Испытание людьми

-- Откуда упал? – Леха, нахмурившись, смотрит по сторонам. Вокруг, конечно, стройка, но на кучу мусора, куда сваливаются обрезки арматуры, колотый кирпич, бутылки, сломанные каски, куски стекловаты и прочие отходы, не упасть ни с объекта, ни с кранов. Только если с забора, и то прыгая рыбкой.   Но человек лежит на спине, раскинув руки и смотрит в небо. Леха не понимает, че туда смотреть – гадкие тучи, гадкая морось, не так живописно, как в мае или хотя бы летом. Человека по-другому не охарактеризовать – для юноши он слишком неопределенного возраста, для мужчины слишком худ и меловиден. Что-то неуловимо делает его похожим на амфибию из книги Беляева. Леха читал.   -- С неба, -- человек отвечает без надежды, что собеседник поймет. Леха по интонации чувствует, как его считают идиотом, но таковым быть не хочется.   -- Так ты б разъебался.   -- Я… уже. Мне кажется, у меня треснула лопатка.   -- Скорую вызвать? – Леха старается спросить с самой участливой из имеющихся рож, но желание узнать, что делает человека амфибией сильнее, и рожа скорее заинтересованная.   -- Не надо. Я полежу, хорошо? – Отвечает человек так спокойно, будто у него трескаются лопатки раз в пару часов, и это дело обычное, совсем его не беспокоящее   Леха не знает, что отвечать человекам-амфибиям, которые хотят полежать со сломанной лопаткой, поэтому хмурится. У подножья крана орет Пал Никитич. Видимо, смотрит в бинокль и видит скорбно пустеющую кабину. Гад. Леха торопливо встает, кивает «ладно, лежи» и уходит отчитываться начальнику.   Леха слезает с крана уже в темноте. На гадком небе мало того, что всегда облака, еще и ночь наступает рано. Все еще моросит. В кабине крана было тепло, а теперь влага оседает на куртке, лице руках. Мокрые волосы тоскливо съезжают на лицо. Леха идет к заднему ходу – дыре в заборе, так он экономит четыре минуты жизни. У забора куча мусора. На куче человек.   Леха думал о нем весь остаток рабочего дня, один раз хотел позвонить Пал Никитичу, попросить проведать, не замерз ли, один раз сам хотел слезть с крана. Но все время его останавливала мысль: «Глупо же». И правда, а если этот на куче под кайфом? Окраина культурной столицы, как никак.   -- Значит с неба? – Леха подходит, садится на корточки. У человека лицо мокрое, волосы мешаются с бетонной крошкой, мало отличаясь от нее о цвету. Он все смотрит в небо с выражением то ли надежды, то ли тоски, и Лехе его даже немного жаль. Вряд ли приятно, когда так кроет.   -- Да, -- У человека все тот же тон – легкая насмешка и безразличие к Лехе и его идиотским вопросам.   -- Руку дай.   Леха берет протянутые пальцы. Холодные, как жаба. Придерживает руку за локоть, щурится. Фонарей специально для любителей экономии четырех минут у задней части забора не ставят, и глаза неприятно шуршат от попыток разглядывать. Леха светит фонариком, для верности проводит еще и пальцами. Выпуклая вена отдается в них пульсом, но кожа гладкая: ни шрамов, ни небольших щербинок, оставляемых иглой. Значит левша.   Леха щупает второй сгиб над локтем, человек щурится, как кошка, в которую светят фонариком.   -- Че лыбишься, -- Он строго встряхивает руку, снова быстро скользя пальцами по тикающей пульсом вене.   -- Лопатка… Очень больно, -- интонации не тянут на «очень больно», но по сравнению с былой насмешкой прямо истерика.   Леха осторожно кладет руку человеку на живот и наконец понимает, что не так в теле. На человеке нет одежды. Только нелепая простынь, мокрым комком упавшая до пояса. На коже мурашки и капли. Леха вздрагивает. Ему-то холодно даже в промокшей куртке, а какого в простыни?   -- Замерз?   -- Ага, -- снова безразличие.   -- Что принимал?   -- Как это… принимал?   -- Вот гад.   Леха досадливо пинает кирпич. В полицию тащить этого чудика бессмысленно. Во-первых, у него, кажется, все еще вертолеты, во-вторых Лехе, как свидетелю придется торчать там и отвечать на вопросы. А он хочет есть.   