Демоны Рейниры

      Рейнира долго не могла прийти в себя. Сколько бы она ни переводила дыхание, сколько бы ни морщила брови, сегодня её голова, обычно лёгкая и свежая, кружилась, как после затяжной болезни. Пульсация крови в висках заглушала драконий рокот, резкие постукивания посохами и грубые валирийские указания. Экипаж нёс её прочь с Логова, в город — в замок, но на ладонях у неё до сих пор отпечатывался рельеф чешуек, а кончики пальцев жалил жар, сравнимый лишь с тем, какой знали вулканы в мгновения вселенской тревоги. Подсматривая в окошко за тем, как Сиракс загоняли обратно под землю, Рейнира плохо ориентировалась в происходящем: для неё они вдвоём ещё парили в небесах, далеко-далеко, под облаками… И где-то там, над ней или под ней, то и дело проносился Деймон, плавно скользящий по воздуху на алых парусах драконьей власти. Его взлохмаченные волосы трепал ветер, а золотой плащ тянулся как хвост кометы.       Карету швырнуло. Рейнира подпрыгнула, норовя вот-вот стукнуться лбом стенку, но Деймон вовремя выставил локоть, и она благополучно зацепилась за него.       — Держись крепче, — он приобнял её. — Дороги здесь непредсказуемей любого моря в шторм.       Она послушно развернулась, прижимаясь к нему ближе. Только теперь она осознала, что тепло драконьего тела окончательно покинуло её, и оттого рефлекторно вздрогнула — холодок взвился у неё по рёбрам.       Рейнира процедила стынь сквозь зубы. Не сообразив ничего стоящего, вскользь она попыталась укутаться клочком плаща Деймона — в ту часть, которую он не придавил спиной, — однако не преуспела: ткани оказалось слишком мало. Тогда она, насупившись, уже собралась было расстроиться, но, к счастью, Деймон вовремя обратил внимание на её копошения и, на секунду приподнявшись, выпустил плащ из-под зада. Свободной рукой он отцепил его от одеяний и накинул Рейнире на ноги. Та, повеселев, укрылась им на манер пледа.       — Мы же долетели до дома. Зачем нужно было возвращаться к Логову? — спросила она, и её голосок зазвенел весенней трелью.       Деймон в недоумении выгнул бровь:       — Ты предлагаешь драконам ночевать на крыше?       — Почему нет? Мне бы хотелось, чтобы Сиракс чаще бывала рядом, — Рейнира потеребила застёжку на рукаве. — А ты разве не волнуешься за Караксеса?       Принц устроился поудобнее, разводя колени в стороны.       — Чего мне о нём волноваться? Пусть волнуются те, кто встретится ему, когда меня не будет рядом, — он тихо вздохнул. — Для того и необходимо Логово.       Рейнира, поразмыслив, кивнула.       Наверное, совладать с таким грозным существом было тяжело, рассудила она. Караксес никогда не отличался сговорчивостью — своенравный и бесшабашный, он вечно кидался на посторонних и скалился так, словно весь мир был его врагом. Настоящий зверь, взбалмошный и опасный… Но с другим драконом Деймона представить было трудно. Даже невозможно. Они настолько подходили друг другу, настолько переняли друг от друга нравы, что невольно становилось страшно от того, на что эти двое были способны, когда объединяли свои умы и силы.       Рейнира помнила, как боялась в детстве Кровавого Змея — он, в отличие от малышки Сиракс, никогда не улыбался. По-животному дикий и нелюдимый, он всё время глядел на неё недобрыми стеклянными глазами и порой свирепо клацал зубами, когда Деймон отлучался… Ей в те жуткие минуты чудилось, что он в любой миг мог дыхнуть на неё — и её короткий жизненный путь был бы кончен.       Что же случилось? Что изменилось с тех пор?       