Об уборке, демонах и скрытых желаниях

Кэйа странный малый, – думает Чайлд. Они разделяют одну комнату вот уже несколько месяцев к ряду и, видит бог, Тарталья ни одного чёртового раза не видел, как Альберих хоть сколько-нибудь приводил пространство вокруг себя в порядок. И тем не менее оно всегда было в порядке. Едва ли он шевелил хоть пальцем в присутствии Чайлда – всегда лениво тянулся на диване, переключая телевизионные каналы; всегда болтал по телефону с новыми пассиями (они с Аяксом не были хорошими друзьями, чтобы о них было принято рассказывать); всегда делал что угодно, но не занимался бытовыми вопросами. Кухня, гостиная и даже блядский совмещённый санузел всегда были в идеальной чистоте. Даже Тарталья, воспитанный в многодетной семье и привыкший к тяжёлому физическому труду, такой чистоты добиться не мог, сколько бы не впахивал. Не то, чтобы у него было много времени для работы по дому. Он возвращается пятничным вечером позже обычного – его группу в универе задерживают на дополнительные занятия; на часах восемь-пятнадцать пи эм, Чайлд гремит ключами, топчась у двери. Он не ожидает увидеть Альбериха дома: в эту пору он зависает за его пределами и иногда они даже заваливаются в клуб вместе, отчаянно смахивая на гей-пару. Но в коридоре раздаются голоса. "Привёл кого-то, ну и скотина!", — почти весело думает Аякс. И не предупредил ведь, ни словом не обмолвился; приходится поторчать на пороге подольше и прислушаться, чтобы ненароком не прервать на том-самом-моменте, по его мнению, парочку любовников, но высокий, визгливый тембр как-то не вяжется с тем, кого обычно выбирает себе в качестве партнёров Кэйа. — Я больше так не могу! Сколько можно вообще?! — Верещит он за дверью так отчётливо, будто Тарталья стоит в проходе комнаты, а не на лестничной площадке. — Я устал и хочу домой! Говорили мне не приходить к тебе, не отзываться... "Неужели проститута заказал?" — почти лениво думает Аякс, переминаясь с ноги на ногу. Странно для Альбериха: он не выглядит как тот, кому интересны мальчики на побегушках, хотя наверняка даже среди них он пользуется популярностью. Снять кого-нибудь в баре кажется более дешёвым удовольствием, хоть и менее безопасным. — Будь душкой и вылижи здесь всё как следует. Иначе я всем расскажу, какой ты недобросовестный, и тебя накажут, — голос Кэйи льётся сладко, как мёд в уши, и Тарталья понятия не имеет, что испытывает гость по ту сторону двери, но сам он давится воздухом беззвучно и неумолимо краснеет. Блять, да у них там действо в самом разгаре! Но ночевать на улице в угоду чужому высокому либидо совсем не хочется, и он проворачивает ключ в замке, тянет на себя ручку, на лицо напуская абсолютно дурацкое выражение – как будто он ничего не слышал, как будто он вообще ничего не подозревает. И увиденное повергает его в шок. Посреди коридора их арендованной квартиры, вальяжно привалившись к косяку двери, ведущей в гостиную, стоит Кэйа. В своей любимой атласной рубашке, обнажающей грудь почти до пупка, в обтягивающих кожаных штанах, забавно взлохмоченный, будто только после драки... А рядом, вооружённое шваброй, ростом чуть больше, чем в половину его, кэйиного, стоит нечто. Это нечто рогатое, вместо ног человеческих у него копыта и, кажется, за спиной свёрнуты маленькие кожистые крылья; тонкий хвост извивается, как если бы нечто было рассерженным котом. Свиноподобное рыльце, маленькое, не очень привлекательное, но по-смешному сердитое, обращается к Тарталье, стоит двери за ним захлопнуться. — Это что за ёбаный... — Тарталья глотает слова, медленно опускаясь на только что вымытый пол; ноги у него разъезжаются по скользкому линолеуму и он не удерживает веса, больно ударяясь задом. Кэйа вздёргивает бровь – так насмешливо и игриво одновременно, что Аякс чуть не давится во второй раз. Он, Кэйа, на самом деле был чертовски привлекательным. Прямо... демонически