ЭПИЛОГ
И где-то хлопнет дверь.
И дрогнут провода.
«Привет!»
Мы будем счастливы теперь
и навсегда.
А. Васильев
— Здесь всё, что получилось найти в документах Черкасова за период пяти лет до его смерти. Вот, — Вера ткнула пальцем в печатные строки. — Все компании-прокладки, через которые он владел бизнесом за границей и, соответственно, отмывал деньги. Она захлопнула чёрный кожаный переплёт и бросила Гуревичу на колени. Он, с долей брезгливости потянув уголок двумя пальцами, открыл папку. — Снаружи подожди, — небрежно махнул водителю рукой. Мотор не переставал размеренно урчать. Жара на улице, хоть не минуло ещё и полудня, стояла невыносимая — кондиционер в машине работал, должно быть, на пределе своих возможностей. Вера плотнее запахнула полы жаккардового пиджака, зябко поёжившись. Хотелось спать: из постели выбраться сегодня пришлось в несусветную рань. Хотя спать в последнее время хотелось постоянно. Воцарившуюся на несколько минут гнетущую тишину нарушали только редкие шорохи переворачиваемых страниц. Вера, взглядом прожигая дыру в затылке Гуревича, нервно поёрзала на заднем сиденьи под скрип светлой кожаной обивки салона. — Если Интерполу удастся обвинить Германа в пособничестве при отмывании денег, что будет с бизнесом за границей? — напряжённо спросила она. — Придётся обсуждать с местными властями, — безразлично пожал он плечом. — Они могут учесть твой неоценимый вклад в расследование и пойдут навстречу по некоторым вопросам. Вера задумчиво промычала нечто нечленораздельное, прикусив подушечку большого пальца. Гуревич помолчал ещё некоторое время и, вполоборота развернувшись назад, мазнул по ней заинтересованным взглядом. — Но ты же не ради денег в это вписываешься? Вера, в зеркале заднего вида встретившись с ним глазами, расслабленно откинулась на чуть прохладную кожу сиденья. — Ради восстановления справедливости, — закинув ногу на ногу, безучастно взглянула она на выщербленный кирпичный забор за тонированным окном метрах в десяти от машины. — Он меня отравил и предал, и ему не только всё с рук сошло, а ещё и бизнес достался, из-за которого он меня и подставил. — Ну, моя дорогая… — с лёгкой иронией в голосе протянул Гуревич и вернулся к изучению бумаг. — Это ты предложила отписать ему свой драгоценный бизнес в обмен на показания против Каверина по делу о заказном убийстве. Заметь, не я тогда тянул тебя за язык, ты сама уговаривала меня не вытаскивать из-за решётки Пчёлкина-младшего и вообще сделать всё, чтобы его посадили. А от Каверина нужно было избавляться — тут без вариантов. Вера едко усмехнулась и снова упёрлась взглядом в рыже-красную кирпичную кладку, всей своей неприступностью свидетельствующую об абсолютной правоте Гуревича. Идея этого обмена, на который с удовольствием согласился Герман, вовремя сбежавший в зону недосягаемости российских и европейских правоохранительных органов, целиком и полностью принадлежала самой Вере — с этим спорить было глупо. Только Герман скоро успел растерять всякую бдительность и осторожность: решил, что теперь он наконец-то в полном своём праве единолично, без оглядки на Веру, вести дела в Европе; а вот она всё это время ждала подходящего момента для удара под дых. И дождалась — быстрее, чем предполагала. — Значит, теперь Герману придётся отвечать на все вопросы со стороны правоохранительных органов как единственному владельцу. Посмотрела бы я, как он будет пытаться спихнуть всё на некую Еву Свенссон, испарившуюся в неизвестном направлении, — не без злорадства в голосе ответила она, слегка улыбнувшись краешками губ. — А вот уговаривать тебя посадить Пчёлкина пришлось совсем недолго, как мне помнится. Гуревич снова посмотрел на неё через плечо, одарив долгим пристальным взором. — До сих пор задаюсь вопросом: кто из нас больше хотел увидеть его за решёткой? — вцепился он глазами в её лицо, но ни один мускул на нём не дрогнул. Она только покрутила тонкий ободок кольца на безымянном пальце, и от внимания Гуревича этот рассеянный жест не укрылся. Смешок, донёсшийся до слуха Веры с переднего сидения, когда Гуревич уже отвернулся, больше походил на презрительное фырканье; Вера едва сдержалась, чтобы не скривиться в ответ. — Совесть не мучает? — вернулся к прежней теме Гуревич. — Помнится, ты своему бывшему партнёру обещала, что правоохранительные органы не станут им интересоваться. — Во-первых, речь шла о том, что все закроют глаза на его непосредственную причастность к убийству Алекса. Про финансовые махинации, которые он помогал проворачивать Черкасову, никто и словом не обмолвился, так что тут моя совесть чище слезы младенца, — невозмутимо возразила она. — А во-вторых, отсутствие проблем с законом ему обещал ты, а не я. В данном вопросе я была всего лишь посредником. — Резонно, — затылок Гуревича слегка качнулся