падаем!

наверное, это и называют концом.  в опиоидном рае крэйга такера кенни был ангелом-уничтожителем. он распахивал облезлые механические крылья, смазывал сцеженной кровью и рушил всё, на что была способна маленькая светящаяся душа.  его кнут — это тошнотная игла, гноящаяся на языке, иссиня-злобный взгляд исподлобья и разноцветные синтетические марки; его пряник — таящаяся на каждом углу смерть.  к смерти кенни привык. он продавал нечистые вещества живым мертвецам: кенни вычитывал в человеке склонность к зависимости, рост, вес, намерения, — всё до крохотной частицы надежды шанса на жизнь, — и рассчитывал цену; он считал время, сбрасывая графики, и взвешивал порошок в зип-пакетиках.  смерть была источником его дохода, хоть он никогда не говорил этого вслух. из девяти по десятибалльной кенни — плохой человек. он не соблюдает правила пятидесяти метров, здоровается с курьерами за руку и отмывает деньги на чужих похоронах, напиваясь до обморока.  сейчас, лёжа на пустом баскетбольном поле около свалки, кенни понимает, что у него нет настоящих друзей. никто по собственному желанию не готов общаться с маккормиком без предоплаты.  кроме крэйга такера. это его ошибка, повисшая на худых плечах реминисцентной ловушкой.  он не пересекался с крэйгом два месяца. никаких сообщений. никаких звонков. никаких встреч. никто из них не готов ползать коленями по осколкам собственного достоинства: между крэйгом и кенни вновь оседает широкая назящая пропасть, о которой они вряд ли заговорят и о скалы которой они будут расшибать лбы из раза в раз.  это похоже на придурошную игру без правил. полный карт-бланш, никаких козырей на руках и отсутствие возможности выиграть. они будут ждать друг от друга первого шага навстречу, чтобы потом матушка-судьба подсуетилась и столкнула их снова, складывая руки и охая над глупостью: все знают, что если кенни и крэйг останутся вместе — они проиграют оба.  кенни искренне считал, что теперь — теперь, когда он остался один, вдыхает пятизвёздочный аромат свалки, лежит на асфальте в вонючих шмотках и курит последний косяк — ему больше нечего терять.  его разыскивает полиция. он бездомный.  и он сорвался. снова. после того, как начинаешь употреблять, ты перестаёшь быть человеком. теперь ты — одна идея человека. о полноценности не идёт и речи: маленькие синие кристаллики, белые таблетки или медицинский шприц с ржавой иглой истребляет тебя в щепки. сносит под фундамент. ты — большой младенец; ты — огромное гниющее ничто, с подкосившимися, заложенными в затылок рефлексами; ты — спокойная индийская корова, которая не достаёт копытами до потолка.  цикл. сансара. всё ходит по кругу — всё закольцовывается вокруг идеи человека, пытаясь выскрести из себя несуществующий, недостижимый абсолют.  смешно: кенни начал употреблять с тринадцати, а смог порвать только четыре месяца назад. смешно: кенни так и не научился ездить на двухколёсном велосипеде.  колесо,  колесо,  колесо,  колесо:  чем их больше, тем дальше едешь.  и кенни смеётся в голос.  разгуливая по тёмным закоулкам нью-йорка, шатаясь с рюкзаком наперевес и время от времени приземляясь в кусты, кенни думает об их с такером последнем разговоре. прокручивает в голове заевшей фотоплёнкой из раза в раз. нажимает иллюзорную кнопку со стёртым рисунком реверса.  обещание быть последними друг у друга — надо же, как избито и пошло.  становится забавно от того, что после этих слов они разорвали связи. кенни попросил его перезвонить, когда в ту ночь крэйг поплёлся до своего дома. но ничего. ни на следующий день, ни на следующую неделю, ни через грёбаный месяц, ни через два.  маккормик знал, что с крэйгом всё в порядке: каждый чёртов день он стоял под его окном. крэйг учился, сдавал экзамены, смотрел шоу с тришей на кровати, спал, просыпался по будильнику. была какая-то жуткая прелесть смотреть на такера вот так: втихую, пока никто спрятанного в тени маккормика не видит, пялиться без угрызений совести на маленькие такеровские ритуалы. как наблюдать за непроизвольной работой крошечного, с мизинец, независимого от твоего присутствия двигателя. и крэйг больше не задвигал шторы с тех пор. вообще.  в кенни теплилась маленькая надежда, что такер о нём знает. но от этого гранит, висевший подвязочными нитями на сердце, тяготил вниз ещё сильнее.  с одной стороны маккормика одолевало желание как-то заявить о себе: кинуть что-нибудь в окно, постучаться в дверь, чтобы упасть в чужие объятия без лишних церемониальных предупреждений, или, мать твою, перезвонить. "эй, привет, это кенни, если помнишь меня. ты как бы вычеркнул меня из своей жизни и мне немного не по себе, сечёшь?" — вот, что бы он сказал — кричал с улицы, хрипел в трубку или мычал в тёплую крэйгову грудь — неважно.  с другой стороны — он не в праве осуждать крэйга за его выбор. кенни бы сам себя перечеркнул красным фломастером, и ненависть к собственному "я" необоснованной не была никогда.  он натворил слишком много отборного дерьмища. тридцать четыре дня назад маккормик собрал все свои вещи и выпрыгнул в открытую форточку, пытаясь бежать так быстро, как только может. в ту ночь его дом осветила полицейская машина с включенными мигалками.  