Грешная полынь

Он слышал дыхание. Тяжёлое, словно человек, которому оно принадлежало, безостановочно бегал в течение долгого времени и только сейчас решил наконец отдохнуть. Потом гробовщик понял, что это был он сам. Он так шумно дышал. В этой гнетущей тишине, доводящей до истерии, Сильвен валялся на полу, как мёртвый груз, и его мозг, начавший работать, пытался собрать по крупицам события минувших дней, прошедших для него как в тумане. К сожалению, у него не вышло. Когда ему удавалось за что-то зацепиться, то головная боль, мелькающая прежде на фоне, напоминала о себе резким импульсом и заставляла Сильвена морщиться и корчиться, жалко мычать и стонать, хвататься за собственную одежду в каком-то немыслимом порыве вырвать кожу и мясо, сломать кости и дать больной душе свободу, чтобы она выбралась из этой неприступной клетки, называемой человеческим организмом, и воспарила над бренным миром, больше не удерживаемая ничем низменным и порочным. Он не видел света. Перед его единственным зрячим глазом была лишь тьма, но Сильвен не пугался её, наоборот — давно к ней привык. Гробовщик сроднился с ней уже тогда, когда отец на протяжении всей юношеской жизни запирал его в мрачной коморке, чтобы в этой черноте, поглощающей его, как слизь, он молился Господу о прощении, о том, чтобы Он отпустил ему все грехи и позволил обрести заветное счастье, ушедшее от него ровно тогда, когда Сильвен вылез из утробы орущей от адской боли матери. Отец говорил, что его посетит сам Дьявол, если сын посмеет отойти от истинного пути, и заберёт его к себе за непослушание и отвратительное поведение. Он пугал его Адом, в котором обитали грешники — люди, натворившие на Земле столько ужасного, что им был запрещён путь в Рай, в обитель Господа. Они были обязаны отбывать вечность в гнусном месте, в котором не было такого понятия, как счастье. В Аду — только постоянная боль и агония. В нём ни единая душа не знала о том, кем она была прежде, ведь всё человеческое должно остаться за его пределами, чтобы была лишь мёртвая оболочка, облачённая в свободную одежду и маску, скрывающую уродливые лица, порождённые Господом, — то, что Дьявол не жаловал в своих владениях. Вероятно, именно поэтому отец заставлял Сильвена носить маску. И не только на людях. И не только с целью утаить от всех неполноценность сына, способного испугать любого впечатлительного человека. Если Дьявол любил маски, а Господь оставил Сильвена, то путь его — прямиком в необъятный Ад. Он хотел лишь ускорить этот процесс, чтобы ребёнок не дожил до осознанного возраста и умер куда быстрее. Сильвен, опираясь рукой о нечто деревянное — по всей видимости, это был пол, — приложил усилие в надежде перекатиться хотя бы на спину. Его тело, ослабленное из-за голода и ноющее из-за крайне неудачной позы, которую он невольно для себя выбрал, дрожало как в припадке. Он, и без того ненавидя себя, возненавидел ещё больше, порицая за то, что был недостаточно силён, чтобы справиться с продолжительным обезвоживанием и со своей людской сущностью, против которой не попрёшь, сколько не старайся. Сильвен, проснувшись, никак не мог понять, почему ничего не помнил. Он был ещё не так стар, поэтому память не должна его подводить. Если честно, прежде гробовщик никогда на неё не жаловался. Раньше, по крайней мере, потому что он с лёгкостью запоминал даже самые бесполезные или болезненные эпизоды, которые хотел бы искренне забыть. Неужели всё дело в том, что Сильвен упал от переутомления прямо в своей мастерской? Неужели он обо что-то ударился? Он умер? Возможно ли, что Дьявол уже забрал его в Ад и сейчас издевался над ним, играя с его разумом? С трудом оказавшись на спине, Сильвен открыл здоровый глаз и наткнулся ожидаемо на потолок. По беглому осмотру он не обнаружил какие-либо странности — всё было совершенно обычно, и это означало, что он ещё не совсем рехнулся. А затем гробовщик чуть опустил взгляд и заметил, к своему удивлению, человека. Сильвен, забыв о боли, в панике отполз от существа, сидевшего совершенно буднично и спокойно на коленях, с идеально прямой спиной, и с любопытством взиравшего на него. Оно… нет, он — это был молодой мужчина с абсолютно нормальным лицом, не двинулся, и Сильвен, выдохнув, чуть не закричал. Гробовщик нервно потрогал свою маску, убедился, что она не потерялась, пока он спал, и с неверием уставился на того, с кем оказался