Пыльные Перья

Пока в комнате этажом выше не спали Саша, Грин и Мятежный, в гостевой комнате Центра, в дальнем конце зеркальной галереи — Валентина сказала, что так для Тани будет безопаснее, а Таня почему-то взяла и поверила — не спала Таня. Татьяна Зорина была сложным конструктом из знаний и убеждений, надежно спрятанных в тонком и длинном теле, она была только немножечко девушкой и гораздо больше бесценным багажом знаний. После смерти Софии единственным местом, где эти знания хранились. Знания, даже самые бесценные, не могли сделать ровным счетом ничего с ее чудовищным одиночеством. Это чувство казалось ей бескрайним, в какой-то момент оно задавило Таню, расплющило, и она перестала ощущать вовсе. Одиночество. Тоску. Толику разочарования, может быть. Она видела город над Волгой до этого только проездом, а когда они до него добрались, ей было уже наплевать. Тане хотелось думать, что вся она израсходовалась на сложные чары, оттого так пусто. Вот только это новообретенная боль прижимала ее к полу, не давая даже крошечного пространства для вдоха. Саша показалась ей смелой до безрассудства, отчаянной, девочкой из чистого золота — маленький, искрящий комок бесстрашия. Саша показалась ей на месте и дома, Таня успела заметить маленькие жесты, как она и эти странные, очень серьезные парни — Таня даже помнила их имена — смотрят друг на друга. Будто говорят, «Я здесь, я рядом, все хорошо, ты моя, ты мой». Они были дома, три удивительных звезды в созвездии летнего треугольника. Таню научили читать звезды. Не научили только найти дом. Ей сейчас казалось, что все, что она знала о собственном доме, о каждом из них, было бесконечной бутафорией. Подделкой. И не очень хорошей. Саша была смелой, парни серьезными, а Валентина ей показалась.. Просто невероятной. Валентина была похожа на Афину из греческих мифов. И хотя София говорила ей, что эта история свершалась еще до греков, что знала она и Афину, детская любовь к истории про богов с Олимпа не давала Тане покоя. Валентина была похожа на Афину, спокойная и мудрая, наверняка беспощадная в войнах, которые она вела, ведь главами Центров не становятся просто так. Валентина задала ей всего пару вопросов и отправила отдыхать. Что важнее, Валентина предложила ей остаться. Пока. Пока все не разрешится. Пока Таня не будет готова открыть ей правду. Таня ощущала себя сломанным приемником, сколько ни крутила ручку, слышала только шипение. Надеялась поймать голос Агаты или Софии, кого-нибудь знакомого. Кого угодно. Она не помнила больше голосов родителей. Знала, что забудет и эти. Так случается, это всего лишь время. Которое должно лечить. Но на самом деле стирает только острые углы, чтобы когда натыкаешься на них — было не так невыносимо. Таня думала, что будет вспоминать Агату, будет плакать об Агате, но она не видела ее смерти и все это казалось ей нереальным. Ничего не было. (Все было, и ты это знаешь. И ты не спрячешься. Все было. И было больно. А будет еще больнее.) Сестра в последнее время изменилась, груз собственного давно прощенного предательства висел над ней неизменно, и потому Агата давно не была прежней. Скучать по ней, яркой и улыбчивой, влюбленной во весь мир, нетерпеливой, стало Таниной нормой задолго до ее смерти. Агата была старше. Агата была беззаботным ребенком. Агата была непосредственной и часто говорили, что бестолковой. Агата была. И это главное, что нужно было помнить. Агаты больше не было. Таня скучала по ней невозможно. Уже очень давно. Мысли возвращали ее к Софии, недавно обретенной и сразу же потерянной. Таня знала, что потеряет ее совсем скоро с первой их встречи. Помнила этот день хорошо. Из Москвы они бежали невероятно долго, дорогами, которые Агата знала неизвестно откуда — знала ли Таня Агату? Агата все твердила две вещи, «Прости меня» и «Доберемся до Яги, а там видно будет. С ним только она справится». Таня помнила крошечную, уродливую какую-то деревеньку. Невзрачную. Ну на что там смотреть? Мужик, да его козы. Домики разнокалиберные, даже стоят как-то невпопад. София жила на границе леса. На границе миров, как выяснилось позже. И они стучались в ее дверь — измученные пилигримы, не слишком веря, что это поможет. *** Она не открывала долго, Таня только потом узнала, что