Василек

      С усилием крутанув тугие педали велосипеда в последний раз, он вырулил на обочину пустынной проселочной дороги, с обеих сторон окруженной поросшим луговой травой полем.       Задумчиво наблюдая за облаком медленно оседающей пыли, потревоженной этой внезапной остановкой, Тимофей слез с велосипеда и осторожно прислонил его к торчащим из земли сухим жердям, соединенным искривленным позвоночником из тонких веток. Эти разрозненные белесые остовы, торчащие из зарослей высокой сухой травы, словно обглоданные временем ребра какого-то крупного, неизвестного науке животного, попадались Тиме на глаза то тут, то там на протяжении всего его пути из деревни Славки. Все, что осталось от окружающего когда-то поля частой изгороди.       Он позволил себе это небольшое отклонение от планов не потому, что ему нужна была передышка — в натренированном в частых поездках по пересеченной местности теле еще совсем не чувствовалось усталости — ему так захотелось. Его ожидали только к обеду, а на хранящемся в заплечном небольшом рюкзаке полупрофессиональном фотоаппарате, который Тимофей брал с собой всюду, места хватило бы еще на пару сотен снимков.       Небрежно смахнув со лба выступившие от жары капельки пота, Тимофей склонился над велосипедом и извлек из специального крепления на раме фляжку с водой. Уже теплой, что было не удивительно — на таком-то пекле, а ведь всего каких-то двадцать минут назад ее, ледяную, извлекли из самых недр деревянного колодца… Впрочем, Тима никогда не причислял себя к людям привередливым, так что для утоления жажды ему вполне сгодилась и такая.       Да и будь он требовательным человеком, он ни за что бы не потащился в такую глушь один, на своих двоих — на двух колесах потрепанного жизнью горного велосипеда, несмотря даже на то, что такая поездочка по относительно ровной дороге погожим летним деньком ему, как заядлому любителю даунхилла и фрирайда, представлялась занятием весьма тривиальным. Иначе поехал бы утром с остальными, удобно устроившись на заднем сидении новенького японского внедорожника Милсдаря — вне компании известного, как Миша Сиренцев. И рядом бы сидела улыбчивая Василек в коротких хлопковых шортах, кокетливо выставляющих напоказ ее стройные, покрытые ровным золотистым загаром ноги с изящными щиколотками и маленькими аккуратными ступнями…       Саркастически усмехнувшись краешком губ вслед этой шальной мысли, что почти пробудила в нем сожаление о сделанном выборе, Тимофей окинул простирающиеся вокруг него пасторальный пейзаж благостным взглядом. Куда не глянь — одни поля, полностью захваченные выжелтенной летним зноем сорной травой, в которой то здесь, то там проглядывали небольшие пестрые островки луговых цветов. Совсем рядом у земли мерно стрекотали невидимые в густой пахучей полыни кузнечики, и к этому звуку примешивались только далекие заливистые птичьи трели где-то в вышине.       И хотя Тима точно знал, что стоит только спуститься с холма, и все ощущение безграничности этого слегка колыхающего от легкого ветерка океана травы исчезнет — покажется небольшая рощица чахлых березок слева и силуэты давно покинутых уродливо-обшарпанных обветшавших зданий колхоза справа, а впереди — узкая грязноватая речушка и шаткий деревянный мостик через нее, это понимание не могло разрушить воцарившейся внутри него на мгновение горькой привязанности к неказистым красотам своей родины.       И это, ноющее в груди, перемежающееся с щемящей тоской по чему-то давно утраченному, оставшемуся в прошлом чувство подсказало ему: «Пора».       Спустив с плеча спортивный рюкзак, Тима одним непрерывным движением расстегнул его и извлек из его недр фотоаппарат вместе с телескопическим штативом, попутно бегло осматриваясь по сторонам по деловому сосредоточенным взглядом, в котором появилось новое пытливое выражение нетерпения.       Скорее, скорее, пока от вдохновения не остались только разочарование, неудовлетворенность и испорченные кадры.       