падаем!

наверное, это и называют концом, — вот, что думает крэйг такер, истекая кровью в полной кипятка ванне. вы, наверное, думаете: и как же в этот раз к такому привело? прочитайте до конца и ответьте честно: не устали ли быть подловленными на горячий подзаголовок и кем вы себя чувствуете, добираясь до кульминации? разочарованным ребёнком, не получившим своё мороженое? или подобием детективного читателя, с упоением читающего предысторию убийства? я ведь не фредрик бакман, да и это чтиво назвать высокой литературой получится, разве что лишь натянув трусы до подбородка. это — грязный безобразный мидтаун, мыльная опера с обилием пены. и, если вы до сих пор здесь, полагаю, вы пришли далеко не за ванилью. впрочем, беспокоиться не стоит. к окровавленной ванне мы вернёмся чуть позже.  крэйг возвращается домой в одиннадцать вечера в тот день — день, когда он любезно навестил кенни маккормика с радушным желанием отрубить голову ржавым топором и закопать на заднем дворе; выбить зубы и запихать все до одного в тощую задницу; выдрать всю дурь с вывернутыми наружу кишками, вдавливать запястья в землю, чтобы не вырвался — держать руки того, кто уничтожил его мир. его смысл. его твика. конечно, громко сказано. кенни был причастен к смерти не напрямую, но занимал самое мерзкое место в этой сатире — он был посредником. красной нитью, протянутой меж двух сторон. и маккормик прекрасно это знал, вот только ответственность с его плеч это не снимает. он знал. и это делало всё в разы хуже.  вот, кто он. кенни — убийца.  крэйг предан своему убийце — и это его уничтожало. огромный гриб ядерного взрыва. падающие башни. с верхних этажей типовых новостроек сыпется поздравительным дождиком мебель. вылетают стёкла из окон. машины загораются синим пламенем, на полном ходу врезаясь друг в друга. тухнут и зажигаются огни.  планета крэйга такера вспыхивает в чёрной бездне вселенной, и ангельское имя его сокрушению...  он вваливается на порог своей тёмной квартиры, замахивается бутылкой дешёвого пойла, купленного в ларьке поодаль от цветастого чайна-тауна по дороге, разбивает горлышко о стену и вливает горючее себе в горло. он чувствует себя крошечным мышонком, случайно угодившим в калейдоскоп. он чувствует себя шестерёнкой рабочего станка. он чувствует себя вонючим пластилином плей до в руках трёхлетки. он чувствует себя беспомощным. невозможность двигаться — связать свою жизнь с таким, как кенни маккормик, значит лечь в обитый бархатом гроб. залезть с головой в песок и пытаться дышать. всё бесполезно.  крэйга такера переворачивает снова и снова: он до зубного скрежета ненавидит маккормика, когда находится с ним порознь, но стоит только появиться этому говнюку в радиусе двух метров — такер теряет голову.  этот нищий кусок дерьма.  это подобие человека, решившее, что может махнуть рукой на чужие судьбы.  этот бесподобный, самобытный, дикий кенни маккормик.  крэйг, сжимая бутылку в руках, падает на колени и начинает ползти.  о чём мечтает калифорния?  о чём мечтает ебаная калифорния?  "скажи мне, крэйг". "что?". "ты знаешь что". если мне не хватило духу убить тебя, то я убью себя сам.  такер, добираясь до ванной комнаты на четвереньках, чувствует, что его сейчас вывернет наизнанку. обжигающая рвота нагревает его изнутри, неспешно поднимается по стенкам горла, выплёскиваясь зловонной магмой в ротовую полость. он не успевает ничего, кроме...  о боже.  его вырвало в ванну.  крэйг вытирает рот рукавом куртки и резким движением включает кран, выкручивая его в сторону красной нарисованной капельки. мощная струя кипятка брызжет вниз, смешиваясь с коричневато-рыжей блевотой.  такер смотрит на ошмётки еды в проспиртованных разводах на белой керамике. и в нём что-то ломается. снова.  как тонкий стручок под подошвой конверсов.  как милая косточка ключицы под кулаком боксёра.  как лабиринт, в котором в одно мгновенье выжгли прямой путь до выхода.  