"Туман над морем"

Друг считает, что долг свой выполнил и отработал. Он не спешит его разубеждать, честно отсиживаясь неделю дома. Каждый вечер тянется сразу за семь, и как раз в тот момент, когда кажется, что всё, больше не выдержит, срок проходит. Стоит только делам завершиться, бежит во весь опор к причалу. И там его уже ждут. Русалка теперь и не пытается прятаться. Крутит головой, оглядывается, словно ищет что-то или кого-то. А как только замечает чужое присутствие, робко опускает глаза, но больше не ныряет. Никто не считал, как долго они молчали. Только поглядывали с интересом друг на друга, запоминая чуть больше. Они оба сидят на самом краешке берега, чудный хвост играет с приливающими волнами. И вместе с тем мочит его ноги, но он обнаруживает, что вовсе не против. Похожие и непохожие, и что-то играет под кожей, зудит. Только с любопытством вглядывается в лицо напротив — кажется, с полом запутанная ситуация вышла. Даже по голосу, на слух так просто не определишь. Мелкие чешуйки, видимые только вблизи, странные тонкие полосы белого цвета. Хочется коснуться, да не хочется ненароком обидеть. — Привет… — голос поначалу отчего-то хриплый. — А… Я Юань. И куда же вдруг делась вся смелость? — Знаю. — тихо отвечает русалка. — Тот человек так же тебя называл. У него ещё пятнышки смешные на лице. — Веснушки. — поправляет он. — А как тебя зовут? И… Почему ты уплывал всё время? — Боялся. — и всё же отводит глаза. — Мне говорили, люди злые. Но ты не кажешься плохим. Отталкиваясь от влажного песка, русалка отплывает. Недалеко, как подмечает Шэнь Юань. Но ровно на растояние одного крепкого удара. Не доверяет пока, да и откуда бы этому чувству взяться? Между ними была лишь пара коротких встреч. Но глаза его, золотые бездонные омуты, смотрят с надеждой. Той самой, которую он не раз замечал в отражении на поверхности водной глади. Пока нет той безоговорочной веры, но отчего-то очень хочется, чтобы она появилась. С обоих сторон, вопреки всему. — Правда ведь, не плохой? — чуть прищурившись уточняет он. — Наверное… — пожимает Юань плечами. — Это уже не мне судить. Если пообщаешься со мной подольше, сможешь сам о том сказать. Русалка замирает, и кажется, даже не дышит. Интересно, а им вообще нужен воздух? — А мне можно? — спрашивает робко. И снова двигается, но на этот раз ближе. — Можно. Но при одном условии… — он наклоняется и серьёзно шепчет прямо в замершие настороженно глаза. — Скажи мне всё-таки своё имя, а? С бледных губ срывается тихое хихиканье, которое вместе с его тонет в шуме волн. Они общаются весь вечер, узнавая границы своих знаний. Море хранит массу всего неизведанного, а Чжучжи очень интересует человеческая жизнь. Чжучжи Лан — так он зовёт его, когда узнаёт, что русалки никак друг к другу не обращаются. Тот в ответ даёт ему прозвище «Цинцю», но наотрез отказывается говорить, что именно это означает у его народа. Так, вместе те невольно забывают о времени. Против воли их не найдут: вода и туман прячут все образы и звуки. И, честно говоря, отсюда даже как-то не хочется уходить. Домой новоявленный Шэнь Цинцю бежит практически в непроглядной тьме, глубокой ночи. И Цинхуа всё так же недовольно хмурится, благо, во сне. Только очередной порции нотаций ему для счастья не хватало. Грудь всё ещё распирает от волнения, а внутри вдобавок появляется странное чувство. Такое у него было только раз, на день рождения, когда их молодой глава пообещал в подарок пару исписанных свитков и даже чернила. «Ну и что, что они уже испачканы? На другой стороне всё ещё можно нормально рисовать!» И в ту же ночь Шан Цинхуа рассказал ещё сказку про молодого художника, которого жестоко избили, ослепили, и, вдобавок, сломали пальцы. Но тот не сдался и даже на смертнои одре сумел завершить свой главный шедевр — ночное небо. Он практически