в согласии. — Ну, а раз Каверина лишили всех депутатских полномочий после предъявления обвинений в заказном убийстве, — Вера пошевелила затёкшей шею, поправила убранные в тугой пучок волосы и с удовлетворенной улыбкой щёлкнула пальцами, — можно теперь и личные счёты сводить. — Вера Леонидовна! — раздался назойливый стук в окно машины. — Вера Леонидовна, дайте свой комментарий! Она с раздражением вздохнула. — И тут они, — тихо выругалась она, прикрыв ладонью щёку, чтобы закрыться от заглядывающего через стекло женского лица. — Мне обязательно сейчас с ними общаться? — Мы уже это обсуждали, — меланхолично протянул Гуревич, не поднимая головы от бумаг. — Общаться с прессой теперь твоя прямая обязанность. Вера с досадой цыкнула языком и вынырнула на уличный зной из салона, в котором царила приятная прохлада. Яркий солнечный свет ударил в глаза, и она сощурилась. — Вера Леонидовна! — за спиной кудрявой девицы, уже в третий раз звавшей её по имени, маячил щуплый парнишка с увесистой камерой на плече. — Вы считаете своего мужа виновным в убийстве? Вера скользнула глазами по ещё совсем молодому, но донельзя серьёзному лицу и подавила едва не сорвавшуюся с губ горькую усмешку: когда-то очень давно, ещё в прошлой жизни, Вера всё бы отдала, чтобы оказаться на месте этой девицы — и вот она, стоит здесь, но по другую сторону объектива камеры и уворачивается от микрофонов, которые настойчиво суют ей под нос слетевшиеся журналисты. И кому вообще пришла идея организовать пресс-конференцию у стен тюрьмы? Да ещё и этим знойным летним утром, половину которого Вере пришлось провести в дороге, а урвать хотя бы полчаса дополнительного сна так и не вышло. Вера растянула губы в фальшивой улыбке, приветственно кивнув собравшемуся вокруг десятку людей, и склонилась ближе к микрофону. — Произошла огромная трагедия. Но всё случилось по неосторожности, — чеканно ответила она, надвинув на глаза солнечные очки. — К этому же выводу пришёл и суд. Мой муж понёс заслуженное наказание за свои действия и сегодня выходит из тюрьмы свободным человеком. — Но он ведь даже не отбыл полный срок, — девица и не думала ослаблять хватку: Вере к такой журналистской бесцеремонности и настойчивости оставалось теперь лишь понемногу привыкать, сохраняя доброжелательный тон общения. — Суд удовлетворил наше ходатайство об условно-досрочном освобождении, приняв во внимание все смягчающие факторы, — старалась она не терять спокойствия. — Повторюсь: я считаю, что мой муж сполна ответил за содеянное. И он продолжит делать всё, чтобы искупить вину: уже сейчас по его инициативе основан фонд помощи… — Вы не считаете правдивой версию некоторых средств массовой информации о том, что ваш муж не совершал убийства, а лишь взял на себя вину другого человека? Вера, в который уже раз воспроизводившая заученный назубок текст, осеклась и замолчала. Она повернула голову в сторону знакомого мужского голоса, озвучившего каверзный вопрос. Женин нагловатый цепкий прищур смотрел на неё испытывающе; она сдержанно улыбнулась в ответ уголками губ, вернув ему такой же острый взгляд. — Это совершенно абсурдные домыслы, которые распространяют наши недоброжелатели, — припечатала она, чётко проговаривая каждое слово. — В процессе следствия эта версия была сразу же — я подчёркиваю: сразу же — опровергнута. — Но оружие, которым была убита жертва, принадлежало отцу вашего мужа, — не успокаивался Женя. Вера склонилась лицом к диктофону, который Женя тянул к ней, и выдержала короткую паузу, обведя глазами толпу. — Верно. Суд постановил, что вина отца моего супруга заключается лишь в неосторожном обращении с оружием, — чеканила она, как по накатанному повторяя набивший оскомину текст. — Эта неосмотрительность, безусловно, и повлекла за собой то, что ружьё самопроизвольно выстрелило, когда мой муж забрал его у своего отца. Но он пожилой человек, ветеран войны, к тому же, недавно пережил острый инфаркт. Всё это было принято судом во внимание при вынесении приговора. Я прошу вас не распространять заведомо ложную информацию, если вы считаете себя порядочным журналистом. — Последний вопрос: после того, что совершил ваш муж, — Женя многозначительно вскинул брови, на миг замолчав, и продолжил: — вы считаете себя в праве баллотироваться в Государственную думу? В оглушительной тишине прозвучало несколько щелчков затвора фотокамер. — Я не несу ответственности за чужие преступления. Даже за те, что совершили мои близкие, — произнесла она и снова для убедительности обвела пронзительным взглядом обступивших её полукругом людей. — Мой муж выбыл из предвыборной гонки по трагической случайности. Но поскольку полномочия его победившего соперника, господина Каверина, досрочно прекращены из-за обвинения в уголовном преступлении, теперь по установленной законом