Совсем немного

Бывает – только что выныриваешь, в глазах вода и блики, и вперемешку – зелень берега, рогоз, крики друзей, небо… Вот иногда в сердце у Майтимо всё так же перемешивалось. Главное – выбрать нужный слой. Маглор уже давным-давно научился, но почему-то никак не рассказывал, как надо. Может, такое каждый сам должен уметь. Когда Майтимо видел Финдекано, это было – как будто сердце резко-резко сделалось тяжёлым и провалилось куда-то в живот. И там осталось. Майтимо даже взвешивал у мамы в мастерской всякие штуки, чтобы измерить тяжесть сердца: вот ваза бронзовая столько весит или нет? Потом мама набила вазу каким-то сухостоем, и Майтимо перестал. Может, эта вот бутылка? Может, вот этот вот слишком красного цвета керамический гранат? Нет, очень лёгкий. Как бы маму попросить, чтоб сделала такое сердце? Из чего бы его сделать? Оно должно было быть чёрным или тёмно-синим, и очень гладким, как морская вода, и там должны быть такие разводы, как от лавы. А где он видел лаву? Где-то видел. Ну его. Финдекано не то что часто приходил, они вообще все были очень вежливые – ну, все, кто Майтимо знал, а он их – нет. Но тут ещё Маглор выдумал, что ему нужна семья, будто не хватит только Кано самого и мамы, а когда ещё выйдут остальные… Майтимо же давно делил семью на ожидаемую часть и часть присутствующую. Бывает же, что кто-то ушёл в гости, или уехал, или очень занят просто; Кано как-то обмолвился, что если он начнёт что-то писать снова, ну, что-то сочинять, чтобы потом спеть, то может с первого раза и не услышать никого. И Майтимо ему не стал говорить, что он вообще-то и сейчас не сразу слышит. Так вот! Кано ругался на «так вот», говорил, это значит – в мыслях беспорядок; но у кого вообще-то в них порядок! Так вот, когда этот Финдекано появился в первый раз, Майтимо ничего не сказал толком. Ничего подобающего гостю не сказал! Вот так все и подумают, что и не с Кано вовсе он живёт, и не мама его учила вежливости. Просто у этого были косички, и хотелось расплести, и Майтимо вместо этого начал теребить свою. Мусолить в пальцах. Он вообще-то так не делал, но Финдекано был в коричневом и белом, а в голове у Майтимо был в синем и золотом, и там ещё где-то должен был затесаться тёмно-красный, но тёмно-красного-то Майтимо и не видел. И дышать стало трудно. И вот пока он всё это думал, он же и молчал снаружи! А надо было оставлять слой самый верхний: как Финдекано наклоняется, встаёт на одно колено, чтобы сделаться с Майтимо напротив, и вдруг подмигивает; как говорит: «Да, удивил так удивил, только ты мог додуматься; и всё-таки ты здесь!» А Майтимо ещё никто не говорил, что он здесь. Будто он правда вернулся. И как Финдекано вздохнул и спросил, почти как Маглор мог: – Причёску-то зачем терзаешь? – Стесняюсь тебя. – Нет, ну знаешь что! Хочу заметить, что в прошлый раз ты таким суровым не был. – В прошлый раз? – Да, в прошлый раз, когда мы познакомились. Тогда скорее я источал холод. – Почему? – Не помню, – у него сделалось вот это выражение лица, как будто мысли далеко и о ерунде, а на самом-то деле в это время он прикидывал, перемахнёт ли лошадь реку, или долетит ли стрела, или ещё что. Майтимо это помнил безо всяких книжек. Надо же. Обычно в голове такая кутерьма только когда приходит Элронд. И то он как-то хорошо молчал, не мешал. А тут… – Да нет, что это я. Просто уж очень я тогда боялся показаться смешным. На всякий случай скажу и тебе: ты вовсе не смешной. Да это же вообще не отсюда, не про то. Это последнее, о чём Майтимо подумал бы. – Ты не в синем. – А должен? Могу, конечно, нарядиться, если тебе нравится, я просто как-то не подумал… а, да я ни о чём не думал. – А ты же к маме пришёл? – Ну, ты знаешь, не совсем. То есть, конечно, изначально я шёл к ней, но если уж так получилось, что встретил тебя, то вряд ли кто меня отсюда выгонит. Кроме тебя самого! Он как будто напоминал какую-то шутку, которую Майтимо должен был помнить, но не помнил. Мама сначала тоже так на что-то намекала, но очень быстро