Сегодня Рейнира провела весь день подле них с Деймоном — и весь день с трудом узнавала Караксеса. Голосистый и юркий, он с самого утра не издал ни единого кровожадного рыка; не шипя и не вереща, он, наоборот, с удовольствием вился рядышком с Сиракс, без какого-либо намёка на вражду распахивая мощные крылья, и, когда Деймон, спешившись, отводил Рейниру подальше, высоко попискивал, ровно пытался что-то нашептать драконице на ушко. Та его сначала сторонилась — ещё свежи были воспоминания о том, как он гонял её несколько лет назад, — но после свыклась. Оборачиваясь, Рейнира то и дело натыкалась на их взаимные пляски и песнопения. Караксес немного неуклюже красовался пред Сиракс длинной шеей, а Сиракс, точно стесняясь, причудливо покруживалась, подставляя под лучи солнца свои изогнутые золотистые рожки. Поверить в увиденное было трудно — к такой дружелюбности со стороны Кровавого Змея не привык никто. И он сам — тоже.       Уж не старость ли так на него повлияла?       Рейнира посмотрела на Деймона.       — Он же не болен?       Тот, задумавшись о чём-то своём, отозвался не сразу.       — Кто? — он пару раз моргнул, возвращаясь к диалогу.       — Караксес… Он в порядке? Не ослабел?       — Караксес-то?! — Деймон рассмеялся. — Как и всегда, полон злобы и на людей, и на богов. Не греши на него.       — Не грешу… — Рейнира нахмурилась. — Просто уточнила, потому что он странно себя вёл. Даже не нарычал сегодня на Сиракс.       — Зачем ему рычать на Сиракс? Она самка.       — Ну раньше же рычал…       Рейнира, сгорбившись, чуть сползла вниз, чтоб не сталкиваться с колючим взглядом Деймона: он косился на неё, как на невежду, не смыслящую в законах своей родной крови. Неловкость глодала её с тем же запалом, с каким шакалы глодали кости загрызенных жертв.       Ей не нравилось быть жертвой, но рядом с Деймоном она чувствовала себя именно так — жертвой, глупышкой, ребёнком. Она будто бы была на вторых ролях, будто бы не могла соответствовать ему… пока он не позволял ей. Она хотела быть достойной его. Хотела быть той, с кем он бы считался. Кого бы желал. И она догадывалась, что могла стать такой — он не единожды ей на то намекал, — но пока… не знала как. Он словно ждал от неё чего-то конкретного…       Вот только прийти к этому она должна была самостоятельно, без его помощи.       Деймон усмехнулся. Он явно уловил замешательство в её поведении.       — Раньше Сиракс была маленьким шаловливым дитём для него, вот он и поучал её, — развернувшись, он хищно вперил в неё взор. — Как старший, как наставник.       — А теперь?       — А теперь она подросла, и он увидел в ней пару для себя. Дракона под стать себе.       Его лиловая радужка сверкнула, и огонёк чертовщинки — всегда живой, всегда жадный — вмиг полыхнул в её недрах.       — Пару… — исступлённо повторила Рейнира. — Дракона?..       — Слышала, какие песни он ей пел? Как бахвалился, как доказывал, что лучше него ей не сыскать? У людей ведь всё то же самое: мужчины дарят своим женщинам подарки, сражаются за них на поле боя, оберегают и лелеют… А драконы поют и танцуют.       Рейнира нервно сглотнула. Она перестала понимать, обсуждали ли они до сих пор драконов или же беседа переросла в нечто большее.       — И как должна была реагировать Сиракс на эти пляски?       — Если она хотела того же, что и он… Ей следовало плясать в ответ.       