"Туман над морем"

Чжучжи легко, едва уловимо скользит кончиком носа по его щеке, вдоль линии скул. Доходит до подбородка, и сердце у Шэнь Юаня будто бы останавливается. Солёные от морской воды губы замирают на краешке его рта. Дыхание спирает, и ожидание такое медленное, тягучее. Кажется, вот чего ожидал от сегодняшней ночи. Но ничего больше не делает. Только смотрит тяжело, продолжает говорить… — А знаешь, почему? Потому что сами русалки не тонут. И резко отстраняется, не оставляя ни прикосновений, ни взглядов. Некстати вспомнившийся Цинхуа сказал бы, что так лучше. Чай не лето уже, если заболеет, кому лечить? А Чжучжи правда холодный, очень. Но почему-то кажется, что без него он замерзает сильнее. — Ты станешь одним из них. Одним из нас, вернее сказать. Через поцелуй выдохнешь, окончательно забудешь земной воздух, и сделаешь первый вздох на глубине. — уставившись на волны, вещает спокойным голосом. — Твои ноги, запутавшись в одежде, станут одним целым, срастутся, а сама ткань станет твоей чешуёй. — Разве такое возможно?.. — только и удаётся хрипло вытолкать из глотки. — Возможно. — подтверждает он. — Так говорят старшие. И, по правде говоря, мне действительно бы этого хотелось. Очень. — Чтобы я стал русалкой, или чтобы ты мог меня поцеловать?.. Юань прищуривается, понимая, что от этого ответа зависит всё. Чжучжи Лан поворачивается к нему, кажется, и сам это прекрасно осознавая. — А если я хочу и того, и другого? — спрашивает он прямо. — Всё и сразу, ещё и без страха. Ты можешь и не ответить мне, я постараюсь забыть, и больше не полезу. Однако есть одно «но». Его рука опускается на голую, бледную грудь. Прямо в центр, где бьётся сердце, словно давая клятву или присягая на верность. — Гораздо больше чувств меня привлекает твоя безопасность. Другие тебя запросто изведут, числом задавят. Без денег и связей отсюда не выбраться, сам говорил, а с хвостом можешь уплыть, куда захочешь. — Я… Цинцю может только открывать и закрывать рот, совсем как рыба. Предложение совершенно неожиданное, невероятное. Такое, наверное, случается лишь в сказках. Но русалки тоже считались легендами, до тех пор, пока сами не посетили их причал. — Можешь пока ничего не говорить, не обещать. Захочешь среди людей остаться — хорошо. Со мной уплыть решишь, — он как-то грустно улыбнулся. — замечательно. Просто обдумай всё как следует. А как будешь готов, приходи с ответом. Изумрудный хвост блестит в свете луны, и тут же исчезает в тёмных водах. Шэнь Юань остается на берегу один, с тёплым потрёпанным временем одеялом и очередной новой картиной. С таким набором и направляется домой. Утром становится ясно, что Чжучжи не зря так переживает. Кажется, кого-то ночью он всё же разбудил, и его заметили. Вряд ли сквозь туман они увидели русалку, но это людям и не нужно. Все и так знают, куда и зачем тот ходит по ночам. Теперь же, просто поймали на горячем. Юаня по прежнему напрямую не трогают — глава Юэ соколом глядит за исполнением этого приказа. Но власть его далеко не безгранична. Он знает, что если с ним что-то случится, никто не пожалуется, напротив, скорее поможет. Его бьют украдкой, тихо, без злобных выкриков, но с горящими факелами ненависти в глазах. Словно не специально, невзначай, но каждый синяк болезненно ноет и наливается синим. Когда по воле случая на улице они находятся рядом, ему шёпотом выговаривают каждый шаг. Рассказывают, что это он причина всех бед, практически на равне с русалками. Все, кто погиб от голода или в воде, теперь его вина. Их голоса отравленным мёдом льются в уши, с виду любезные, но шипящие, как у змей. «Чтобы Глава, не дай Бог, ничего не увидел.» И до сих пор секрет, почему они не подняли бунт и не порешили Юэ Цинъюаня все вместе. Тот, в отличие от всех, смотрит нежно, можно сказать, с любовью. Юань гадает, как далеко человек может зайти в своей зависимости. Но молчит и ничего