Пыльные Перья

Грин на кровати корчился от беззвучного хохота, всеми силами сдерживаясь, чтобы не рассмеяться в голос. Он то и дело пытался заглянуть в открытую дверь ванной, из которой доносился все более напряженный голос Мятежного, смертельно уставший Сашин и трубные завывания Полудня. Кота действительно назвали Полдень, потому что ровно в двенадцать ноль-ноль, когда солнышко, наконец, соизволило выйти из-за тучи, коловерша тут же сообщил об этом всем присутствующим в комнате. За что почти получил подушкой в морду от Мятежного и был немедленно наречен Полуднем. Сейчас незадачливый Полдень подвергался принудительной процедуре купания, поскольку Саша начала утро с заявления о том, что коты воняют, неважно, что домовые их уже отмыли. И вообще они провели в доме колдунов слишком много времени, им только какой-нибудь новой сказочной чумы в Центре не хватало. Мятежный честно попытался позорно дезертировать, но в комнату ровно в эту секунду заглянула Валли, запустив тем самым цепь печальных для котов и Мятежного событий. Обнаружив их проснувшимися и живыми, она существенно посветлела лицом, и Саша не могла внутренне не сжаться — Валли действительно волновалась всегда. Большую часть времени за Центр. А еще чаще — за них. Окрыленная зрелищем ее МОИ в одном помещении, да так, что они не пытаются вцепиться друг другу в глотки, Валли в приказном тоне выделила им выходной и умчалась на встречу с Виктором. Почему-то Саша была невероятно рада, что их на эту встречу не пригласили. Когда Саша попыталась спросить про Виктора, Веру. Про Дом. Хоть про что-то. Ей все также было приказано вести себя прилично, не бросаться на Веру и заниматься Грином, у которого сегодня постельный режим. Возможно, Валли прекрасно понимала, что если не посадит под домашний арест их всех: а) произойдет что-то страшное, б) произойдет что-то страшное, в) Грин в постели ни за что не останется, если остальные будут работать. Ровно так Саша обнаружила себя стоящей в ванной, стукаясь локтями и коленями со стоящим здесь же Мятежным и истошно вопящим котом, зажатым между ними. Полночь, устроивший им не меньший ад, милостиво дремал рядом с Грином, демонстрируя презрение всей своей непросохшей тушкой. — Еще раз шампунь, — выдохнула Саша, про себя поражаясь тому, насколько белой, оказывается, может быть кошка, — И смываем. И все. Ни один бес не мог нанести Марку Мятежному вреда в том масштабе, в котором справился один кот, хорошо, два кота, пусть даже магического происхождения. Через половину лица тянулась кровящая полоса, на руки смотреть было просто страшно, и спасибо талантам Мятежного, царапины уже начали затягиваться. Он все пытался сдуть с глаз мешающие волосы и Саша внутренне над ним смеялась, сейчас лицо у него застыло между возмущением и ужасом, примерно в той же плоскости находилось выражение морды Полудня, который будто понимал все, что Саша про него говорила. — Напомните мне, — начал Мятежный, разворачивая кота так, чтобы Саше было удобнее его намылить, — Почему. Просто. Почему один из вас, несчастных придурков, спасает этих чудовищ. Другая делает мордочку «Ой кисы!» и «Давайте их оставим!», а купать их вынужден все равно я. Когда эти твари меня ненавидят, жаждут моей смерти и в целом настроены крайне враждебно. И нет, кругов ада не девять, ад — это прямая дорога, от Полночи до Полудня. Саша хлопнула его по руке, мокрая насквозь, облаченная по случаю купания кошек в безнадежно длинную для нее футболку Грина, она победно улыбалась: — Ты ноешь, как ребенок. Хочешь, я потом потру тебе спинку тоже, Маречек? Из комнаты раздался приглушенный звук, то ли вой, то ли всхлип, то ли тщательно сдавленный гогот, Мятежный закатил глаза: — Истомин, я слышу, что тебе это СМЕШНО. Если эти твари во сне перегрызут мне горло, знай, что вражину притащил в дом ты. Саша поспешно переключила воду на душ, просто