Бежать было некуда, не к кому было обратиться — большинство слуг бледнели и седели при виде клыкастых пастей, извергающих адское пламя, а потому не рисковали сопровождать Таргариенов к Логову. Раньше это радовало Рейниру: первый час после полёта она посвящала себе, своим переживаниям и планам, разбиралась в истоках своих тревог и выискивала праведный путь — то, как ей следовало поступить. В последнее же время всё изменилось — ей, отвыкшей от заботы и от чужого попечения, пришлось заново учиться делить переживания, планы и тревоги с другим человеком. Как вчера или позавчера, сегодня вся карета снова целиком и полностью принадлежала им с Деймоном. Друг от друга их отвлекал лишь извозчик, но тот, как ему и полагалось, отсиживался снаружи — где-то там, в совершенно другом мире. Он не имел права вмешиваться. И не вмешивался.       Рейнира наконец уяснила: пришла пора решаться. И, как сказал Деймон, сделать этот шаг должна была именно она.       Робко, отчасти скованно и боязливо, она заставила себя отринуть лживую опаску и, прогоняя тремор, коснулась его лица. Мурашки скользнули вдоль её тела, рассыпаясь у пояса в снег. Дыхание спёрло. Желваки Деймона прокатились под её пальцами, и Рейнира, будто изучая, ещё раз пробежалась подушечками по его щеке, по скуле и по челюсти — уже посмелее, понаглее. Шероховатость щетины мазнула по её коже… А потом страх снова завладел ею.       Рейнира пропустила вздох.       — Она плясала, — отстраняясь, зашептала она и вздрогнула, когда Деймон вдруг склонился к ней. — Он, верно, этого не понял…       Твёрдый в своих убеждениях, Деймон перехватил её ладонь.       — Тогда Ей стоило быть храбрее.       Подозрения рассеялись.       О нет, драконы здесь были уже ни при чём. Деймон предлагал ей совершить выбор — принять его песнь и пуститься в пляс вдвоём… или отринуть, забыть о нём, как о ночном кошмаре, и продолжить полёт в одиночку. Рейнира знала, что однажды он покинет её вновь — умчится навстречу южному ветру, примет в объятия заморский закат… Там он найдёт себе новую отраду, подальше от королевства, которое когда-то так вожделел, а она, принцесса, способная удовлетворить его жажду, навсегда так и останется для него лишь племянницей и в один момент перестанет быть его родственной душой. Тропинки, ныне переплетённые в тугой узел, расплетутся. Или может, даже оборвутся. Раз уж отец недавно завёл тему о замужестве…       Рейнира сцепила зубы. По традициям дома она могла бы выйти за Деймона — за кровь от её крови, за принца, за дракона, каким была и она сама. Тогда бы ей не пришлось тащить при всех на своих лопатках плащ с чужой геральдикой, не пришлось заново свыкаться с семьёй и искать общий язык с незнакомцем… Тогда они вдвоём бы могли навсегда обосноваться в столице, и те горы, которые полюбились им с Деймоном, стали бы для них вечным убежищем.       Это было похоже на рай. Совместное будущее виделось ей до того идеальным, до того безупречным и привлекательным, что с таким раскладом даже трудом верилось в его реальность. Неужели всё это и впрямь было возможно? Неужели получить столь прекрасную жизнь было так просто?.. И всё, что для этого требовалось, — очистить разум, дать волю инстинктам?..       Рейнира долго смотрела Деймону в глаза. Впитывая в себя каждую капельку его бандитской самоуверенности, она перенимала его пыл, сполна насыщалась его надёжностью, его непоколебимой верой в собственную правоту. Она мечтала постичь ту же истину, что постиг он, зажечь ту же искру, что зажёг он, сгореть в том же костре, в котором сгорел он, — и возродиться. Возродиться рука об руку, душа в душу — сердце к сердцу.       Под веками Деймона плясали демоны на пепелище. Рейнира не могла взглянуть на себя, но была готова поклясться, что и под её — тоже. Рогатые и когтистые, чешуйчатые и длиннохвостые, они демонстративно скалились, выли, лязгали оковами о решётки своих темниц, требовали справедливости, взывали к свободе. Они были так на неё похожи, но одновременно так отличались… В одном Рейнира не сомневалась: ей надоело с ними бороться. Ей, как и им, надоело мучиться, надоело изнывать в противостоянии правильного и неправильного. Она тоже нуждалась в свободе — как король нуждался в короне, как септа нуждалась в молитве, как дети нуждались в любви родителей.       