не говорит, не от того, что нечего сказать. Он ехидна, весь в брата. Их схожесть буквально на лицо. Лю Цингэ только отводит глаза при встрече с ним, сжимает руки в кулаки. Гордый, упрямый, не как давно почивший брат, но хуже. Наверное, сам бы давно убил, да только принципы… Жизнь за жизнь, и его пока милуют. Проходит дней пять, и терпение у всех практически лопается. Цинцю проходит по самой грани, едва зализав старые раны, тут же получая новые. Он думает, думает и думает. Готов ли он открывать неизвестное? Определённо, да. Следовать непонятным законам и правилам, совсем отличных от людских, но куда более милосердным? Конечно, чёрт возьми. Нравится ли ему Чжучжи Лан? Третье да такое же уверенное и непоколебимое, как и предыдущие. С самого первого долгого разговора, искрящимся весельем пойманного взгляда. Так что же его держит здесь, на этой усеянной костями суше? Прямо сейчас его ответ спорит с очередным рыбаком, оставаясь при этом максимально вежливым. Вставая на его защиту. — Да как ты вообще можешь терпеть этого предателя?! — взрывается мужчина. — Ты такой же как и он, да? Мерзкие твари, моя лодка, он виновен… — При всём моём уважении, но разве под силу смертному-то влиять на погоду? — А кто сказал, что он человек?! Всё хорошо было, пока его не встретил, — только пересеклись глазами, и я чуть не пошёл на дно! — Если я правильно помню, море-то с утра штормило? Или это не так? У него не получается подавить ухмылку, снова и снова выслушивая чужие претензии. И хотя от этого гнев толпы только растёт, он не может прекратить. Это так глупо, так нелепо, у них нет никаких доказательств. Им достаточно просто крутить домыслы в своей голове, чтобы верить в то, во что хочется верить. — Пусти, окаянный, уж я с ним сейчас разберусь! — Так помещик же новый-то приехал. Мобэй-цзюнем кличут. Вот пусть он и разбирается. И пока мужчина пытается переварить информацию, быстро закрывает двери. Прислонившись ко входу, Цинхуа выдыхает и светло ему улыбается. — Пусть учёный человек их бредни послушает. То-то мы с тобой посмеёмся, а, Повелитель Вод? — Или ты сам уже хохотать будешь… Глава Юэ теперь, видать, той силы не имеет… — Не говори так. — сразу хмурится он. — Ты ещё до сотни лет-то доживёшь, назло всем деревенским! — Боюсь, до сотни не продержусь… — ухмылка, которая должна успокоить, кажется на губах какой-то горькой. — Раньше снова со всеми разругаюсь. Они же не понимают… И оба уже который раз вздыхают. Шэнь Юань рассматривает его так, словно впервые видит. Его единственную причину, по которой он ещё в здравом уме и трезвой памяти. «Может, и не ветер ты вовсе… Но якорь?» Шан Цинхуа его верный друг уже почти два десятка лет. Такой на него не похожий, более скромный, боязливый, милый… Всякое общение ему даётся легко, с любым как-то да сладит. Он смотрит не на море, что таит в себе неизведанное, опасное. Он глядит на дом, на людей. Среди них всегда будет свой. Даже сейчас, когда вся деревня от Цинцю отвернулась, Цинхуа на его стороне остался. Но никто и не осуждает, только косятся да головами качают. Они совсем разные, и с самого начала было ясно, что однажды их пути всё же разойдутся. Но почему-то всегда казалось, что этот шаг сделает именно друг. Не выдержит колкого характера, очередная обида станет последней. А сейчас Юань действительно думает его бросить? В то время, когда он остался с ним? — Ты всегда был такой, словно у тебя хвост должен быть, да ноги по ошибке достались. Или в другом месте собирался родиться, в другой эпохе, кто знает-то? Другой совсем. — Чжучжи мне предложил. — выпаливает он. — Предложил, стать… — И что ты ему ответил-то? Тишина между ними привычная, уютная, но всё равно какая-то холодная. Постылая, если так можно сказать, и комната пахнет морским бризом. — Ничего… Цинцю глядит на него в упор, с усталостью и вызовом во взгляде. «Вот я перед тобой, весь открытый, читай