красивым. — Наконец-то! — Вопит рогатое существо, отбрасывая швабру; та почти бьёт черенком Альбериха по лбу, но он ухитряется извернуться. — Спаситель! Наконец-то! — И лезет в ноги Тарталье, как будто собирается расцеловать его за одно лишь его появление. Чайлд истерично хихикает, упираясь ладонью в пятак, тычащийся прямо в его лицо. Нечто, похожее на рядового черта из геены огненной, какими их описывают мистические книжонки, так досадливо хрюкает, что, кажется, вот-вот расплачется, цепляется когтистыми пальцами за брюки Аякса и словно ищет в нём спасения. С той поры спасения не было уже для Аякса. Секрет невероятной чистоты в доме, всегда готового ужина и выглаженной одежды оказался раскрыт в ту же ночь: Кэйа, как скрытый любитель окультной тематики и невероятно ленивый человек, повадился использовать как прислугу угадайте, кого? – самых настоящих демонов. Менял он их даже чаще, чем партнёров. Последние иногда задерживались на недели и месяцы, первые же появлялись и исчезали, не пересекаясь, каждые три-четыре дня, как работающие посменно. Иногда их было по два за раз. Один прибирался, другой готовил. Или один развешивал новые занавески и занимался стиркой, а другой был вынужден чистить унитаз. Как только нужда скрываться отпала, Кэйа и вовсе перестал держать хоть какую-нибудь интригу – он мог расположиться прямо посреди гостиной, намалевав огромную пентаграмму на полу (для этого приходилось сдвигать диван), в присутствии Чайлда, раздать вызванным демонам приказы и... уйти. Просто оставить его, Чайлда, с исчадиями ада один на один. Исчадия ада оказывались в большинстве своём весьма миролюбивыми – по крайней мере, жаловались они так же, как и люди. — Я больше не могу так, — всхлипывал один, сидя рядом с Тартальей. Тот участливо клонил рыжую вихрастую голову в сторону, предлагая чашку чая в красноватого оттенка руки; демон шмыгал носом, охотно принимая напиток, и выпивал его залпом, хотя чайник только что закипел и в кружке был самый настоящий кипяток. — Этот... Этот Альберих!.. Мотает меня вторую неделю подряд! Да я никогда, НИКОГДА так не унижался! Драить сортиры!!! — Он почти взвывает, отчаянно и жалобно, закрывая лицо руками. Лицо этого намного ближе к человеческому, хоть и слегка деформированное – один глаз кажется немного... вмятым, и не искушённому зрителю зрелище покажется мерзковатым. Но Аякс – он с ужасом ловит себя на этой мысли – начал привыкать. И даже выслушивать демонические проблемы, которые крутились в основном вокруг имени "Кэйа". Как не странно. За редким исключением фигурировало что-то вроде "эта демоница такая сучка, не хочет со мной водиться, потому что у меня, видите ли, рога не той формы, которую она предпочитает". Это было так... по-людски, что Аякс не удерживался и катился со смеху, нередко случайно смазывая кровавый круг, начертанный на полу. Соседи шарахались двери под номером четыре, как будто сама смерть поджидала их, если они ступят хоть немного ближе. Чайлд почти злился. Хотя бы потому, что милая старушка этажом выше совсем перестала носить ему домашние пироги – он вообще-то любил пироги! — Тогда давай я приготовлю. — На этот раз в качестве "призванного на службу" оказывается демон женского пола, и в ней, ну, всё идеально. Было бы идеально, если бы Тарталью интересовали девушки; демоница в откровенной одежде расхаживала по кухне, смуглокожая, почти как Кэйа, с маленькими, но очаровательными чёрными рожками на лбу. Один её глаз, по цвету напоминающий лаву, пересекала до самого подбородка белая полоса, похожая на татуировку – сейчас она слегка исказилась, когда барышня обнажила в улыбке острые клыки (все зазубренные, как у акулы), а после наклонилась к духовке. Тарталья довольно хмыкнул; соседская старушка или демоническая красавица – разница, надо сказать, не велика. Пирог есть пирог. Он оставляет даму хлопотать у плиты