чтобы заглушить смех, который наконец, полился из комнаты, будто много-много разноцветных мячей, прыгающих по полу. Саша покосилась на Мятежного, взгляд быстрый, ни за что не поймаешь. Однако Мятежный поймал, глаза все те же, черные, без зрачков будто, он держал упирающегося коловершу, и Саша только что разглядела, что он улыбается. Криво, одним уголком губ. Он кивком головы указал ей на кота: — Смывай давай, у него заканчивается терпение. Саше повторять дважды было не нужно. *** Они вывались из ванной пятью минутами позже, мокрые, красные и взъерошенные, равномерно ободранные, с надежно завернутым в полотенце Полуднем. Из голубого полотенца, также стащенного у Грина, торчала только обиженная до крайности, жалкая и очень мокрая морда. Глаза желтые, почти золотые, мечущиеся между смертельной обидой и простым, очень кошачьим желанием убить всех присутствующих. Саша сгрузила кота на руки Грину, и он знал это выражение у нее на лице, она нравилась ему такой, наверное, больше всего. Ты смотришь на нее и понимаешь, что в этой голове растет очередное приключение, расцветает пышным цветом. И не жди от нее сегодня ничего хорошего. — Поздравляем! — гордо заявила Саша, для безнадежно мокрой третьей кошки, она выглядела слишком довольной собой, — У нас мальчик! А как прекрасно он теперь пахнет! И никакой волшебной чумы. Мятежный перехватил ее поперек талии как котенка, извлекая из Саши настолько недовольный и настолько жалобный писк, что она сама, кажется, не представляла, что способна на такой звук: — Двигайтесь оба, счастливые родители. Ваши отмороженные на всю голову коты умотали меня так, что я не двинусь ни на сантиметр ближайший час. Я не желаю слышать ни о работе, ни особенно об этих тварях. Озерская. Нет! Ты посмотри только. У Саши глаза слипались и разлепила она их только титаническим усилием воли, ровно для того, чтобы обнаружить Полудня, облизывающего Грину подбородок: — Во-первых, — Саша зевнула, — Это не наши отмороженные коты, ты тоже их родитель. Во-вторых, ты всех передвинул, блин. Марк, ты вроде не настолько огромен, но места занимаешь.. И в-третьих, — она умиротворенно совершенно устроила голову у Грина на плече, снова прикрывая глаза, — Я и не сомневалась, что любимым родителем после этого будет кто угодно, но не мы с тобой. Она подтолкнула его ногой, а после демонстративно отвернулась, и может быть она застала Мятежного врасплох, не заметив даже. Он не знал ее настолько домашней, настолько незлой, и не был готов узнать. В комнате было тепло. В комнате было замечательно. В комнате было трое молодых взрослых — вчерашних детей, два кота и сотня проблем, о которых никто из них сейчас не хотел говорить. Засыпая, Саша успела подумать, что господи, неужели так всегда могло быть? Три человека, слишком тесная для них кровать, холодное и лишенное красок ноябрьское утро. И эти упрямые кошки, похожие и совершенно разные? Полночь оказался ласкушей и папиным сыном, Полдень же обладал менталитетом циркулярной пилы, а были безумно упрямы и любили поесть оба. Саше казалось, что они братья, и что отчасти они похожи на них и.. Если кошки в чем были уверены, так это в том, что они останутся здесь надолго, и уши у них были с кисточками. А дыхание у Грина щекотное, и она могла свернуться в этих руках, могла, наконец, уснуть. И могло быть всегда тепло? *** Грин задумчиво посмотрел на Мятежного поверх Сашиной светлой головы, она свернулась между ними как котенок и признаки бодрствования подавать отказывалась, пока не задышала ровно, тихо совсем. — Прости меня? Мятежный развернул к нему голову резко, одно молниеносное движение, взгляд стремительно темнеющий. Грин хорошо знал такие моменты, упрямо сжатые зубы, и поза стоическая, сплошные напряженные мышцы. В Мятежного можно было стрелять и бросаться камнями, с места он не сдвинется. И знал, как сильно бесили Мятежного