И эту свободу на вытянутой руке предлагал ей Деймон.       — Она будет, — подаваясь вперёд, прорычала Рейнира. Валирийский, язык богов, язык власти и драконов, овладел её ртом, и речь тут же превратилась в мелодию: — Она будет храброй как никогда прежде.       Деймон откликнулся на её зов в той же манере:       — Так пусть докажет.       Тепло его дыхания легло на яблочки её щёк, и Рейнира тотчас зарделась. Кляксы смущения въелись в её плоть, в горле встал ком, грудь сдавило. Только знойный центр внизу живота что-то активно ворочал, толкал бурлящую кровь всё ниже, ниже и ниже, рождая волны неги, пробуждая в спящем организме тягу к наслаждению. Вскоре пришлось сдаться — идти против природы было невыносимо.       Рейнира прильнула к Деймону. «Вот-вот, вот-вот… — подначивала себя она, цепляясь за топорщащийся ворот его дублета. — Ещё чуть-чуть…» Ребристые изгибы, повторяющие текстуру драконьих боков, царапали её даже сквозь перчатки — приставали к торчащим ниточкам и порой с треском отрывались, безжалостно раздирая их. Стык на стыке, будто баррикада. В каждом движении, в каждом взаимодействии с Деймоном Рейнира видела препятствие, но неизведанная мания гнала её вперёд, точно кучер — лошадей. Запыхавшаяся, трясущаяся, замёрзшая, при этом невероятным образом вспотевшая, она постепенно прекращала воевать с самой собой… И скоро рискнула — ринулась в самую гущу.       Когда Рейнира припала к губам Деймона, экипаж вновь заходил ходуном. Её, трепетную и нерасторопную в силу отсутствия опыта, припечатало, вдавило так внезапно, что его кожа, ещё немного шершавая и обветренная — но уже мягче, нежели неделю назад, — вмиг врезалась ей в зубы. Сухие складочки, всё ещё набитые солью юга, моря и пота, метнулись ей под язык, и Рейнира неряшливо вобрала их в себя активнее, чем намеревалась. Нечаянно она прикусила одну из тех ранок, которые на днях, скорее всего, должны были уже зажить… и на том всё прекратилось.       Поцелуй кончился скоро. Он вышел рваным, мокрым и болезненным. Неумелым.       Ощутив странноватую горчинку, Рейнира отпрянула. Едкий привкус стали принялся расползаться по её нёбу, по языку и дёснам, и тогда она, впав в недоумение, проморгалась. «Что произошло? — озадачилась она, по-прежнему не выпуская из хватки колючего воротника. — В чём я оплошала?»       Пьянея и прозревая, белее и краснея, она, всё ещё не в себе, медленно подняла взор на Деймона. Тот, с отвращением изломив дугу рта, утирал костяшками дорожку крови, отпечатывающуюся на его белом кулаке, и по-непривычному угрюмо кривился. На его лице держалась тень презрения и недовольства.       Внутри что-то ухнуло.       — Семеро… — ахнула Рейнира. — Извини, Деймон.       Не такого результата она ждала. Первый поцелуй, самый волнительный и запоминающийся, она отдала ему, Деймону, и всё прошло замечательно. Таким же должен был стать и второй. Но стоило Деймону вложить поводья в её дырявые ручонки, как всё тут же посыпалось — развалилось, словно карточный домик.       Рейнира замерла.       Как же она собиралась править аж семью королевствами, если не могла совладать всего с одним мужчиной?       Прищур Деймона не выдавал эмоций, и от этого она терялась. Продолжительно всматриваясь в бархат винного сумрака, она надеялась приметить нечто особенное — нечто важное, что могло бы всё ей разъяснить, могло бы ответить на вопросы… Но сумрак сгущался, тлился, исходил холодной дымкой, застилающей разум. И чем дольше Рейнира вглядывалась, тем отчаяннее торопела.       — Деймон… — в итоге позвала она и тотчас замолчала.       Но не по своей воле.       Грубо схватив её за подбородок, Деймон рванул её к себе. Рейнира была полной противоположностью физической мощи — худенькая и далеко не самая закалённая, она быстро потеряла равновесие и рухнула на него. Не отпуская её, не позволяя лишний раз шелохнуться или даже лечь поудобнее, Деймон лишь крепче сжимал пальцы, и она чувствовала, как кровь с каждым мгновением всё больше застаивалась вокруг тех мест, в которые он разрешил себе впиться. Его губы с животным напором снова и снова смыкались поверх её, пока уголки не заныли от усталости, пока лёгкие не сдавило в спазме. Приоткрывая — иногда нечаянно — рот, Рейнира впускала его и словно невзначай дотрагивалась до его языка, закрывая же — тянулась вслед за ним и плотно приникала к нему, вынуждала запрокидывать голову.       Страх ушёл, когда она испытала сласть превосходства… И уже не смогла остановиться.       Деймон думал, что владел ей; он был в этом уверен. Громко заглатывая кислород, он с пошлым чавканьем разрывал контакт, а потом опять набрасывался на неё — ловил, сгребал и удерживал, пока она, озверев, не начинала рычать на него в ответ. Тогда он освобождал её… Но она возвращалась.       Всегда возвращалась.       Отвечая на его игру, Рейнира достойно вела свою партию: он скользил пальцами по её шее — там, где в нездоровом темпе ныне стучал пульс, — а она отнимала его руку и перекидывала себе на талию. Он норовил поддеть застёжки на её полётном костюме, а она выворачивалась, шипела и, дёрнув его за ремень, стаскивала тот подчистую. Когда сделать глубокого вздоха уже не получалось, Деймон щемил её всё безжалостнее, а она, юля, с размаху колотила его в грудь и требовала равенства — он был опытнее, выносливее и терпеливее её. Он должен был идти на уступки!.. И он, поворчав, шёл — давал продохнуть.       — Нахалка, — гаркал он, а сам ухмылялся с таким откровенным довольством, что у Рейниры моментально сводило все мышцы. Особенно те, что располагались внизу. — Маленькая нахалка.       — Ты сделал меня такой, — скалилась она, стискивая бёдрами его торс и невольно подскакивая на нём, точно на жеребце.       Королевство будто бы подыгрывало своей будущей королеве: любая проеханная кочка теперь ощущалась совсем иначе — она, наглая пособница, подбрасывала Рейниру вверх и, вколачивая туда, куда вколачивать было никак нельзя, роняла прямо вниз. Каждый такой полёт по окончанию отражался на лице Деймона прорезью углубившихся морщин, и всего при одном взгляде на него можно было сказать, что он проходил сквозь самую страшную и истомную пытку в своей жизни. Он морщился, хмурился и в беспамятстве выплёвывал ругательства. От этого он пуще прежнего свирепел и ерепенился, уподобляясь своему дракону. Едва ли не отрывая пуговицы с её одеяния, он путался в цепочках, прибитых к её бокам, и те задорно бряцали друг о друга, ровно хихикая над ним так же, как хихикала и сама Рейнира, — взмыленная, растрёпанная и шатающаяся из стороны в сторону.       У неё было преимущество над ним. Всего один-единственный раз за многие годы их общения ей досталась сила, какой не обладал он: страсть не истязала её, не приносила страданий. Рейнира прочнела — Деймон слабел, Рейнира трезвела — Деймон хмелел. Ей это льстило. Ей нравилось наблюдать за ним, когда он был таким, — зависимым от неё, вожделевшим и сговорчивым. Он терзался, томился от удушливой жажды, и она была его прохладным горным ручейком, журчащим свежестью, одолевающим всё живое своей чистотой и земной грацией.       