совершенно бессовестно – разве не для этого все они сюда снуют? – и удаляется в ванную; за шумом воды не различить, как прямо вслед за ним слегка скрипит дверь и шуршит цветастая, почти вырвиглазных оттенков ширма, будто под порывом лёгкого сквозняка. Холодные струи бьют в лицо, и Чайлду не холодно – он из далёких, северных краёв, ледяная вода ему если не родственница, то близкая подружка, и поджилки в теле не дрожат от контрастного душа. Крепкая, укрытая сплошь старыми шрамами ладонь шарит по стене; на крючке не оказывается полотенца. Вместо него пальцы находят упругую, явно женскую грудь, и Аякс как будто смущённо икает – одёргивает ладонь, едва не поскользнувшись в ванне. Нахохливается весь, выныривая из-за занавески одной башкой. — Это ищешь? — Заскучавшая демонесса, ничуть не порозовевшая от совершенно не невинного касания, прижимает к себе махровый уголок ткани, и очаровательно скалится, склонив голову к плечу. — Я присоединюсь? У Тартальи сердце уходит в пятки, так похожа эта улыбка на улыбку Кэйи; он неловко, а от того громко смеётся, напуская на себя безмятежный вид. Он говорит: — Извини, красотка, меня не интересуют девушки. Он говорит: — Я бы подумал, если бы ты была крепким смуглым парнем... Он говорит, говорит и говорит, пока демоница одёргивает ширму, подаваясь вперёд. И он затыкается, отвратительно краснея до кончиков ушей, когда образ её колеблется, меняется, принимает форму куда более знакомую. Кэйа Альберих, в своей любимой атласной рубашке, обнажающей грудь почти до пупка, в облегающих кожаных штанах, сладко тянущий чувственные губы, стоит прямо перед ним, отбрасывая полотенце на стиральную машинку. — Таким? Тебе ведь такие нравятся? — Голос больше не женский тоже; он совершенно точно принадлежит Кэйе, игривый баритон, будто растягивающий гласные в подобии кошачьего урчания, и Чайлду на секунду становится дурно от притока крови. Кэйа – который совершенно точно демон, а не его сосед по жилплощади – смотрит так, будто готов Аякса обглодать до костей, но перед этим хорошенько трахнуть, и не то, чтобы Аякс против, но в горле у него пересыхает и ни одного хоть сколько-нибудь членораздельного звука из него не доносится. Он только таращится во все глаза, как Альберих избавляет себя от струящейся ткани, покрывающей широкие загорелые плечи, и небрежно бросает её на кафель; как ту же участь постигают до невероятного узкие брюки, чёрной кляксой оброненные прямо на раковину; как почти по-кошачьи, преисполненный будоражащей ленцы в движениях, Кэйа переступает бортик ванны. Тарталья откровенно задыхается. Чужие пальцы, чуть прохладные невзирая на все ассоциации с палящим солнцем пустыни, обхватывают его член, оглаживают едва ли, только на пробу, и Тарталье почти стыдно за то, какой каменный у него стояк – такой, что почти больно, стоит только руке демонической сжаться чуть сильнее. Кэйа не напористый, он дразнит, играючи, давит подушечкой пальца на отверстие уретры, едва не ввинчиваясь в неё коротким ногтем, едва не царапая, и Аякс почти скулит, выстанывая что-то неразборчивое. И всё ещё задыхается. Блядство. — Не хочешь? — Что?.. — Он тупо переспрашивает, поглощённый жаром, затопившим нутро, и смысл вопроса доходит до него с опозданием. Кэйа смотрит в упор, его взгляд на уровне глаз Чайлда; влажно блестящие губы почти касаются его собственных, пересохших, как у школьника, впервые посмотревшего отцовскую коллекцию порно. — Меня. Не хочешь? Аякс ещё как хочет. Он вцепляется в манящий рот, как обезумевший, кусает его и лижется языком так сладко, что темнеет в глазах; тело Альбериха послушное, как пластилин, разве что к рукам не липнет, когда Тарталья вжимает его грудью в выложенную плиткой холодную стену. Его пальцы очерчивают изгибы плавные, рисуют витиеватые узоры на смуглой коже, сминают крепкие бёдра, и Кэйа бархатно смеётся, сорвавшись на полустон. Он