Блаженная глупость

      Под ногами трава мнется, преклоняется перед Менху. Перед знающим линии. Не цепляется за одежду, не препятствует. Степь провожает своего сына. Шепчет что-то на ухо. Прощается. Артемий проводит рукой по сухой траве. Ласкает. Скоро золотые поля предстанут белоснежным ковром и дыхание степи замедлится.       Артемий вдыхает полной грудью. Запах степных трав лишь горчинкой напоминает о своём присутствии. Твирь уже не дурманит, савьюр не стрекочет, сечь вовсе спряталась под одеяло заботливой земли. Матери Бодхо.       Зима не означает смерть. Убаюкивает снежинками. Укрывает пушистым одеялом. Чтобы с приходом первых лучей весеннего солнца, травы торжественно расцвели, танцуя и поя, заявляя о своём пробуждении.       Зима в этом году предвещала быть отнюдь холодной. Земля нашептала. Артемий держал за пазухой шерстяной тулуп, да шапку и варежки, что так заботливо связала Лара. С усмешкой думал, как нелегко будет бакалавру медицинских наук в эти холодные времена. В столице-то его этой, всё совсем по-другому. И в доме каждом топят, и теплая одежда не была в дефиците. Артемию же потребовалось немало усилий, чтобы достать тот же тулуп. О его происхождении степняк старался не задумываться. Надеялся, что и Даниил лишь носом повертит, но примет скромный подарок.       Дома покрылись уж инеем. С крыши осыпался снег. Улицы стались ещё бледнее и холоднее. Большими шагами преодолевал их Артемий. Голова изредка кивала на "Добрый день", "Здравствуйте дядь-Тема". Безликими казались прохожие. Смазанными фигурами отпечатывались в сознании.       Вдыхая холод и выдыхая теплые клубки пара, Артемий стоял перед дверью Омута. Сердце пульсировало в кончиках пальцев. Выражалось волнение и в румянце на щеках. Дверь открылась. Весь мир позади более значения не имеет. Пульс становится ровным. Удар в удар с рядом стоящим. Чёрные глаза насмешливо сверкают. Небось видел ещё из окна, как Артемий несётся по улице. Значит, колкостей точно не избежать. - От медведя убегали, Бурах?       Артемий уже от линии до линии знает этого змея. От своей догадливости усмехается даже. Ловит вопросительный взгляд, но ничего не отвечает.       К линии тянется. Тянется к щеке. Щеки касается. Касается и целует.       Даниил цепляется за одежду. Тянет в дом. Артемий улыбается в губы. Закрывает дверь за собой и напирает. Учёный под ним льнёт сильнее к телу степняка. Скучал. Тоже скучал. И от этого их линии дрожат и переплетаются. - Смотри, ойнон, что принес.       Торжественно вынимает из-за пазухи тулуп, варежки и шапку. В глазах Даниила что-то таинственно сверкает, но сам он виду не подает, сдержанно разглядывает представленные ему вещи. Бурах не в силах более терпеть напыщенное поведение. Надевает на это серьезное лицо шапку и усмехается в кулак, когда Даниил, уже раздраженный, резко снимает её и волосы его игриво приподнимаются. Бросает острый взгляд. Вид совсем не по-Данковски. Артемий с гордостью смотрит на свою проделку.       Черные глаза закатывают к потолку. - Хотел поблагодарить, да только ваше поведение всё желание отбило. - Какое поведение?       Бурах не унимается. Улыбается довольный. - Детское. - А обижаться на пустяки, значица, не детское поведение?       Артемий мог поклясться, что от пристальных взглядов Данковского в его теле была уже выжжена сотня дыр. Спорить друг с другом они могли хоть на протяжении вечности, да только прийти к общему согласию им и в следующих жизнях не удалось бы. Один уколет, второй в долгу не останется. Сошлись на том, что по очереди будут идти на компромиссы. Решение до смеха ребяческое, но даже светлая голова учёного не смогла придумать чего лучше. Кстати, сейчас была его очередь. - Duōbus litigantĭbus, tertius gaudet.       Надевает шапку и ему очень идет. Лукаво улыбается, поворачиваясь спиной и давая Бураху поухаживать за собой. От этого щеки снова теплеют и ответную улыбку просто невозможно сдержать. Удивительно, как любая одежда хорошо подходила Данковскому. Когда тот оделся, Артемий невольно сделал пару шагов назад, рассматривая учёного со всех сторон. Тот в свою очередь тоже смотрел на себя в ростовое зеркало. Хмурясь и сверкая глазами, он то приглаживал волосы, то поправлял тулуп. И пусть он одел не всё, к примеру, руки оставил голыми, ссылаясь на колючесть варежек, но было видно, что всё остальное ему вполне приглянулось. Артемий рад.       