он переваливается через бортик ванной и сваливается внутрь, всколыхнув мутную воду. его не волнует запах, не волнует мобильный в кармане, не волнует возрастающий в геометрической прогрессии градус собственного безумия, когда он подставляет грудь под напор жгучей воды. густой пар поднимается до потолка.  взрыв его планеты порождает кислую злость. а в крэйге такере её было слишком много.  отток крови от мозга. обратный отсчёт.  посмотрите-ка.  раз.  два.  три.  "наверное, это и называют концом" — с широкой улыбкой думает крэйг и с силой всаживает добрый осколок бутылки себе в руку.  кусок гранённого тёмного стекла вонзается в мягкую распаренную плоть. он надавливает сильнее, с упоением глядя, как расходится в разные стороны кожа. он давит и давит, пока там, чуть глубже, не появляется жировая прослойка.  и он решает зайти дальше.  вниз, вниз по диагонали, вверх по диагонали, — отрывает, снова вонзает остриё поодаль, — вниз, три вправо подряд, — отрывает, вонзает, — вниз, вперёд, вниз, — отрывает, вонзает, — вниз, вперёд, вниз, — отрывает, вонзает, — вниз по диагонали, вверх по диагонали.  раскромсанное мясо пульсирует, медленно свариваясь в набирающейся воде. краешки загибаются наружу, как младенчески белые лепестки лилии, наполняются цветом, как если капнуть вином на медицинскую вату. мерло, пино нуар, карбене совеньон. плевать.  благородный цвет крови — такер ею полон.  "кенни" — гласит неровная, еле читаемая, вырезанная надпись на его запястье. он вскрыл себе вену.  боль не чувствуется. крэйг ощущает маленький склизкий огонёк азарта, поднимающийся вверх по его...  такера рвёт снова. прямо на открытую рану — выблеванный коньяк начинает щипать, но ему всё равно. это не больно — это чувство можно назвать как угодно, только не грёбаной болью. боли он наглотался, напихал её в себя по самые гланды, и теперь точно знает, что у неё есть предел.  финишная прямая.  он сдохнет прямо здесь и прямо сейчас.  вот так. по-тупому. выцарапав имя маккормика на кисти — пусть этому говнюку пришьют ещё какое-нибудь дело, по барабану.  он больше не может так.  "давай будем друг у друга последними?"  он не может.  "давай".  он не...  ни в одном из возможных раскладов крэйг не был счастлив. его всегда стопорили самые банальные вопросы, насквозь пропитанные трюизмом настолько, что он прямо капал вниз. с бортиков ванной. что для тебя счастье, крэйг?  но о невозможных исходах его будущего ведь можно было помечтать, правда?  иногда перед сном он грезил фантасмагорическими образами: они с кенни сбегают из огромного американского механизма в маленький город где-нибудь у моря, селятся в песочном пляжном домике с панорамными окнами, с коврами на стенах и синими креслами из шенилла или жаккарда, пьют дорогущее шампанское из чайных кружек, танцуют на кухне по вечерам, носят сандалии без носков, не боясь городской грязи и позабыв про запах новопостеленного асфальта на трассах. ходят на свидания с другими, встречаются с другими, спят с другими, но всё равно каждую ночь засыпают в одной постели.  бежать не оглядываясь из нью-йорка, пока город не укутал махровым покрывалом с квадратами-стежками окнами, не сыпался на макушку люминофоровыми вывесками; пока не перетянул потное разноцветное одеяло в свою сторону, не утянул с собой, не накрыл с головой, не отправил прожигать молодость у горящих свалок со стойкой вонью косяков.  крэйг давно хотел сбежать из этого говённого места. семьсот восемьдесят три квадратных километра ощущались как тесный вагон метро, и такер толкается плечами при любом покачивании поезда. в нью-йорке было сложно вздохнуть полной грудью — он напоминал город из лего конструктора, где мидтаун — взгромождение лишних вразброс налепленных друг на друга кубиков из пакетика запасных деталей.  