Наконец он нашел нужный ему ракурс на один из остовов древней изгороди — нижний от земли, чуть сбоку, чтобы подчеркнуть силуэт впившихся в голубое безоблачное небо узловатых зубцов обломанных жердей в окружении зеленого разнотравья, угрожающей тенью нависшей над крошечным васильком, упорно тянувшимся к далекому солнцу в попытке выжить. Быстрые щелчки кнопки — на самом деле, фотоаппарат работал бесшумно, и звуки эти раздавались лишь в его голове — и дело сделано.       «Василисе должно понравится это фото», — бегло подумал Тима, буднично пролистывая получившиеся снимки в поисках лучшего, и отчего-то одна эта мысль обратила нравящуюся ему самому идею, воплощенную в этих кадрах, в бесталанную безвкусицу, отдающую пошлостью, а его самого — в профана-ремесленника, ничего не смыслящего в подлинном искусстве. Конечно, она будет в восторге от этой работы, быть может, даже запостит ее к себе на стену в социальных сетях — к дюжине таких же однотипных лубочных картинок в сопровождении отрывков из стихов какого-нибудь известного русского поэта, умеющего писать только о природе и осенней тоске.       Палец сам нашел нужную кнопку с надписью «удалить». Отключив после этого дисплей камеры, Тимофей раздраженно забросил ее обратно в сумку и вновь вывел велосипед на тропу — настроение было безвозвратно испорчено, и помочь ему развеется могла лишь быстрая езда и скорейшая смена обстановки.       Пока он несся по относительно прямой дороге вперед, сноровисто вихляя между колдобинами и выбоинами, Тимофей твердо решил, что не будет в этот раз показывать Васе сделанные им ранее еще в деревне фотографии. Даже если спросит — он всегда может сказать, что забыл зарядить фотоаппарат перед поездкой, и потому у него так и не вышло получить за день ни одного стоящего снимка.       Шаткий мостик он проскочил на одном дыхании, не сбавляя ходу — деревянные балки предательски затрещали под тугими шинами, но нагрузку выдержали, на что он и надеялся изначально. В нынешнем скверном состоянии ума Тиме уже не терпелось поскорее добраться до так называемой «летней усадьбы семейства Сиренцевых», осмотреть местные достопримечательности и, возможно, даже искупаться в небольшом озере, на берегу которого и располагался коттедж.       Тем временемширокая грунтовая дорога, уже несколько раз успев изменив свое направление, все ближе и ближе подступала к густому массиву лиственного леса, пока их не стала разделять только узкая сточная канава, вырытая почти у самой обочины. Среди деревьев, прильнувших друг другу пышными кронами, царил таинственный полумрак, который то тут, то там пронизывали столпами мерцающего света отдельные солнечные лучи, сумевшие прорваться сквозь плотный зеленый покров.       Рукотворные поля с правого бока сменились степью, укрытой лишь скудным ковром низкорослой жухлой травы. Ее заунывный и весьма скупой на красоты ландшафт лишь иногда освежали небольшие осиновые рощицы и заросли кустов лещины.       Впрочем, даже если вместо серых степей да угрюмых лесов перед взглядом фотографа-неудачника предстал бы куда более живописный пейзаж — аккуратные, похожие на пряничные домики швейцарской деревушки в окружении зеленых альпийских лугов на фоне заснеженных гор — оценить его по достоинству у Тимофея все равно не вышло бы. Во всяком случае, пока он пребывал в столь мрачном расположении духа.       Все, о чем он мог сейчас размышлять — есть ли необходимость свериться с лежащей во внешнем кармане рюкзака карте местности и не мог ли он случайно пропустить малозаметную тропинку, ведущую в глубину леса, где, по его данным, и располагался коттедж с прилегающими к нему не жилыми пристройками.       Либо он уже проехал мимо нужного поворота, либо…       Тима не успел закончить эту мысль, наконец-то разглядев вдалеке возможную развилку — отчетливый просвет между деревьями. От грунтовки, продолжавшей бежать по прямой все дальше и дальше, огибая опушку, прямо в чащу через узкую, несколько заросшую просеку вела тропинка.       