Не открывая рта, она пела. Это была первая песнь в её жизни — сумбурная, где-то провальная и, чего таить, не самая романтична… Зато пылкая, жгучая и волнительная.       Искренняя.       Без проблем расправившись с застёжками, Рейнира порывисто сбросила костюм. Тяжёлое серое сукно, соскочив с её плеч, распласталось с характерным шелестом по дну кареты. Серебряные петельки, сцепившись с цепочками, загремели, ударившись о ремень Деймона.       Рейнира поёжилась, когда её кожу укусили мурашки. Вжав голову в ключицы, она присмирела.       Нет, всё же она пока не хотела занимать ведущую позицию — не сейчас, не сегодня. Не с ним.       И она поддалась. Всё завертелось заново.       Близость, милость, благость… Рейнира пришла в себя уже нагой, лежащей поверх кучи одежды, сваленной в одном месте под видом простыней и подушек. Деймон, такой же обнажённый, как и она, приминал её к полу, и его объятия миг от мига становились всё распалённее и ненасытнее. Безумный и необузданный, он целовал её бёдра, кончиками пальцев игриво очерчивал набухшие ореолы её сосков и, когда она вздрагивала от неожиданности, пробегался мимо цветущего лона.       Только теперь, лишившись посторонних вещей и их запахов, Рейнира поняла, что от макушки до пят пропахла им, Деймоном. Как он пропах ею — ею, небом и драконом. Она принадлежала ему, а он принадлежал ей… отныне лишь ей.       Отодвигаясь, он ненадолго упирался лбом в её лоб. Его всклоченный чуб падал ей на брови, забивался меж ресниц и колол веки. Упрямо Деймон держал глаза закрытыми; Рейнира же рассматривала его с удовольствием. Он был завидно сложен и по-валирийски привлекателен — высок, строен, по-благородному бледен и твёрд. Спускаясь по его животу, она натыкалась на мелкие шрамы из прошлого, разбросанные по всему его прессу, а потом на новые, покрупнее, — те, что уже успели зарубцеваться, но пока ещё не зажили. Она водила по ним ноготками, иной раз надавливая, иной — ослабляя, чтобы не причинить боли. Она упивалась им. Услаждалась.       Деймон перехватывал её кисть — она мешала ему нагибаться — и, ласково запечатлев поцелуй, выпускал, как хрупкую птичку. Как выпускал из Логова своего дракона, замёрзшего в затхлой яме.       Рейнира привыкла к раскрепощённости скоро. Драконы ведь не носили ни штанов, ни платьев — им не нужны были шелка для того, чтобы ощущать себя величественно, не нужны были доспехи, чтобы чувствовать себя защищённо, а значит, и у них с Деймоном не было в том никакой необходимости. Жар предвкушения рассеял последние крупицы её девичьего стыда, и остаток рассудка теперь погряз в грёзах о том, как хорошо им было вдвоём, как давно им следовало взять друг друга, отдаться.       И Рейнира отдалась.       Когда Деймон наполнил её, она инстинктивно развела ноги шире. Он не торопился — не принуждал её, не обязывал к тому, что было ей пока не по силам. Он плавно вводил в неё пенис — столько раз, сколько требовалось для того, чтобы сделать это предельно безболезненно для неё, предельно приятно для неё…       Для неё, не для себя.       Рейнире отчасти претило то, как снисходительно он с ней обращался, как топтал свой буйный нрав и переходил с хамства на нежность… но в тайне она была ему благодарна. Деймон заботился о ней, ценил её и её комфорт. Его не тревожило то, как было надо. Куда больше его интересовало то, как было желанно. Для них обоих.       Вонзая ногти ему в спину, Рейнира глотала стоны. Счастливая и сытая от удовлетворения, она поздравляла себя с тем, что отныне ей не придётся бороться с проклятыми демонами.       Ведь она их наконец-то приняла, как когда-то принял своих Деймон.