только кажется покорным, на деле – самый настоящий шторм; взгляд тёмно-синий лихорадочно сверкает, зрачки расширяются, как под хорошей дозой, когда крепкий аяксов член упирается в его ягодицы, проезжается по ложбинке между ними, бьётся с хлопком отчётливым плотью о плоть. Тарталья замирает всего на секунду, оторопело моргает, будто приходя в чувства. Ругается смазанно – чёрт, ни смазки под рукой, ни презервативов, целое нихуя, и обидно так до зубного скрежета, но Кэйа просто изворачивает руку, чтобы направить Аякса в себя, и нетерпеливо ёрзает. Аякс не задаёт вопросов; демоническое тело, способное изменить свою суть до неузнаваемости, легко впускает его без подготовки, жадно пульсируя, будто всасывая, и он гулко стонет в чужое плечо. Внутри Альбериха оказывается горячо, как в аду. Горячо и невообразимо узко, хоть стенки податливо расширяются, но только ради того, чтобы сомкнуться тесно снова, когда Чайлд толкается глубоко и сильно, до упора. Кэйа под ним сладко шипит, цепляется пальцами за влажный кафель, колени его подрагивают в напряжении. Кэйа шепчет: "Сильнее", Кэйа почти просит, и Тарталья сам дрожит от возбуждения – его движения порывистые и жёсткие, руки на бёдрах смуглых оставляют красноватые следы, зубы впиваются в холку, кусают загривок, пока он берёт Альбериха жарко и липко, точно в бреду. В ванне чертовски мало места, вода всё ещё льётся из душа, и Аяксу кажется, будто капли на шее Кэйи испаряются – те, что не успевают, он слизывает сам широкими мазками языка. Адамово яблоко чужое перекатывается под кожей, когда Кэйа шумно сглатывает, запрокидывая голову; Тарталья замедляется, теперь его толчки точные, размеренные, и бьют в самую цель. Он опускает замутнённый взгляд через плечо мужское ниже – у Альбериха стоит так крепко, что, кажется, пары прикосновений будет достаточно. И он трогает со знанием дела; медленно обласкивает пальцами слегка поджавшуюся мошонку, грубоватыми подушечками пальцев обводит головку, будто щекоча, сжимает и давит, оглаживает и натирает. У Кэйи под веками взрываются звёзды, Тарталья – взрывается внутри него, позорно спускает, как малолетка, не продержавшись и двадцати минут. На кафельной стене остаются мутно-белые разводы, не смытые водой. Когда на кухне вскипает чайник, Тарталья, сыто потягиваясь, клонит голову в сторону. Кэйа, загадочный до рези в зубах, сидит напротив – одетый, положив ногу на ногу, и улыбается как-то совершенно странно. Так улыбаются люди, которые терпеливо чего-то ждут; с ноткой снисхождения и понимания. Аякс ёрзает на стуле, плеснув в чашку с растворимым кофе кипятка: — Почему не меняешь облик? Мне, честно говоря, всё равно, как ты выглядишь, дружище! Аякс врёт, хотя мама учила его, что врать – некрасиво. Аякса мама многому учила, и "не трахаться с демоническими созданиями" в этот список не входило, так что формально не так уж много заповедей он нарушил. Кэйа подпирает смуглую щеку кулаком и взгляд его становится лукавее прежнего. — Слушай, а где, — Чайлд прерывается, отхлёбывает из кружки и слегка морщится, обжигая язык, — где Кэйа? Ну... настоящий. Я не видел его с утра, ты уже была... был? здесь, когда я проснулся. Альберих приподнимает тонкую, изящно очерченную бровь – иронично и насмешливо. Так смотрят только на идиотов; Чайлд хорошо знает этот взгляд и имеет к нему иммунитет, но подозрения закрадываются внезапно, вламываются без стука и орут, как тётка-кассирша из магазина в конце улицы. — Погоди-ка... Ты ведь... и есть... — Он мямлит голосом таким, каким обычно школьницы плачутся подружкам что-то в духе "я ведь так любила его, а он обманул меня", и краснеет до самых кончиков ушей, булькая короткое "блять" в кружку. Кэйа хрипло смеётся и встаёт со своего места; его губы касаются розовеющей ярко раковины, и кожей чувствуется, как широко он улыбается: — Хочешь ещё разок? В этот раз уборка на тебе.