Василек

      Вновь вполне осознать себя ему удалось лишь когда деревянная лодка, мерно покачиваясь на сонной водной глади, оказалась уже почти на самой середине озера.       Тимофей и сам не знал, как ему удалось себя вместе с велосипедом на утлое суденышко втащить — в его краткосрочной памяти образовалась дыра, вот он еще на твердой земле стоит, а вот — уже вглядывается бессодержательно в зеленовато-синюю муть. Того и гляди — свалится в воду, слишком сильно накренившись над окрашенным в уже заметно облупившийся белый высоким бортом лодки.       Встряхнув головой из стороны в сторону, сбрасывая с себя навалившийся тяжелым войлочным одеялом душный морок — словно мокрая собака в попытке обсушиться, Тимофей, нисколько не стесняясь своего вынужденного попутчика, продолжающего размеренно грести веслами, осел на дно шлюпки, запрокинув голову и закрыв онемевшее лицо руками в попытке привести свои рваные мысли в порядок и как-то объяснить для себя произошедшее.       Но приобретший участливые нотки хриплый прокуренный голос не позволил Тиме сосредоточиться.        — Эка тебя скрутило — впервые вижу, чтобы кто-то так резко реагировал — привиделась дичь какая что ли, аль впечатлительный слишком? Я так-то больше припугнуть тебя хотел… Для виду. Кто вас, молодежь, знает: удаль в жопе взыграет — полезете ночью озеро переплывать, а мне вас гонять потом…       Решивший взять короткую передышку от гребли Макар уже вовсю деловито смолил мятой папиросой, периодически выпуская в воздух колечки вонючего желтого дыма.       Его слишком уж спокойное поведение заставило Тимофея слегка встрепенуться; он отнял руки от лица, приподнялся на локтях и пытливо уставился на собеседника. Пересохший язык плохо его слушался, да и осипший голос предательски дрожал, спотыкаясь на каждом слове:        — Как так — припугнуть, ты что, не видел ничего? А как же эти — в странных масках, девушка и парень? И — треугольники…       Охранник аж еще тлеющую сигарету изо рта от такого заявления выронил; следующие несколько суетливых секунд были заняты его попытками стряхнуть с себя пепел и потушить потерявшуюся в складках его холщовой куртки горящую папиросу. Наконец осилив эту непомерную в своей сложности задачу, Макар, тяжело сопя, недоверчиво уставился на Тиму:        — Ты это, как — с головой все в порядке? Кроме нас там никого не было — ну, если не считать хозяев в доме, конечно…       Ему оставалось для наглядности только у виска покрутить, но вместо этого мужик поддался вперед, суетливо принюхиваясь, вовсю раздувая широкие сальные ноздри:        — Торчок, штоли — полыни там своей совсем обкурился?       В этот момент Тимофею отчаянно захотелось вспылить — но делать это в узкой лодке посреди глубокого омута показалось ему излишним, и он предпочел молча приземлить свою пятую точку обратно на деревянное сидение, приходя к выводу, что в данной ситуации предпочтительнее было держать язык за зубами.        — Ладно, забей — показалось просто… Не выспался, видимо.       Вполне удовлетворенный даже настолько из пальца высосанным невнятным объяснением, Макар, утвердительно кивнув вместо ответа, вновь с удвоенной силой налег на весла, желая, по всей видимости, поскорее избавиться от странного попутчика.       Еще несколько секунд понаблюдав из-за полуприкрытых век за усердно гребущим охранником, взмокшим, аки лошадь тягловая, Тима опустил рассеянный взгляд на сведенные вместе черные носки своих красных велосипедных кроссовок. Вспотевшие ладони, которым теперь не найти было места, по старой привычке оказались просунуты в оба передних кармана расстегнутой куртки.       «Что все-таки это было?».       Он не знал, и потому отпущенный на волю разум тут же с жадностью голодного зверя вгрызся в свежие воспоминания, перемалывая мощными челюстями кусок за куском в отчаянной попытке усвоить увиденное, найдя всему четкое и логичное объяснение.       Прежде всего, это не было похоже на галлюцинацию — во всяком случае, с его прошлым печальным опытом нынешний плохо соотносился.       Тимофей непроизвольно сглотнул от одной мысли о произошедшем с ним почти два года назад несчастном случае, в результате которого он оказался в больнице. В приступе особенно сильной панической атаки он умудрился за раз проглотить чуть ли не всю пачку атаракса, выписанного ему психиатром для снижения тревожности. Он плохо помнил дальнейшие события того вечера, в памяти больше запечатлелись сами ощущения.       