Совсем немного

Как же тут всё-таки пахло свежей землёй. Даже когда она на солнце высыхала, даже когда крошилась в пальцах, а не размазывалась – исподволь пахла всё равно. Весна, ставшая летом. Земля и трава. На этой траве Маглор нынче и лежал, подложив под голову собственную сумку. В сумке ждали своего часа яблоки и хлеб – не столько для самого Маглора, сколько для кое-кого ещё, кто удостаивать никого вниманием словно и не собирался. «Я тебя не люблю». – Угу. «И маму не люблю». Уже привычное: не спрашивать, но быть рядом, дождаться, пока сам начнёт, дождаться главного, не спорить, обнять крепко и уж потом обсуждать или переубеждать. На этот раз этап с объятиями осложнялся тем, что Майтимо таился где-то в кроне, а Маглор сидел у ствола. Уже лежал, точнее. – К тебе наверх, – предупредил, – я лезть не стану. «Я тебя и не просил». – Конечно не просил, не любишь ведь. «Уйди». Вообще на Майтимо наябедничали его же друзья. «Он с нами не говорит». Мало ли, с кем он и когда не говорил! Но Майтимо и самому Маглору, и в мыслях даже не сразу ответил. Теперь вот в мыслях отвечал, так и держал распахнутыми, зато голос подать отказывался. И слезть отказывался. И даже не плакал, вот что скверно-то. Маглор достал из сумки яблоко, подкинул, надкусил. Наверное, надо было обтереть. Да ну, всяко не пепел. – Ты там и спать собрался? «Уходите все». – Я здесь один, если что. «А потом все сбегутся. А я не спущусь». Да что он там опять лелеет? Что болит? Что плохо? – Тебя кто-то чему-то отказался научить? «Ещё чего». – Кто-то сказал, что у тебя что-то не получится? Листья вздрогнули еле слышно. Ствол он там бьёт, что ли? Маглор вскочил на ноги. «Майтимо, ну-ка хватит! Руки-то чем заслужили». И ведь сбежал ото всех, а мыслей не закрыл. Не ушёл один. Может быть, и при полной памяти не уйдёт. Когда она обрушится. «А что мне, головой побиться лучше, да?» Ну, можно к нему влезть, так он же спрыгнет. Пока Маглор стоял тут у ствола, он, можно сказать, контролировал пути. «Майтимо, слушай-ка. Ты ещё хочешь разговаривать со всеми? Как мама сейчас. Помнишь, ты рассказывал?» С одной стороны, насколько стало проще, когда появился Финдекано. Его Майтимо не расспрашивал про братьев, он сам рассказывал Майтимо какие-то смешные вещи про него же самого и в лице не менялся, если Майтимо отдёргивал руку. Пережидал его побеги, будто так и должно быть. С другой стороны – теперь иногда знать не знаешь, что случилось, а решать всё равно тебе, потому что от всех остальных он закрывается. От мамы не закроется, но ей в жизни и так хватает забот, чтоб ещё караулить под деревьями. «Хочу». «Что?» «Ещё хочу со всеми разговаривать. С тобой сейчас не буду». Да ты уже говоришь, Майтимо, и слава Эру. Ещё бы ты молчал. Если замолчишь всерьёз… «Тогда и сам должен уметь рассказывать, что не так. Как остальным с тобой делиться, раз ты сам с собой не умеешь?» Это было нечестно, но и руки не беречь тоже не очень честно, так что в целом выходило то на то. «Я прочитал последние страницы». Что ты сделал?.. Ладони похолодели, как перед полным залом иногда бывало. Чушь какая, ну же. – А ну слезай, – приказал Маглор севшим голосом. – Слезай немедленно. Зачем ты это сделал? «Да я всё равно ничего не понял. Так и знал, что испугаешься». «Вот сейчас уже я с тобой не стану разговаривать». Нет, как же глупо – всерьёз злиться на ребёнка, и ещё всерьёз злиться на кого-то, кого уже раз потерял. Но надо же додуматься! – Ты что, из любопытства? Сто раз говорено было – нет там ничего. Из уважения ко мне не читай. Из любви ко мне. Из уважения к себе же самому, в конце-то концов. Вспомнишь, когда время придёт. Маглор надеялся, что сумел это донести – зачем тащить груз раньше времени, чужой по сути груз? А всё красивое оттуда что Маглор, что Финдекано, что мама, что наверняка кто-то ещё – да все, кто мог, показывали. Всё радостное. Всё хорошее. Всё, от чего петь хочется. Вообще-то надо было спрашивать не это. Надо было сердиться, как обычно: и почему, хотел бы я знать, единственная серьёзная просьба – и та не может быть исполнена? Ну ладно комнаты твои – обитель беспорядка, портреты братьев только что в кухне не разбросаны, но это-то! Вот только это, про конец, была серьёзная просьба, и смеяться не получалось. Да и не нужно. – Маглор, ты что? – Майтимо как-то свесился среди листвы. Сначала волосы появились, а потом уже он сам. Рыжий с зелёным. Вычёсывай всякий сор теперь. – Ты как будто кошмар увидел. – А это и есть кошмар – если ты это прочитаешь раньше времени. Мой, личный кошмар. Вот зачем ты сунулся, ну? – Как будто оно перестанет быть, если не