на здоровье!.. Найди, пойми причину…» Юань просит, как умеет — одними глазами. Но Цинхуа уже долго рядом — ему этого достаточно. И они снова молчат, а тишина на этот раз полнится какой-то неясной грустью. — Что Кораблик сделал в твоей сказке?.. — Он-то? Поплыл всед за сердцем, огибая все преграды. Зная, что так будет действительно счастлив. И что хоть с Китом они поют вдвоём, Ветер сыграет им подходящую музыку. — По общему определению, у кораблей нет сердца… — шутка неудачная, ухмылка колет губы. — Но у нас-то необычный кораблик. Настоящий ребёнок моря, единственный, кто видит сквозь туман. Шан Цинхуа тянет руку к его волосам. Расчёсывает мозолистыми пальцами и заплетает в косу. У них столько нерешённых вопросов, на первый взгляд, неважных и глупых. Кто учил его делать причёски? Кто первый подал идею для истории? Сейчас спрашивать об этом… Кажется, уже слишком поздно. — Знаешь, а ведь старые-то у нас говорят, что туман — это граница, которая разделяет миры. Но стоит только пройти кому через эти ворота, они исчезнут, и назад не вернёшься. «Ты словно не из этих мест. Не в том времени родился.» — сразу же вспоминаются все подобные фразы, и дыхание спирает. — Ты думаешь?.. «Думаешь, стоит? Оставлять тебя одного здесь… Бросать, как последняя тварь, когда ты всегда оставался рядом!» Улыбка Цинхуа как всегда отличается от прочих. Она настоящая, с таящейся печалью, но тёплая. Смотришь на неё, и тебя словно согревает осенее солнце. — Я тебя отпускаю. — шевелятся в тихом шёпоте губы. — Беги, кит-то, поди, совсем заждался. Они обнимаются довольно редко, но момент подходящий. Потом вряд ли удастся. Шэнь Юань сам крепко прижимает ладони к чужой спине, пока глаза печёт солью. Боковым зрением он замечает: волосы заплетены так, что волей-неволей напоминают рыбий хвост. Хоть Цинхуа и младше, и по крови не родной… Это его благословение на счастливую жизнь. Морскую, как и сами русалки. Их прерывает стук в дверь, размеренный, акуратный. Совсем не похожий на то, как ломятся сюда обозлённые мужики. В вошедшем человеке сразу видна благородная кровь. Он весь в синем, одежды его украшены серебром. От таких за милю холодом зимним веет. На Юаня неизвестный мужчина смотрит с подозрением. Зато на его друга… — Господин Мобэй-цзюнь! — неловко кланяется тот. — А я… Я-то и не думал, что вы зайдёте… — Мгм. Зашёл. Такой до обсурда нелепый диалог, не вызывает ничего, кроме смеха. Но стоит только тщательнее взглянуть на их лица, и всё тут же становится ясным. — Не волнуйтесь, я скоро покину вас… — бросает он помещику. — Только позвольте сказать… Он наклоняется к Шан Цинхуа и шепчет: — Что ж, жаль конечно, что ты на свадьбу свою не пригласишь… Но я рад оставить тебя в поистине золотых руках! Цинцю чудом уклоняется от заслуженной оплеухи и не может сдержать веселья. Хохот рвётся наружу, стирая остывшие слёзы, и на душе вдруг становится легко-легко. Он, как тот Кораблик, мчится на встречу судьбе. Но останавливается в дверях, чтобы взглянуть в последний раз и всё-таки сказать: — И да, Цинхуа… Когда станешь богатым, напиши всё-таки свою книгу! А после дальше бежит, к тому, кто уже давно ждёт. Мелькают и пропадают дома, лица. Ещё более злые, не понимающие его радости. Лю Цингэ совершенно растерян, Юэ Цинъюань разбивает свою чашку с чаем. Видать, деньги Мобэя и впрямь поправили их дела. Мокрый песок щекочет босые ноги. Чжучжи Лан оглядывается среди серых волн, и Цинцю прыгает прямо к нему, целует. И его ловят, судорожно держа в крепкой хватке. И отвечают так, словно хотят не то, что воздух высосать, а сразу всю душу. На самое дно, в глубину идут двое, и у обоих драгоценными камнями сверкают чешуя и плавники. Покидая берег, Юань не оглядывается, но всё равно замечает чистый причал. Он наконец понимает, как на самом деле заканчивается эта история: «Туман рассеялся, ведь Кораблик нашёл свой истинный путь…»