02.09.2000
«Цок-цок, цок-цок» Мимо прошла старшеклассница на очень высоких каблуках. И как можно было докатиться до такой жизни?.. — Саня, пошли камни в пироговский пруд кидать! Погода была прекрасная. Лето будто ещё не кончилось, а в школе ещё не задали уроков, потому что был первый день, поэтому тётя Люба меня не трогала. Лучший день для того, чтобы не заниматься ничем, кроме кидания камней в пироговский пруд. Саша тоже был не против. Саня постоянно говорил, что раньше вода в пруду была прозрачнее, а камни летели дальше. Я тоже замечал это, и даже быстрее, чем он, но упорно отрицал наличие любых перемен. Да даже те самые два идеальных для кидания камней в Пироговский пруд дня будто стали короче. Я дольше просыпался, тяжелее чистил зубы, медленнее ел и ничего не замечал вокруг, пока шёл первые семь минут до школы в гордом одиночестве, а страх от того, что это явно была не минутная усталость, только больше меня выматывал. Вот Сане хорошо, он всегда одинаковый, хотя тётя говорила, что не меняются только покойники. Таня, судя по тому, что прошло уже пять лет с её пропажи, тоже уже вряд ли могла измениться. Бабушка всегда плакала, когда случайно находила взглядом в комнате её вещи, и каждый день говорила о том, что в этом году Таня должна закончить девятый класс и что в техникум она не пойдёт, потому что умная. Тётя в ответ говорила, что техникум — это очень даже хорошо, а меня уводила в другую комнату и сажала за уроки. В другой комнате я сидеть очень не любил: там не было тетради, в которой я записывал наши с Саней приключения, а ещё не было «Денди», зайца Стёпки и тетради, в которую я записывал наши со Стёпкой приключения, зато было очень много страшных икон. Искаженные лица, какие-то тесные круги над этими лицами, дети как маленькие взрослые — это всё пугало меня и заставляло чувствовать, будто за мной кто-то пристально следит и осуждает, и поэтому я так боялся что-то делать, что просто сидел, смотрел в пустой клетчатый лист перед собой и старался ни о чём не думать. Прежде чем идти к пруду, надо было выкинуть мусор, а до помойки мы дошли удивительно быстро. Я встал на носочки и перекинул пакет через бортик контейнера. «Цок-цок, цок-цок» Странный звук заставил меня вздрогнуть и резко обернуться. В паре метров от нас стояла очень растерянная старушка с палкой в руках. Я стоял и смотрел на старушку не менее растерянным взглядом. Старушка на меня не смотрела, потому что ничего не видела — я тут же приметил, что глаза у неё были мутно-серого однородного цвета. — Доведёте, милки? Я отдернул руку, которую тянул к рукаву сашиной куртки. — Доведём, бабушка! — бодро ответил Саня, несвойственно не обращающий внимание на то, что мне было явно очень страшно, — Куда вам? — До церкви… Знаете, где церковь? — голос у неё был странный, щёлкающий — она не выговаривала букву «кэ». — Нет, — нервно выпалил я и попятился назад. Саня строго на меня посмотрел. — Знаем, — гордо произнёс рыжий. Меня старушка, судя по всему, не услышала; меня не слышала не только она, поэтому за меня всегда говорил Саня. Мы пошли. Мне было неспокойно. Саня держал старушку под руку, а я нервно семенил где-то в полуметре от них и пытался отвлечься, рассматривая как нарочно слишком знакомую окружающую обстановку. «Цок-цок, цок-цок» Я повернул голову и уцепился взглядом за каменную скамейку возле памятника. Там я год назад потерял Лоло. — Саня, я сейчас! — я хотел было рвануться и побежать посмотреть, словно мой пингвин мог всё ещё там лежать, но Саня дёрнул меня за руку, хотя я знал, что он прекрасно понимал, зачем мне. — Ты что! Некрасиво. Саня будто бы был ненастоящим. «Цок-цок, цок-цок» Стук палки в руках старушки начинал меня раздражать. Мы прошли ещё немного, и уже скоро вышли к чёрно-белому странному зданию с крестом на куполе. Церквей я всегда боялся. Там нужно было смирно стоять и слушать пугающее бормотание, и водой