подобные извинения. В ситуации виноват был кто угодно, но не Истомин. Истомин, в свою очередь, знал за собой вину. И знал, где именно он не справился, где именно подвел, неважно специально или нет. — Тебе не за что извиняться. Ты над ситуацией контроля не имел. Грин снова покачал головой, где только найти правильные слова. И как его тошнило от душного плена собственного тела, которое оставалось мерзким предателем и всегда было готово подвести его в самый неподходящий момент. Живущая в этом теле магия была для него непригодна, разрушала его при каждом использовании и без использования тоже. Грин открыл было рот спорить, извиняться, черт знает, что еще: — Я должен был тебе помочь, — наконец выдавил он, этот стыд лез наружу редко, но он был здесь, — А толку от меня было ноль. Мятежный улыбался, шире, увереннее, так улыбаешься только тем, кто зажигает все звезды во вселенной и только поэтому эти звезды имеют для тебя значение в целом. Грин не удержался, дотронулся до его лица, провел пальцами по носу, и знал, еще до того, как Мятежный начал движение, что ему на это ответят собачьим жестом, ткнутся лицом в руку, прикроют глаза. Эта динамика все еще была новой, не до конца привычной, но никто из них не хотел бы как-то иначе. — Не неси ерунды, Истомин, меня бы здесь не было уже больше сотни раз, если бы не твое своевременное вмешательство, и иногда кажется, будто ты вообще единственная душа, имеющая смысл. Ты сделал все, что мог и даже больше, мы бы без тебя в жизни не справились. И без твоего огня. Я клянусь тебе, они бы нас сожрали, Грин. Они бы нас просто сожрали. Не сомневайся. Я отказываюсь слушать ту часть твоей речи, где ты называешь себя бесполезным. Он прижался губами к запястью Грина, на секунду всего. И это прикосновение Грин тоже успел хорошо запомнить. Впечатать намертво. Это воспоминание он заберет с собой за черту, когда внутренний огонь, наконец, выжжет его изнутри. А с такими воспоминаниями и уходить не жалко. С памятью о губах Марка Мятежного, сухих и горячих, о том, как Сашины волосы щекотали ему лицо и шею, невесомые, но их было так много, он мог спать, укрывшись ее волосами. С днем, вроде этого, когда все было ясно, и жить хотелось вдвойне. С мурчанием котов и с Валли, еще не успевшей уйти и сердито что-то утверждающей этажом ниже. И как я уйду, если для меня здесь осталось так много?   *** Саша рядом вздрогнула, горячо зевнула ему в шею, издала негромкий звук, на который отозвался дремавший здесь же Полночь, продолжающий негласную войну с Мятежным за территорию, розовая кошачья пятка упиралась Грину в ключицу, вроде делай что хочешь, но меня ты теперь не сдвинешь. — Теперь, когда мы миновали лирическую часть и выяснили, что вы в порядке, — Саша потянулась, досадуя, что умудрилась всерьез задремать. Не то, чтобы беспокойное гипнотизирование спящего Грина этой ночью и вздрагивание от каждого шороха можно было считать сном, — Может быть, поговорим все же о слонах в комнате? Или мне стоит сказать о Доме со слонами? Я надеюсь, он еще стоит? Это уникальный памятник архитектуры и прекрасный представитель модерна, видите, я сделала свою домашнюю работу, пока планировала бежать вас спасать. Мятежный фыркнул так, что Саша была готова поклясться, будь сила этого фырчания чуть более разрушительной, ее бы с кровати просто сдуло. Она обернулась, едва не зарядив ему рукой по лицу: — Молчи! Мятежный, молчи. Если ты сейчас откроешь рот, я хочу, чтобы ты использовал его разумно. Ты ведь умеешь, правда? Мятежному было смешно: это существо, удивительное, бестолковое, суетное существо, он все еще понятия не имел, что с ней делать. С этим существом что-то случилось и она совершенно не была похожа на девочку, которую они здесь оставили. — Озерская, у меня есть пара идей относительно того, как использовать мой рот, которые тебе однозначно понравятся. Я припоминаю, ты