Совсем немного

– Финьо? – Угу? – Страшно было мне руку отрубать? – Гхм, – сказал Финдекано, – ну как бы тебе сказать. Специально не стал называть по имени, чтоб не сказать опять случайно «Нельо» вместо «Майтимо». Так и путался в этих именах. Вообще-то они как раз закатывали рыбу в глину, чтобы закопать в углях, и одновременно Майтимо пытался жарить на остатках костра какой-то сыр, а тот шипел. – Это важно, – объяснил Майтимо и выдернул сыр из костра за миг до того, как тот плюхнулся бы в огонь. Ну вот и хорошо. Вообще, куда ни погляди, это как будто был не вопрос, а радости сплошные: сказал «мне руку отрубать», а не «ему отрубать», вообще спросил, а не пошёл читать сам и потом смотреть кошмары. Ещё и возится с огнём и не боится. – Осторожней. – Угу. – А то никаких сказочек про скалы. – Это не сказочки! Это важно, я же говорю. – Да уже понял я, что ты не развлекаешься… Сейчас, давай хотя бы с рыбой разберёмся сперва. Майтимо всё смотрел на огонь. Нет, это хорошо, конечно, что ничего ужасного ему в этом огне не видится уже, и всё-таки… От реки тянуло сыростью. Финдекано однажды в шутку сказал Ириссэ, что у него по вечерам в тумане мёрзнут уши, а та взяла и вдруг связала ему шапку. Когда научилась? Какая тут может быть шапка, после льдов, после всего? А он ведь даже носил иногда. – А почему ты вдруг решил спросить? – Ты делал из любви, – объяснил Майтимо и от души прихлопнул рыбину комком глины, и принялся обмазывать. Двумя руками! С одной стороны – скольким рукам и быть бы у ребёнка в Валиноре, с другой – и до сих пор-то Финдекано тянуло в левую ему передавать, не в какую не в правую. – Ты делал из любви. А те, кто не из любви… – Это ты так окольными путями пытаешься меня расспросить о том, о чём Маглор молчит? Маглор не стал присоединяться к их походу; сказал, что если что – всегда приедет, но что путешествие в условно новой компании – тоже очень хорошо. И это он-то, Финдекано, новая компания! Хотя Маглора Майтимо и правда вспомнил куда раньше. – Я просто иногда пытаюсь понять, – сказал Майтимо и сунул Финдекано комок глины. Рыба теперь скрывалась где-то в глубине. – Пытаюсь и не могу. Если тебе было страшно, а ты для дела… как остальным должно быть. Как же это всё так вышло. – Я тебе этого не объясню, – Финдекано даже головой покачал, – ни про тебя, ни про остальных. – Но ты же хорошо меня знал! – О да. И, поскольку я тебя и сейчас неплохо знаю, могу предположить, что ты так просто не оставишь все эти разговоры, правда? – Угу. – Тогда скажу тебе, что ненависть – плохой советчик. Она всё упрощает. Вот вы, вот они, вы, очевидно, правы, а они – нет. И очень просто продолжать так думать. Очень радостно. – Радостно? – Конечно, ведь решать-то ничего не нужно. Думать не нужно. Ты, может, позабыл, но я не одному тебе нанёс ущерб. И меч обнажал не только лишь из благородных побуждений. Майтимо замолк. Ну ладно, всегда можно радоваться, что он, по крайней мере, не припомнил плен. Вообще ни разу, ни звука, ни образа, так и сказал как-то – там очень скучно, ничего не рассмотреть. Ну вот и хорошо. А сложные вопросы – что вопросы… – Ты мне не ущерб нанёс, – возразил Майтимо, – ты же помог. Не говори так про себя. – Ты за меня же на меня сейчас обиделся? – А что такого? Маглор вон тоже на меня же за меня же иногда. Всё-таки он себя сводил в одно, всё-таки медленно, но складывал воедино. А вот когда вернётся окончательно, со всею своей памятью и всем своим упрямством, – тогда-то Финдекано у него и спросит, как можно было вообще додуматься с собой такое сотворить. И за морем, и в Чертогах. *** Маглор ещё это помнил. «Почему» как главный вопрос. С Элрондом и Элросом они как-то всё это проскочили, верней, влетели в это только когда и Элронд, и Элрос уже подросли, и то это были не совсем те «почему». А вот другие младшие – давно, там, в юности… А почему нельзя пойти, а почему идём туда, а