падаем!

— ты точно поужинала? — да! — радостный голос в трубке, что заставляет грудь маккормика сжаться так превратно-щемяще. — миссис такер делает о-о-очень вкусные пироги, ты б знал! маккормик хрипло усмехается и затягивается. курит он как паровоз, дымит как подорвавшаяся радиоуправляемая танковая установка, а воняет хуже любых перегарных бомжей, что выросли в канализации и воспитались крысами. но карен не сможет учуять табачный смрад через мобильник, и кенни пока что на это плевать. маккормик слишком заебался, чтобы беспокоиться о том, как выглядит в глазах людей. кроме карен. в глазах карен он обязан выглядеть героем. это его долг. функция, что ложится тяжестью на плечи и не смеет отпускать: для своей сестры кенни сделает всё, что потребуется, даже если приходится ограбить магазин, чтобы увидеть её искрящуюся улыбку от первого телефона без кнопок. туалет подрысканного спикизи клуба на тюдор-сити неожиданно стал хорошим пристанищем на всю оставшуюся ночь после очередного скандала дома. приглушённая музыка за плотно захлопнутыми дверями, полутьма в мерцающих лампочках неона над головой и просто всеобъемлющее спокойствие в груди идёт врозь, наотрез обрывает все воспоминания сегодняшнего вечера: разбитая посуда, оглушительные крики, невыносимый звон в ушах и подкрадывающееся под кожу знойное, распалённое, смеющее вырваться наружу и растерзать со всеми потрохами — хватит с него этого дерьма. именно здесь, в шуме пьяных выкриков и хмельном смехе, маккормик слушает свою тишину. — а ещё мы с тришей сейчас будем фильм смотреть, — судя по копошению на другом конце провода, карен сейчас вылезает из-под залежей отогретых одеял и путается в разбросанных на кровати пустых пачках чипсов с солью и одиноких носках. — триша, передай привет! кенни с лёгкой улыбкой пялится на значок зелёной трубки, что плывёт пикселями по потресканному экрану и отсчитывает секунды звонка, пытаясь внимательнее прислушаться сквозь вибрирующую музыку за дверью туалета. — ... нет, — в своём ебучем такеровском репертуаре: деликатна, как отбойный молоток. — а у вас все в семье с мудацкими повадками? — пепел с сигареты летит на новенькую футболку с троллями из секонд-хенда. — блять, да вы, походу, все там прокляты... — слушай, ты не видишь, но она показывает фак в мой телефон, — озадаченно роняет карен и тихо, почти неслышно, смеётся. как его сестра могла спеться с этой невыносимой бестией — вопрос, скорее, риторический. а с ответом: "съёбывай, желательно, как можно скорее" — это как они с крэйгом друг друга ещё не прикончили к чёртовой матери? — господи, не сомневаюсь, — окурок, грязная плитка, смена музыки за дверями. — лады, кен, мы пошли смотреть "звёздных войнов", на созвоне! — будь на связи и желательно облейся святой водой. у такеров есть странная привычка превращаться в оборотней в полночь. — пошёл нахуй, маккормик! — и в этом тоже никто сомневаться не мог. — эй, крэйг, я же говорила не входить в мою комнату без сту... короткие гудки. маккормик делает глубокий дрожащий вдох, опрокидывая затылок на отрезвляюще ледяную карминовую плитку у потресканных зеркал. кенни разрывало и до костедробительного абсурда смешило его желание одновременно и исчезнуть из общества, и слиться с ним воедино в поисках минутного спокойствия: надо же, рядом с людьми ему становится до страшного весело. жизнь в нью-йорке кипит, бухтит и переваливается за края, сколько бы не закрывало крышкой ночного неба — всё бестолку. на месте, где недавно подстрелили человека, теперь собираются очереди в ночные клубы; они готовы растерзать и быть растерзанными, топтаться по чужой крови и пустить свою в случае, если вместе с раскрытой веной им светит симпатичный женский бюст — большое искушение не присоединиться. сплочённый город бесчестия — добро пожаловать в обитель порока и цитадель разврата. покажи свой истинный лик, мидтаун! кенни умывается холодной водой, звонко хлопает себя по щекам и поднимает голову, смотря в отражение: этот огромный фингал под глазом не закрасить ни единым тональником, и с этой задачей не справится даже бебе. зеркало над раковиной потресканное по краям, заляпанное бесчисленными следами пальцев и отпечатками красных губ в самой середине — там, где никто не узнает и не увидит — ненадолго. он здесь ненадолго: поцелуй в отражении приходится на покрытую синяками шею. ради карен он пойдёт на всё что угодно. всё. что. угодно. наверное, кенни бы даже согласился, если бы вместо отцовского кулака был болторез или зажжённый окурок. плевать он хотел, только бы карен больше никогда не плакала. к хуям. не в его