Нехватка дыхания в налившейся свинцом груди. Вязкость ставшего густым, как кисель, воздуха, который он все пытался втянуть в себя отчаянными рваными глотками. Холодящий затылок и взмокшую спину паркет, на котором он растянулся, не в силах и мускулом самостоятельно пошевелить. Тимофей не двигался, и при этом — дрожал, отчаянно содрогался, от макушки до кончиков пальцев на ногах, не в силах не то, что контролировать — осознать охвативший его сокрушительный тремор.       И только лишь несколько нечетких картинок остались дрейфовать на поверхности его помутненного транквилизатором блуждающего сознания.       Его окружали бесформенные мутные тени, лишь отдаленно напоминающие человеческие силуэты, расцвечиваемые всеми цветами бензиновой радуги расходящимися перед глазами пятнами. Вот одна из высоких фигур столбом мерцающей клубящейся дымки отделилась от общей черноты и приблизилась к нему, драпированная складками мрака, словно облаченная в длинное траурное одеяние. В непрозрачной вуали, скрадывающей монументальный рельеф ее лица, в слепящей короне из люминесцентного гало висящей под потолком лампочки. Склонилась над ним, растекаясь по стремительно слепнущей радужке бесформенным чернильным пятном.       Его в коматозном состоянии обнаружил сосед по комнате, незамедлительно вслед за этим вызвав скорую, и Тима очнулся уже в больнице. Аккомпанементом его внезапному пробуждению служило мерное позвякивание перевернутой бутылки с физраствором о алюминиевую стойку для капельницы.       А сейчас же… Не было ни горьких застревающих в глотке таблеток, ни захлестывающего с головой приступа сильной тревоги, ни судорог, ни масляной пелены перед глазами — ничего, что могло бы провести четкую черту между реальностью и нашёптанным надвигающемся безумием бредом.       Тимофей уже даже начинал сомневаться в правдивости слов Макара — что тот, дескать, ничего не видел и ничего не знал. Еще не до конца утраченный им здравый смысл услужливо подсказал ему весьма реалистичное объяснение неожиданной встрече у кипарисов — охранник соврал, потому что Тиме не посчастливилось увидеть то, что он действительно не должен был видеть, и чтобы избежать дальнейших расспросов, Макар решил просто дурачком прикинуться.       Действительно — может вся эта чепуха с масками — лишь одна из прихотей странных неназванных богачей, а Тимофей просто раздул из мухи слона.       Перед глазами теперь четко вырисовывалась картинка: у того, в маске антилопы, не было на самом деле никакой татуировки; шею незнакомца до самого подбородка скрывал высокий ворот черного боди из спандекса. Просто Тиму сбил с толку тот факт, что у гиены костюм был иного покроя, обнажая покрытую ровным золотистым загаром кожу до самых ключиц.       Люди, пусть и в странных одеждах, были вполне реальными, и только патина треугольников была плодом его разбушевавшегося воображения — вероятно, Тима позволил себе слишком сильно погрузиться в собственные эфемерные фантазии, увлекшись золотыми отблесками отполированных граней маски…       Да, так все и было.       Тимофей поднял голову, как бы невзначай смазав полный новоприобретенного подозрения беглый сверк зеленовато-карих глаз по скомканному раскрасневшемуся овалу лица Макара, затем остановив свой взгляд у мужика за плечом.       Бело-голубая громада на том берегу все так же сонно нависла над темными водами озера, плавая в хлопковом мареве пушистых облаков, затянувших летнее небо. Старая усадьба, похоже, весьма ревностно хранила свои секреты, и несмотря на все свое жгучее любопытство, Тимофей уже не был уверен в том, что их стоило пытаться разгадать — кто знает, какая застарелая плесень может скрываться за свежей штукатуркой высоких стен и девственной белизной дорических колонн?

***

      На деревянных подмостках небольшого причала его уже давно ожидали; не успел Тимофей из лодки вылезти, как Василиса с радостным визгом тут же бросилась ему на шею:        — Ти-и-имчик, я та-а-ак соскучилась — ты даже не представляешь себе!       И, пожалуй, только сам Тима мог заметить ее совсем короткую заминку перед этим эмоциональным проявлением привязанности — лишь одно ускользающее мгновение, потраченное на то, чтобы окинуть своего парня придирчивым взглядом от взъерошенной макушки до носков красно-черных кроссовок.        — Мы виделись сегодня утром, не так много времени и про-, — брошенный украдкой зырк голубых глаз из-под светлой челки заставил его осечься.        — И я по тебе скучал.       Рука в годами отработанном уже движении послушно обвилась вокруг ее поясницы.       