Он подает человеку руку, правую, помня про лопатку. Тот встает. Не качается, смотрит спокойно. Простынь, перекосившись, повисает на одном плече, ком расправляется, тяжелые складки болтаются у паха и ниже. До колена. Леха снимает с себя куртку, сам набрасывает на плечи человека, помогает продеть руку. К горлу подкатывает от мысли, что чистая вещи с его тела надета на мокрого, грязного и наверняка нарика.   До метро человек идет очень ровно, будто бы даже скользит, но в метро снова выглядит как под дозой. Затравленно разглядывает подорожник, крутящийся турникет. Закрывает глаза на эскалаторе и в поезде. Леха глаза не закрывает, но закатывает, грызет провод наушника. Молчит.   На улице улучшения не случается, человек заметно дрожит. Может в тепле принакрыло сильнее, а может прохладно с голыми-то ногами.   Дома человек рассматривает ремонт: щупает обои с выпуклыми горошками, гладкую деревянную обувницу, куртку, хмурится на пылесос в углу. Леха тихо стонет, понимая, что теперь даже в подъезд его не выкинуть, утром перед работой попадется на глаа напоминанием о жестокости.   -- В душ иди, -- Леха помогает расстегнуть пуховик, морщится, видя, как с босых разбитых ног стекает грязь и кровь, ручку вверх подними, вправо горячая, влево – холодная. Ничего троме крана не трожь.   Леха старается подавлять злость, но ее концентрация так высока, что все, находящееся рядом само падает, задевается, гремит и бесит еще сильнее. Он в щелку двери бросает полотенце из запасов «на черный день», оно, кажется, приземляется на пол, но это почему-то приятно. Будто бы он неудобствами мстит за неудобства.   -- Вытрешься, приходи.   В кастрюле кипят остатки супа. Если человек гепатитный, заразит Леху через посуду. Он со старческими обреченными вздохами лезет на антресоль за посудой для пикника, выуживает пластмассовую мисочку и украденную из самолета ложку. Человек с виноватым видом появляется в коридорчике у кухни. Леха наливает ему суп.   -- Вкусно, -- человек ест торопливо, но аккуратно. У него волосы и правда серые, мокрыми сосульками свисают до плеч. На плечах капли и узел из полотенца. Лехе кажется очень смешным то, что полотенце человек намотал так же, как свою мокрую тряпку, но оно , будучи коротким не доходит до середины бедер. В пятницу Леха включит это в свой рассказ, больше похожий на стенда-ап для друзей. Вообще есть с голым мокрым незнакомым нариком позавчерашний суп очень смешно, Леха даже перестает злиться.   -- Да че вкусного, бульон и лапша. Я с похмелья ниче больше не смог сотворить. Хорошо хоть бульон был.   Человек улыбается, хотя видно, что ни слова не понял. У него глаза грустные, как у соседской старой собаки. Леха отводит взгляд на тарелку.   -- Спать будешь в гостиной.   -- Не злись, -- человек улыбается смелее. Леха все-таки смотрит в глаза. На зрачки. Снова у него вполне нормальное поведение – руки не дрожат, речь спокойная и внятная, зрачки, вроде нормального размера. Только эти приступы не понимания пылесоса, душа, слова «похмелье», того, как надо заворачиваться в полотенце возвращают к мысли, что он не в полном рассудке.   -- Ешь давай. Посмотрим, как ты утром об этом поговоришь. Алиса, включи музыку, -- это такой конец разговора, чтоб было уж точно понятно. На подоконнике оживает колонка, здоровается «Добрый вечер» и включает какой-то сопливый бред. Человек зачем-то здоровается с ней в ответ.   У шкафа Леху опять скручивает мыслями, что его одежду будет надевать незнакомый и совсем голый человек. Он долго выбирает, что не жалко, как от сердца отрывает футболку и трусы. Потом выкинет. С антресолей вытряхивает постельное – простынь, два одеяла и наволочка, которую притащили друзья перед новым годом. Полагая, что домой добраться не смогут от количества выпитого. Друзьям учесть постельного он не скажет, и его отдавать не так мерзко.   Человек уныло натягивает наволочку на диванную подушку. Леха наблюдает за этим неравным боем и с былой досадой помогает с простыней. Одежду он отдает сразу перед выходом, указывает на выключатель.   -- Спокойной ночи типа. Будешь крушить мой дом, отведу в полицию, как изначально должен был сделать.   Леха моет посуду а собой. За человеком брезгливо выкидывает. Спит он тревожно, забрав перед этим все ключи от своей квартиры и дома родителей.