При ближайшем рассмотрении оказалось, что дорога эта была вымощена зеленоватым от покрывающего его толстым слоем мха булыжником, давно потерявшим свою изначальную прямоугольную форму - многочисленные сколы по краям и каменная крошка осыпающегося от времени в пыль камня не дадут соврать. Более того, если бы окружающий колючий кустарник и заходящие на ее территорию излишне длинные ветви деревьев регулярно подстригали, то просека была бы достаточно широка для того, чтобы по ней могла со скрипом проехать легковушка.       Создавалось ощущение, что несмотря на заверения Милсдаря, он и его семья не слишком часто проводили здесь свободное время — этой создающей впечатление крайнего запустения заброшенной дорогой давно не пользовались.       Засомневавшись в правильности выбранного им маршрута, Тимофей потянулся было за лежащей в сумке картой, но тут же одернул себя, покорив мысленно за неуверенность в своей способности хорошо ориентироваться на местности.       Топографическим кретинизмом он никогда не страдал.       Окинув просеку еще одним сосредоточенно-оценивающим взглядом — стоит ли менять легкий шлем на закрытый с забралом, сейчас висящий на специальных компрессионных ремнях спереди рюкзака — Тима все же решил проявить предусмотрительность. Ветка в глазу еще ни одного велосипедиста не сделала краше, как там говорилось… Береженого бог бережет?       Да вот только стоило Тимофею задуматься о том, что Василисе его новый «пиратский» образ не впечатлил бы, как тянущаяся к зажимам рука безвольно опустилась вниз — результат очередного приступа хулиганского неповиновения, которое в последнее время так часто начинало одолевать его. Вот вроде взрослый спокойный и сдержанный двадцати пятилетний мужик — а порой ведет себя, как бунтующий подросток. Тима и сам не знал, что с ним такое творилось: вроде как он вполне осознанно пытается во всем угодить любимой женщине, подстраиваясь под ее хотелки, потому что ему и самому нравится делать Василисе приятно — да только нет-нет, но все чаще сползает маска с лица… И чем дальше, тем сложнее ему было втиснуться в заданную рамку, сложнее было вскарабкиваться на пьедестал — ступенек вверх становилось все больше и больше…       «Так, все, соберись, тряпка».       Упрямо встряхнув головой, принялся с нарочитой тщательностью убирать выбившиеся из пучка на затылке непослушные каштановые локоны за ухо — по науськиванию Васи Тимофей уже почти два года волосы отращивал — почти до лопаток уже доходили. Вполне удалось взять себя в руки — даже шлем нахлобучил в попытке примириться с самим собой.       Несмотря даже на небольшой уклон, под которым дорога уходила все дальше и дальше в лес, а также редкие выбоины и неровности в ее устланной плоскими отшлифованными камнями поверхности, недолгая поездка вплоть до самых железных ворот, ведущих на территорию усадьбы, оказалась приятной, пусть и лишенной всякого экстрима.       Не было того бешенного выброса адреналина в кровь, который происходил каждый раз, когда он на всех парах несся вниз по склону по специально оборудованным для этого трассам через лес, перепрыгивая овраги, петляя между деревьями и преодолевая препятствия, как рукотворного, так и природного происхождения.       С легким сожалением для себя Тимофей ощутил эту нехватку острых ощущений, с некоторых пор портящую ему всякое впечатление от прогулочной езды на велосипеде, ставшей для него слишком пресной и обыденной.       С первого взгляда на вполне современные жестяные ворота со шлагбаумом было понятно, что установили их не так уж и давно, в отличии от высоких выбеленных каменных столбов по краям мощеной дороги, которые венчали статуи то-ли сидящих гривастых собак, то-ли облезлых львов — время и отсутствие должного ухода их совсем не пощадило.       