прочту, – фыркнул Майтимо и спустился наконец-то. Обнять и стиснуть или удалиться прочь? Нет, а с руками-то как. Да ничего вроде руки, даже без крови почти, только мизинец на левой распух. – Вот отправить бы тебя к маме, – сказал Маглор, а сам уже соображал, где тут ближайший ручей и заодно открывал фляжку. – Пусть бы она на это всё полюбовалась. – Ты не скажешь ей! – А тогда ты мне скажешь, и сейчас же, почему решил лезть куда не следует. – Это моя судьба! Вот если младшие раньше принимались что делить, кричали точно так же. Это моя брошь, нет, сегодня моя. Благо из-за вещей всё же ругались редко. Твоя, твоя судьба, кто отберёт-то? – Сперва дорасти до неё. Майтимо фыркнул. Ну давай, убеги у меня ещё. Майтимо вырвал фляжку, сам себе плеснул на правую, сам размазал и воду, и кровь. Ну молодец. – Потому что, – сказал и пнул траву, – мама ошиблась. – Мама ошиблась – я пойду, раскрашу руки? – Да ты не понимаешь! – Так поведай мне тогда. Учишь ведь, учишь. Говоришь ему сто раз: злишься – кричи, бей мягкое, рви бумагу, прыгай, бей палкой всякий хлам в одной из спален. Специально для тебя его принёс, ещё с тобой же и согласовал, чтобы не жалко. Как старые кресла никому не нужные, так тебе жалко, Майтимо, а как свои же руки… – Ты тоже думаешь, что они все не вернутся? И братья, и отец. Который мастер. Как будто Маглор не знал, кто такой отец. Мда. Но мама, мама-то что, ей-то вдруг с чего об этом? – Это мама тебе сказала? – Нет, но она точно так думает. «Если я сколько-нибудь их знаю – гордость не позволит». Ох. Интересно, все дети склонны слушать что не надо? – И ты на всех обиделся и решил прочитать сам про себя? – Угу. Маглор выругался беззвучно. Это Маэдрос знал ругательств побольше многих, а Майтимо – нет. Если тоже их где-нибудь не подслушал. – У мамы мог быть плохой день. Плохое настроение. Она же не должна всегда быть одинаковой. А кое-кто не должен бы подслушивать чужие разговоры. – Я нечаянно. Нет, ну мизинец у него, конечно, еле гнулся. – Давай-ка Элронду покажем твои руки. – Да не хочу я. А наши лампы ведь отец придумал? Тьфу ты. – Дураки они все, раз не выходят. И пусть сидят там. Нам и без них тут хорошо, да, Кано? Тебе, маме и мне. Пусть они видят там одно и то же, как я сначала. Нет, ну в самом деле. Он, Кано, между прочим, никогда не бросал других ни с младшими, ни со старшим! А это что такое. – Мама их знает хорошо. Но и я знаю. Тут дальше должен был быть перекинут мост к надежде, но иногда бывает – второму не до мостов. – Выйдут, – сказал проще, – я точно знаю. – И дождутся, пока я снова стану старше всех, – пробормотал Майтимо и зашипел сквозь зубы. Ну ещё бы. – И сами будут виноваты! Или вышли бы как я. Нет, вот уж это было бы слишком... просто слишком. Тут одного-то еле успокоишь. – Сначала руки, – сказал Маглор, – а потом всё остальное. Вот знаешь, что бы отец сказал? – Что? Расскажи! Ну вот. *** Кано как будто разозлился как никогда раньше. Притащил к Элронду, как будто бы само не зажило бы, как будто Майтимо жаловался. Потом ещё завалил работой, то дома, то в саду, и сам же не давал ничего делать толком, руки ведь надо беречь. Даже на флейте вздумал научить: – Нет, знаешь что, если тебе нечего делать, ты только скажи! Но Кано просто волновался. Они вообще все очень много волновались, и главное – совсем не о том. – Я своих редко вижу, – сказал Финдекано. – Сестра на месте не сидит, а брата, наоборот, с места особо и не сдвинешь. Но тебе, конечно, хуже. – А зачем они вышли, если не готовы? – А что им там сидеть? – А мои что там сидят? Финдекано покачал головой. Вот с ним когда идёшь где-то – место как будто бы немножко новое, даже если сто раз уже ходил там. Ну самый простой же луг, один из первых, что Майтимо выучил. А с Финдекано будто всё подсвечивается. Будто солнце садится, и уже не раз садилось так, и помнишь ли, не помнишь – всё равно это где-то есть. – Твоих я хуже знаю. Может быть, они поспорили, что тот, кто выйдет первым, тот – ну, не знаю что. – Посуду моет? – Дом к приходу остальных! Мне вообще можно об этом шутить? Что-то ты слишком несчастный. – Да ну тебя. Вот чего Кано так ругался, когда я поранился? Не его же руки поцарапал, а свои. – Ну знаешь ли, я бы тоже предпочёл, чтоб твои руки сохранялись в неприкосновенности. – Тогда нужно их выставить, чтоб все смотрели. В залах. – Фу, Майтимо! Не перегибай. Нет, а серьёзно, если я сейчас поранюсь даже и по случайности, ты что, обрадуешься? – Не смей. – О чём и речь! – Тебе нельзя. – А почему это только мне? Если у Кано сердце так же тяжелеет, когда он Майтимо только видит, то как он вообще выдерживает.