процедуре все граждане, включая меня, имеют право участвовать в дополнительных выборах. И я твёрдо намерена выиграть, потому что обязана завершить начатое моим супругом. Достойна ли я этого поста — решат избиратели. — Так вы решили восстановить справедливость? — ухмыльнулся Женя. — Хотите отдать долг обществу за отнятую жизнь? По-вашему, это равноценный обмен? — Ваше издание освещает морально-этические вопросы философии? — задала она встречный вопрос и отразила его наглую ухмылку. — Я всего лишь делаю то, что считаю правильным. И законным. Вера резко повернулась к Жене спиной, без слов давая понять, что неприятный диалог окончен. — Вера Леонидовна, вопрос личного характера! — в неё уткнулся поролоновый набалдашник другого микрофона. — Ваш муж долгое время жил с другой семьёй. Но вы всё равно сохраняете ему такую преданность? — После покушения на свою жизнь я очень долгое время провела в больничной постели. Этот факт моей биографии сейчас широко растиражирован в СМИ, — произнесла она ровным тоном. — Мой супруг действительно отчаялся увидеть моё выздоровление. Общее горе и беспокойство о воспитании детей сблизили их с… — Вера тихо кашлянула, — …со второй женой, которая по трагическому совпадению тоже едва не потеряла мужа. Я благодарна Ольге за всё, что она сделала для моей дочери. Это было сложное время, но мы его пережили. И я счастлива, что и её бывший муж сейчас тоже идёт на поправку. Насколько мне известно, теперь она почти всё своё время посвящает заботе о нём. — Но вас долгое время считали погибшей. — Это была своего рода… необходимость, — холодно улыбнулась Вера. — Ради успешной операции спецслужб по поимке преступников мой супруг согласился не афишировать информацию о том, что я выжила при взрыве, хоть на долгое время и была полностью лишена сознания. Теперь, когда виновные наказаны, больше нет необходимости скрывать правду от общественности. — Правда ли, что в покушении на вас также обвиняется господин Каверин? — не утихал журналистский интерес. — На данный момент я не имею права разглашать тайну следствия, — холодно ответила она. Обступившая Веру со всех сторон толпа вдруг синхронно повернула головы к глухому забору: ворота тюрьмы, наконец, распахнулись, и Вера ощутила, как сердце радостно пропускает удар. Двигаясь, словно один живой организм, свора писак устремилась к перешагнувшему порог и замершему у ворот Пчёлкину. Вере, изо всех сил сдерживавшейся, чтобы не наградить мешавших представителей прессы парой не особенно лестных эпитетов, пришлось с трудом протискиваться между репортёрами и операторами, едва не распихивая их локтями. Пчёлкин, перекинув через плечо спортивную сумку, набитую личными вещами, подставлял лицо солнечным лучам и широко улыбался — одновременно и Вере, которую сразу же нашёл глазами, и журналистам: казалось, тут же посыпавшийся на него град вопросов нисколько ему не претил. — Скажи им, чтобы катились к чёрту, — наконец, добравшись до Пчёлкина, шепнула Вера ему на ухо и прильнула в порывистом объятии. — Надоели до жути. — Шутишь? — бархатным голосом ответил он, оставив короткий поцелуй на её виске и крепко сжав ладонями талию. — Дай с нормальными людьми пообщаться, а не с зэками. — Что планируете делать на свободе? — уткнулся Пчёлкину в лицо микрофон, всего несколько минут назад целившийся в Веру. — Приносить пользу обществу, — подмигнул он кудрявой девице, приставшей с вопросом: с её лица в один миг испарилась вся серьёзность, с которой пять минут назад она же допытывала Веру. Подавив желание закатить глаза, Вера улыбнулась так же широко и беззаботно, как Пчёлкин, глядя в неперестававшие громко щёлкать затворы камер. — Ты уже успела им рассказать, зачем родного мужа упрятала за решётку? — едва шевеля губами, спросил Пчёлкин так тихо, что за нестройным гомоном чужих голосов расслышать его смогла только Вера. Она нервно дёрнула губами, одарив Пчёлкина колючим, словно январский мороз посреди летнего дня, взглядом и настойчиво потянула в сторону ожидавшей машины. — Пойдём уже, — снова шепнула она, не опуская уголков губ, растянутых в фальшивой улыбке. — Хватит с них. Я уже всё сказала, что следовало. Оказавшись возле чёрного “Мерседеса”, Пчёлкин на секунду остановился и расправил плечи, глубоко вдохнув тягучий воздух, раскалённый безжалостно палящим солнцем. — Вот он, запах свободы, — подытожил он, довольно прищурившись. — А по-моему, это запах бензина, — сморщила Вера нос, прижав к лицу рукав пиджака, и спешно опустилась на заднее сиденье салона, с удовольствием захлопнув дверь: от смешавшихся в тошнотворную какофонию ароматов людского пота, пыли и выхлопных газов к горлу вдруг подкатил неприятный ком. — Чего без Надьки? — разочарованно спросил усевшийся рядом Пчёлкин. — Она завтра из лагеря вернётся, — сухо ответила