нью-йорк расставляет приветственно руки, чтобы толкнуть со всей силы в грудь. он ждёт падения. город двигался без часов, проносил мимо минуты, застирал в своём бессменном мгновения, сыпал порошковый щёлок на открытые раны, чтобы затем плеваться в глаза уксусом. и такер всё равно, — всё равно, — упорно пытался слиться с укрывшим его шипастым крылом. как смешно: среди восьми миллионов человек, проживающих здесь, крэйг так и не смог найти своего. он был дьявольски одинок.  нью-йорк был одним пульсирующим организмом, а крэйг в нём — отторженный коленный металлический протез.  плавно утягивает на океанское дно.  вяжется вокруг запястий непониманием на полтора локтя.  горла как большие колодца.  и они кричат. они кричат: "здесь даже не видно звёзд!"  они кричат: "уходи, уходи оттуда!"  они кричат: "следуй за мной!" они кричат... — о боже!  бессменный шум воды в ушах перебивается тонким и очень, очень знакомым визгом. крэйг, с огромным трудом разлепляя глаза, лениво оглядывает всё вокруг: карминовый мутный кипяток, поднявшийся почти до подбородка, брызги крови на светленькой милой ванной плитке, разбитая бутылка на бортике, плавающие кусочки переваренной еды на поверхности. и триша. триша, стоящая в дверном проходе.  свет из коридора подсвечивает ребяческие волнистые волоски, выбивающиеся из её милой причёски. она кажется ему инопланетянкой с большими, как в мультиках тима бёртона, глазами. — мать твою. господи. господи, крэйг, господи, — она почему-то плачет, через секунду оказываясь рядом. триша вскрикивает, когда опускает ладони под воду, сразу вытаскивает их, дует. ладони у неё маленькие и секундно покрасневшие. — дыши. дыши, смотри на меня, не отключайся!  триша с нечеловеческой силой поднимает брата, крепко схватив того за подмышки, и выволакивает обессиленное огромное тело на кафельную плитку. такеру она кажется ледяной.  она кричит ещё, только истошнее, громче, как наждачкой по слуху, когда её взгляд падает на крэйгову руку. вскрытую. распаренную до гиподермы. раскупоренную, как треснутый надвое гранат со сварившейся мякотью.  мякоть. сейчас бы крэйг перекусил. сел бы за плетённый кофейный столик, открыл везде окна, чтобы внутрь задувал морской бриз, а кенни крутился под медленный джаз в одном белом халате с мокрыми волосами.  — не теряй сознание, блять! не смей! — триша резко бьёт его по щеке, но такеру совсем не больно. он смотрит в её заплаканное лицо, на дрожащие пухлые губы. почему она плачет? она чем-то ударилась? — крэйг!  кровь стекает струями, пропитывая её красивое выходное голубое платье. его мокрую одежду. персиковый коврик в ванной, который сейчас приобрёл оттенок, схожий с карминовым.  — пожалуйста... — её плечи истерически содрогаются в оглушительных рыданиях. — пожалуйста, пожалуйста, будь со мной...  крэйг, конечно, будет. он будет и с ней, и с родителями, и с твиком.  ему так хорошо.  он закрывает глаза. ... двадцать восемь потолочных плиток на потолке в его комнате. два нетронутых сэндвича на тумбочке у его кровати.  ровно одна белая брошюра с номером психиатрического диспансера "вы не одиноки".  восемь скреплённых между собой медицинских бланков, разбросанных на кровати. пятнадцать швов на его ёбаной руке. когда крэйг считал, к нему возвращался контроль. мнимый, но всяко лучше, чем сходить с ума в самокопаниях с марианскую впадину. к нему возвращалось ощущение, что он — большая головоломка, которую непросто решить.  что он не ломается под чужим воздействием.  что на него нелегко воздействовать. что он крепкий. что он не напился месяц назад и не вскрыл себе вены осколком стекла.  это было неправильно. у крэйга было достаточно времени, чтобы обдумать произошедшее, но к более высокопарным он не смог прийти. просто не верил, что на такое способен. это было ошибкой его программы, настоящей девиацией, надломившей его разум, как если вставить вилку между шестерёнками в механизм. "это" в его голове не укладывалось, оно шерстило маленькими шипами непонимания, царапало его внутренний мир.  ведь умирать он не хотел. он просто не хотел больше испытывать боль. но такеру было легче думать об этом, составив в своей голове схему: 