забывает про остальной мир, живёт только этими встречами. Не замечает, как накаляется обстановка, как застывает злость на лицах и слёзы на глазах. Грезит только тем, чтобы снова и снова касаться кончика изумрудного хвоста. Юань всегда был белой вороной здесь, никому не нужным, кроме, пожалуй, своего теперь не единственного друга, и Юэ Цинъюаня, что с трудом держит ситуацию в руках, но всё так же балует. Не из личной симпатии, а потому, что обожал его старшего брата. Ему почти всё равно, он не обращает внимания. В очередной раз отдаёт свою порцию Цинхуа под завистливые взгляды, и не видит. До тех пор, пока люди не начинают падать замертво от голода. Просто идя по улице, на полях, в домах. У всех болезненно выпирают кости, сквозь кожу просвечиваются синие вены — такая она тонкая. Во взгляде у всех ненависть, пропасть отчаяния, настоящая бездна. Все слухи про внешний вид русалок, заявляющие, какие они всё-таки монстры, теперь смело можно приписать им. У Цинцю как будто заново открываются глаза, он не верит, но теперь и не хочет верить. Что, как так, как же так получилось? Почему люди умирают за просто так? И отчего же ему за всё это время почти ни разу не захотелось лишний раз ни есть, ни пить? Из них всех по-прежнему выделяется Лю Цингэ. Если другие медленно но верно доходят до точки, то он свой лимит уже исчерпал. Нет, если прикажут, наверняка снова ринется в бой! Но в основном, всем своим видом так и кричит: «А я же говорил!» Юань не хотел быть таким равнодушным. Но, кроме ужаса за собственное безчувствие, он не почувствовал ни сочувствуя, ни сожаления по отношению к ним. Это было неправильно, но даже теперь, уже отчётливо видя их горящие взгляды по пути к морю… Он не собирался прекращать, не смотря ни на что. И молился только о том, чтобы Шан Цинхуа это всё не зацепило. Но вдруг и единственный друг среди людей захочет отказаться от него? Шэнь Цинцю наблюдает за ним, пока тот заканчивает свою работу — новые сети плетёт, хоть ночь почти, а к сроку не успел. Замечает, как почти пропали веснушки без солнца, в очередной раз напоминая, что зима уже совсем близко. Тяжёлые мешки под глазами, посеревшее, исхудавшее лицо. — Мне плевать… — говорит он ни с того ни с сего, продолжая смотреть. — Всё равно на их судьбы… Это ведь ненормально, не так ли? Ему не нравится идея грузить уставшего голодного Цинхуа своими проблемами. Но очень хочется поставить все точки, запятые, тире куда надо. С чужим явным неодобрением и с его личной манией, смогут ли они общаться, как раньше? Тот откладывает все дела в сторону, мигом поворачиваясь к нему. Ясное дело, не ожидал такого чистосердечного признания. Рот открывает и закрывает, как рыба на суше, та самая рыба, которой сейчас так не хватает. Не знает, что ответить. — Докуда дослушал-то? — смиренно вздыхает он. Юань только и может, что недоумённо моргать. — Сказку ту. Про море и кораблик? Получив честный, но немного удивлённый ответ, снова недолго молчит. А после хмыкает, продолжая рассказ и параллельно свой труд: — Разбиться бы ему на щепки, отправиться обломками глубоко под воду. Почувствовать мир, который умирает-то, исчезнуть вместе с ним. Испытать хоть что-то, кроме этого проклятого одиночества! Так думает кораблик, и плывёт. Действительно плывёт куда подальше, как сам того и хотел. Но причал родной при том не покидает-то, на границе всё время болтается. Одна готова сеть, и Шан Цинхуа принимается за следующую. Цинцю неволей подсаживается ближе, и, как тогда, он очарован. Тонкая крепкая нить под его пальцами, кажется, превращается в настоящее кружево. Вспоминается ещё одна легенда, которую он подслушал случайно, ещё до начала их дружбы. О трёх Богинях, одна из которых держит моток, другая ножницы. Последняя же сидит посередине и плетёт, как жизнь пройдёт. Не писать ему