В каждый из пилонов были без всякого уважения к их архитектурной ценности вкручены простые высокие ограды из арматуры и приваренных к ней ребристых оцинкованных серебристых листов металла, расходящиеся в обе стороны от ворот.       «Забор можно было и на несколько метров вперед или назад перенести, не испортив своим обыденно-индустриальным видом белокаменные столбы», — подметил Тима, подъехав к шлагбауму вплотную. На местами покрытой вмятинами жестяной створке красовался выцветший от времени кусок бумаги, наклеенный поверх металлической таблички, выкрашенной в зелёный цвет с некогда золотой — теперь грязно желтой каймой.        «Частная территория, вход запрещен».       С легкостью отодрав краешек объявления, Тима беглым взглядом пробежал по скрытым под ним местами стертым строчкам: «Усадьба Вышневское, основана в… веке имеет историческое значение… экскурсии оформляются по такому-то номеру, часы работы». И едва читаемая дата в самом низу: «1981 г.».       Уж что-что, а о «исторической ценности» родных пенат Михаила Тима не слышал еще ни разу — разве их летнюю виллу не отстроили меньше семи лет назад?       Задумчиво присвистнув, Тимофей потянулся к застегнутому карману мотоциклетной куртки, после некоторой возни извлекая из него допотопный изрядно потертый кнопочный мобильник.       Вася уже давно пилила его на тему того, что телефон пора было бы сменить на новенькую широкоэкранную модель с хорошей камерой, на что Тима неизменно резонно отвечал, что было бы совсем уж жалко пустить в утиль высокотехнологичный смартфон после первого же жесткого падения с горного велосипеда, что с заядлым даунхиллщиком случалось на редкость часто. Да только Тимофей тут изрядно душой кривил: основной причиной его сердечной привязанности к старой нокии был тот факт, что она досталась ему от человека, которого уже давно не было в живых.       Свободной рукой стянул с головы шлем, небрежно повесив его на руль велосипеда, затем рассеянно запустив пятерню в слегка волнистые несколько лохматые волосы: небрежно завязанный этим утром узел совсем распустился. Большой палец нажал на кнопку вызова, несколько долгих секунд, и в правое ухо ожидаемо зашипел знакомый, хоть и слегка искаженный неважным качеством динамиков нетерпеливый голос, изредка прерываемый набившими уже оскомину приевшимися битами нового сингла imagine dragons на фоне:        — Але-але, Тима, где тебя носит-то? Мы уже тут полчаса как тусим: шашлыки почти готовы, вискарь в холодосе прохлаждается, все на стиле… Да и Вася меня уже совсем достала — «Где Тимчик, где Тимчик»… Кажется, ей нужно, чтоб ты какие-то фотки на ноуте ей обработал, я не вникал.        Непроизвольно сжал челюсть, еще немного — и зубами заскрипит. Конечно, мастер-на-все-руки Тимофей Василисе жизненно необходим: без фотошопного «мейкапа» перед инстаграммными подружайками стыдно будет же. И не важно, что в жизни — итак писаная красавица, без осиной талии, надутой задницы и нарисованных высоких скул много лайков не соберешь. И все равно, что на фото даже мать родная уже не узнает.        — Я в пути, только вот есть один нюанс: до ворот-то я уже доехал, только вот заперты они.        — Как заперты? Я охраннику лично сообщил, что ты после нас заедешь, он на пропускном пункте тебя дожидаться должен…        Все еще плотно прижимая трубку к уху, Тимофей с сомнением покосился на ржавый шлагбаум и обшарпанные белые колонны, увенчанные каменными соба-львами. Как ни посмотри — ни намека на охранную будку за воротами не наблюдалось, как и на предполагаемого сторожа. Как ему не хотелось этого признавать, он, похоже, свернул не на ту дорогу. Устало вздохнув, он смежил веки, сомкнув влажные от испарины подушечки пальцев на переносице:        — Нет тут никакого охранника, пропускного пункта — тоже, только старые ворота, объявление о частной собственности и статуи… Львов, вроде — не разберешь — морды давно поотваливались…       Задумчиво и с расстановкой — с присущим ему хладнокровием. «Ну подумаешь — вместо Сиренцевки прикатил в какое-то Вышневское, так — дело житейское» — думал в этот момент Тимофей в попытке себя успокоить.        — Каких таких львов…       Повисла неловкая пауза, отмеряемая счетом в уме от одного до десяти, и, пожалуй, в итоге Тима не плохо так рванул бы, не хуже разболтанной бутылки с нитроглицерином, но на счастье и его, и собеседника, Миша быстро нашелся с ответом. Тимофею даже показалось, что он услышал характерный звук шлепка ладони по лбу: «Эврика!» из динамиков перед тем, как Милсдарь пустился в пространные объяснения.        — А, это к Вышневке же на другой стороне озера, ну пиздец, куда тебя занесло… Ты не туда повернул — после Славок надо направо было вдоль реки и…       Ага, «повернуть», свежо предание — да вериться с трудом… Договорить другу Тимофей не позволил, резко вклинивания в суматошный монолог резонный контраргумент:        — «Не туда», ага, да… Только вот утром перед отъездом никакого разговора про «направо» не было… И вчера, пока в телеге обсуждали поездку, фигурировало только — «через мостик, через лес, заблудится только конченный кретин»…       Динамик виновато засопел в ухо под аккомпанемент из меланхоличного женского вокала на английском языке — что-то про поцелуи и летнюю грусть. Сейчас Тимофей чувствовал себя на редкость глупо — один, посреди незнакомого леса невесть, где, напряженно слушающий обожаемую Василисой Лану Дель Рей, пока Миша на той стороне все пытался собрать мысли в кучку. Идея сесть на велосипед и прокатиться обратным путем до нужного поворота с каждой секундой промедления становилась все более заманчивой — чаша терпения оказалась переполнена. Сейчас Тиме было легче время потерять в дороге, чем наконец-то дождаться хоть какого-то ответа от собеседника.        — Ладно, жди там, кароче, порешаю вопросики по-быстрому и тебе откроют…       Спешно завершил звонок — вот всегда так было, сколько Тимофей Мишу знал.       Милсдарь обычно был до крайности ленивым и тяжелым на подъем человеком, презирающим необходимость брать на себя ответственность за что либо в любой форме, но если уж его припереть к стенке и не оставить иного выбора… Скажем так, он умел проявлять такую чудесную изобретательность и решительность в разрешении проблем насущных, что только диву даешься. А секрет подобного преображения, между тем, был довольно прост — Михаил слишком сильно ценил свой собственный комфорт, чтобы позволять даже самому мелкому неудобству испортить свой размеренный уклад жизни хотя бы на секунду.       Убрав многострадальную нокиа обратно в карман кожаной с эффектом потертости куртки темно-бордового цвета, Тимофей в попытке хоть как-то скрасить томительное ожидание принялся деловито приводить себя и свой нехитрый скарб в порядок — убрал оба шлема, спрятав обычный полукруглый в рюкзак и повесив тот, что с забралом, обратно на защелкивающиеся ремни. Выудил из внутреннего кармана деревянную расческу с широкими зубьями и несколько раз резко провел ею по растрепанным волосам от корней до кончиков, но больше для виду — меньше в глаза непослушные пряди лезть не перестали. Отчаянно хотелось снова заплести надоедливые космы в пучок или хвост, убрать их с лица и вспотевшей на жаре шеи, но, памятуя о том, какой скандал в прошлый раз закатила Василиса, увидев его с подобной прической, Тимофей себя резко одернул — такие мелочи не грех было и перетерпеть.       Тем более, что со своей девушкой он, хоть и нехотя, но все же соглашался в том, что такая прическа в сочетании с всегда гладко выбритым волевым подбородком и щеками ему вполне шла. Вася в принципе уделяла его внешности много — почти столько же времени, сколько своей — времени, словно бы пытаясь вылепить из него уже давно сложившийся в голове четкий образ — и чтобы черточка к черточке, штрих к штриху. Она была чертовски требовательной, порой — неумолимой, а он все гнулся, меняя форму, словно размякшая глина в горячих уверенных пальцах опытного скульптора.       