Вера, втягивая ноздрями очищенный от омерзительного амбре воздух. — Дома и встретитесь. — Из ла-агеря, — протянул Пчёлкин и весело хмыкнул, откинув голову назад. — Вот и я из лагеря. Правда, надеюсь, у неё там контингент поинтеллигентней и харчи повкусней. Гуревич, оторвавшись от бумаг, которые с невозмутимым видом изучал всё то время, что Вере пришлось общаться с прессой, только искоса глянул на Пчёлкина с переднего сиденья. — Знаю-знаю, — поднял ладони перед собой Пчёлкин. — Грех жаловаться, ты выхлопотал лучшие условия. — И уже об этом жалею. По тебе настоящая тюрьма плачет, а не этот оздоровительный курорт, — отозвался Гуревич с обычной своей бесстрастностью и в зеркале заднего вида встретился глазами с Верой. — С документами всё нормально. Годятся. На всё про всё уйдёт неделя, может, две. Потом заедешь ко мне, обсудим остальное. Вера облегчённо ему кивнула, сдув прилипшую ко лбу из-за выступившей испарины прядь. От толпы, сыпавшей надоедливыми вопросами, удалось, наконец, спрятаться, и Вера расправила напряжённые плечи. — Домой, — бросила, наконец, водителю и устало выдохнула. — Меня на Лубянку завези, — добавил Гуревич. — Придётся в центре в пробках торчать, — посетовал Пчёлкин искушающим шёпотом, склонившись к Вере и оставив влажный поцелуй у мочки её уха. Вера накрыла пальцами его руку, уже успевшую опуститься ей на колено и бесцеремонно поползшую по бедру. Шёлк податливо скользнувшего вверх подола нежно огладил ноги, и там, где секунду назад наготу скрывал край дорогой ткани, от контраста охлаждённого воздуха и горячего прикосновения шершавой ладони кожу защекотали стайки дразнящих мурашек. Поспешно остановив Пчёлкина, твёрдо вознамеревшегося добраться к самым сокровенным местам её тела, Вера сверкнула предостерегающим взглядом и покосилась на сидевшего впереди Гуревича. — Начерта ты его приволокла, — сдавленно буркнул он в ответ и, скромно обняв её за плечи, с вынужденным смирением уткнулся носом в макушку. В центре и правда пришлось застрять в пробках, но Вере, погрузившейся в уютный транс на заднем сидении комфортного “Мерседеса”, это совсем не претило. Её обнимал Пчёлкин — обнимал её собственный муж — и впервые за долгие месяцы можно было не задумываться о том, сколько ещё у них осталось времени на объятия: по двери комнаты для длительных свиданий не ухнет тяжёлый кулак конвоира и никто не проорёт грозно и безразлично, что свидание окончено. Можно было так ехать и ехать — бесконечно, неважно куда, лишь бы не возвращаться обратно во внешний мир с его тяготами и проблемами… Она вцепилась пальцами в рукав спортивной олимпийки, которую сама же и привозила Пчёлкину в тюрьму ещё давным-давно, и глубоко вдохнула тонкий, так и не выветрившийся аромат кондиционера для белья — аромат дома, уюта и спокойствия. Так пахли свежие простыни, которые стелила Таня каждое воскресенье; так пахло в комнате у Нади, так пахло везде, где Вера ощущала себя в безопасности… Она неожиданно скривилась, проглотив неприятный ком, вставший в горле, и приоткрыла окно, подставляя лицо потоку свежего воздуха. — Чё? — нахмурился Пчёлкин и принюхался к вороту олимпийки. — Я ж её даже не надевал. Парадный костюм, для особого случая держал. Вера помотала головой. — Долго едем, — махнула она рукой, стерев со лба выступившую каплю влаги. — Укачало. — Вера, — позвал её Гуревич, когда машина остановилась возле оранжевого девятиэтажного здания, от которого, несмотря на всю нарядность фасада, веяло опасностью. — На минуту. Под озабоченным взглядом Пчёлкина, не сразу убравшего с её плеча руку, Вера вышла на улицу и вопросительно уставилась на Гуревича. Тот немного помолчал, скосив глаза на тонированное окно пассажирского сиденья, и, наконец, с долей пафоса произнёс: — Твоя главная задача сейчас — подготовка к выборам, — начал он наставническим тоном и тряхнул перед Верой указательным пальцем. — Каверина сняли и скоро посадят, теперь соперников, как мы и хотели, у тебя не будет: до сентября времени осталось всего ничего, никто так быстро не успеет сориентироваться и провести кампанию, а у нас уже всё готово. Тебе, Вера, остаётся только… — он тихо кашлянул в кулак, выразительно указав взглядом на машину, в которой ждал Пчёлкин. — Ничего теперь не испортить. — Угу, — понятливо кивнула она, потупив взор и с напускным интересом рассматривая пыльный сухой асфальт под ногами. В животе всё ещё ворочалось гадкое ощущение подкатывающей к горлу тошноты, и от кисловатого запаха выхлопных газов — “Мерседес” остановился на обочине широкополосного шоссе — стало только хуже. Город гудел и кишел жизнью, звенели клаксоны медленно ползущих по пробкам авто; и всё, чего Вере хотелось — вернуться обратно в салон, чтобы, согретой объятиями Пчёлкина, снова окунуться в умиротворяющую дремоту, спрятавшись от