не сюда, а почему ты грустный, а почему теперь тебе так весело… Майтимо свои «почему» сосредоточил на одной-единственной теме, и лучше бы ему выбрать другую. – Ну как же можно не понять, что мы тут все скучаем? Почему они все так? – А может, они думают – по ним нельзя скучать. Я вот тоже не знал, что мама будет рада. – Ты что, дурак? Как она может быть не рада? – Ох. Знаешь, Майтимо, очень сложно будет тебе кого-то в чём-то убедить, если ты станешь начинать с вопроса, не дурак ли этот кто-то. – Ну извини. Нет, правда извини. Просто очень обидно, что они вот так, и отец тоже... Мог бы уж как-нибудь и почувствовать, что нужен! – Да кто бы говорил, – не выдержал Маглор, хотя может быть и зря. – Сам-то всё время норовишь то удалиться в одиночестве, то вообще исчезнуть, то говоришь, что мы все тут ждём не тебя, вернее, тебя, только не этого тебя. То есть ты можешь думать ерунду, а отец нет? Майтимо даже задохнулся от такой-то наглости. – Отец-то взрослый! И он сделал всего одно, ну ладно, два, а мы гораздо больше, и он всё равно… – Ох, Майтимо. Ну это же не так считается – одно, два… Он же понял, что ошибался. Знаешь, как обидно? Ха, если б знать хотя бы, что он понял. Знать, что вообще себя осознаёт. Мало ли как там. Но собственные домыслы про душу, которая забыла, кто она и что, Маглор рассказывать не собирался. Про обрывки души даже. – А я верю, что он вернётся. – Ну так это же очень хорошо. – А вы никто не верите! – Да мало ли кто и во что не верит, Майтимо. Мы и тебя не ждали – там, тогда, у озера. – Но в тот-то раз я и не выбирал. А он может сам, они все могут сами, и при этом почему-то… – Ты им всё выскажешь, когда увидишь. Да? – Угу. Да я вообще не буду с ними разговаривать, если они такие медленные. Ну и сами виноваты! *** Он теперь рисовал, когда приходил в гости. Рисовал везде. У них с Кано дома – это очень нежный дом был, ужасно радовался, что кто-то в нём вообще живёт, и топает на лестницах, и нарочно скользит по плиткам, и разливает молоко иногда, и шторы вяжет в узлы. Дом как будто даже радовался, когда они все вваливались толпой – сам Майтимо, и Айвен, и Алариэн, и все, все остальные. На пол уже какой только добычи не выкладывали: и круглые гладкие камушки, и ракушки, и охапки цветов... И Майтимо рисовал светлые шторы и подоконники, и цветочные горшки, и листья в них, и посуду, и узоры на шкафах, и кровать Кано с этим покрывалом с кисточками, и стопку листов у кровати. Всё, что видел. У мамы дом зато был строгий, очень серьёзный, и Майтимо рисовал другое: синее платье, которое маме было лень убирать в шкаф и вот она его так на кресле и оставила; тарелку с пирогом, уже разрезанным; скатерть с вышитыми листами папоротника; скрипку, которую кто-то позабыл в прихожей; рысь на крыльце, которая перевернулась на спину и ждала, пока ей живот почешут. У Финдекано был очень просторный дом, кровати низкие, а окна зато огромные. Дом, который как будто говорил – располагайся во мне как тебе угодно, падай, руки раскидывай, и отдыхай сколько захочешь. А потом пойдём на речку. А у Элронда дом дразнился. То вдруг штора взовьётся без всякого ветра, то на кухне возьмёт и обнаружится Элрондова жена, ещё и начнёт предлагать попить, поесть, умыться… А у неё у самой голос как звенящая вода, и что, что глупое сравнение, раз так оно и есть. Но у Элронда в доме было очень много света, не разноцветного, как у них с Кано, а именно белого. Это был юный дом, по меркам зданий, и он очень гордился что самим Элрондом, что его Келебриан. Вот сейчас Майтимо как раз пришёл к Элронду в гости, только к тому уже кто-то явился как к целителю. Кто-то распухший, как будто ткнул в осиное гнездо и не убежал. Их с Айвен тоже уже кусали осы, только они не в гнёзда тыкались, а так, случайно спорили. Ну, или из-за персиков. И даже один укус – это ведь больно, хотя Айвен и храбрилась, а если ос вдруг