И, стыдно признаться, под ее влиянием Тима и сам начал чаще обращать на себя внимание. Вот и сейчас его задумчивый взгляд остановился на собственном нечетком искривленном отражении в глянцевом покрытии металлической фляжки для воды.       Квадратная четко вырубленная, словно в камне, челюсть неожиданно сочетались с мягкой линией тонких чувственных аккуратно очерченных бледных губ — нижняя полнее верхней, уголки рта направлены вниз, будто их обладатель никогда в жизни не улыбался по настоящему. Нос как нос — прямой и чуточку заостренный, с узкими ноздрями. Мягкий излом от природы тонких темных бровей — и миндалевидной формы болотные — ближе к зрачку совсем уходящие в коричневый — глаза с длинными ресницами. Жаль, что не синие — ведь тогда сходство с братом было бы еще более поразительным. Жаль, что щеки недостаточно впалые, а скулы — недостаточно выражены. Жаль, что под правым глазом на коже не красуется черная точка родинки.       Чужое лицо в отражении невесело усмехнулось ему, заставляя Тимофея наконец отвернуться, отсутствующим взглядом пробегая по пышной зеленой листве обступивших с обеих сторон колею кустов лещины. На сколько его еще хватит? Останется ли хоть что-то после того, как он, наконец, принесет свою последнюю жертву?       Лес тоже не знал — не мог знать, лишь ободряюще шелестя в ответ его невеселым мыслям — «Всему когда-либо приходит конец», и, впервые за долгое время находясь по-настоящему наедине с самим собой, Тима позволил себе вновь вкусить горечь пережженного сахара отравляющих мысли фантазий — мечтам о своем полном и безоговорочном не-существовании. Но только лишь на краткое мгновение — ведь он, разумеется, был в полном порядке.       Никогда раньше себя так хорошо не чувствовал, как сейчас.

***

      Скрип плохо смазанных петель ворот за спиной наконец вырвал Тимофея из благостного лишенного всяческого движения мысли гипнотического транса, в который он сам себя и ввел в попытке от всего абстрагироваться. Он обернулся на звук, цепким взглядом нахмуренных потемневших глаз вцепившись в суетливо снующего у шлагбаума грузного мужчину, облачённого в засаленную камуфляжную холщовую ветровку и комплементарного коричневого цвета мешковатые штаны, неряшливо заправленные в высокие голенища потертых от времени берц. Его красную от усердия бугристую — как апельсиновая корка — лысину украшала явно подобранная не по размеру охотничья — с ушами — зеленая кепка.       Перекинутое через плечо новенькое и блестящее — какой контраст — ружье при каждом неловком движении охранника шлепало его прикладом по покатому боку, но даже испытывая подобное неудобство, тот даже и не подумал убрать оружие в сторону, намертво вцепившись одной рукой в кожаную лямку.       На вежливое предложение помощи мужик только рукой махнул — «знаем мы вас, белоручек городских», подав голос только когда ему удалось справится с заедающим на поворотах механизмом:        — Проходи давай — че стоишь…       Демонстративно в сторону отошел, пыхтя от усталости, позволяя Тимофею свободно зарулить велосипед в открывшийся проход.       Краткая заминка, посвященная недолгой возне с закрыванием замков — в обратную сторону процесс пошел быстрее, и вот Тима вместе со своим незадачливым спутником после небольшой пешей прогулки по стремительно редеющему лесу наконец выбрались на лужайку у самого берега озера, оказавшись аккурат перед центральным входом высокого здания двухэтажной старой усадьбы.       Там, где Тимофей ожидал увидеть разруху и запустение, он обнаружил свежевыкрашенные в белый цвет колонны и изящную лепнину, мраморные лестницы в обрамлении из резной балюстрады, большие застекленные и занавешенные тяжелыми темными гардинами арочные окна, светло голубые стены и небольшой, но на редкость ухоженный палисадник у главного входа, состоящий из тщательно подстриженных прямоугольных рядов вечнозеленой изгороди, нескольких пестрых круглых клумб и обильно цветущих кустов чайной розы. Ведущая к крыльцу гравиевая дорожка была также обсажена молодыми кипарисами, в нарочитой форме которых была видна рука умелого садовника.       