед.       Тео поскреб в затылке.        – На самом деле, бабушка отличалась бурной фантазией, да к тому же была не прочь пропустить рюмочку-другую за обедом. После чего принималась пугать прислугу, расписывая, как маленькие человечки ростом в пять дюймов выбираются из графина и болтают с ней весь вечер. Конечно, это списывали на старческие чудачества, но одну служанку так она довела до истерического припадка. Девушка отказывалась смахивать пыль со статуэток, уверяя, что они шевелятся под метелкой, а через месяц и вовсе взяла расчет.       Ну а мне тогда было лет девять, так что я принимал эти выдумки за чистую монету. Стал фантазировать, как семья этих человечков живет у нас в подполе под кухней. Придумал им имена, наделил внешностью. Отца звали Под, он был сапожник и шил для всей семьи крохотные туфельки из лайковых перчаток. Его жену звали Хомили, и она день и ночь трудилась по хозяйству. А дочь – Арриэттой. Порой я удирал с книжкой во двор, и там часами представлял себе, как она читает мне вслух со страниц с себя величиной, – он мечтательно улыбнулся.        – А питались они нектаром и росой? – заинтересованно спросил Рональд. Если его визави скептически улыбался, то глаза Рональда горели неподдельным любопытством.       Тео покачал головой.        – О нет. Они жили за счет того, что добывали у нас, людей. Они так и называли это – «добывать», а себя – добывайками. Они считали, что человечество специально сотворено для их удобства. «Как хлеб для масла», однажды сказала мне Арриэтта.        – Вы говорите о них, как о настоящих, – заметил Рональд.        – В девять лет я, наверно, и сам верил, что они настоящие. Устроил в кухне под половицами секретное убежище и притаскивал туда игрушечную мебель, воображая, что это домик добываек. Однажды меня застукала за этим кухарка. Эту суровую даму побаивался весь дом, кроме, разве что, бабушки. И к тому же она и сама была поклонницей горячительного. В общем, она тоже поверила в бабушкины сказки больше, чем стоило.       За пару лет до того у бабушки пропали часы с изумрудами. Слуги перевернули вверх дном весь дом, но ничего не нашли. Должно быть, они случайно провалились в подвал, а там крысы затащили их в мое секретное обиталище добываек, там-то их и нашли. Но кухарка к тому времени уже вбила себе в голову, что по дому действительно бродят маленькие человечки и крадут все, что плохо лежит… В общем, она вызвала полицию и пожаловалась, что живущие в подвале брауни воруют у нее драгоценности.        – Для полноты сюжета полицейские должны были тоже поверить в человечков и препроводить крохотную воображаемую семейку в участок, – проговорил Хакс.       Тео засмеялся.        – Полицейские посмеялись и посоветовали ей обратиться к крысолову. Крысолов пришел и прокурил от крыс и мышей подвал дома. Мне всегда нравилось представлять себе, что добывайки успели выскользнуть в подвальное окно и поселились всей семьей где-то в полях. Но на этом моим играм пришел конец. Родители решили, что общество двух повредившихся в уме старушек плохо на меня повлияет, и забрали обратно в Индию. По дороге домой я поделился этой историей с сестрами, и еще несколько лет подряд они обожали играть в добываек и бродить вокруг дома в поисках их сокрытого жилища.       Тео замолчал. Рональд откинулся на спинку стула, глядя на него с каким-то неопределимым выражением в глазах.        – Мой юный друг, – проговорил он наконец. – Вы не имеете, – он устремил палец в грудь Тео, – повторяю, не имеете права растрачивать свой талант и свое воображение на армейскую муштру. Это безумие. У вас душа творца и дар сочинителя. Они не должны бесцельно пропасть в окопах или, если повезет, до старости расходоваться на марш-броски и шагистику.       Тео неловко развел руками.        – Спасибо за комплимент, но я все же уже принял решение.        – Какие возражения тут могут быть? – Рональд развел руками. – Послушайте, если вы примете мой совет – я берусь замолвить за вас словечко. У меня осталось немало друзей в альма-матер. С моей рекомендацией вам будет куда как проще выдержать вступительный экзамен в Оксфорд.        – Оксфорд?        – Ха! А по-вашему, военная форма на мне с рождения? Между прочим, юноша, вы сейчас сидите за столом с целыми двумя магистрами искусств! И если нам всем повезет встретить конец этой треклятой войны, а вы прислушаетесь к моему доброму совету, то, возможно, в один прекрасный день я увижу ваше лицо среди слушателей лекции по ту сторону кафедры!       