была большой поклонницей.. Саша поспешно зажала упомянутый великолепный рот рукой, глаза у нее смеялись, негромкий смешок издал даже Грин, как всегда наблюдающий за ними с неприкрытым любопытством на лице. Саша погрозила Мятежному пальцем свободной руки: — Я предупреждала. Это было неразумным использованием. Попытаешься еще раз? Ай! Марк! Она обиженно потирала укушенную ладонь, то и дело бросая на Мятежного оскорбленные взгляды, глаза смеялись у обоих. Вот это — это было знакомо и это было просто, это случалось с ними сотню раз, дорожка знакомая такая. Привычная. Саша вздохнула, собираясь с мыслями: — Вы не можете отвлекать меня вечно. Я хочу знать, что случилось в Доме со Слонами. Мятежный фыркнул еще раз, на этот раз громче: — Упрямая до невозможности, ты не отступишься ведь? Ладно, слушай. Истомин, поправь меня, если я буду неправ. В общем. Мы подошли туда рано утром, справедливо было предполагать, что ночью они будут сильнее, в конце концов, все нападения случались ночью. И да, там была охрана, так что может быть это было самую чуточку взломом. Но я напоминаю, Москва нам помогать ни хрена не хочет, потому официального разрешения мы бы ждали до тех пор, пока наши разложенцы не пожрали бы вес город. Саша перебралась поближе к Грину, прижалась к нему спиной, и сейчас было самое время слушать. О своем собственном секрете Саша вспомнила только что, как всегда весьма своевременно. Секрет, похожий на огромного золотого червяка, тут же разросся в размерах, готовясь начать точить дыры в сердце. Сердца — это излюбленная пища секретов, если кто-то не знал. Сначала Марк закончит, — пообещала себе Саша. И ей было почти смешно. Она всерьез боялась, что эта секундная идиллия разрушится потому что она думала, работать ли ей с Иваном. Боялась, что все закончится? Смешно! Но смеяться Саше не хотелось. Губы Грина коснулись кожи где-то за ухом, Саша выдохнула, весь фокус внимания немедленно смещается к крошечной точке, где они соприкасаются и где от его дыхания тепло и.. Черт: — Гриша, отвлекаешь. Мятежный смотрел на них с выражением лица оскорбленного праведника: — Серьезно, Истомин? У нее фокус внимания как у щенка. Дольше пяти минут мы на чем-то концентрироваться не можем. Я чего ради распинаюсь? Саша печально вздохнула, подняла глаза на Мятежного, она не помнила, когда в последний раз смотрела на него вот так, прямо, и не помнила, когда ей в последний раз нравилось на него смотреть — никогда. Но он был здесь, темноволосый, с вечно упрямо сжатой челюстью, ходящими желваками, глазами, которые забывали отражать свет: — Если ты продолжишь критиковать мой фокус, я пну тебя. На это фокуса хватит. Итак, вы вломились на территорию чьей-то частной собственности, мы с Валли выясняли, что Дом закреплен за какой-то местной конторой. Водоканал? Или что? Я уже не помню, так или иначе, никаких ниточек это нам не дало. Дальше, дай угадаю, вы благополучно применили очередной магический трюк, чтобы развести охрану и влезли в Дом. Ты ведь не вырубил охранника, Марк? Слишком довольное у тебя лицо. Мятежный хмыкнул, воскрешая в памяти события: — К сожалению, нет. Хотя очень хотелось. Охранники там были отборно мерзкие. Но дело обошлось простым заговором на отведение глаз, Валли их знает миллион. Так что охрана там была совершенно человеческая. Дальше начинается лес, холод собачий, с Волги дует нереально, эти двое, — он указал на Грина и отсутствующую в данный момент Валли, — похожи на сосульки. В Доме, конечно, нет никакого света и тишина стоит невероятная. Мы начинаем думать, что промахнулись, потому что по логике вещей, колдуны уже должны быть в курсе и встречать дорогих гостей. Но тихо невозможно. Ты такую тишину услышишь только на кладбище. И эти слоны, реально огромные монстры, тебе бы понравилось, возвышаются среди ноября каким-то дебильным волжским гротеском. Грин чуть