Стоявший чуть поодаль Михаил, тактично дождавшись, когда друг со своей девушкой закончат обмениваться любезностями, сделал шаг вперед, приветливо протягивая Тиме свою широкую загорелую ладонь:        — Ну наконец-то, мы тебя все тут уже заждались.       Утвердительно кивнув, Тимофей с готовностью ответил на крепкое рукопожатие, мимоходом отметив, что в другой руке Миша все это время держал запотевшую чекушку водки.       Чмокнув Васю в светлую макушку, Тима отстранился от своей девушки, вновь переключив внимание на пришвартованную деревянную лодку. Пока он возился со своим нехитрым скарбом, Михаил, времени не теряя особо, обратился к все это время с напряжением наблюдающему за молодежью Макару:        — Спасиб за помощь, дядь — выручил. Держи вот — опохмелиться.       И бутылку с готовностью охраннику протянул.       Да только «Рейка» так и осталась крепко зажата в его мокрых от конденсата пальцах — нахмурившись, Макар в ответ отрицательно головой помотал, выдержав явно крайне неловкую для смущенного таким поворотом событий Сиренцева паузу:       — Я не пью.        — Эм, ну, это…       Тимофей успел уже и на плечо рюкзак забросить, и велосипед на причал вытащить, а Миша все мялся молчаливо, понуро руку с бутылкой опустив, пока охранник сам не сменил гнев на милость, поняв, похоже, что никаких извинений он не дождется:        — Я сканворды люблю, нонограммы всякие, судоку… Время убивать помогают…        — Передам Максимову — захватит что-нибудь в городе, на следующей смене своей занесет.       На том и порешили; довольно крякнув, Макар одним молодецким рывком крутанул веслами и отчалил восвояси.        — Ну вот, взял — дедушку обидел, и не стыдно тебе, — укоризненно протянула в сторону Миши Василиса, да только в ее синих чуть раскосых глазах по прежнему плясали озорные огоньки — Тимофею сразу стало понятно, что сказано это было только для виду.       Михаил, впрочем, этого несоответствия в ее поведении не уловил и попытался даже оправдаться, виновато при этом запустив ладонь в свои коротко стриженные черные как смоль волосы:        — Да ладно тебе, он наверняка соврал — просто не хотел недоросли показывать, что на посту любит прибухнуть.       Милсдарь больше и слова Василисе вставить не позволил — тут же продолжил свой монолог, резко меняя тему разговора, пока Вася не успела ввязаться в мало интересующий его спор, оживленным тоном обращаясь уже к привычно молчаливому Тимофею:        — Ну что — как поездочка? , — Миша поправил и без того идеально сидящее на его мускулистой (даже чуть более перекаченной, чем надо — такие качки-шкафы совсем не были во вкусе Василисы) фигуре однотонную брендовую рубашку-поло лососевого цвета, смахнув с широкого плеча невидимые пылинки:        — Что думаешь о наших соседях — неплохо они старую развалюху отремонтировали, а?       Спросил нарочито легкомысленным тоном, как бы невзначай, только темно-карие глубоко посаженные глаза под навесом кустистых густых бровей оставались серьезными, словно бы Милсдарь и сам был не в большом восторге от живущих на той стороне в старинном особняке людей.       Отметив для себя, что позже, когда они смогут перекинуться парочкой фраз тет-а-тет, ему стоило обязательно эту тему развить, Тимофей неопределенно пожал плечами, впервые наконец обратив свое пристальное внимание на двухэтажную летнюю виллу за спинами своих друзей.        — Поездка нормально — даже не устал особенно, соседей я не видел, а что касается усадьбы… Не знаю, Сиренцевка мне явно нравится больше.       От бревенчатого, выкрашенного в цвет зелёного папоротника дома с широкими створчатыми квадратными окнами, крытой верандой, огибающей дом с южной стороны, большим открытым балконом на втором этаже и черепичной покатой крышей так и веяло теплом и уютом.        В миг растянув уголки рта в радушной полуулыбке от польстившего ему комплимента, Миша задорно ему подмигнул:        — Это ты еще даже джакузи и финской сауны не видел.       Тимофей только рот успел раскрыть, чтобы ответить, а Вася уже влезла в разговор вперед него, недовольно морща курносый носик и бросая на небо недовольные взгляды:        — Джакузи — это, конечно, здорово — но может уже в дом пойдем? Походу, дождь собирается…       И действительно — белые пушистые облака сменились низко нависающими над землей грузно разбухшими от вобранной в себя за день влаги серыми тучами. Мгновение — и на каштановую макушку Тимы бухнулось несколько первых крупных холодных капель, а за ними — еще и еще, так что троице не оставалось ничего больше, кроме как спешно искать укрытие, пока еще слабо моросящий дождь не перешел в сильный летний ливень.