1). он полюбил твика. 

2). твик умер. 

3). он полюбил кенни. 

4). он узнал, что твик умер от рук кенни.

5). он возненавидел кенни. 

6). он хотел убить кенни, но... 

7). он вырезал его имя на своей руке, пытаясь покончить с собой. 

8). триша нашла его и спасла его жизнь. 

9). ему наложили пятнадцать швов. 

10). его перевели на домашнее обучение по "семейным обстоятельствам". 

11). он больше не хотел иметь с кенни маккормиком ничего общего. 

да, это было самое рациональное решение из всех. с глаз долой грёбаного дилера-убийцу. из всех прекрасных, наисветлейших людей нью-йорка нашёл, блять, с кем связаться.  но как же он скучал.  изъяв маккормика из своей жизни, мир крэйга снова погрузился в монохромную чащу большого одиночества. кенни был его палитрой, а такер снова хотел взять в руки кисточки. за всё время судьба плотно скрепила их вместе, и вряд ли получится сепарироваться, не вырвав из своей плоти толстую металлическую скобу.  он не знал, пытался ли маккормик как-то с ним связаться: свой мобильный он утопил в ванной, оставив его в кармане джинсов, а родители вряд ли пустили бы кенни и вряд ли бы сказали, кто вообще приходил.  но это всё равно был конец.  история получилась славная, а главное, поучительная: спасибо всем за внимание, верхнюю одежду вы заберёте в фойе, выходите через главный вход, кулисы закрываются под общие бурные аплодисменты. поглазеть больше не на что: приходите, пожалуйста, на второй акт после трёх звонков.  хватит уже с него.  крэйг достаточно натерпелся.  он переворачивается на другой бок, отворачиваясь от стены: кажется, за окном уже стемнело. такер больше не задёргивает шторы, иначе хрен узнает, сколько дней прошло и какое сейчас время суток. у него нет сил спрашивать других и пройтись до настенных часов в гостиной.  полностью отрезанный от реальности, крэйг прожигает самые тёмные мысли, пропуская их через себя.  стук в дверь. теперь все почему-то навязчиво с ним любезны — это непременно раздражает. — можно зайти? — и триша, не дожидаясь ответа, маленькой тенью шмыгает внутрь.  такеру было искренне её жаль. по-человечески, если хоть что-то человеческое в нём ещё не кончилось. спасать его, вытаскивать из окровавленной ванны со вскрытыми венами, в окружении осколков и частичек блевоты — буквально худшее, чему он, как старший брат, мог её научить.  ему всегда казалось, что триша сразу родилась взрослой. появилась на свет маленькой, повидавшей жизнь женщиной и умела высчитывать налоги ещё до того, как наловчилась держать голову.  он бы не смог такое пережить, будь такер на её месте. в трише была изначально вложена какая-то огромная сила, которую она реализовала через оказание первой медицинской помощи.  он хреновый брат. самый худший из всех.  — почему ты не ешь? — триша смотрит на сэндвичи, лежащие на тумбе, и вздыхает, ставя тарелку с горячим ужином поодаль. у неё разительно изменился тон после произошедшего — если раньше она всегда звучала так, будто готова выдрать из тебя ногтями всё живое, то сейчас её голос имел подобие заботливого. — съешь ужин, пожалуйста. если не хочешь, я могу приготовить тебе что-то другое, или...  она замолкает, поджимая губы. трише сложно это говорить — её не научили любить словами. она мнётся несколько мгновений, а затем садится на край кровати. матрас еле изгибается под её маленьким весом.  после произошедшего она почти не ела тоже.  — папа с мамой очень за тебя беспокоятся, — тихо начинает триша, нервно разглаживая помятости на покрывале. — и... я. и я тоже. крэйг молча смотрит в окно, не проронив ни слова. — меня убивает твоё грёбаное молчание, — выпаливает она следом, затем снова останавливается, сжимая челюсти, видимо, что-то обдумывая. — скажи что-нибудь, ну же. — триша, уходи, — шепчет такер еле слышно. он не хочет её обижать, но слова сами вырываются из его уст.  — что?  — уходи! — повторяет крэйг громче, резче, как рывком заточенного ножа по канцелярской бумаге. чёрт.  чёрт, он не хотел этого говорить.  тришу ошпаривает. она тут же поднимается и быстрыми шагами семенит к выходу, тянясь к ручке.  — знаешь, крэйг, — цедит она сквозь зубы, не оборачиваясь. — ты эгоистичное хуйло. вот, кто ты.  триша хлопает дверью.  крэйг снова остаётся один. в полутьме, с вышитым биоразлагаемыми синтетическими нитями клеймом имени его личного уничтожения.  его собственная сверхновая.  и нет ничего страшнее, чем осознавать, что такер готов под ней сломаться... только если он не истребит её первым.  через четыре дня такер сбегает из дома ночью и идёт к ближайшей будке со стационарным телефоном, набирая номер трясущимися пальцами. осень холодит его ветром по загривку.  — 911, что у вас случилось?  он делает глубокий вдох.  — я хочу заявить о наркоторговле и причастности к многочисленным убийствам анонимно.