щурился, следя за достоверностью рассказа, повел в воздухе пальцами, стремясь вернуть Мятежного на рельсы рассказа: — Марк просто не любит, когда кто-то выше его ростом, да еще настолько, потому рассказ про несчастные скульптуры мы имеем шансы слушать еще долго. Саша тут же мстительно добавила, выглядывая откуда-то из-под руки Грина: — У кого еще собачий фокус внимания?! Мятежный ответил им полным скепсиса взглядом, читать между строчек: «Почему я должен был застрять здесь именно с вами двумя?», он рассеяно коснулся пальцами запястья Грина, будто ища опору, прежде, чем продолжить. *** Мятежный это утро помнил замечательно. Уныло-серое, кричащее «Ноябрь!», черные деревья, торчащие посреди грязного безобразия, которое оставил за собой первый снег. Вверх, вверх, раньше была дорога, теперь все заросло молодой порослью. И зачем было переводить дом в частную собственность, это его медленно убивало. Слоны эти выглядели абсурдно, и скульптура девушки с другой стороны дома напомнила ему кого-то, о ком он отчаянно не хотел вспоминать. — Этот дом криповый до жути, будто прямиком из хоррора вылез. Мятежный хмурился, насмешливо отмечая тот факт, что вся его жизнь, по сути, вылезла из не слишком хорошего фильма в жанре хоррор. Он натолкнулся взглядом на сияющего Грина: — Что, Марк, испугался? Сражаться рядом с ним, да даже может быть умереть рядом с ним — это ровно то, чего он мог для себя пожелать. Это то, где он был на месте. И потому ухмылку он зеркалил легко, она была заразительна безумно, все это было заразительно. Перспектива выкурить тварей из гнезда, докопаться до сути, решить хоть одну из проблем. Он это сможет и он сможет сделать это прямо сейчас. В мире было не так много мест, где Мятежному было хорошо. Грязный лес, атмосфера дешевого хоррора, улыбающийся Грин, предвкушение драки. Вот это. Это похоже на его место. — Даже не надейся. …Валли делает жест рукой, мол она пойдет первая и он закатывает глаза вроде «Ага, что еще?», оттесняет ее плечом, и каждый раз про себя восхищается, как такая маленькая женщина может оказывать такое яростное сопротивление. Внутри тихо, сыро и мерзко, пахнет плесенью. Внутри склизко, этот дом — работа того же архитектора, что Центр. Только там тепло и как дома, а здесь грибок на стенах, ободранные обои, аварийная лестница. И клетки, клетки, клетки. До самого потолка. Мятежному остается только присвистнуть: — Охренеть. Они все это сожрали? И когда приближается к клеткам, ответ получает немедленно, в виде мерзкого хруста под ботинками, мелкие звериные косточки. «Если найти особую косточку в скелете черного кота, то можно стать невидимым»: — говорил Марку злой человек, который теперь живет в его голове. Колдуны могли себе сделать доспех из этих костей. Мерзкие, нечистоплотные существа. Мятежный делает шаг прочь и еще один, хрусь-хрусь-хрусь. Куда же ты спешишь, Маречек? …В доме темнота жуткая, они светят фонариками, комната за комнатой, пол скрипит так, будто хочет провалиться. И Мятежный на его месте провалился бы от чистого возмущения. Нелепая сцена — пережиток советских времен, они всерьез селили сюда детский сад? Готовый сюжет для крипипасты, лет в пятнадцать он такой ерундой зачитывался и пугал картинками Сашу. Никто не издает ни звука. Мятежный в темноте видит лучше многих, но и ему доступны только прыгающие по стенам силуэты, ни один из которых не оказывается славной компанией падальщиков. Он дергает дверь в бывший кабинет архитектора первым, прикрывая глаза от слишком яркого света, окно огромное, с видом на Волгу, а рассвета будто не было. Такая подавляющая серость. В доме не было мебели, только непонятные брошенные в разное время обломки, да туристические брошюры, «Здесь по замыслу архитектора N. был обеденный зал», кабинет на фоне остального дома кажется заваленным. Мятежный манит рукой Валли и Грина, вперед ныряет первым, как