смену. кенни неотрывно смотрит в циановые глаза. картина маслом: под одним из них тупейный синяк, под другим — глубокий шрам, нанесённый краешком кухонного ножа. всего пара сантиметров, и крэйг бы непрерывно шутил про выбор вилки. широко распахнутые уставшие глаза, веснушки на впалых скулах, вздёрнутый красный нос, щербинка меж зубов, высохшая переработанная тысячами раз солома на голове. смешно. он выглядит просто смешно. маккормик прыскает и хватается трясущимися пальцами за ледяную керамику раковины. сжимает до белых костяшек и заходится тихим смехом. трескается всем на радость и рассыпается под громкие аплодисменты. это финальный аккорд. льгота для тех, кто может лучше. а может ли лучше он? ведь маккормик сделал всё, что было в его силах: отправил карен на ночёвку к трише, спрятал все острые предметы в доме и остался там один против всех, только бы его сестра не видела всего этого. он подставляет вторую щёку вместо того, чтобы ударить первым. похоже на шутку, и кенни смеётся, роняя осколочки из слёз. ... — здесь нельзя курить. в которых раз и на те же грабли. маккормика прошивает электрическим разрядом по венам и ударяет в голову ознобом по затылку. поднимает нехотя взгляд — лениво и бесчестно — до жути знакомый каменный ебальник. холодная красная плитка под задницей, мерцающие огни без пяти минут перегоревшей лампочки и тлеющая тихой сдавшейся капитуляцией сигарета — вот только душнилы в этом изумительном обществе кенни не хватало. — что ты здесь делаешь? — он откидывает влажные пряди набок и ввинчивается в крэйга взглядом. такер высоченный и распалённый — с красными щеками, в своей скучной тёмно-синей толстовке и громко бухающимся в груди сердцем — кенни слышит даже с противоположного угла туалета. крэйг сюда бежал. — бесую и не очень хочу, чтобы ты страдал тут один, — тяжёло приземляется поодаль от маккормика и растирает замёрзшие длинные ладони, говоря это с привычным мудацким акцентом. — подпольный клуб? да ты настоящая королева драмы. — завали, — бросает кенни с лёгкой тенью улыбки. — раздражаешь. разум перепутывается и даже не выдаёт маккормика с его привычными переваливающимися за край эмоциями: просто ноль. ноль и маленькая скребущаяся на душе кошка, что пережимает грудь медленно заживающими царапинами; спасибо, уже нахватался за сегодня. — каким хуем ты вообще смог пройти? вход только по паспорту и с приглашением, — такер поворачивает голову, и кенни считает отражения лампочек в иссиня-чёрных глазах. — окна здесь не очень-то и крепкие, — фыркает. — выходят на подземную парковку. — а мина у тебя кислее моей, — такер придвигается непозволительно близко, разламывает границы голыми руками. тронь хоть раз, и, кажется, кенни подорвёт, однако маккормик терпеливо выжидает ответного взгляда. — скажи честно, ты... замирает без движений. — у тебя многому можно научиться, — кенни дышит табачной горечью прямо в переносицу. — твоё лицо, — он хмурится сильнее обычного, и этим взором прошивает маккормика кошмарно. — кто это сделал? — отец. бам. — отец? — такер говорит громче обычного. злее обычного. намного дольше обычного смотрит в глаза, заставляя сжаться, распалиться, вспыхнуть ярким пламенем на подкорке. — кенни, это... да как он, блять, посмел, я ему... для крэйга это потолок. — не трогай мою блядскую семью. иначе второй такой же синячок будет у тебя под глазом. от меня. — странное представление у тебя о воздушных поцелуях. — ты долбоёб. за дверью кто-то громко смеётся. перегорает последняя лампочка, с громким треском лопаясь и осыпаясь осколками на грязный пол. маккормику страшно хочется выпить, но в кармане только помятая пачка сигарет с капсулой, а в руках собственное бессилие и дотлевающий своё окурок. — именно поэтому карен у нас, да? — с твоим энтузиазмом тебе бы кроссворды разгадывать. колется где-то на поперечной постоянное и невыносимое: кенни больше некуда идти. комната расширяется под прожекторами мыслей, выводит молчаливые раздумья на сцену, где среди реквизита, — потрёпанного и нераспакованного, — сидят они. абсолютно разные. вряд ли они смогут понять друг друга в очевидных вещах. кенни, что воспитывался нищетой и голодом с родителями-алкоголиками, в огромном кругу друзей, табачном смоге и перегаре, не понять крэйга. крэйга, что вырос в двухкомнатной нью-йорской квартире в центре, не ответственный постоянно кого-то защищать и думать, что они будут есть завтра. они больше не дети. но теперь одинаково одиноки. — слушай, кен. маккормик хмыкает и медленно переводит уставший взгляд. — мама испекла пирог. останешься сегодня у нас. — поможешь подняться?