***

      Еще в узком коридоре на пути в гостиную до них донесся отчетливый гомон двух то и дело перекрикивающих друг друга знакомых голосов, женского и мужского. Софья и Олег явно о чем-то жарко спорили, и причина их разногласий стала известна Тимофею, стоило ему пересечь высокий порог просторного зала.       Парочка занималась своим самым излюбленным занятием: соревновалась в попытке определить, кто из них двоих был лучшим, в данном случае — лучшим игроком в Мортал комбат одиннадцать, и, судя по удачно проведенному Соней финальному комбо, закончившемуся довольно мерзко выглядящим фаталити на большом жидкокристаллическом экране на стене, в этот раз победителем дуэли являлась именно она. Об этом также говорило недовольное ворчание Олега себе под нос, служившее лишним подтверждением ее сиюминутного первенства.        — Не будь Ди’Вора такой лютой имбой, я бы тебя на раз-два уделал…        — От кривых рук ни один персонаж не спасет так-то, тут разве что костоправ справится, — С на редкость довольным видом поймавшего мышь кота промурлыкала Софья.        Отложила свой белый с черными вставками беспроводной контроллер на темное стекло кофейного столика. Удовлетворенно потянувшись, в этот раз — розоволосая бестия осела на спинку длинного светло-серого дивана. В руках ее тут же оказалась зажата канареечного оттенка квадратная подушка, которую она уютно прижала к груди, положив на нее подбородок.        — Да пошла ты…        — …сомневаюсь, что травматолог может помочь с вытаскиванием передних конечностей из жопы, — высказал с преувеличенной серьезностью Софе успевший невозмутимо плюхнуться на сиденье между оппонентами Миша.       Сказал, стараясь нейтральное выражение лица сохранить — и тут же разразился довольным ржанием на пару с Софьей.       Олег вместо ответа лишь беззлобно средний палец приятелю показал, что, впрочем нисколько не остановило разошедшегося Михаила. Хитро подмигнув устраивающемуся в кресле напротив Тимофею, он предпочел продолжить доить несколько затянувшуюся уже шутку дальше:        — Что скажешь, Тима, ты же у нас тут доктор: жив пациент или скорее мертв?       Едва сдержав себя от того, чтобы картинно глаза закатить, Тимофей слабо растянул уголки губ в легкой саркастической усмешке:        — Учитывая, что моя специальность — стоматолог, единственное, с чем я мог бы помочь — выдернуть пару гнилых зубов, но что-то я не слышал, чтобы у кого-то в заднице росли…       Окончание фразы потонуло во всеобщем гоготе, прерванном вышедшей из прилегающей к гостиной кухни Василисой с высоким коктейльным стаканом с трубочкой в руке, наполненным розовым мартини.       Вопрос ее прозвучал весьма невинно, но по необычайно вкрадчиво-елейному тону Тимофей сразу почуял, что она в очередной раз затевала что-то гаденькое:        — По моему я где-то видела ужастик, который начинался точно также…       Олег, явно довольный возможностью перевести тему с собственных неудач на что-то более нейтральное, первым подал голос, становясь невольным участником очередной Василисиной «шалости»:        — Да не — там было про девушку с зубастой… ну, другим местом, короче.        — Вагиной? Забавно, — сделала небольшой глоток из бокала, томно облизывая кончиком языка смоченные алкоголем полные губки, переводя при этом пронзительный наполненный льдистой синевой насмешливый взгляд на притихшую Софу:        — Наверное, будь это явление реальным, оно вполне могло бы объяснить, почему Софушка опять без парня явилась — они у нее слишком быстро кончаются.       Странное дело — обычно вполне способная за себя и словом и делом постоять Софья на ядовитый выпад подруги в этот раз не нашла, что сказать, лишь напряженно вжавшись спиной в диванные подушки. Ее большие орехового цвета оленьи глаза подернула влажная дымка подступающих слез, но она все еще продолжала неотрывно смотреть с каким-то непонятным Тимофею выражением в невозмутимо-бесстрастное точеное лицо Василисы.       Какая кошка между ними пробежала, что обычно неразлучные подруги решили направить друг на друга ножи — Тима не знал, последнюю минуту мучительно рассуждая над этим. Он даже попытался было вмешаться, прервать, наконец, повисшую в комнате неловкую тишину, но Миша, как часто бывало в подобных ситуациях, успел его опередить:        — Да ладно тебе, Василек — я сам не хотел, чтобы сюда заявился кто-то, кроме моих самых близких друзей — вас, да вы и сами это знаете. Ни к чему точить друг на друга зубки — мы тут ради отдыха, в конце-концов.       С превеликим интересом выслушав дружеские излияния Милсдаря, Олег заговорчески наклонился к самому уху приятеля, картинно приложив раскрытую ладонь ко рту, шепча при этом как можно громче, чтобы его слова были отчетливо слышны и всем остальным:        — Думаешь — она тебе по зубам?        — Ой, все, полно — заговорили мне зубы, сдаюсь, — прыснула Вася, разом растеряв всю холодность, вновь затем обратившись к притихшей подруге, озорно наклонив голову набок и умильно сощурившись:        — Забираю свои слова обратно — слишком погорячилась. Простишь?        — Все уже ок, забей, — примирительно махнула рукой Софья, наконец-то позволив себе вновь расслабиться и уткнуться в дисплей смартфона, вытащенного из кармана длинной — до самых щиколоток — винного цвета свободной вельветовой юбки.        Снова потянув мартини через соломинку, Василиса подняла глаза на стену напротив, обшитую дубовыми панелями гексагональной формы, сложенными в узор, напоминающий пчелиные соты.       Проследив за линией ее взгляда, Тимофей наконец-то заметил висевшие над спинкой дивана пестрые постеры за стеклом в тонких рамах, размещенными на небольшом расстоянии друг от друга. Вот самый ближайший — застекленная дверь на белом фоне, два человека в деловых костюмах и надпись желтыми с черной обводкой буквами «The producers». Дальше еще один: черный силуэт на золотом фоне, мужская фигура, занимающая позицию верхнего острия пятиконечной звезды — «Hamilton». Следующий — поделенный вдоль на равные красную и синюю половину с…        — Не знала, что по «Американскому психопату» ставили мюзикл, — указала всей кистью, в которой по прежнему держала почти уже пустой стакан.       Милсдарь, сходу поняв, о чем шла речь, разом уселся на явно горячо любимого конька, со всей своей возможной словоохотливостью пустившись в подробные объяснения:        — Ага — интересное вышло шоу — неплохие шутки, много бутафорской крови, почти полностью электронный саунд… Видел во время поездки в Америку в две тысячи шестнадцатом на Бродвее — даже успел несколько раз сходить. Какая жалость, что им не удалось собрать достаточно денег — постановку завернули на полпути, отменив все оставшиеся выступления. До этого была еще британская постановка, и вы ни за что не угадаете, кто играл Бейтм…        — По-моему увлекаться мюзиклами — это строго для женщин бальзаковского возраста и их лысеющих заебанных браком мужей, а никак не для настоящих мужчин, — Василиса недовольно нахмурилась, наморщив нос — будто ей не посчастливилось унюхать что-то поистине гадкое:        — Я понимаю еще — серьезная опера, но это кривляние под музыку — просто лютый кринж.       В этот момент она всем своим видом четко демонстрировала, что не услышала — не захотела слышать — почти ни единого слова из монолога Милсдаря. Теперь было очевидно, что даже вопрос по поводу постеров был задан только в качестве возможности донести до всех свое такое важное «фи».        — …вот да — в самый раз для очкастых библиотекарш без чувства вкуса, — вторила подруге Софа.       Тимофей едва заметно покачал головой, уставившись на собственные сцепленные в замок руки, на побелевшие от напряжения костяшки длинных тонких пальцев, на совсем коротко остриженные — до самого мяса — покрытые черным лаком квадратные ногти.       Одно дело — когда колкие выпады со стороны его пассии предназначались лично ему, и совсем другое — его близким друзьям, особенно таким, как Миша, с которым они были знакомы чуть-ли не со младшей школы. Еще невысказанные слова лениво перекатывались на кончике языка, оставляя во рту отчетливый желчный привкус будущего сожаления, но даже зная, что из его душевного порыва не выйдет ничего хорошего, Тима все же позволил себе возразить:        — Кто-то может посчитать любовь к гаданиям и разного рода ритуалам прямиком из городского фольклора — стыдобой, недостойной рационально мыслящего умного человека, но ведь тебе фанатеть от видеоблогеров, которые обожают лазить по заброшкам в поисках «потусторонних сущностей» это ведь не мешает?       Льдистая синева увязла в зеленовато-болотной тине, и будь они наедине друг с другом — кто знает, сколько могли еще продолжаться эти молчаливые гляделки, однако нисколько не убежденная его аргументом Софа тут же ринулась защищать разделяемое ею с Василисой увлечение мистикой и эзотерикой:        — Да ладно тебе… Если ты про Кори и Элтона — так они милашки же, и сюжеты у них интересные. Никто ведь на самом деле в призраков не верит, это так…       Договаривать запутавшаяся в своих мыслях Софья не стала, вновь позволив неуютной тишине поселиться в комнате, долго так продолжаться не могло, и потому Милсдарь уже в который раз выступил медиатором в зашедшем наконец в тупик в сущности пустячном споре.        — Думаю, самое главное здесь — взаимное уважение ко вкусам и предпочтениям друг друга, не находите? «Разные фломастеры…» и все в таком духе, — миролюбиво подытожил Миша, вскакивая с дивана и направляя свои стопы к резной деревянной перегородке, условно делящей гостиную на две половины.       Тихий поскрипывающий шорох сдвигаемой ширмы — и взору гостей предстала невысокая полукруглая платформа у большого — от потолка до пола — окна в минималистичном обрамлении из монотонных плотных штор кофейного цвета. Низкий широкий подоконник, украшенный подушками представлял из себя еще одно удобное место для сидения.       Но в самом центре внимания, несомненно, оказался черный рояль — кабинетного типа, о чем говорили его сравнительно небольшие габариты. Инструмент старый, судя по многочисленным потёртостям на местами уже мутной лаковой поверхности, особенно заметным на клавиатурном клапе в тех точках, за которые его постоянно поднимали в верхнее положение.       