остального мира. А ещё ужасно хотелось всё испортить… Только было ли у Веры на то право? — Я пришлю к тебе человека, — продолжил тем временем инструктаж Гуревич, сунув ладони в карманы брюк. — Свои дальнейшие действия согласовывай с ним. — Только не… — Вера тоже вскользь покосилась на “Мерседес” и возвела на Гуревича умоляющий взгляд. — Не завтра. Дай нам пару дней. Завтра вернётся Надька, я хочу побыть, наконец, с семьёй. Гуревич прищурился и, беззвучно пошевелив губами, согласно мотнул подбородком. — Я тоже заеду, — шагнув в сторону парадного крыльца здания, бросил он и продемонстрировал небольшой прямоугольный свёрток в коричневой бумаге. — Послезавтра. Завезу ей подарок. Вера едва заметно улыбнулась, но тут же придала лицу серьёзности и с подозрением всмотрелась в подарок, который Гуревич отчего-то стремился утаить от Вериного внимания, прижимая локтём к боку. — Подарок, — протянула она, усмехнувшись озарившей мысли догадке. — Ты же помнишь, о чём я просила? Гуревич с досадой поморщился, а Вера недовольно цокнула языком. — Ну кто будет ей это читать? — недовольно вздохнула она, скрестив руки на груди. — Ты же наняла ей няню, — пожал он плечом. — Англичанку. Пусть вот… язык по книжкам и изучают. По-моему, отличная практика. — Во-первых, няню, а не переводчицу. А во-вторых, если бы вы с Пчёлкиным подумали нанять её няню англичанку давным-давно, то и книжка бы твоя сейчас, может, пригодилась. А вы сами ребёнка упустили, — Вера взяла из его рук увесистый книжный том, развернула шуршащую бумагу, чтобы прочесть название, и в назидание тряхнула им у Гуревича перед глазами, довольная верностью собственного предположения: из заграничной командировки Гуревич привёз внучке новую часть полюбившейся ей истории. — И вообще, Надька из тебя верёвки вьёт, ты знаешь? — Ребёнок хочет прочесть книжку. — Ребёнок может подождать, пока выйдет перевод на русский, — возразила она, взглянув на обложку иностранного издания. — А теперь она будет закатывать скандалы, пока ей это вот непременно не прочитают. И снова окажется, что дедушка хороший, а я всё запрещаю. Гуревич отобрал у неё книгу и шумно выдохнул, пряча за маской каменной непроницаемости сверкнувшее в тёмных глазах негодование. — Имей в виду: такими темпами в следующий раз тебе придётся дарить новый дом, — фыркнула Вера в его удаляющуюся спину. — Потому что щенок, которого тоже подарил ей ты вопреки моим просьбам, скоро сгрызёт нам все стены. А те, что не сгрызёт — те обгадит. Гуревич, не оборачиваясь, только махнул ей в ответ рукой, а Вера про себя запоздало чертыхнулась: самого важного она ему сегодня так и не решилась сказать. Опять.***
Дом на Рублёвке встретил пустотой. Вера, вместе с не особенно сопротивлявшейся дочерью и Таней, которая переезду была рада, вернулась в место, где прошла её юность, уже несколько месяцев назад — как только закончился ремонт: в доме давно никто не жил, и помимо тщательной уборки зданию требовалась и кое-какая починка, а в устаревшие — на взыскательный Верин вкус — интерьеры совсем не мешало вдохнуть жизни и новизны. Свою девичью спальню Вера отдала под Надину детскую — тут фронт работ был совсем небольшой, только мебель пришлось обновить. А вот бывшую спальню Черкасова перекроили полностью: Вера даже возила Пчёлкину в тюрьму проекты их будущей спальни, каждый раз закатывая глаза на очередные его неуместные поправки вроде балдахина с золотыми вензелями над кроватью — впрочем, предложения эти по большей части имели целью Веру только позлить на потеху довольно ухмыляющемуся Пчёлкину. Но эта пустота, с которой их обоих сегодня встретил дом, так никуда не испарилась даже после всех кропотливых переделок. И Вера сердцем чуяла, где она, пустота, гнездилась: на первом этаже, в кабинете Черкасова, дверь в который видна была сразу из отделанной по последней моде прихожей. Вера кабинет не трогала: она туда и заходила-то через силу только по большой необходимости, каждый раз задерживая дыхание, чтобы ненароком не закричать. — Да уж, — скептично хмыкнул Пчёлкин, когда Вера переступила порог заполнившейся горячим паром ванной, облицованной белым мрамором. — Я рассчитывал на более тёплый приём. — Я попросила всех приехать вечером, — отозвалась Вера и, наконец, распустила тугой пучок, разглядывая себя в зеркале. Она пропустила локоны сквозь пальцы, чуть помассировав кожу головы и зажмурившись от удовольствия. — Таня, наверное, в магазине. Со вчерашнего утра из кухни не вылезает. Кажется, решила приготовить все блюда мира. Пчёлкин, вытираясь мягким махровым полотенцем, потянул воздух носом, точно принюхивался к разномастным запахам еды, доносившимся из кухни даже до спальни второго этажа. Живот у Веры сжался от голода, жалобно заурчав. — Хоть кто-то в этом доме рад моему возвращению, — сделал неутешительный