перестала. Будто рассмотрела, с кем она. А Финдекано улыбался, и не было на нём ничего синего, и косички-то эти были понизу перехвачены заколками, без всяких лент, и ничего… ни пепла, ни камней, это другой слой, а сердце всё равно стало тяжёлым. – Я никогда тебя не выгоню, – ответил Майтимо, и в глазах стало горячо. Как так-то? Если этот ему рад, значит, и Майтимо должен быть ему рад, и с Элрондом это не сразу, но сработало, и с Кано тоже, и с мамой, а тут… – Прости, – вот как-то надо было так сказать, чтоб убежать не молча, – извини, я сейчас… не готов принимать гостей. Это не мамины слова, а слова Кано, но после них по крайней мере можно было развернуться и убежать, и отдышаться, пока бежишь, и видеть небо, и траву, и дорогу, и ещё чьи-то там коровы разбрелись по лугу, Майтимо забыл, чьи, и обуться тоже забыл, а на дороге пыль, но эта пыль гораздо светлей… И надо спросить у Кано, как быть вежливым и что сказать после того, как был невежливым. Это же не обида, а другое. Странно просить прощения у кого-то, кого и помнишь вроде, и не помнишь совсем. Так вот! Кано расстроился слегка, но вида не подал, и ещё начал о другом, о том, о сём, о третьем, как умел он, и Финдекано с тех пор у мамы не появлялся, а вот теперь Майтимо уже в сад вошёл их, а эти двое были на веранде. Да нет, трое даже. Кано, вот этот Финдекано и ещё один сияющий. Майтимо аж глаза прищурил и пожалел, что нету стёклышка, посмотреть сквозь. Хотя это как будто было тихое сияние. Вот те братья, которых сейчас нет, умели сиять так, что больно делалось. А этот просто… как будто очень долго грустил, а потом очень был рад. Похоже на Кано, но не совсем. И Кано так редко был с гостями, был хоть с кем-то! Поэтому Майтимо не побежал навстречу, а пошёл очень медленно и вообще в обход. Чтобы услышать, что они там говорили. Это ведь не очень сложно. Иногда голос двоился, почти любой чужой голос, и слышно как будто эхо, но Майтимо навострился отделять ненужное и убирать, как мама – всякие обрезки. Выкидывать даже. Он затаился в этих розах Кано. Всегда можно сказать, что лепестки собирал. Врать неудобно. Но пойти к этим троим – тоже неловко. Странно, что Кано его не заметил – всегда замечал. – Почему он у вас уже беззвучно плачет?.. Это спрашивал Финдекано, и это неправдой было: при нём-то Майтимо не плакал вообще, только глаза намокли. Это не считается. И вообще, вот ни Айвен, никто… там если у кого-то мокрые глаза и если он притом ведёт себя как ни в чём не бывало, то и они не замечают. А этот сразу брату потащил! – У кого это у нас? – спросил Маглор прохладно. Так редко Майтимо видел его с другими, вот не с мамой чтобы. И он всегда ворчал, даже когда был рад. И волновался сейчас. То есть они все волнуются из-за Финдекано? Мог бы так и сказать тогда. – Мда, – сказал Финдекано, – и правда, твою мать в эту общность не стоит включать… Однако же ты меня понял. Как же это так выходит, что он ещё и ремесла не выбрал на сей раз, а уже мучает себя, как… – Уверяю, это не я его научил. – А что же тогда? – Я бы предположил, – откликнулся вместо Маглора вот этот светлый, и по тому, как медленно он это сказал, Майтимо понял, что его сюда и взяли чтобы никто не поругался, – я бы предположил, что Маэ… что Майтимо попросту слишком сильно по тебе скучал. – Серьёзно?! Когда я сам выходил, я что-то ни к кому… – Ты выходил иначе, и я тоже. Нет, это надо же, так это обсуждать, прямо вслух, на веранде за столом! Такой светлый день – тут всегда светлые дни – такое всё вокруг спокойное, даже мама, бывает, выдыхает – а они! И говорят так, будто Майтимо тут нет! Правда, они и не знают, что он есть здесь. Но кто же обсуждает за глаза, вот ведь болтуны! Он уже было совсем собрался себя обнаружить, и пройти мимо, и даже не поздороваться, чтоб им всем стало стыдно, как Финдекано продолжил: – Нет, правда, жуть такая… сказал, что меня стесняется. А что меня стесняться, я его, знаете ли, и запомнил на пике устремлений! Это вы с Нерданель всё о нём знаете, но что-то вас он не