всегда. Первым всегда легче. Хрусь-хрусь-хрусь, колдуны жрали там же, где колдовали. Хрусь-хрусь-хрусь. Куда же ты? …Грин возится с клеткой, высвобождая истошно орущих котов, черного и белого, его руки перепачканы ржавчиной или засохшей кровью, Мятежный не вглядывается. И кошки орут, орут, орут, и пытаются укусить его за пальцы, он достает их все равно. Валли стоит у зеркала, пальцы внимательные, ощупывают раму, все они расположились так, чтобы ни в коем случае не отразиться в зеркале. Зеркала в мире Сказки могут быть чем угодно, но крайне редко хорошими новостями. Фотографию, извлеченную из рамы она бережно упаковывает в карман, рассматривать ее сейчас времени нет. Это девушка. И ей чертовски не повезло здесь оказаться. Это все, что нужно о ней сейчас знать. — Марк, в столе что-то интересное есть? — кошачий ор начинает рвать барабанные перепонки, но службе спасения имени Григория Истомина никто не говорит ни слова, слишком хорошо помнят недавний хруст под ногами. На вопрос Мятежный только отрицательно качает головой: — Пустой. Не уверен, что они вообще помнят, что это такое и как им пользоваться. Что зеркало? Валли раздраженно хмурится, он знает это выражение на ее лице очень хорошо, такое бывает, когда Валли мучительно пытается решить загадку и у нее не получается. — Оно точно обладает волшебными свойствами, но на меня не реагирует. Я чувствую отпечаток магии, и это очень тонкая работа. Не то, что делают они. Но при этом.. Короче, оно меня не пускает. Потому что не под меня заточено. Если бы у меня только было больше времени, я бы попробовала взломать эти чары, но.. Марк запрокидывает голову, еще раз внимательно обшаривает взглядом потолок и издает глухой смешок: — Ну не сможешь взломать, так ликвидируй, Валли, как считаешь? Не оставлять же им такую роскошь. В комнате воняет невыносимо, будто здесь не только обглоданные косточки, но гниет все разом, вплоть до самых стен, до самой сути, сладкое, мерзкое и скользкое, у них на лицах шарфы, но все это, конечно, совершенно не значит, что дышать хоть чуточку легче. — Варвар, — Мятежный слышит веселый голос Грина, оборачивается, чтобы увидеть его, наконец, освободившего котов, и он думал, твари убегать будут или благополучно его полосовать, но вот они сидят, каждому досталось по руке, и тычутся бестолковыми мордами ему в лицо. Марк про кошек все же ничего не знает, они разве так себя ведут? Он сам себе казался похожим на такую кошку в эту секунду. — Ага, — соглашается легко, — Варвар и вандал. Ну что, стряхнем пыль с этого жертвенника? Мятежный делает шаг в сторону жертвенника, кивая на просьбу Валли быть осторожнее: — Конечно, Валентина, я всегда осторожен, за кого ты меня принимаешь? Мятежный, конечно, обманывает. Возможно, себя в первую очередь. Сначала приходит смрад, а после пол расползается, доски торчат под углами, будто зубы, некрасиво, неправильно. И они начинают лезть прямо из-под пола, прогнившие еще сильнее, абсолютно слепые. Колдуны будто забыли, как двигаться по-человечески и лезут из-под половиц, по-паучьи или по-змеиному, теряя сходство с людьми с каждым своим днем и с каждым своим движением, сдирая с себя кожу, не чувствуя боли вовсе. Вонь становится невыносимой. А потеря Золотого их, кажется, все-таки покосила. И сделала еще опаснее. …Мысль чужая, будто не его. Серебряный колдун теснит его к стенке. А он в немом шоке отмечает, что кошки сражаются как Немейские львы с Гераклом, и понимает, что эти твари — это нифига не обычные кошки. Истомин. Вечно.. Колдун пытается его обезоружить и заговоренный нож жжет ему пальцы, этот Ной хорош, нереально хорош. Грин здесь же, Мятежный замечает, как вены у него изнутри светятся, переполненные жидким пламенем и если пару секунд назад Валли стояла рядом, то сейчас она предусмотрительно делает шаг назад. Глаза у Грина змеиные совсем. Мятежному смешно