В стороне от главного здания также виднелось длинное белокаменное приземистое строение с несколькими большими двустворчатыми воротами вместо обычных дверей — судя по всему — конюшня, а также еще несколько маленьких построек, также с виду содержащихся в полном порядке. И вся эта картина общей обжитости и ухоженности только больше сбивала Тимофея с толку — почему тогда ворота к поместью находились в столь плачевном состоянии? Словно бы кто-то за ржавчиной и запустением нарочно пытался спрятать все это великолепие…       Вероятно, заметив отразившееся на лице молодого человека удивленное восхищение, охранник едва заметно головой покачал, задумчиво обращаясь скорее к самому себе, нежели к своему спутнику:        — Странные дела эти — стояла себе развалина последние лет тридцать после пожара в восьмидесятых, ветшала себе, никого не трогала, а тут давеча меньше, чем три года назад — внезапно хозяева заявились, вот тебе и на… Приедут два раза в год на недельку — и след простыл, все один да один кукуй.       Тимофей перевел заинтересованный взгляд с зашторенных окон на несколько припаркованных на гравийной дорожке во дворе легковых машин. Все, как на подбор — элитных марок, красноречиво говорящих о благосостоянии их владельцев. Впрочем, и без них по тщательно восстановленному дореволюционному особняку, выполненному — если память со времен института не изменяет — в стиле неоклассицизма, можно было легко понять, что жившие здесь люди, вероятно, обладали, как минимум, не меньшим достатком, сколь и семья Миши, отец которого в нулевых из бизнесмена резко переобулся в политики.       Ну как, переобулся: переписал свое предприятие — а именно сеть парикмахерских, а ныне — барбершопов на жену, заделавшись со временем депутатом Н-ской областной думы.        — Ты так говоришь, будто никому не нужные пустые развалины были лучше, чем то, что есть сейчас, и это при том, что за охрану пепелища тебе бы никто и копейки платить не стал.       Мужик недовольно пестрым плечом при этих словах дернул, аж сплюнув от возмущения себе под ноги:        — Ну и работал бы дальше в обувной мастерской, делов-то… Нет, зачем-то свою клушу послушал, видите ли, платят больше, "шубу новую хочу", тьфу ты, шельма старая… Знал бы — в городе остался…       Тимофей навострил уши. Не то, чтобы он был любителем лезть в чужие дела, но и отрицать наличие у себя в этот момент пытливого любопытства Тима не стал бы. Да и по охраннику было хорошо заметно — тот явно и сам хотел поделиться с парнем своими мыслями, возможно, банально от того, что давно не встречал столь заинтересованного в его ворчании слушателя.        — Так и что — работа же вроде не пыльная? Или постоянно нарушителей ловишь?        — Да какие там «нарушители», до города далеко, а в Славках одни старики остались… Было, конечно, зимой в прошлом году происшествие, но только на смене не я тогда был — напарник мой, да и то… Думаешь, я по-настоящему хоромы эти проклятущие охраняю? Да я здесь только для виду: по воробьям стрелять да зайцев с лужайки гонять, чтоб цветы на клумбе не сгрызли…       И — все, больше на пути к причалу толком и не удалось из Макара(так звали престарелого охранника) Тиме ничего выведать, тот только и знал, что головой в отрицании трясти, пухлые щеки от негодования раздувая. А Тимофей все никак не мог глаз от загадочного особняка отвести, не отдавая себе отчета в том, что его излишне пристальное внимание в этот момент было не совсем нормальным.       