брызгаются. Бабушка водила меня туда всего один раз, когда мне было лет шесть, и то только потому что я сам попросил. Это как назло было накануне того, как Таня пошла в школу и больше не пришла — мама очень много плакала про то, что это случилось потому что я там что-то не то сказал, поэтому навлёк на сестру беду. — Ты не виноват, если что, — шепнул Саня, когда мы входили в церковь, уже наизусть зная эту историю. Глаза у него были такие грустные, будто он сам видел, как я плакал и просил маму не уезжать, зная, что она слишком любила Таню, чтобы вернуться. Я храбрился и демонстративно убегал гулять, когда она звонила бабушке или тёте, но никак не мог понять, почему несмотря на всё это мне до сих пор так грустно. Я сделал неуклюжий жест рукой возле своих плечей, делая вид, что я перекрестился. — Я знаю, — едва слышно вздохнул я и огляделся. Холодно, душно и голова кружится. Вдохнув поглубже, я закашлялся, но тут же закрыл себе рот руками, стоило какому-то дяде с бородой строго на меня посмотреть. У всех людей здесь глаза были даже страшнее, чем у нашей исторички. Я встал у стенки, надеясь, что меня не заметят, а Саня поставит старушку куда-нибудь, она его поблагодарит и мы уйдём, но и Саня, и старушка, почему-то куда-то исчезли из поля зрения. Надо подождать. Я стоял и ждал, пока не почувствовал едкий запах гари. Мне подпалило свечой капюшон. Беззвучно открыв рот, я отскочил, тряся себя за воротник, и врезался в какую-то тучную женщину в платке. Она посмотрела на меня так, что мне захотелось сквозь землю провалиться. Прошептав что-то на манер «простите», я попытался протиснуться ближе к. центру церкви? Я не знал, как это называется, но, видимо, где больше народу, там и Саня со старушкой. Но лучше бы, конечно, без неё. «Саня! — мысленно звал я, понимая, что за ещё одно слово со мной сделают то же, что и с человеком на большом кресте на стене, — Саня!!!» Я с трудом обошёл бабушку с десятком внуков и упёрся взглядом в стену. Вернее, туда, где должна быть стена. Эта сторона церкви выходила на памятник посреди проспекта и тесный некрасивый парк, но почему-то я увидел перед собой лысое поле возле дороги, покрытое весенней травой. Что было удивительно, меня это совсем не удивляло. Поле как поле. Весна как весна, только весну я не любил, там годовая контрольная. Будто бы я просто как обычно долго просыпался и тяжело чистил зубы. Думая про это как-то слишком долго я, кажется, даже начал чувствовать, как мне на грудь давит слежавшееся пуховое одеяло. Чувствуя, что на меня снова смотрит много злых глаз, я, пару раз обернувшись, вышел наружу. Может, там Лоло? Наверное, сейчас утро. Солнце было не утреннее, а ветер подкинул меня вверх выше креста на куполе и сильно ударил о землю. Я хрипло выдохнул и закашлялся. — Август!.. — открыв глаза я увидел Саню и спины не обращающих на меня внимание людей. За человеческой стеной гудел очень страшный голос священника, слов которого я не разбирал. Церквей я всё ещё боялся. Я кашлял, никак не в силах надышаться — в горло мне будто набились перья, которые щекотались, стоило мне вздохнуть. Кажется, я вспомнил, почему мы с бабушкой тогда ушли — у меня была аллергия на ладан. — Ну ты что! Ты почему не остался стоять, наверняка знал же! У тебя лекарство есть? — Саша взял меня под руку и медленно повёл прочь. Я оборачивался, будто бы стыдливо. — Мне не надо, — замахал руками я, — Только бабушке не говори, а то она меня с тобой гулять не пустит! — Так ты говоришь она и так не знает, что я есть. Я и правда уже не понимал, что есть, а чего нет. — Точно. Но тем более тогда с такого не следует начинать знакомство. Мы с Саней уже сотню метров прошли по проспекту, а мне до сих пор вместо звука наших шагов мерещился стук трости старушки. «Цок-цок, цок-цок» — стучал колесами поезд, на котором уехала мама. «Цок-цок, цок-цок» — стучало моё сердце.Как стучит дерево
4 декабря 2022 г. в 01:07