Они переступают порог, и Даниил тут же натягивает шапку сильнее. Бурах усмехается, на что снова ловит острый взгляд из-под чёлки. Морозец есть, так что реакция оправдана. Но что будет в самый разгар зимы? Даниил подносит руки к губам и согревает уже порозовевшие костяшки горячим дыханием. Хочется притянуть, да согреть, но подобный жест вряд ли оценят. Еще не дай бог развернется, да запрется в своем Омуте. А Даниил вдруг смотрит в глаза Артемия. С просьбой какой-то смотрит. Бурах не понимает, от чего линия Даниила плотно обвилась вокруг его шеи, как змея. Хочет что-то сказать. - Так мы пойдем?       Уже не смотрит. Идет нервно вперёд, оглядывается. Бурах пару мгновений хмурится, но быстро догоняет. И вот они уже идут нога в ногу.       Выходя на площадь, Даниил задерживает взгляд на месте, где когда-то стояло утопичное чудовище. Бурах кладет осторожно руку тому на плечо, мол, не стоит. В ответ понимающе кивают. - Дайте мне немного времени.       Тонкие пальцы достают пачку «Лаферм». Последняя, что осталась у Данковского. Протягивает Артемию. Не курит, но за компанию, так и быть. Тихие щелчки раздаются. Тлеющий огонь. Дым взвивается к чистому морозному небу. Там, на голубом фоне, вьётся туман, рисуя причудливые образы. Закручиваясь. Волнуясь.       Мимо спешат люди. Заботливая мама в магазин за продуктами. Грузный мужик в Бойни. Мальчишки в сторону складов. Всех подгоняет время. Если прислушаться, можно даже уловить тихое тиканье часов. А вокруг Даниила и Артемия время будто бы замерло. Впервые после тех безумных двенадцати дней эпидемии, за которыми потом прошел еще не менее безумный месяц разборок, можно вот так просто остановиться. Взгляд у Даниила затуманенный, спокойный, вдумчивый. Бурах следит за ним и обращает свой взор в пустоту. Дыру, оставленную после падения Многоранника. - Я не жалею о том, что уничтожил Многогранник. Это нужно было для спасения города. - Спасибо, подобные факты ни для кого не секрет. Каждый вас считает настоящим героем, Артемий.       Не замечает, что в словах Даниила нет ни капли яда. Тон спокойный, размеренный. Слишком странное поведение для Данковского. Особенно для Данковского, который проиграл. - Убэштэ.       Не верится, что этот гордец взял, да смирился. Бурах докуривает и кидает сигарету в ближайшую урну. - Ты ещё найдешь себя здесь. В других людях или в вещах. Возможно, тебя это не волнует, но многие ценят твой вклад во время эпидемии. У тебя есть и последователи. Подожди немного, и через несколько лет здесь вырастет новый Многогранник.       Но Данковский отрицательно покачал головой. - Один мудрец обронил в темноте монету и всю ночь искал ее под фонарем, потому что там было светлее. Стоит ли говорить, что монету он не нашел?       Светлые брови хмурятся. Нужно время, чтобы обдумать сказанные Даниилом слова. Последний пользуется озадаченностью Бураха. Тоже бросает сигарету и встает напротив. - Бурах.       Голос стеклянный. От Даниила веет холодом, что по коже пробегает табун взволнованных мурашек. Всё внимание приковано к чёрным глазам учёного. - Мне не нужны последователи, новые Многогранники, возрождение Танатики. Просто... maledicant illum,оставайтесь рядом. Мне…       Делает вздох. - Нужны вы.       Скажи это кто другой, Артемий бы еще мог поверить. Но услышать подобное из уст Данковского оказалось настоящим откровением. Признаться, Бурах невольно напрягся на пару мгновений. Холодок пробежался где-то по спине, заканчивая покалываниями на затылке. Ему признались, а ощущения, будто сказали пару ласковых. Они всё ещё смотрят друг другу в глазах и нотки тревоги угадываются в черноте. Данковский отворачивается, смеясь от собственного бессилия и кажется понимая, насколько несуразный, бестактный, опрометчивый поступок он совершил. Хочет развернуться. Возможно, сбежать. Но ему не дают. Бурах хватает за ледяную руку. Кажется догадывается, от чего Даниил не стал надевать варежки. От чего взгляд был таким просящим. И как же он, дурак, сразу не догадался? Данковскому было до ужаса холодно. Холодно и одиноко в этом Омуте. Как же он ещё с первых секунд, с неожиданного порыва на пороге, не понял, что Данковский нуждался в тепле. В тепле, которое мог подарить только Бурах.       Артемий заключает в свои объятия Даниила. Прижимает настолько сильно, насколько может. Но лишь на пару мгновений, чтобы совсем не задушить. В ответ его так же крепко обнимают. И лишь тогда приходит осознание, что все ужасы и кошмары прошедших дней навсегда покинули их. А если и настанут, они, вдвоём, выстоят любые невзгоды.

Jucundissimus est amari, sed non minus amare.