избегает. Тут Маглор посмотрел на Финдекано по-особенному, и, хотя розы и мешали, всё равно легко понять было, что он говорит мысленно. У Маглора были очень взвешенные мысли всё ещё, речная галька. Если б он ей во что-нибудь кидался, обязательно бы попадал в цель, каждый раз. Вот и Финдекано нахмурился, и теперь Майтимо захотелось не разговаривать уже отдельно с Маглором. – Да ну, – отозвался Финдекано, всё ещё хмурясь, – ну! Ерунда какая. – Хочешь сказать, что лучше было бы, казни он себя не за это? – Хочу сказать, что лучше было бы, не казни он себя вообще ни за что! А то конца не видно. Нет, где этот… Это Майтимо-то «этот»? Да сами они все… – Ты не сможешь переспорить взрослого, споря с ребёнком, – заметил Маглор непонятно. Финдекано как будто бы взъерошился ещё сильнее, хотя причёска у него была и аккуратная: – То есть мне теперь нужно ждать, пока он вырастет, и только тогда… Хорошо же он устроился! – Ну зачем же только тогда, – отозвался светлый и вдруг посмотрел прямо в розы: – Ты не хочешь к нам? Нет, не хочу совсем. Очень хочу. Не люблю вас. Хочу узнать, как тебя зовут. Нет, хочу вспомнить. Хочу, чтобы Финдекано не носил больше красный цвет никогда в жизни. – Майтимо, – ну вот, теперь и Кано на него смотрел. – Что это ты в розах? Иди сюда, правда. «Вы про меня говорили». «Говорили, потому что беспокоимся. А то ты с мамой моё пение не обсуждал. Иди сюда». «Этот тебе нажаловался, что я плачу». «Переживает. В слезах ничего плохого нет. Никто не будет над тобой смеяться. Что ты снова?» «Сейчас они опять будут смотреть как будто помнят всё, а я…» «А ты потом вспомнишь тоже. А Финдарато тебе хочет кое-что сказать». «Это вот этот же, который как светильник?» «Вот так ему и скажи, пусть удивится. Ну? Давай сюда». Ладно, если он хочет говорить со всеми, то и с этими тоже надо. Оказалось, что он ещё и щёки исцарапал в этих розах, и вот пришлось сначала идти умываться, и только потом возвращаться к этим троим, которые как будто все были семья, только вот Майтимо опять про половину не знал. А эти трое же были похожи. Вот почему тот он не мог выйти как следует? Сидел бы сейчас тоже и всё знал. Был бы всех выше. В розах уж точно не прятался бы. – Это нечестно, – от стыда он часто говорил с середины, не поздоровавшись и ничего, и Кано потом так и говорил: ты пропускаешь реплики. А мама говорила: ты торопишься. Но все они при этом обнимали, поэтому это было не так важно. Но эти все сидели тут такие красивые, и у Финдекано ещё было выражение лица, как будто он не знает, то ли рассмеяться, то ли нахмуриться. На Майтимо часто так смотрели. – Что именно нечестно? – уточнил Кано. – А, кстати: это Финдарато. Финдарато, это Майтимо. – Я догадался, – кивнул Финдарато и посмотрел только на Майтимо: – Светлая встреча. Хорошо, что ты пришёл. – Сюда в сад или вообще? – И то, и это славно. – Да как оно может быть славно? Может быть, если бы в руках у него сейчас была бы большая чашка, и он бы мог из неё пить и прятать лицо – может быть, тогда бы он смог говорить медленнее. Но он не ждал, и он давно не ел, и эти все три… – Как же может быть славно, если вы дружили с тем, а теперь вам со мной возиться? Это же совсем нечестно. Это как будто тот я за вас всё уже решил, а вы же даже выбрать не могли. – Нет, – улыбнулся Финдарато, – это как будто тот ты передал привет. И теперь мы вместо того, чтобы скучать, можем просто тебя обнять. Если позволишь. – Но вы же уже всё про меня знаете. Все эти плохие вещи. Всё на свете. – Это неправда, – отозвался Финдекано, – вот уж о ком-о ком, а о тебе мы ничего пока не знаем. Вот какое твоё любимое место? Ты вскакиваешь утром или спишь, пока не разбудят? Ты за флейты или за арфы? Ты в горах уже побывал? – В каких горах? – А то тут гор нету, ну Нельо! Не то имя. – Я вообще-то Майтимо. – Да? Тьфу ты. Вот говорю же – ничего не знаем. Прости. Но горы правда хороши. Отпустишь нас, Кано? – Если Майтимо захочет. – Я пока не пойму, – и это была правда, – я просто хочу на всех вас смотреть. И слушать.