почти, сейчас самое время пялится на Грина. Он всегда ощущает битву всем существом, живет единым моментом. Мертвая плоть того гляди залепит глаза — и как достал только? Мятежный полосует колдуна по руке, и металл ему в эту секунду кажется живее этого тела. Он жжется, колдун издает глухое шипение, но прахом или зловонной лужей не обращается. Дерьмо. Дерьмо. Гребаные москвичи, вот бы где пригодилась ваша помощь, или скажете, что мощь Сказки тут тоже бессильна? — Жертвенник! Не колдуны, жертвенник! Догадка спонтанная, но он уже тогда знает, что она верная. Он такие вещи всегда знает еще на подлете, чувствует их, чутье у него собачье, безошибочное как у опытной гончей. Он знает, что сейчас будет, жертвенник вспыхнет под дыханьем Грина и это заставит колдунов отступить. Не знает только, что огонь, вырывающийся изо рта Грина — раскаленные всполохи, сменится кровью еще быстрее обычного. И все перестанет иметь значение, торжество оборвется, не успев начаться. Но сейчас? Сейчас Грин выдыхает огонь, ослепительный огненный вал, Мятежному кажется, что ему даже опалило брови, и колдуны с шипением бросаются в противоположную сторону. *** — Кончилось, к слову, тем, что они куда-то отползли, мы успели ликвидировать жертвенник, изъяли зеркало, Валли, вроде бы, передала его Ною. Ты его видела? И дальше, собственно, тебе все известно. Вот этот товарищ, — Мятежный взлохматил Грину волосы, нарвавшись на недовольное ворчание Полудня, — Израсходовался в ходе битвы, и.. И вот мы здесь. Что подводит меня к совершенно логичному вопросу. А где в момент нашего возвращения была ты? Если я сейчас скажу ему все как есть? Что он мне ответит? Что ничего другого и не ожидал от меня? Или тот факт, что я пять минут потаскала на шее ключ от Центра, магическим образом очистил меня, сработал как святое причастие? Да вот только в него мы тоже не слишком верим. Конечно, не сработал. И что они мне скажут? А чего я больше всего боюсь услышать? Саша высвободилась из рук Грина легко, одним движением: — Гриша, ты как, получше? — легко было делать вид, что не чувствуешь взглядов. Легко было делать вид, что ничего не происходит. Что все в порядке. Все легко и просто. Прозрачно как стекло. Саша улыбалась, поправляла волосы, и руки у нее немного дрожали. Что теперь делать? — Получше, а что? — он отозвался осторожно, будто не понимая, что именно с ней происходит, не в состоянии объяснить внезапную перемену, и добавил мягко, явно опасаясь нарваться на резкий отпор, — И с чего такой интерес к делам Центра?.. Не пойми меня неправильно, просто тебе же всегда было. Ну. Все равно? И ты неоднократно давала это понять. Саша обернулась на него уже в дверях, она сейчас понимала Валли, как никогда. Первой всегда легче. Сделать шаг, даже если не знаешь, провалишься в итоге или обнаружишь под собой надежную, твердую землю: — Мне не плевать, где жить. И я не хочу, чтобы это место досталось сомнительным уродам, которые превратят его неизвестно во что. Это.. Мое место тоже. И я не могу допустить, чтобы оно досталось господину сволочному придурку, кем бы он ни был, — она улыбнулась через плечо. Сделай вид, что все просто. — И если тебе лучше, идемте к Валли? Мне, кажется, тоже есть, что рассказать. Во-первых, москвичи знают, что вы все-таки предприняли эту вылазку несмотря на их отказ поспособствовать. Во-вторых, мне бы очень хотелось взглянуть на эту фотографию. Она ведь до сих пор у Валли, верно? Но все детали чуть позже. Договорились? Золотая запятая, Саша Озерская, скрылась за дверью чуть быстрее, чем ей бы того хотелось. Но она не представляла, насколько дорого может стоить правда и как сильно она может жечь язык, а потому лучше выложить ее всю, неприкрытую и не слишком красивую, на стол и сделать это немедленно. Молчать больше нельзя. Я не буду. И когда я стала человеком, которого волнует, что они могут подумать об этом?