ходила она уже плохо. Что этому усталому дому (никаких курьих ножек) не хватало резвых ног. Ключ от дома Софии сейчас висел у Тани на шее. Тогда. Она помнит это хорошо, София стояла в дверях, маленькая, по сравнению с рослой Таней особенно. Совсем седая. И кажется уже полуслепая. Держала в коротких пальцах самокрутку, и дым почему-то отдавал сливой. — И кого принесло, позвольте спросить? Да в такое-то время. Вас, современную молодежь, со временем обращаться не учат вовсе, не так ли? Таня не любила поучительного тона, мол вот я знаю жизнь, а ты.. Его здесь не было. Пожилая.. Дама? Смотрела на них с усталостью и тоской бессмертного. Таня ни у кого еще не видела таких темных и таких умных глаз. Они видели, кажется, и как люди вышли из пещер. И Царьград. Видели, как менялись династии. Как цари одни за другим сменяли друг друга. И до сих пор. Таня хотелось глупо спросить, видела ли она Пушкина, но какая в самом деле разница. Таня и Пушкина не любила вовсе. Говорила больше Агата, Агата всегда говорила, в этом была особенно хороша. Агата говорила, Таня молчала. Агата смеялась, Таня смотрела все также молча, внимательно. Агата бросалась. Таня сначала наблюдала. Большую часть речи Яга разделяла Танину тишину, ее глаза, всегда чуть навыкате, прочно зафиксированы на Тане, будто она уже тогда что-то знала, чего не знала Таня. Невероятно много вещей. — Помолчи, девочка. А что скажет младшая? И не думай мне скормить свое «мне нечего сказать», я уже это слышала. Всем есть, что сказать. Таня пожала плечами, ей казалось очень важным сказать то, что сработает. То, что даст им шанс выиграть время. Одновременно, она одуреть как устала говорить то, что от нее ждут. Устала вкладывать тщательно подобранные слова в перепачканные золотым соком губы самого яркого на свете мальчика. Таня смертельно устала. — Я слышала, что вы охраняете границу миров. Что только благодаря вам оба мира еще стоят. Что вы знаете, где проходит эта тонкая линия. Как сохранить баланс. Мне говорили, я искусственная. Я инструмент. Меня здесь быть не должно. Я понятия не имею, кто я. Но мне бы чертовски хотелось узнать. И я больше не буду ничьим инструментом. Я живая. И мне было достаточно. Мне достаточно решений, которые были приняты за меня. Пожилая дама, Яга, потом выяснилось, что сейчас люди звали ее Софией и ей это нравилось, так глупо и так по-человечески, смотрела на нее долго, выражение на лице все то же, неизменное. — А с чего мне помогать тебе, «инструмент», в твоих духовных поисках? Тане было нечего на это ответить. Ни на один из ее вопросов. Ее уже давно не спрашивали. Ни о чем. Помимо дежурных вопросов о самочувствии, о текущем состоянии, бог знает, о чем еще. Но это поверхность. Что у Тани внутри знала только сама Таня. Даже Агата, ее последний родной человек, вежливо от этой информации отказалась. И даже пытаясь все исправить, Агата бережно обходила мысли Тани и ее душу стороной. Будто внутри у Тани было болото или яма на волка, провалишься, а там колья, колья, колья. Может и так. — Потому что подобных мне вы, наверное, еще не видели. И вы любопытны. Вас всегда вперед тащит со страшной силой огромный научный интерес. Потому что, может быть, я не берусь судить. Вы научитесь чему-то по пути тоже, ведь учиться никогда не поздно, правда? Вы впускали его за свой стол сотню раз. Все это уже случалось. Он стучался в ваши двери. Жизнью от него несло за километр. И вы впускали его. Неужели, откажете мне? От нее веяло холодом и пахло сливовым дымом. Она была живой. И такой далекой. И у Тани на секунду все внутри сжалось, неправильно ответила. Все сделала не так. Откажет. Не впустит. Прогонит. И куда они тогда пойдут? — Значит, пора, — Яга усмехалась невесело, тогда Таня еще не привыкла называть ее по подставному имени. По сути, даже Яга ее настоящим именем не было. Ни одно из ее известных имен. Она сама его помнила? — Столько лет я учила их. Столько веков. Направляла. Корректировала эти маршруты. Но знаешь, история каждый раз повторяется, и я не в силах ее изменить. Я все учила их жить. Может, пора учить умирать? И самой научиться. Вот и ты здесь. Ты не вспомнишь, это случилось одну жизнь назад, но я держала тебя на руках, крошечную совсем. Пора. Таня качнула головой, протянула