он даже представить не мог, насколько всё будет серьёзно. ему сулил настоящий срок. настоящий срок и члены в заднице за решёткой. каждую неделю он навещал карен в детском доме "лучик надежды", передавая через дыру в сетчатом заборе пакеты с её любимой едой, диски с мультиками, книги и игрушки. совсем недавно он украл музыкальный плеер для неё. не мог иначе. кенни был хреновым, очень хреновым человеком, но плохим братом он не был никогда. конечно, карен обо всём догадывалась. она никогда не была тупой — не тупой её растил маккормик. времени объяснять не хватало никогда, но всё было и так предельно ясно.  и кенни себя за это ненавидел. он допустил слишком много ошибок — осталось лишь подождать, пока кто-нибудь не спустит с него кожу живьём. или... кожу не спустит он сам?  маккормик прячется в будке со стационарным телефоном, слушая тихий ропот дождя снаружи. он и не заметил, как промок до нитки.  не заметил, как его сумбурная красочная жизнь смялась в клочок тонкой газеты, что стелют вместо коврика у порога.  жизнь — синтетика. не греет, пятнами пота холодит кожу, чувствуется шмалью на языке. посмотри вперёд — шмаль. оглянись на себя — шмаль. она в подкорке головного мозга, заела-зацепилась-осела меж склизких извилин. пускает туман.  передай эстафетную палочку.  накажи себя. кенни набирает трясущимися пальцами номер.  он знает, кому сейчас позвонит. ... эрик картман стоит над лежащим кенни в обуви на кровати и направляет дуло пистолета маккормику в лоб.  кладёт пухлый короткий палец на курок. раз.  два.  три.  — бам!  слышен только щелчок.  — простая пустышка. создана не убивать, а только запугивать тупых кассиров. с этой штучкой я имею кучу бабок, знаешь ли. — картман неловко скатывается с кровати и бредёт к тумбочке. с лёгким стуком липовый пистолет приземляется около сантиметровых зип-пакетиков. — сечёшь, сколько люди готовы отдать, пока на них направлена пушка?  — почему ты не купил настоящий?  картману ничего не стоит убить человека ради ведра крыльев.  — тому парню со стволами не очень понравилось, что я подсадил на иглу его сестру и она спускает деньги их отца на дозы, — эрик закатывает глаза. — такой пустяк — и обиделся. вот ведь люди бывают, да?  ах да, знакомьтесь: эрик картман. плотное и тяжёлое проклятье мидтауна, выкачивающее деньги со всех сторон одновременно: эрика картмана ненавидят по факту существования и принимают за незаконную отдачу. пороки, сокрушения и аферы — его стезя. он мечется в разрушении как рыба в воде, запрыгивает во все лазейки сразу и плюётся ядом сквозь щель передних зубов.  и если миру до сих пор не пришёл конец, это значит, что эрик картман этого просто пока что не захотел.  ты будешь считать его мерзким типом, каким бы пацифистом ни был. камон, картман встречал свой десятый хеллоуин в костюме гитлера — какие вообще к нему могут быть вопросы?  вот таких людей нью-йорк принимает в свои объятия и гладит эмпайр-стейт-билдингом по головке; таких, как кенни, нью-йорк выплёвывает с горящими свалками. однако согласитесь: хоть чисто визуально они стояли по противоположные стороны монеты, маккормик и эрик сплетались спинами — из зардевшихся благородных птенцов в осыпавшиеся на влажный асфальт окровавленные перья.  вот, кем они были: порождённые из разных гнёзд и нашедшие мизерные точки соприкосновения после, что обвило вокруг большими облезлыми крыльями плаксивой безысходности. в этом плане эрик смахивал на маленькую ласточку, что провела отрочество в окружении пристанища из маминой слюны, а затем взяла топор и снесла дерево с гнездом к хуям собачьим; кенни же — кудрявый молочный воробушек, дерево которого точечно и расчётливо сожгли дотла. маккормик шмыгает и приподнимается, садясь на край разворошённой в крошках постели. грязное бельё с пятнами жира, продавленный под весом матрас, разбросанные носки и кусочки еды — и всё равно лучше койки кенни раз в двести.  — так зачем ты ко мне припёрся? — эрик подходит ближе. пол жалобно скрипит под его ногами.  — соскучился.  — тебе делать нехуй?  — ага, мне же совсем нечем заняться, кроме как шастать по подвалам.  картман незаконно проживал под спикизи баром "пианос". кенни может поклясться, что каждый в мидтауне, когда-либо знавший эрика в лицо, ждёт его ареста, как собственного дня рождения.  — у меня заканчивается терпение тебя выносить, нищеброд.  у кенни сводит скулы.  — мне нужно немного травки. просто пару грамм, и я от тебя свалю, обещаю, — маккормик чувствует, как на его лице расплывается улыбка. — каждому дилеру нужен свой дилер, да?  — кен, да ты же объёбаный в край.  да, это правда.  да, я хочу укуриться и хоть на миг забыть про самого себя.  да, я выгляжу как бездомный.  да, я и есть бездомный. да, я угробил всё, что мне было дорого.  да, я прошу в долг.  да.  да.  да.  ну и  что?  кенни молчит, и картман делает вывод, что у того всё совсем пошло под откос.  — это тебе поможет. — на колени приземляется пакетик с порошком. — выглядишь так, будто тебя выблевала кошка. хреново. больше, чем хреново, кен. маккормик раньше толкал что-то подобное семиклассницам на переменах, и прекрасно знал, что синий цвет вещества — результат неправильного химического соединения. чем порошок ярче — тем больше шансов двинуть кони, лёжа в галлюциногенном невменозе.  шампань. два слога, шесть букв, передоз и смерть в собственной блевоте и испражнениях. — меф? — не бойся, он не вызывает зависимости.  да, картман знает, о чём говорит. картман нюхает его восемь лет.  и кенни берёт. благодарно кивает и засовывает пакетик под лямку боксеров.  кенни понимает: от этого дна ему уже не оттолкнуться.