для себя вывод Пчёлкин. Вера кинула на него сквозь зеркало острый взгляд и укоризненно покачала головой, бросив в шкаткулку для украшений золотые серьги и размяв пальцами мочки ушей. — Ну, а чё? — обмотав полотенце вокруг бёдер, театрально развёл руками он. — Дочка чёрт знает где, друзей вообще не видно… Никому зэк, получается, не нужен. — Я же сказала: Надя в лагере. Ей в школу этой осенью, а там отличная подготовка. Всему научат, — плеснув в лицо освежающе прохладной воды, терпеливо объяснила Вера. — А в школе тогда чё делать будут, если её в лагере всему научат? — хохотнул Пчёлкин, расслабленно проведя пятернёй по бритому затылку. — Нафига вообще шестилетним детям лагерь перед школой? Она, вон, по улице бегать должна, пока никаких забот нет. — Это не просто школа, а элитная гимназия, — гордо вздёрнула Вера подбородок, осадив Пчёлкина одним взглядом, в котором блеснула холодная сталь. — Туда берут только самых… — Богатых, — колко поддел он её. Вера с лёгким раздражением стукнула кулаком по мрамору. — Умных и одарённых, а не всех подряд, — с нажимом поправила она. — Без предварительной подготовки там будет сложно. Знаешь, какие там дети и что они уже умеют? — Вера назидательно тряхнула указательным пальцем, но эффекта на скептично скривившегося Пчёлкина её слова всё равно не произвели. — А в лагере с ними работают те же учителя, что и в гимназии. Наде будет легче привыкнуть. — Во-от оно как. Это они же тебя на дополнительные бабки и раскрутили, получается, — подытожил он и шагнул к Вере, бесцеремонно перекинув копну её волос через плечо. — Хотя, знаешь, так даже лучше… Он ласково скользнул губами от мочки уха по её шее вниз, и Вера, ощутив, как тревожно сбивается забившийся в ушах пульс, судорожно вцепилась пальцами в холодные края раковины. Её лицо передёрнула неконтролируемая и болезненная гримаса, когда в отражении зеркала она увидела, как нависает Пчёлкин у неё за спиной. Вера, ощутив накатившую волну липкого страха, резко развернулась к нему лицом, но Пчёлкин её внезапного оцепенения даже не заметил: его руки, не теряя ни секунды времени, крепко сжались у неё на талии и, тут же с лёгкостью подхватив, усадили на мраморную поверхность столешницы. Шёлковый подол платья, отливающий жемчужно-розовым перламутром в свете электрических ламп, задрался, обнажая инстинктивно раздвинувшиеся колени, а полотенце Пчёлкина, и без того державшееся на честном слове, тут же бесшумно упало на подогретую плитку пола. Вера тихо застонала, едва его губы влажно и требовательно коснулись ключиц, нетерпеливо последовав ниже и обхватив напряжённый сосок, показавшийся из-под съехавшей лямки платья. Она безотчётно впилась ногтями в терпко пахнущие гелем для душа мужские плечи и послушно запрокинула голову, открывая больше пространства для становившихся всё яростней и настойчивей поцелуев. Нижнее бельё быстро упало где-то возле ещё сырого полотенца, а по повлажневшим от желания складкам между бесстыдно раздвинутых ног скользнули его пальцы, с силой надавливая на изнывающий от жажды прикосновений клитор. Пчёлкин накрыл её губы своими, властно проникая Вере в рот, и она сдавленно охнула, ощутив, как синхронно с его горячим языком в неё резко и неожиданно вторгается уже затвердевший член. — Прости, сегодня без прелюдий, — хрипло усмехнулся он над её ухом и повторил глубокий толчок, вжимаясь в её бедра своими ещё сильнее. Ладони, которыми Вера упиралась в холодный отполированный мрамор, проскальзывали от оставшихся на коже капель воды, которой Вера минуту назад окропила лицо в попытке освежиться. Теперь щёки, к которым прилила забурлившая от страсти кровь, горели жарким пламенем. Вера, только сильнее выгнувшись в пояснице, шире развела сводимые мелкой судорогой ноги, всем телом инстинктивно подаваясь Пчёлкину навстречу. Он вторгался в неё безжалостно и с каждым разом, казалось, всё глубже; и от каждого нового рывка Вере всё сложнее становилось сдерживать рвущиеся из груди стоны. Их взгляды, затуманенные животной страстью, схлестнулись: Пчёлкин обхватил пальцами её подбородок, не позволяя отводить глаза от его напряжённого лица. — Это тебе за то, что ты меня посадила, — стиснув зубы, криво ухмыльнулся он в миллиметре от её губ, и Вера с отчаянием утопающего ухватилась за запястье его руки, по-прежнему крепко сжимавшую её лицо. Она, потянувшись к его лицу, сама впилась грубым поцелуем, прикусив его нижнюю губу и зловеще оскалилась, обнажив ряд острых зубов. — Тебе туда и дорога, ты это сам знаешь, — процедила она, сорвавшись на тихий жалобный вскрик от того, как Пчёлкин, прижав её спиной к прохладной каменной поверхности, в отместку за её слова вошёл ещё жёстче, грубо стиснув ладонью грудь. Когда сознание окончательно затмило переполняющее всё её существо желание, она откинула