к пожилой даме руку, не смея ее коснуться, рука так и повисла в пространстве между ними: — Обучите меня. Я не знаю измерения, в котором этот дар не был бы насилием. Яга отошла, пропуская их в помещение, пахло травами и ее парфюмом из классической линейки, табаком. Немного сыростью, будто из подвала. — Я обучу тебя. Но пощады не жди. Учеба — такая же как жизнь. Кровь и пот, без единой поблажки. Таня поймала Агату за руку, потянула за собой: — Хорошо. Правильного ответа не было. *** София, как всегда невозмутимо спокойная, работала за ноутбуком и Тане до сих пор это казалось каким-то безумным парадоксом. Однажды Таня вышла из дома, всего на пару метров отошла в лес, а ей навстречу вышло настоящее говорящее бревно, оказавшееся духом срубленного дерева, дерево ушло — дух остался. Люди не жалели лес. Лес в ответ не жалел людей. Но живое говорящее бревно, измученный лесной дух, все еще помнил, что так было не всегда. Таня тогда поделилась с ним своей едой, этому София успела ее обучить. Вот за окном в этом удивительном доме иногда прилетает Птица-Юстрица и громко жалуется Софии, что последнее время сидит без работы. Маленькая и юркая, с красным хохолком. Таня пробовала давать ей на ладони зерна, но гордая мелочь отказалась, заявив, что везде была. И все ела. И всех попробовала. И еще попробует. София тогда усмехалась, «Ну если люди своей глупостью опять зададут тебе работы, то я даже не знаю, что с ними делать». Она ничем не выдавала страшного секрета, о котором рассказала Тане в первые дни их знакомства, эта новость ее будто не трогала. Скоро она умрет. И Таня понятия не имела, как что-то настолько фундаментальное, настолько масштабное, основополагающее для всей Сказки, может умереть. В эту минуту она сидела здесь, на самой границе Сказки, и.. Работала за ноутбуком. Знала его, кажется, чуть ли не лучше Тани. София смотрела на экран без особого выражения, но кем бы ни был ее оппонент, он явно испытывал судьбу, выводя ее из себя. Нет, София не станет никого заколдовывать, она всегда утверждала, что испытывать смертных на прочность таким образом — моветон. Они все забыли. А с тех пор, как забыли, стали до нелепого к магии уязвимы. Но и словесно она могла раскатать любого тончайший слоем, будто делала тесто для пахлавы. — Где ты ощущаешь свой дар, Татьяна? — негромко спросила она, не отрываясь от экрана, строчки отражались в ее темных очках, но Таня даже не думала пытаться их прочитать. Она слышала размеренный звук, с которым Агата подметала двор, почему-то это ее успокаивало. Таня пожала плечами: — Я не.. То чтобы ощущаю его. Это всегда была принудительная процедура, я не могу его нащупать добровольно, он где-то далеко закопан. Я знаю, что он есть. Но будто выйти он согласится только по принуждению. Это скорее.. больно. София хмыкнула, недовольно пробормотала что-то про шарлатанов, варваров, идиотов, извращающих саму природу волшебства. Таня уже хорошо знала, что в основе любой магии лежит воля. Ее волю пытались у нее отобрать, разжать кулаки и челюсти, бесцеремонно выдернуть хребет. — А где болит? — Таня не думала, что ее это веселит, но видела веселые искорки в глазах у Софьи, ее забавлял любой разговор, который сулил ей крупицу нового, мог чему-то ее научить. Таня облизывалась нервно, вспоминать это ощущение ей хотелось меньше всего. — Болит.. Везде. Будто каждую клетку моего тела подожгли. И она не выдерживает жара. Сворачивается. Плавится. Где должен быть дар, София? Таня любила задавать ей вопросы, потому что София всегда отвечала. Даже если от ее ответов становилось еще сложнее: — Дар начинается там, где солнечное сплетение. Где, говорят, у нас живет душа. Но я считаю, что мы действительно излучаем его всем телом. Нелепо пытаться оторвать душу от тела. Так кто сказал, что так можно обойтись с даром? Если вскрыть тебя или меня, кровавого рубина дара там не будет. Он весь выйдет ровно в ту секунду, как мы перестанем дышать. Мы выйдем. Он будет повсюду. Он продолжит менять реальность. Его никогда нельзя форсировать и принуждать выйти наружу. Никогда нельзя брать силой. Таня улыбнулась, одними только уголками губ, повела плечами: — Мне нравится, как вы рассказываете. С ваших слов — это вовсе не проклятье. Пожилая дама, Таня