книг, ох, не стоит. Но судьбу чью-то связать может и получится. — Тонкие паруса натягиваются всё сильнее — их надувает-то ветер перемен. Он свищет, ревёт, мечет, нарушает этот опостылевший покой. Воды под ним будто раззевают свою пасть, готовые поглотить. И он-то готов к этому, слушая песню, что эхом звучит отовсюду. — Песню?.. — неожиданно для себя встревает Юань в рассказ. Звучит всё как-то слишком знакомо. — Кит один, совсем молодой ещё, плывёт по волнам, это он. Это он-то поёт что-то, полное боли, душевной боли, такой огромной, что даже не верится. Никто не может такое испытать. Другие корабли, что гарпунами, пушками украшены, и то близко подплыть боятся. А наш — ему, герою, что? Ему-то смерть не страшна. Тем более, что ничего, кроме размеров, бояться и не стоит. Решив, что сидеть без дела, пока кто-то работает, — не дело, Юань тоже начинает вязать узлы и петли. Дело, на первый взгляд, простое, но довольно нудное. Нужно только правильно считать, чтобы не создавать огромных дыр. Но оно также может быть весьма болезненным, не из шёлковой же нити плетут. Хоть к работе такой и привычны, всё равно нити до крови режут. Особенно Цинцю — у него ладони, как у девицы. Хотя и девушки его сильнее будут. С рассказом дело веселее идёт, но Цинхуа молчит. Наверное, думает, что дальше сказать, да вскоре продолжает. — Другие-то и не пытались, а у него вышло. Встретились и вместе поют — остальным это всё не понятно. Объявили его предателем рода, если есть те у кораблей, принимать в кругу своём отказались. И только машут парусами недовольно, когда снова на границе негласной видят. Близко к ним не подбирается, не словить, не поймать его. — Не общается с ними, значит… А почему? Так всегда было? Глупо это, конечно, о таком спрашивать. Сказка же — слушай, наслаждайся да слишком не вникай. Незачем пустой историей голову забивать. — Всегда. — кивает не отвлекаясь Цинхуа. — Те корабли хоть и строют из себя невесть что, заявляя, что всё про море знают, да ребенок у моря среди них только один. Не понять им никогда полностью тайны волн. Их рука бездушная сделала, а он-то из тумана, из пены солёной сплетённый. Такие не каждое столетие родятся! Последняя фраза звучит одновременно и насмешливо, и грустно. — А кораблик их ещё словно дразнит, куда плыть не говорят — плывёт. О своём говорит громко, без страха, осуждения чужого не боится. Только лишний раз напоминает, что не такой он, как они. Так и беду на себя накличет. — Но он же главный герой, значит, с ним хорошо всё будет?.. — Ох, да не все ж рассказы кончаются хорошо! Осторожнее станет — будет. А пока не знаю. Не до конца-то придумал. И, как самый настоящий взрослый, Цинхуа с серьёзным лицом показывает ему язык. Впрочем, не сдержавшись и глупо захихикав под конец. Юань тут же пихает того локтем под рёбра, но улыбка уже просится на губы. Кажется, он всё же вспомнил, как именно они подружились. Оба такие разные — один прямолинейный, колючий, с длинным ядовитым языком, и другой, более покорный, зависимый от других, тонко чувствующий атмосферу. Но при том, каждый имеет свою голову на плечах, а не следует за мнением толпы. Просто Шэнь Цинцю не боится сказать об этом прямо, а Шан Цинхуа перекручивает негласные правила так, что и не прикопаешься. В отличие от большинства жителей деревни, никто из них не был идиотом. Намёки, которые и не намёки даже, до боли очевидны. Он тоже, в свою очередь, знает, что его поняли верно. Так что вслух говорить об этом не имеет смысла. Они укладываются к остальным, видящим уже десятый сон, и уставший Цинхуа быстро засыпает. Вот только Юань так не может — слишком много мыслей. «Красивое же ты мне подобрал описание… Из тумана я, значит, утреннего, из пены морской… А сам ветер, получается, раз единственный, кто на моей стороне?» Цинцю не обманывается, что без