голову назад, лбом упираясь в зеркало над раковиной, и скользнула рукой туда, где с громкими шлепками соединялись их тела, чтобы нащупать влажный набухший бугорок, в котором сосредотачивалось сейчас напряжение, пронзающее тело миллионами электрических разрядов. По тому, как крепко свёл челюсти Пчёлкин и, наконец, прикрыл потемневшие глаза, Вера поняла, что он уже в одном мгновении от разрядки. Пронзающие её тело толчки ускорились, и она издала надсадный стон, ощущая взрывающуюся внизу живота волну удовольствия, докатившуюся до самых кончиков пальцев приятным теплом. Пчёлкин тут же накрыл её своим телом, проникая внутрь так глубоко и яростно, что Вера, выгнувшись под ним и обнимая его талию мелко дрожащими ногами, до боли вцепилась ему в спину острыми ногтями и уткнулась в пахнущую терпким мускусом и солёным потом шею. — Вера Леонидовна, приехали уже? — как будто из другой реальности донёсся с первого этажа голос совершенно не вовремя вернувшейся домработницы. Вера ошарашенно распахнула глаза, повернув голову на звук. Она, в мгновение отрезвев, инстинктивно дёрнулась, будто хотела выбраться из-под лишавшего свободы движений мужского тела, но Пчёлкин не позволил ей двинуться с места, только нарастив темп глубоких проникновений. Вера закусила губы и уткнулась ему в шею лицом, чтобы ненароком не выдать себя лишними звуками, и через несколько секунд почувствовала, как под пальцами, наконец, расслабляются твёрдые мышцы его спины. Пчёлкин толкнулся внутрь ещё несколько раз уже слабее и мягче, глухо прорычав ей в плечо. — Вот теперь я точно дома, — прижавшись к её губам в ленивом поцелуе, хрипло произнёс он и выпустил нетерпеливо заёрзавшую Веру из-под себя, быстро подхватив с пола отброшенное полотенце, снова оборачивая его вокруг бёдер. Вера спрыгнула со столешницы, суетливо разгладив чуть измятый подол — благо, итальянский шёлк такого бесцеремонного обращения совсем не боялся — и босиком спустилась по лестнице, безуспешно приглаживая растрепавшиеся волосы. — Вот, Вера Леонидовна, всё купила, как просили, — впихнула Таня ей в руки белый бумажный пакет без эмблем. — Всё по рецепту, как врач прописал… Виктор Палыч! Интерес домработница к Вере потеряла сразу же, едва завидела успевшего натянуть спортивные брюки Пчёлкина спускающимся по лестнице. Вера быстро спрятала врученную покупку за спиной, неловко кашлянув и поймав на себе его мимолётный пристальный взгляд. — Запах такой, что я чуть слюной не подавился, — похлопав по спине прильнувшую к нему Таню, похвалил Пчёлкин её кулинарные труды. — Веришь, нет, но только о твоей стряпне всё время и мечтал. Вера фыркнула с видом напускной оскорблённости на лице. — Вера Леонидовна велела к вечеру стол накрыть, Космос Юрьевич приедет, Ольга Евгеньевна с… — Таня замялась, потупив взор и сложив в замешательстве руки в замок. — И Саня будет? — вопросительно качнул Пчёлкин головой, внимательно посмотрев на Веру. — Все приедут, — кивнула она, прочистив горло. Скользнувшая в голосе от усталости связок хрипотца заставила Веру на мгновение почувствовать себя пойманной за шалостью школьницей, и она от смущения принялась сбивчиво объяснять, зацепившись за нейтральную тему: — Ольгин Сашка, кстати, тоже в лагере с Надькой. Они, можно сказать, подружились. — Ты ж говорила, туда берут только самых… — Пчёлкин, нисколько, казалось, не чувствовавший этой неловкости, красноречиво вздёрнул брови. — Угу, — отозвалась Вера тонким голоском, стараясь не смотреть в лицо домработнице. — Одарённых. И он, между прочим, с вступительными справился намного лучше нас. Вообще-то лучше всех остальных. У него только общение с другими детьми хромает. Беловы его тоже в лагерь отправили — чтобы привыкал, вроде как Александр Николаевич настоял. Но Надька говорит, он везде за ней хвостом ходит. — И Валерий Константинович с Тамарочкой обещались быть! — бодро вмешалась Таня. Казалось, только Вера во всей этой ситуации чувствовала себя не в своей тарелке. — Так они нам помогли в Германии, когда Надюше операцию делали, Виктор Павлович! На Веру Леонидовну тогда столько всего свалилось: и отец ваш с инфарктом слёг, и суды, и Надя — кругом одни проблемы… А они на реабилитации с нами так носились, когда Вере Леонидовне приходилось летать по делам в Москву! Как будто Надюшка им дочка родная, — она перекрестилась и прижала руку к груди. — Уж не знаю, как бы без них справлялись. Век им благодарны будем! Хорошо, что заедут… — Хорошо, раз так, — протянул Пчёлкин, подозрительно косясь на врученный Вере пакет, с которым она, желая поскорее ретироваться, уже успела быстрым шагом направиться в гостиную. — Мешать не будем тебе, хотя я голодный, как волк... — А вы заходите на кухню, Виктор Палыч, — махнула Таня рукой, уже натягивая фартук. — Заходите-заходите, накормлю! Не