Он даже не замечал, сколь жадно вглядывался в одно из арочных окон на втором этаже, будто бы в ожидании того, что вот-вот — и за тканью изумрудных штор мелькнет темный силуэт. И вместе с тем его никак не отпускало тревожное чувство, что за ним в ответ кто-то наблюдал, кто-то неосязаемый и незримый, будто не человек — сам дом смотрел на него мириадам подслеповатых стекл-глаз.       К добру ли или к худу — но Тима наконец-то встретился с одним из обитателей, или, быть может — гостей этого таинственного места. Когда они проходили мимо одного из растущих на обочине густых кипарисов, им навстречу из-за высокого вечнозеленого кустарника вышла незнакомая худая женщина в черном на все тело боди в облипочку.       Ее лицо скрывалось под футуристично выглядящей золотой с черными вставками маской — острые углы и немногочисленные гладкие грани складывались в объемное изображение собачьей головы, своим стилем исполнения довольно точно имитируя низко полигональную 3-д модель. На первый взгляд могло показаться, что скрывающая всю голову звериная личина не имела прорезей для глаз, оставляя свою носительницу незрячей, но при более внимательном рассмотрении Тимофей разглядел, что под гранями нависающих бровей золотые четырехугольные плоскости были едва заметно полупрозрачными.       «Нет, все-таки не просто собака — гиена», — мимоходом отметил для себя Тима, наконец осознав, о каком именно животном ему напоминали широкие округлые уши с черными вставками.       Кажется, они еще какое-то время друг друга рассматривали, не смея сдвинуться с места — он и сам не знал, сколько прошло времени; потемней внезапно небо и опустись на усадьбу вечерняя лиловая дымка — Тима и не удивился бы не капельки, но судя по тому, что он успел пропустить лишь один несмелый вздох — внезапное оцепенение охватило их только на несколько кратких секунд. А вывел его из этого состояния беспрестанно чертыхающийся и грубо тянущий его за плечо в сторону озера охранник.       Сам мужик и взглядом единым соляным столбом замершую женскую фигуру не удостоил, только и бормоча себе что-то под нос про «богатых извращенцев» их капризы.       «А она ведь босая», — еще одна непрошенная ленивая мысль посетила разом опустевшую голову Тимофея, пока он позволял уводить себя все дальше от золотой маски, не в силах при этом даже взгляд от солнечных бликов на кажущимися неисчислимыми теперь геометрических граней отвести. Теперь они заполняли весь его сузившийся в одну точку горизонт — идеальные черные в пиритной патине треугольники на фоне пылевых облаков. Они все множились и расширялись, да только не было в этом движении ни толики хаоса — идеальный фрактал, бесконечно воспроизводящий самого себя, снова и снова и снова…       От нехватки воздуха в опустевших легких голова отчаянно закружилась, словно при панической атаке, но странное дело: на душе у него было на редкость спокойно, если не сказать — пусто. И если бы не его отчаянно сопротивляющийся мозг, заставивший наконец-то моргнуть слезящимися уже от долгого немигания глазами, Тимофей, вероятно, так и растворился бы в этом калейдоскопе, взвившись к затянутому тучами серо-желтому небу облачком сухой пыли и праха.       На миллисекунду веки смежил — и пропало все, только серая черепичная крыша на голубом фоне бешеной каруселью перед глазами завертелась. Тима неловко пошатнулся, инстинктивно вцепившись до боли в побелевших костяшках в руль горного велосипеда — только бы не упасть.       И пока он, словно немощный старик, всем телом дрожал, судорожно хватая ртом воздух, перед ним появилась еще одна фигура в черном спандексе — на этот раз мужская, и высокая поджарая золотая антилопа увела нисколько не сопротивляющуюся гиену за собой, крепко удерживая ее за запястье. И даже сквозь маслянистую муть дурманящей тошноты Тимофей отчетливо разглядел знакомую рассеченную неокрашенными полосками на несколько отдельных колец черноту вместо бледной кожи, разлитую по всей обнаженной шее незнакомца — татуировка-блэкворк. Точно такая же, как у его брата. Точно такая же, как у него самого.