Скептично проследив взглядом за суетящимся вокруг антикварного рояля Сиренцевым, Софья закатила глаза, театрально прижимая ладонь ко лбу, будто при сильной мигрени:        — Только не говори мне, что ты…        — Олег, как считаешь — сможешь задать жару на этом пенсионере? , — полностью проигнорировав Софу, Миша любовно провел пальцами по гладкой поверхности, прежде чем осторожно откинуть крышку с местами пожелтевших клавиш, являя взглядам золотую надпись «Bluthner» на внутренней стороне клапа:        — Это бабушкин — хоть к нему уже рука пианиста почти полтора года не прикасалась, отец старался держать его в приемлемом состоянии — настройщика вызывал, все такое… Ну как — сможешь?       После упоминания безвременно почившей любимой бабушки — нечестный прием, как не посмотри, вслух возражающих послушать игру на фортепьяно уже и не нашлось; потому теперь Крапивцев и восседал на бархатной банкетке, обстоятельно изучая предоставленные ему Мишей нотные листы.        — Знаешь, если бы я не знал этой композиции заранее — предложил бы тебе этой бумажкой подтереться, даром, что такое без подготовки играть — себя не уважать, дак еще и конкретно это переложение с партитуры крайне неудачное. Но тебе повезло — с Сондхаймом я неплохо знаком.       Вернув многострадальный клавир на пюпитр рояля, Олег принялся осторожно разминать пальцы рук — привычная отработанная годами профессиональной игры на фортепьяно рутина. Наконец подушечки почти любовно коснулись клавиш — и гостинную заполнила до боли знакомая Тимофею мелодия, пусть и взятая из середины номера.       А потом, неожиданно для всех, Миша, приосанившись, запел своим неплохо поставленным баритоном на английском с едва заметным акцентом, не сводя смешливо прищуренных глаз с напряженно выпрямившегося в кресле — словно шпалу проглотил, — Тиму.        — «Pretty women… Fascinating… Siping coffee… Dancing»…       Давно он не испытывал настолько сильного чувства дежавю.       Да, Михаил определенно был не единственным в этой комнате, кто любил мюзиклы, просто этот кто-то другой, даже продолжая брать уроки вокала, ни разу за последние несколько лет и словом не обмолвился о своей прежней любви к работам Стивена Сондхайма.       Просто после смерти брата все былое как-то… Потеряло всякий смысл, ведь Василисе в нем это было не нужно — особенно его наивная детская влюбленность в музыкальный театр. Однако…       Некоторые вещь в себе было убить сложнее, чем даже вывести с огорода живучие сорняки.        — «Pretty women»…       Осторожно поддержал он, поднявшись с кресла — тише, чем он обычно пел, словно боясь взять неверную ноту. Миша вторил ему, с готовностью уступая главную партию Тиме:        — «Silhouetted…»        — «Stay within you».        — «Glancing»…       Их гармония оставляла желать лучшего, да и предательски дрожащий от волнения голос Тиму отчаянно подводил, как и несколько неудавшихся ему с первой попытки каверзных нот, но даже так — Тимофей чувствовал себя необычайно воодушевленным, полностью увлекшись редкой для себя возможностью быть самим собой. А они все карабкались вверх, вслед за ускоряющимся темпом, пусть даже скорее мешая, нежели помогая друг другу, пока наконец, на самом пике напряжения…       Бах!       Клавиатурная крышка резко хлопнулась вниз, чуть не отдавив Олегу пальцы, благо, тот успел их вовремя убрать. Это Василиса бесцеремонно дернула край клапа, похоже, сполна насладившись импровизированным выступлением.        — Какие же вы все-таки занудные снобы, — пожаловалась она, досадливо выпятив нижнюю губу, затем добавив уже больше в сторону Тимофея:        — Могли бы что-то менее унылое спеть, ну, не знаю — хоть бы Golden от Гарри Стайлса, у тебя хорошо получается же.        — Да вроде не так уж и плохо было, — внезапно позволила себе не согласится Софа:        — Это ведь из фильма Тима Бёртона, да? Как там — «Суинни Тодд»? Обожаю Алана Рикмана…

***

       — Кх-ха, кхе, — Тимофей отчаянно закашлялся, сложившись в три погибели, прижимая ладонь к ушибленному лбу. Немного не рассчитал высоту низких потолков чердака, с разгону вмазавшись головой в одну из поперечных балок крыши — так еще и своими кульбитами поднял целое облако густой пыли, вот ему и оставалось только, что сухо кашлять и отплевываться, надеясь поскорее избавиться от затхлого привкуса плесневелой старины во рту.       Смазав пальцами выступившие на глаза от попавшего в них праха прошедших лет слезинки, Тима, используя позаимствованный у Миши смартфон в качестве импровизированного фонарика, подслеповато-мутным взглядом бегло оглядел захламленное помещение, купающееся в вечернем мраке.       Как среди всего этого ветхого мусора и горы разных коробок он должен был обнаружить упаковку больших парафиновых свечей — история умалчивала, Миша вон и сам не знал, где она могла находиться. И угораздило же Тиме проиграть в камень-ножницы-бумагу, иначе бы помогал сейчас остальным в подготовке кабинета на втором этаже к «спиритическому сеансу».       Ближе к ночи после шашлыков и винца девчонок обуяло неуемное желание нервишки пощекотать, позаигровав немного с мистикой, особенно ярко выраженное на фоне того, как романтично выглядела в летних сумерках одинокая вилла Сиренцевых на берегу спокойного озера в окружении густого леса.       