терпеть же вам до ужина. Я-то думала, вы сами только к вечеру будете, обед и не накрывала… — Обязательно, — бросил Пчёлкин через плечо, следуя за Верой по пятам и не спуская с неё сузившихся глаз. — Чего прячешь? Она быстро захлопнула дверцу невысокого серванта, с невозмутимым видом повернувшись к Пчёлкину лицом. — Ничего, — ровным тоном ответила она, поправив чуть взмокшие после ванной волосы. — Попросила Таню купить вина к ужину. — М-м-м… А вино в картонной коробке, что ли? — широко ухмыльнулся Пчёлкин, оказавшись возле Веры в один широкий шаг. — Что за глупости? — возмутилась она, дёрнув плечом. — А чего ж бутылки тогда не звенят? — поинтересовался он, вскинув бровь. — Не лечи меня, а. Я слышал, как вы там чё-то про врачей тёрли. Давай показывай. Вера с шумом выпустила из лёгких воздух, встав у Пчёлкина на пути и перегородив дверцу шкафчика грудью, попытавшись воспротивиться его напору. — Ничего, — с нажимом произнесла она, чеканя слоги. — Не твоё… — С Надькой что ль чё-то? — его брови настороженно сошлись у переносицы. Пчёлкин, схватив Веру за плечи, одним рывком отставил её в сторону, даже не заметив её слабых попыток оказать сопротивление. — Давай-ка отвыкай уже здесь командовать, в конце концов, я имею право знать… Это чё? Пчёлкин, заглянув в наспех спрятанный в ящике серванта пакет, выудил из него пластиковую баночку с яркой этикеткой и протянул Вере. Она, с досадой поджав губы, развернулась на босых пятках и недовольно прошагала к дивану, с размаху плюхнувшись на мягкие подушки. — Читать разучился? — буркнула с долей раздражения, одарив его исподлобья суровым взглядом. — Комплекс… — Пчёлкин прищурился, изучая упаковку, — …для беременных. Он повертел перед глазами баночку, внутри которой загремела россыпь таблеток, и, озадаченно почесав лоб, посмотрел на насупившуюся Веру. В его серых глазах на секунду отразилось шевеление неповоротливых мыслей, а затем сверкнула лукавая искра. — Ну… — он тихо кашлянул, снова тряхнув упаковкой. — Это ж не для Надьки, я надеюсь? Вера закатила глаза и, не глядя пошарив по дивану рукой, швырнула ему в расплывшееся довольной улыбкой лицо небольшую декоративную подушку. Пчёлкин, однако, ловко её поймал и, зажав подмышкой, тут же опустился рядом с Верой. — Я не так хотела рассказать, — произнесла она и откинулась на мягкую спинку. — И вообще, для радости поводов мало. Врач сказал, что с плодом всё пока нормально, мои показатели тоже в норме, но… Она обречённо вздохнула и закрыла глаза, ощутив подкатывающие горячие слёзы. — Нет уверенности, что смогу выносить, — пискнула она тихо, смахнув каплю влаги возле уголка глаза. — До этого несколько раз не получалось. Пчёлкин одной рукой слегка обнял её за плечи, притянув к себе, и Вера уткнулась лицом ему в шею. — А в этот раз получится, — негромко откликнулся он с твёрдой уверенностью в бархатистом голосе. — Это у тебя с принцем твоим не получалось. Вы друг другу не подходили. — Тебе откуда знать, — слабо возмутилась она в ответ на его слова, в которые, тем не менее, всей душой ей хотелось сейчас поверить. — Ну, ты же его не любила, — Пчёлкин зарылся пальцами ей в волосы и оставил короткий поцелуй на макушке. — Поэтому и дети не получались. Оттуда и знаю. Вера в знак протеста легонько ударила Пчёлкина кулаком по крепкому плечу, теснее прижавшись к его груди. — Ещё выборы эти на носу, — пробормотала она, нахмурившись. — Гуревич-то знает? — Не-а, — отрицательно мотнула подбородком она. — Я ведь его на всю эту твою схему еле уговорила. И то — с условием, что после того, как устраним Каверина, депутатское кресло вместо тебя займу я. Он только так согласен был не предъявлять обвинения в убийстве твоему отцу и повесить убийство на тебя. И как мне теперь ему сказать, что мне не то что в выборах, а из дома лишний раз выходить нельзя, чтобы ребёнка не… Договорить не смогла: конвульсивно сорвалась на горький всхлип, беспорядочно замотав головой в попытке отрицать возможную катастрофу. Ладонь Пчёлкина, скользнув от лопаток к пояснице, ещё крепче прижала Веру к пахнущей парфюмированным гелем груди. — Спасибо, — шепнул он вполголоса, и Верино отчаянное рыдание затихло в районе его подбородка. — Батя бы не пережил, если б его признали… Если б он убийцей стал. Вера молча закивала, не поднимая лица, и потёрлась щекой о его тёплую кожу. — Вить, — позвала она спустя несколько минут молчания, когда её ссутулившиеся плечи перестали содрогаться. — Если… Если правда получится, то… В этот раз сделаем всё правильно? — Конечно, принцесса, — подушечка большого пальца мягко прошлась по щеке, стирая дорожку слёз, просочившихся сквозь её закрытые веки. — В этот раз сделаем всё правильно. Ей хотелось ему поверить — слепо, не задавая вопросов, не оглядываясь на прошлое. И жизнь, наконец, пошла своим чередом.