Проклятье, я должен все-таки составить для вас записку. Может, для начала стоит связаться с отцом бедолаги Роба… или же… – он зашарил по карманам.       Тео вскинул ладонь, останавливая собеседника.        – Спасибо за участие, но я все же рискну сделать свой собственный выбор.       Рональд вздохнул.        – Что ж. Если и впрямь такова ваша судьба, я не должен вас отговаривать. И все же возьмите на всякий случай, – он принялся в быстром темпе покрывать листок бумаги мелким округлым почерком. Протянул письмо Тео.        – Вот. В случае чего передайте это профессору Райту. Вместе с моим горячим приветом. И скажите, что я все еще не согласен с его теорией распространения аблаутивных корней и ничуть не раскаиваюсь за случай с автобусом.       Тео аккуратно сложил записку и сунул в нагрудный карман. Он сомневался, что ему доведется к ней прибегнуть, но не хотел обижать своего доброжелателя отказом.        – Да ладно, Рональд, признайся честно, – протянул Хакс. – Ты сейчас думаешь не о литературном поприще для этого не обделенном воображением юноши, а о том, как завербовать нового члена для своего тайного общества.       Рональд обернулся. В один миг с его лица пропала вся веселость.        – Да, – мягко проговорил он. – Нам бы не помешало пополнение. Нас было шестеро, Хакс. А стало двое.       Тео кашлянул.        – Тайного общества? – ему хотелось увести разговор в сторону от войны и потерь.        – А, – Рональд перевел на него взгляд. Грустно усмехнулся.        – Оно настолько тайное, что никому о нем не известно, кроме полусотни-другой моих однокашников. На самом деле это маленький дружеский клуб бывших одноклассников, объединенных интересом к хорошему чаю, старинной литературе и стихосложению. И старина Хакс прав, я с удовольствием пригласил бы вас на наши заседания. Человек с таким живым умом, как у вас, пришелся бы там ко двору.       Хакс потер лоб.        – Кстати, о старинных байках и маленьких человечках! Я вспомнил ту новость, которой хотел поделиться с вами, когда услышал эту прелестную сказку.       Он вытащил из кармана сложенную несколько раз по сгибам газетную страницу.        – Вот. Взгляните.       Рональд прищурился в полутьме паба.        – «Удивительное зрелище предстало глазам покупателей в минувшую субботу на Брик-лейн», – принялся читать он вслух. «В одной из торговых палаток, поставленных на местном рынке, всего за полукрону любой желающий мог лицезреть невероятное существо – карлицу ростом всего в несколько дюймов, одетую в кукольное платье и обученную исполнять трюки, танцевать и превосходнейшим образом имитировать человеческую манеру. Несмотря на цену сего зрелища, у владельца сего удивительного творения природы нет отбоя от посетителей. С его слов, этот необычный вид пигмеев, словно бы сошедший со страниц романа Свифта, проживает в дебрях Центральной Африки, где был отловлен и привезен в Англию одним из компаньонов лорда Стэнли. Хоть и сходное до ужаса с уменьшенным человеческим существом, миниатюрное создание обладает лишь пропорциональной его размеру толикой сознания, тем не менее, достаточной для беспрекословного повиновения дрессировщику…»       Рональд поднял глаза.        – О, нет, – покачивая головой, произнес он. – Друг, неужели ты столь принижаешь мои, как ты выразился, режущие слух вирши? Ты действительно готов приравнять населяющие мой разум образы к несчастной больной обезьянке, переодетой дрессировщиком в платье и посаженной на цепь?        – Я не столь утончен в своих фантазиях, – откликнулся Хакс. – Я прочел это сегодня утром, и когда услышал, как вы рассуждаете о фейри и брауни – или как их там, о добывайках – заметка всплыла в моей памяти.       Он покосился на часы и неловко, слегка прихрамывая, поднялся из-за стола.        – Между тем время идет, – заметил он. – Еще полчаса, и нам нипочем не удастся уверить командование базы, что медики в лазарете все утро не выпускали нас из своих когтей.        – Мы и впрямь заговорились, – Рональд последовал его примеру. – Что ж, Теодор, был рад нашему знакомству. Если над нами смилостивится Арес, а вас все же осенит Каллиопа – буду не менее рад однажды его продолжить.       Оба офицера скрылись за дверью. Тео задумчиво посмотрел на оставленную Хаксом газету. Бережно свернул ее и положил в тот же карман, что и письмо от Рональда.