Совсем немного

– Ты мамин? – Что, прости?.. Давненько Маглору не доводилось просыпаться от требовательного детского вопроса. И, как многие детские вопросы, на которые ему доводилось отвечать, этот был прост до ступора: как понять, мамин Маглор или нет? Эру, конечно, нет. С тех пор, как он хоть по какой-то логике мог таковым назваться, столько всего произошло… – Мамин, – постановил как-будто-Майтимо и принялся раздвигать шторы. Вот спасибо-то. Но, вообще-то, благодарить за всё это Маглор должен был только себя. Он же ведь сам решил ввязаться в очередной раз. Это всегда был один и тот же вопрос: вмешаться или нет, помочь или нет. Всегда искренне собирался пройти мимо, и как-то никогда не получалось. Вот и сейчас: Маглор ведь ни с кем новым сходиться не планировал, а этот Майтимо был новый, как ни посмотри, и можно было так и оставаться где-то на периферии. Сталкиваться с ним иногда. Показывать птиц. Делать вид, что это больше мамина с Майтимо история, чем чья-то ещё. Вот именно, что делать вид. А с этим Майтимо, которого старым именем называть язык не поворачивался – вот с этим Майтимо только и приходилось, что беречься. Если приобнимать, то осторожно. Если говорить – то ровно. Не царапать, не обжигать. В этом смысле, конечно, Маглор ему прекрасно подходил – сам за всё время сделался будто галька, гладкая-прегладкая. Превосходно умел не задевать. С другой стороны, если совсем его не трогать – получалось, что Майтимо опять один, это в благословенном-то краю. Получалось, что всё скользит как будто по поверхности. Что Майтимо не только кормит скорлупой воображаемых птиц, но и сам обрастает скорлупой же. И как её потом прикажешь разбивать? Поэтому Маглор явился в отцовский дом вне всякой логики и очереди и уснул на кровати Тьелко почему-то, прямо на покрывале. Вторгся на территорию практически. Влез куда не звали. И вот теперь Майтимо это обнаружил и, слава Эру, не смолчал. Маглор и сам не прочь был замолчать и уставиться в мысленное море, но нет уж, взялся раздражать кого-то – так и продолжай. Майтимо наконец-то справился со шторами – у Тьелко в комнате они были очень уж тяжёлые, перекрывали свет так, что и не понять было, день ли, ночь ли на улице – заправил каждую в специальное кольцо и поинтересовался: – Ты теперь тоже тут? – Наверное. – И будешь завтракать? Нет, ты подумай, он считает дом своим уже! И злится, что кто-то вот так явился. И не верит, что кто-то с ним осмелился спорить. – Буду, – согласился Маглор легко, – и тебя приглашаю. – Что у тебя есть? О, такие вопросы – это хорошо. Маглор готовился. – Хлеб, и мясо, и мёд, и молоко ещё. – Сам пей своё молоко. – И с огромным удовольствием. – Тебе мама сказала тут за мной смотреть? – Мама, к твоему сведению, сама не ведает, где я когда живу. Если найдёт меня тут, то очень удивится. Удивится ли? – Не удивится, – сказал Майтимо, – не знаю. Ну почему нельзя одному? Вот же ведь трагедия. – Да потому что, – отозвался Маглор, вставая наконец с кровати. Уснуть, не раздеваясь, было плохой идеей. Как будто до последнего надеялся, что сам же передумает, сам же уйдёт. Не станет оставаться ночевать. Сам же себя сюда привёл, сам про себя решил, что всё это не всерьёз… – Да потому что. Никто не может жить совсем один. И тут Майтимо наконец-то сделал то, о чём мама всегда предупреждала, но чего сам Маглор ни разу не наблюдал – бросился прочь, да как-то резко, сразу с места. Как будто ветром вынесло за дверь. Ох, ну беги, беги. И возвращайся потом. *** Он нарочно не завтракал – ждал Майтимо. Перемыл всю посуду, что нашёл на кухне. Часть явно оказалась тут случайно – то ли мама потихоньку приносила, то ли кто-то ещё. Вилка короткая, вилка длинная, вилка с узором, вилка гладкая совсем. Курво бы не одобрил, да и папа тоже. Вот уж чего Маглор не ждал и не хотел – это того, что совсем старые истории окажутся вдруг на расстоянии руки. Будто что-то одно должно казаться сном – или жизнь до Исхода, или вся