не могла думать о ней никак иначе, усмехнулась, снова закуривая — дымила она как печная труба, и выдохнула дым в противоположную от нее сторону: — Он называется «дар» из-за конкретных причин. Первая и самая очевидная, он был дарован, и ты даруешь его окружающим. Это не проклятье. Ты осознаешь, что не сможешь прятаться вечно? Никто не может. Всегда приходится выходить и сражаться. Таня осознавала, от рождения была наделена светлой головой и не могла ничего другого, кроме как осознавать: — Я и не хочу прятаться от него вечно. Я хочу научиться. Сколько у меня времени? София даже не трудилась напоминать человека, одетая в вечность и знание как в лучший костюм: — Это неважно. Время нелинейно. Что важнее, будут другие учителя. И после меня. Увидишь девчонку, которая покажется тебе огненным шаром — не беги от нее. Эта в огне не горит. И тебя не испугается, даже если будет знать правду. Сама ничего не бойся. Поверь мне, он боится тебя больше. Я не хочу, чтобы меня боялись. — Возможно, для этого чуточку поздно, — отозвалась София, мысль была для нее той же речью. Но честнее. *** Когда мертвяки липли полуразложившимися лицами к окнам, Таня понимала, что время ее вышло. София в этом доме оставалась неизменной константой. Не менялась ничуть, ни в лице, ни в мощнейшем фоне, который от нее исходил. — Они прорвут защиту. И они будут в доме. Агата, Татьяна, прошу вас, не делайте глупостей. Агата кивнула, конечно, она не будет делать глупостей. Защищать сестру — это не глупость. Конечно, глупость она сделает. Всегда делала. В этом была вся Агата, услышать просьбу не делать глупостей, кивнуть с серьезным лицом и сотворить целую сотню, разбросать их вокруг себя как зернышки. Таня еще будет спрашивать себя после, знала ли о том, что случится, София? А если знала, то почему не остановила ее? Какой продуманный и неожиданный ответ был готов у нее для этого? Таня почувствовала, как на грудь ей легло что-то тяжелое, и растерянно уставилась на тяжелый медный ключ. Если бы она не знала точно, что он отпирает именно этот дом, она бы в жизни не поверила, что он может подходить к современному жилищу, настолько сказочно он выглядел. Она прекрасно знала, что значат ключи в этом мире. Какую чудовищную силу может хранить этот оберег. — Вы уходите? Сейчас? — и она не знала, откуда в ее голосе столько злости, столько обиды, но звякнули стекла, и мертвецы на секунду отпрянули от окон, а после, после прилипли к ним с еще большей жадностью, будто обезумели. Таня никуда не могла деть это новое жгучее чувство. Уходили все. Рано или поздно. Она оставалась. Одна. С каждым разом все более, более одинокая. — Ты знаешь, как говорить со мной. И береги ключ. Если надумаешь вернуться — это место будет ждать тебя. Помни все, чему научилась. И не отказывай новым учителям. Всегда учись. Таня помнила, чему ее учили. Что печаль — это светлое чувство. Это та же форма общения с близкими, которых с нами больше нет. Но Таня не хотела печали. Как она могла знать печаль в полной мере, так и не зная толком радости? И потому Таню не устраивал этот ответ, она мотнула головой, несогласная, и ей бы испугаться мертвецов за стенами, но она боялась только одиночества. — Но как же? Как же дальше?! Яга смерила ее внимательным взглядом, выпрямилась и на секунду стала будто больше собственного дома, даже всего леса, сказочного и настоящего, а Таня, погнавшись за ее размерами, вся обломилась, замерла на месте. — Дальше будет также, как с учебой. С величайшими трудностями. С кровью, потом. И без единой поблажки. Это жизнь. Она не прощалась, не говорила береги себя, но у Тани на шее висел ключ от ее дома, и это говорило больше, чем могли донести пустые слова прощания. Ее не было в комнате, она исчезала за ту секунду, что Таня подбирала слова, чтобы ответить. Позже она долго не будет решаться передать эти слова Валентине, строгой и совсем юной руководительнице Центра. Будто если Валентина, Валли, как называли ее подопечные и как она разрешила обращаться к себе Тане, поймет, для кого отворила двери, то Таня тут же окажется на улице. Будто Валентина не знала, что живут и справляются между двумя мирами только так. Что дальше? Таня знала. Дальше, величайшие трудности. Кровь. Пот. И ни единой поблажки.