Тимофей несмело сделал несколько шагов вперед, вырывая узким лучом света из тьмы очертания ближайшей кучи неопознанного хлама. Сломанное кресло-качалка без спинки. Несколько коробок со выцветшими от времени журналами, судя по улыбающейся перемазанной свежей землей старушке на обложке с тяпкой в руке — что-то про садоводство. Большая эмалированная с прохудившимся дном желтая кастрюля, из которой торчали высокие прорезиненные голенища рыбацких сапог — «болотников».       Тима даже для виду покопался в картонках, но ничего хотя бы отдаленно похожего на свечи не обнаружил — волей не волей приходилось двигаться дальше в глубь чердака, попутно уворачиваясь от свисающей с потолка то тут, то там паутины.       Деревянные неровные половицы жалобно скрипели под ногами при каждом шаге, и, пожалуй, не доносись из-под пола довольно жизнерадостного мотива выкрученной на полную песни Panic! At the disco, чердак показался бы Тимофею даже немного пугающим.       Глубокий мрак надежно скрывал углы и прятал в полах своей безразмерной мантии стены, создавая ощущение мнимой бесконечности окружающего парня пространства, единственным ориентиром для которого оставалось лишь небольшое противоположное люку на чердак круглое окно да бесформенные очертания сваленного в кучу хлама.        — «…I wanna live a life from a new perspective» — напевал он себе под нос вслед за вокалистом, сам толком этого не замечая, пока рука обшаривала очередную коробку.       Вот луч света высвободил из лиловой синевы ночи стоящий на полу крепко сбитый деревянный ящик с проржавевшей от времени защелкой, и Тимофею пришлось опуститься на корточки, чтобы попытаться открыть его. Сделать это одной рукой оказалось не особенно легко — но вознаграждение в виде характерного щелчка, когда металлическая кольцо соскочило с загнутой вовнутрь скобы, сполна окупало все затраченные усилия. Откинув крышку, Тима удовлетворенно хмыкнул, обнаружив, наконец, то, что искал.       Большая пачка длинных красного воска свеч лежала на подушке из связанных в тугие пучки высушенных трав, названия большинства которых он не знал; разве что небольшой сверток холщовой ткани с веточками лаванды оказался ему знаком — его мать любила класть такие букетики в шкаф со свежим постельным бельем, чтобы на нем лучше потом спалось.       Под искомой им упаковкой Тимофей однако обнаружил кое-что еще: связанную простой бельевой резинкой толстую пачку больших прямоугольник карт рубашкой вверх — явно бывшие в частом употреблении, если судить по неровным истрепавшимся краям и желтизне когда-то белой каймы вокруг абстрактного узора из синих на желтом фоне…       Треугольники…       Опять они.       Вязкая необычайно горячая капля чего-то густого упала на его бледную щеку откуда-то сверху, тут же свернувшись на воздухе, теперь неприятно стягивая ноющую кожу ломкой сухой коркой, словно подсохшим воском. Непонимающе соскреб ногтями немного напоминающего на ощупь глину вещества, поморщившись от причиняемой самому себе боли. Поднес свою добычу к глазам — и ужаснулся знакомому металлическому блеску в слабом свете смартфона.       Запрокинул голову вверх — и испуганно пошатнулся, едва удержавшись на ногах. Телефон, выскользнув из ослабевших вспотевших пальцев, с довольно громким стуком шлепнулся на пол экраном вверх, погружая чердак в ночной мрак почти полностью.       А Тимофей все продолжал вглядываться в потолок, весь рассеченный глубокими ветвящимися ярко светящимися в темноте трещинами, из которых без остановки сочилось жидкое золото, собираясь по краям крупными бесформенными сгустками, от самых кончиков которых периодически отделялись отдельные капли, затем падающие на пол драгоценным дождем.       А еще эта ужасная вонь, от которой невыносимо кружилась голова… Будто ладан смешали с серой и затем подожгли. Словно в церкви, делившей здание со скотобойней.       Горячие струйки вновь вниз по щекам поползли, и Тима в спешке попытался их вытереть до того, как они успеют высохнуть, но к своему ужасу обнаружил, что на этот раз они не падали с потолка, а струились из обоих уголков его глаз, словно горючие слезы. Вниз, по щекам, по подбородку, оставляя на коже красные колеи-ожоги. Кое-как заставил себя смежить веки — тело его совсем не слушалось, и даже такое обычно пустячное движение потребовало от Тимофея всех его душевных сил и всей концентрации, на которую был способен.       Это все было только в его голове. Должно было быть. Как бывает во сне, когда успеваешь увидеть целый кошмар за секунду до пробуждения. Нужно было только проснуться…        — Эй, я слышал грохот — что-то случилось? , — такой приятно звучавший в этот момент немного хрипловатый голос Олега послужил Тиме отличным будильником; вздрогнув, он наконец-то смог сбросить с плеч тяжелые оковы морока, медленно приходя в себя.       Слова оправданий с необычайной прыткостью сами себя нашли, слетая с его пересохших губ, будто всполошенные сороки с высоковольтных проводов линии электропередач.        — Да, это… Летучую мышь спугнул, и сам обделался — смартфон выронил, и ее всполошил — она вон в то окно вылетела, — неопределенно махнул рукой в сторону узкого круглого отверстия во фронтоне дома, одно из стекол которого по непонятной причине было чем-то выбито.        — Ясненько, свечи-то нашел?        — Ага, сейчас спущусь.       Коротко кивнув, рыжая вихрастая макушка исчезла в отверстии испускающего ровный теплый желтый свет распахнутого чердачного люка, вновь предоставляя Тимофея самому себе.       Сука, что за чертовщина с ним творится, а?       Закрыл лицо ладонями, все пытаясь сбавить бешеный ритм дико колотившегося, будто слепая канарейка в клетке, сердца, Тимофей сделал несколько нарочито медленных — аж голова закружилась на миг — вдохов и выдохов.       Ладно один, но два случая странных видений за один сраный день — это уже закономерность, которую больше нельзя было списывать на случайность.       Поднял смартфон — экран не треснул, и на том спасибо, забрал из ящика и свечи, и колоду — стараясь даже краешком глаза не зацепить злосчастный узор на рубашке карт, пока не упрятал их в задний карман джинс. Быстрым шагом потопал в сторону лестницы с чердака. Все это — почти на автомате, продолжая лихорадочно раздумывать о том, сошел ли он уже с ума, или же все-таки пока что нет.       В любом случае итоги были не слишком утешительны, пусть даже Тиме наконец-то удалось вычислить триггер, ставший причиной обоих кошмарных видений — проклятые треугольники, чтоб им пусто было. Выводы-то ему сделать удалось, но что же это все значило на самом деле — Тимофей по прежнему не имел ни малейшего понятия.       Почему треугольники, зачем — а хрен его знает. Может быть детская травма от не дающейся ему в школе геометрии — он позволил себе саркастически под нос хмыкнуть в след этой не особенно-то веселой шутке. Кто его разберет.        — Наконец-то — тебя как за смертью посылать! , — вместо приветствия выдала ему Василиса, поправляющая плотную льняную скатерть цвета индиго с серебристой бахромой, покрывающей небольшой круглый столик в окружении из пяти стульев с мягкими подлокотниками и бархатными спинками.       Почему спиритические «сеансы» решили устраивать не в гостинной? Ответ был до банальности прост — было проще занять эту небольшую комнату, чем тащить так приглянувшийся Софе круглый дубовый стол по лестнице вниз. Тем более, как, вторя друг другу суеверно повторяли девчонки, чем меньше было входов-выходов в помещение — тем лучше.       Стоило Васе удовлетворить проведенными с куском ткани манипуляциями, как она обратила на своего парня более внимательный взгляд, тут же недовольно поморщившись:        — Фу, ты что — на чердак через печную трубу лазил? У тебя все лицо в грязи, и в волосах — паутина…        — Чердак давно никто не убирал — вот и вымазался, пока свечи искал… Отойду в ванную.       Покорно выгрузив свою добычу на сиденье ближайшего стула, Тимофей развернулся на каблуках. Он успел к распахнутому дверному проему только один шаг сделать, как в него больно врезалась всем своим телом спешившая навстречу Софья, прижимающая обеими руками к атласной черной ткани блузки-топа на тонких лямках широкую плоскую тарелку и прозрачный пакет со всякой эзотерической атрибутикой.       Тимофей едва успел перехватить выскользнувшее от неожиданности из ее пальцев керамическое блюдце, иначе бы им втроем пришлось бы собирать острые осколки по всему ворсистому ковру.        — Спасибо, — растерянно пролепетала Софа, благодарно принимая обратно неизвестно для чего понадобившуюся ей посуду прежде чем юркнуть ему за спину, присоединяйсь к плюхнувшейся на один из стульев скучающей Василисе.       Уже находясь в коридоре, Тимофей все еще мог уловить краем уха обрывки их с подругой препирательств:        — А доска где?        — Нету — видимо, забыла утром обратно в сумку положить, когда вещи перебирала… Ну, ничего, с блюдцем же тоже должно сработать…        — Ну ты и…       Повернул кран, и спустя несколько мгновений теплая вода с шипением полилась на его с готовностью подставленные ладони — здорово, когда у твоих родителей достаточно денег, чтобы даже в условиях проживания в одиноком особняке за городом обеспечить себе и сыну все удобства, включая горячую воду. Пока намыливал руки, волей неволей пришлось поднять глаза и уставиться на собственное чумазое отражение в овальном зеркале в резной раме над раковиной — зрелище, мягко скажем, на любителя.       Тщательно умылся, вновь глаза поднял… И замер, как выбежавший на автостраду олень в слепящем свете фар. Под левым глазом у отражения на щеке красовалась черная точка, которой раньше там не было.       Зато такая точно родинка имелась у его брата-двойняшки, погибшего почти четыре года назад.       Пальцы несмело потянулись к зеркалу, и сердце успело пропустить удар, пока кончик ногтя не коснулся наконец холодного стекла, стирая сходство одним резким, сопровождающимся противным скрежетом движением.       Всего лишь случайно попавший на зеркало сгусток пыли. Ничего более.       Он просто все еще был на взводе после пережитого на чердаке потрясения, только и всего — вот и начинало казаться всякое.       И Тимофей никогда бы не признался себе, что на какую-то сотую долю миллисекунды заметил, как отражение напротив подмигнуло ему правым глазом с вдруг посиневшей радужкой.