много, и они все станут жалить… У Майтимо у самого кожа как будто покраснела и зачесалась, и заболела так, что захотелось расцарапать, но царапать-то было и нельзя, тут если только в холодную воду… Фу, аж в глазах щиплет. На месте этого, которого покусали, Майтимо бы обнял коленки и замолчал бы где-нибудь в углу, а тот нет, стоял прямо, только в лицо никому почему-то не смотрел. И Майтимо на него тоже взгляд не поднимал. – Майтимо, – спросил Элронд, – подождёшь меня? Вообще-то там, за морем, Элронд был правителем – ну, после того, как пожил у них с Маглором. То есть там Элронд командовал, и решал, и принимал гостей. А здесь к нему пока что приходили с распухшими руками, выбитыми пальцами, или вот как сейчас – искусанные осами. А этого, кто пришёл, Майтимо знать не знал. Но как же всё чесалось! – Я вовсе не за этой ерундой к тебе пришёл, – отмахнулся пришедший. А Майтимо уже рисовал вовсю: и дверь, и молоток дверной, и круглую начищенную ручку, и апельсины на столе, и то, как вьётся кожура у них, спиралью. И как показать, что снаружи апельсины гладкие и блестят, а внутри кожура у них матовая и немного похожа на бинт?.. Ну конечно, он подождёт! Тут же столько всего. – Вот как, – спросил Элронд, – а для чего же ты пришёл? И не назвал гостя по имени почему-то. Обычно он сначала помогал, ещё и шептал что-то или успокаивал, а потом уже спрашивал, как всё произошло. Вот правда, Майтимо не так часто наблюдал, как Элронд помогает взрослым. Обычно дети прибегали. Он и Айвен научил… – Я скажу это тебе одному. – Нет уж, – ответил Элронд, – в моём доме никто не шипит от боли, пусть даже и мысленно. Сперва позволь себе помочь. Потом всё остальное. Что остальное-то? Что случилось?.. Вот бы сейчас тут появился Маглор, или Финдекано, или они оба, или можно Финдарато. Все почему-то иногда такие странные. Элронд ещё никому так не отвечал. И руки так и чешутся, и шея, и… – Майтимо, ты что? – «Майтимо» ты сказал? Это гость спрашивал. Ну или даже не гость, – тот, кто явился тут с этими осами. Вот бы сейчас зажмуриться и уши заткнуть. Почему этот на него так смотрит? Что опять не так? – Майтимо, – спросил Элронд, – всё в порядке? Майтимо мотнул головой. Только бы не взглянуть на гостя прямо – тем более что тот застыл посреди двора и больше будто никуда идти не собирался. Ещё голос такой знакомый, только нельзя вспоминать, почему, потому что тогда… «Где больно, Майтимо?» «Везде. Как будто тоже осы и ничего не будет хорошо». «Надо же. А теперь?» Этот теперь только на Майтимо смотрел, и когда Элронд положил ладонь ему на шею – даже не дёрнулся. И когда Элронд до щеки потом дотронулся, и кончиками пальцев провёл по ладоням, и на лоб подул. Вообще он говорил, что осы и укусы – это очень легко убрать, гораздо легче, чем, к примеру, вправлять кость. «А теперь что там осы, Майтимо?» Теперь болело меньше. Как будто розовая кожа побледнела снова. Как будто Элронд вылечил его самого, а не какого-то… Но так бывает разве, чтобы чувствовать чужое? – Ты не можешь быть Майтимо, – сказал гость, не такой теперь распухший. – Так не бывает. Это просто совпадение. Ну вот, ещё и имя станут отбирать. А у гостя чёрные волосы, и умные глаза, и тонкие губы. Майтимо, вообще-то, столько раз это видел на всяких картинках, и у мамы были статуи, и не только у неё. – Ты Феанаро, – спросил тихо-тихо. Маглор бы сказал, что интонация тут ничуть не вопросительная. – Нет, – гость улыбнулся как-то даже и растерянно, – нет, что ты, дитя. Я всего лишь его сын. Но что у тебя за дела с моим отцом? «Моим отцом»?.. Только появился и уже хочет всех забрать себе! – Это наш общий отец, – Майтимо сгрёб листы и кисти, а краски пусть тут останутся, вряд ли Элронд обидится. – Это наш общий отец, если ты ещё не понял. Ну и дальше не понимай. Ну и пожалуйста. «Извини, Элронд, я потом к тебе приду. Я не хочу здесь». «Скажешь брату?» «Я не знаю».