русалок жизнь другая бы его ждала. Что все в деревне его приняли бы, Лю Цингэ стал третьим в их дуэте, нет. Он никогда не умел молчать, даже с ножом у глотки. И с просветлённым монахом найдёт, о чём поругаться. Для этих людей Шэнь Юань всегда был чужим — даже лёжа в общей комнате бок о бок, от них не чувствовал тепла. Никакого, хотя для этого всё и планировалось. «Слишком упрямый, слишком холодный, смотрит не так, манера речи иная. Мы, моряки, — народ простой, есть что на ужин — и то счастье! А этот ведёт себя, как особа королевских кровей». — в основном так часто жаловались главе Юэ. Тот только молчал, а с недавнего времени стал просто заявлять, что на знатную кровь они могут посмотреть с приездом помещика. Но неизменно понимающе улыбался, не думая спорить. Цинхуа, на его обиду, с ними только соглашался. «Ты бы в лёгких-то одеждах лучше над землёй парил, чем в этих, грязных и грубых». «Я легче вижу тебя с веером в руках-то, чем с рыболовной сетью, хоть это было уже тысячи раз.» Возможно, ему действительно стоило родиться кем-то другим. Понимая, что всё равно не уснёт, Цинцю плотнее закутывается в одеяло и идёт к морю. Луна сегодня довольно яркая, так что по пути он берёт одну из обтёсанных дощечек. Мастер по дереву у них только один, но старик в последнее время такой рассеяный, что вряд ли заметит пропажу. Кусочек угля у него всегда с собой. Волны играют новыми оттенками, такими, каких ты просто не увидишь днём. Они накладываются друг на друга, смешиваются, и только лунный свет чертит неровную серебрстую дорожку. Склонившись над будущей картиной, он тихонько вдыхает, и соль привычно горчит на кончике языка. «Сегодня всё получится, случится…» — думает Юань и сам себя не понимает. Может, рисунок? Рука уже уверенно делает первые штрихи, словно и нет никакой больше боли. Но те у него всегда выходят неплохо. Или дело просто в самом моменте? Вода спокойная, небо чистое, ночь ясная. И только для него за спиной щитом клубится туман. Нос щекочет запах древесины. Никто по его душу не явится. Море плещется и бросает в него весёлые брызги. На дощечке оно выходит тёмным, почти чёрным, но он всё равно отказывается называть его так. Именно серое, иначе никак. Эта вечная граница между мечтами и безумием, реальностью и страхом. Такой парадокс. «Парадокс, забавное слово…» — хмыкает себе под нос Цинцю, тщательнее прорисовывая линию горизонта. — «Сомневаюсь, что кроме Цинхуа кто-то здесь знает его значение…» И, поддаваясь очередному неясному порыву, намечает место для кораблика. За любимым делом он теряется во времени. Под его чуткими израненными пальцами оживают целые созвездия, словно двери в иные миры. А луна, как их уставший страж, прислоняется с краю, укрывшись одеялом туч. И пусть сейчас на небе их нет. Но ведь не может путешествие пройти без приключений! Какой герой растёт без трудностей? — Счастливый. — тихий шёпот и громкий плеск воды. Шэнь Юань вздрагивает, приходя в себя. — Неужели я сказал это вслух?.. Чжучжи только улыбается вместо ответа. И протягивает ему в ладони водоросли. Не такие, какие обычно попадают в улов, путаясь в плетении. Эти слегка светятся синим, выглядят чуть хуже той липкой зелёной каши, что застревает в нитях. Но глядя на них, Юань не может не чувствовать голод. Впервые за весь день, за всё то время, что не приходил к берегу. Такой сильный, по-настоящему звериный. Русалка кормит его прямо с рук, и что-то не совсем человеческое внутри утробно рычит. Или, напротив, даже слишком человеческое, эгоистичное и жадное? Они смотрят глаза в глаза, и словно заново изучают друг друга. Так, будто не делали это неделю, две назад или даже в самую первую встречу. Взгляд напротив всё такой же фантастический, горит затонувшим золотом. Бледная кожа, ещё более светлая, чем днём, блеск драгоценных чешуек на щеках. И