история после. Пусть дом привыкнет к рукам. Когда дома долго пустуют, ну, или почти пустуют, они становятся какими-то холодными. Костенеют. Даже если щелей не появляется. Да дело не в мышах и не в щелях… Дом можно отогреть. А душу можно разве? Маглор поклялся себе, вытирая вилки – делать маленькие шаги. Совсем немного делать. С чего он вообще решил, что сможет тут помочь? И что он сможет дать? Чуть-чуть и сможет. Тоже мне, возгордился собой. И кто бы говорил об одиночестве. Когда Майтимо вошёл на кухню, Маглор даже не обернулся. Мыл посуду. Это почти как промывать рис – можно много раз проделывать. Майтимо стоял на пороге. Маглор споласкивал тарелку. Майтимо шагнул к столу. – Ты будешь сам по себе, – объявил, как будто и не сомневался, что Маглор послушается, – а я сам по себе. Понятно? – Угу, – Маглор даже не обернулся. Вытер тарелку очень аккуратно, как будто бы она была живая. Промокнул даже. Поставил обратно в буфет. Обернулся к Майтимо: – Будешь что-нибудь? На столе ждали своего часа и мясо, и хлеб, и мёд. Майтимо встал как вкопанный. Ну, убегать-то второй раз ты же не станешь? – Глупо жить в одном доме и не разговаривать, – заметил Маглор и уселся за стол первым, – я любому прохожему предложил бы то же самое. Это вежливость. – Да? Как он у мамы-то ещё еду берёт. Впрочем, мама-то могла его и обнимать в хорошие моменты. Маме было можно многое. – Да, – сказал Маглор твёрдо. – Тогда у меня тоже есть… Ты будешь грушу? – С удовольствием. И ему всё-таки хотелось разговаривать. Нет-нет да косился на Маглора, пока они жевали оба. Вообще те, первые их встречи он Маглору доверял необъяснимо – и за руку брать позволял, и вести куда-то. Но тогда Маглор не вторгался в его дом. Ну, не совсем его. В дом, где бы нынешнему Майтимо хотелось жить. Вот, кстати, он наконец прикончил свой хлеб с мёдом и решился: – А спросить будет вежливостью? – Конечно будет. – А ты знаешь, кто тут жил раньше? Ну конечно же. Быть не одни мы, значит, не хотим, а говорить на опасные темы – разумеется. – Очень давно их знал, – ответил кусочком правды. Из них, наверное, из этих отрывков потом можно будет целый витраж выложить. – А я знаю, – откликнулся Майтимо, и Маглор на миг позабыл, что грушу надо жевать. Не мог же он так быстро вспомнить? Или этот всё же мог бы? – Они очень счастливые. И какие он там себе узрел пласты реальности? И что ему мерещится? И как мама ещё не взбунтовалась и не сказала, что не желает со всем этим иметь дела? Да не могла бы она так сказать. И ты не сможешь. Никто не может долго быть совсем один. – Да, – сказал Маглор, – были и счастливыми тоже. *** – Кано! Маглор как раз промывал рис. Залить водой, погрузить руки, медленно взбаламутить это всё, слить воду, повторить. Не то что здешний рис так уж нуждался в том, чтобы его споласкивали, но мелочи помогали. – Кано! Вот ясно же было – если мама начала так называть, то и Майтимо примется повторять за ней. А слышать это имя этим голосом… Хотя голос тоже сместился, но совсем немного. Чуть выше, что ли, стал, чем в прошлый раз. Поди припомни. Маглор чуть было не зажмурился, чтобы ловчей сравнить, но вовремя себя одёрнул. Обещал ведь себе не сравнивать того и этого. У того были: отец, мать, потом и братья; светлый дом; длинное радостное будущее. Оно в те дни вообще-то как-то само собой подраумевалось. У этого были: мама, сплошная зыбкость, ну и он сам, Маглор. Насколько он вообще мог у кого-то быть. – Кано! – Что тебе, песня лета? О, Маглор бесконечно их выдумывал. Все эти «песня лета», «звон ручья», иногда «грустная история», когда Майтимо и действительно являлся грустным, «шёпот леса»… Имя вслух не мог назвать. Мама имя не меняла. Слышал ли Майтимо какие-то старые истории, соотносил ли с ними себя – Маглор знать не знал. Вот скорее всего, пока что – точно нет. Пока не до того. Майтимо мотнул головой, забрался на стул. Ну, по крайней мере, теперь он приходил, когда грустил. Хоть и молчал через раз. Маглор