эти странные тонкие полосы… Они никогда не перешагивали негласных границ. Не только в разговорах — даже сидят сейчас очень удачно. Ещё немного, и его ступни окажутся в холодной воде. Ещё чуть-чуть, и хвост будет на суше. Но ночь сегодня кажется действительно особенной. Он протягивает свои руки к его лицу. Медленно, акуратно, чтобы минимизировать шанс того, что сделает что-то не так. И Чжучжи делает движение навстречу. — Могу ли я поинтересоваться… — начинает нарочито смешливо. — Бывают ли у русалок морщины? — А что? Если состарюсь, то буду тебе не нужен? — подыгрывает Чжучжи Лан. Но в глубине тонких зрачков мелькает тень. — А может ты уже старый, и всё это время я виделся с дедушкой?.. Сам ведь говорил, что живёте долго! — Да, куда дольше людей. И, по общему признанию, наш облик прекрасен. — Только тех, кто вас видел. А таковых, на счастье или нет, немного… Отшутиться не получится, ему интересен точный ответ. «Но если тема действительно неприятна, что ж… " Долгое время Чжучжи молчит, вглядываясь в самую глубину души. Он тоже слов не торопит. — Русалки вечно молоды, и душой, и телом. Мы не меняемся, если только не считать ран. — голова его склоняется на бок, подставляясь под лунный свет. — Забавно, что ты принял за морщины шрамы от рыболовных сетей. Словно по команде, ладонь его взлетает вверх. Натруженные пальцы ноют и всеми силами напоминают о себе. Напоминают о том, что сегодня он тоже плёл их. Воздух пахнет теперь не только солью, но и каким-то ржавым металом. Отвратительно, тошнотворно. Кажется, такой запах бывает у крови. «Значит, поэтому…» — Люди не любят тех, кто на них не похож. — продолжает Чжучжи Лан, и Цинцю прекрасно его понимает. — Если изначально их цель была проста и понятна: добыть себе пропитание, то после они специально стали ранить нас. Создали особую нить. — А корабли и моряки?.. — Не путай русалок с сиренами! Наши голоса могут просто показаться красивыми, но мы не властны над чужой волей. — Не властны?.. — переспрашивает он. — Тогда зачем же ты пел в нашу первую встречу? — Ну, привлечь внимание мы можем вполне. Бледные щёки разгораются как колдовской костёр — от смущения они зеленеют. Сам Чжучжи только отводит взгляд и нервно царапает когтями песок, явно подавляя трусливый порыв нырнуть обратно под воду. Шэнь Юань смотрит на это всё не отрываясь. Обычно в такие моменты на языке уже вертятся сотни и тысячи колких фраз. Но сейчас язвить и насмешничать совсем не хочется. «Кажется, в последнее время я становлюсь мягче…» — думает он. И тут же обрывает эти мысли, вспоминая собственное равнодушие к судьбе рыбаков. Никто из них не собирается менять своё мнение, ломать принципы. Установившийся сейчас порядок довольно шаток, и обязательно скоро рухнет. Ему совсем не хочется об этом думать. — Ты и так его привлёк, ещё раньше, чем вздумал петь… У тебя глаза невероятные, издали заметил. Зелёный румянец становится сильнее. — Если тебя сейчас услышат, то наверняка неправильно поймут. — Они и так меня неправильно понимают!.. — отмахивается Юань и наклоняется ближе. — Если и услышат, то что? Утопят меня? Знаешь, правду так просто не убить… Чжучжи Лан только хихикает вместе с ним, но как-то нервно, и он не может понять, почему. Поднимает вопросительно брови, и веселье словно смывает очередной волной. — Знаешь, — неловко бормочет тот. — Я слышал, на суше есть одно поверье. Интересное. У нас такое же, там, внизу. У Цинцю замирает дыхание от того, насколько близко их лица. Русалка в смущении опускает голову, и они соприкасаются лбами. Это не первый раз, когда в разговоре акуратно сталкиваются разные миры. Прикосновение тоже далеко не новое. Но раз за разом в груди вспыхивает что-то целым факелом пламени. Сейчас оно отчего-то кажется куда ярче. — Говорят, тот, кого поцелует русалка, никогда не утонет.