вздохнул, вытер руки. – Ты помолчать или поделиться? Майтимо снова мотнул головой. – Помнишь, мы говорили? Если вслух, то станет легче. Нарочно отвернулся к рису снова. Вот только на столе всегда стоял кувшин, и хлеб лежал, мамин же, укутанный в расшитое, и ещё что-нибудь всегда было. Например, сейчас вот яблоки. Это они уже тоже обсудили – что всё, что на столе, всегда можно брать, даже если вдруг самого Майтимо или самого Маглора в доме и не окажется. Яблоко Майтимо взял, но говорить так и не начал. Маглор попробовал ещё раз, с другого конца: – Тебя мама прислала? Это была шутка. Мама сама приходила, или Маглор к ней ходил. И Майтимо-таки фыркнул! В первые-то дни Маглор уверен был, что рассмешить его невозможно. Как будто вся серьёзность так при нём и осталась с конца прошлого раза. Прошлой версии. Прошлой попытки. Как это называть? – Кано. – М? Рис уже сделался чище некуда, и Кано принялся мыть перец. Очень тщательно. – Кано! А почему они так делают? – А кто делает? Вот с близнецами, теми, детьми Эльвинг, тоже так приходилось – говорить обрывками, какими-то неточными совершенно фразами, будто наброски делать. Но так лучше получалось. – Они делают вид как будто бы дерутся. – А зачем же они так? – Так я тебя об этом и спросил же! – И впрямь. А что они на самом деле делают, раз не дерутся? – Они играют! – Во что? – В то, что дерутся как раз! Давай ты будешь тёмным, и тогда я светлым, или давай наоборот, или давай я дракон! – А что же, – спросил Маглор, – плохо побеждать драконов? – Не знаю. Не хочу. Давай уйдём. Майтимо подошёл на сей раз близко-близко, и ткнулся в бок, не обнимая. Ну и ладно, сам обниму. – Давай, – согласился Маглор, – а куда? – Не знаю. *** «Мама, – написал Маглор аккуратно, – мы в путешествие». Совсем было уже хотел оставить записку на столе на кухне, но в последний момент додумался прибавить: «Вернёмся к ужину или к завтрашнему дню, ничего ужасного». Хорош бы он был с этим путешествием! Мама, наверное, и без пояснений поняла бы, что он имел в виду, а ещё она всегда могла просто позвать, хоть он и закрывался сейчас почём зря, даже не успев подумать – а всё-таки. Это же надо так сглупить. Майтимо ждал снаружи – и смотрел, в кои-то веки, тоже наружу. И хмурился, как будто и не сам хотел уйти. – А куда мы пойдём? О, разумеется, он ленился. Конечно, ему проще и привычнее было бы всматриваться во что-то своё снова, огромное и неохватное. Да и Маглору проще было бы медленно-медленно заново обживать мир одному, а не показывать его, со всеми лесами и полями, травинками и песчинками, птицами и лисицами, комарами и осами – не показывать вот так сразу кому-то ещё. Но уж как вышло, так пускай и идёт дальше. Можно же просто вместе погулять. Это немного. – А куда мы пойдём? – Куда захочется. Когда идёшь куда-то с ребёнком не для себя, а для ребёнка – время замедляется. То ему нужно поздороваться с ромашкой. То он уставится на ящерицу, а ящерица вовсе никуда не спешит, у неё-то всё в порядке. Ладно, в конце концов он осознал, что ящерицу не переупрямит, да и вообще она перебралась ему на ладонь. Ящерицу пережили. Потом понадобилось вдруг сплести венок, но вот вопрос – можно ли рвать цветы? Не обидятся ли они? Будет ли рада мама? Кано точно не будет трудно научить плести? Это всё ещё вежливость, точно она, да? – Кано? – М? – А ты тоже кого-то побеждал? – Случалось иногда. – А ты был рад? – Сначала да, потом не очень. – А ты тоже играл как эти все? Чтобы сражаться с кем-то? – Чаще на чём-то играл. На арфе, например. – Ты врёшь! – Майтимо даже от венка отвлёкся, хотя до этого был им поглощён полностью. – Ты врёшь! У тебя дома… у нас… да там ни одной флейты даже не лежит, ты ни одной струны не натянул! Ты что, умеешь? – Умею. Не хочу сейчас. – Да все так говорят! – Кто-то, смотрю, забыл про свой венок и ничего не принесёт с прогулки маме. – Не хочешь говорить – ну и пожалуйста! Я тебе сам потом покажу, как надо. Это было бы смешно.