в одной комнате. Ему потребовалось несколько секунд судорожных раздумий, чтобы осознать, что перед ним — копия человека с эскиза, но только лучше, живее, красивее, реалистичнее. Сильвен резко перевёл внимание на стол, где должна быть кукла, над которой он так долго корпел, но там — пусто. Её не было. Что за чертовщина? Её украли? Сильвен был близок к тому, чтобы вскочить и выбежать на улицу — проветриться. Стены давили на его бедный пострадавший мозг, и он начинал видеть то, что в принципе не могло существовать. Должно быть, он так заработался, что теперь у него были галлюцинации с умершим сыном мадам Ришелье, который по неясным обстоятельствам находился здесь, рядом с ним, и был абсолютно... нормальным. Как будто он был клиентом, зашедшим к нему за гробом. Не плодом воображения, а человеком — из плоти и крови. Наверное, это — просто кошмар, и он до сих пор не проснулся. Сильвен ощутимо ущипнул себя, но мираж не рассеялся. Сын мадам Ришелье не испарился, не исчез, как кролик в шляпе у иллюзиониста. Только подпёр рукой подбородок, будто он, застряв в этой позе на некоторое время, уже изрядно устал и от неё, и от этой молчанки, и хотел сменить обстановку. Что, если он не умер? Вдруг его мать, слишком эмоциональная натура, сделала поспешные выводы, и теперь её сын, вернувшись живой и невредимый с войны, почему-то решил заглянуть к нему? Мог ли он узнать, что она заказала куклу и гроб, и он пришёл к нему, чтобы посмеяться над глупостью матери, которая не проверила факты и поспешно впала в отчаяние? Но где в таком случае кукла? Сын мадам Ришелье не мог быть настолько жесток, чтобы вытащить её отсюда и что-то с ней сотворить. Это нелепо. Нерационально. Он бы не трогал её — без сомнений. Зачем она ему? Сильвен, потерявшись в своих размышлениях, где одна теория была безумнее другой, окончательно запутался в том, что происходило. Он ничего не понимал, и он ненавидел это отвратительное состояние, когда ему было что-то неизвестно. Тем более если это «что-то» было настолько серьёзным и трудно поддающимся какому-либо объяснению. Вероятно, Сильвен и правда умер. Но разве он не должен всё забыть? Разве не должны измениться атмосфера и локация? Почему вокруг него всё было таким обыденным и естественным, за исключением присутствия сына мадам Ришелье? Куда, чёрт возьми, он попал? Это был тот самый Ад, о котором рассказывал ему отец? Сильвен, соблюдая между собой и человеком дистанцию, легонько наклонил голову набок, и тот повторил его движение, как будто полагал, что если он так сделает, то это к чему-то его приведёт. Сильвен, не зная зачем, но больше из интереса, коснулся своей груди, и сын мадам Ришелье — тоже. Какой же бред. Это молчание между ними было… некомфортным. Для Сильвена, терзающегося сомнениями, — точно. Его галлюцинация, — или всё же нет? — ничего не произносила, и он гадал, умела ли она говорить или всё же нет. Он, набравшись смелости, позволил себе более внимательно изучить сына мадам Ришелье, который и правда был таким, каким описывала его мать: эти чёрные густые волосы, причёсанные назад и открывающие вид на его худое лицо, и эти голубые, нереальные глаза, в которых словно отражалось само небо — солнечное, безоблачное и такое красивое. Свет из окна, льющийся в мастерскую, обволакивал его фигуру, и казалось, что свечение вокруг него было Божьим, а сам он — ангел, спустившийся на землю. Если бы вдобавок ко всему на нём была белая одежда, а не чёрная, то Сильвен бы действительно уверовал в его святость. — Кто вы такой? — с искренним любопытством спросил сын мадам Ришелье. Сильвен, засмотревшись на него, не сразу услышал его приятный и тихий голос. Он опешил, но вместо того, чтобы ответить, сам задал вопрос: — А вы кто? Человек улыбнулся, отчего на его щеках появились ямочки. Он серьёзно над этим задумался, однако не успел открыть и рта, как его глаза в ужасе расширились, будто он лицезрел за плечами Сильвена огромного, с длинными склизкими щупальцами, монстра, собирающегося его прикончить. Человек вскрикнул и, повалившись назад, в панике отполз к стене. Он был напуган, и Сильвен во второй раз в жизни наблюдал, как существо перед ним испытывало такой неподдельный страх. Но из-за него ли? Не теряя времени, он растерянно развернулся, но не увидел ничего такого, что могло бы вызвать подобный бурный всплеск эмоций. Сильвен хмыкнул, а сын мадам Ришелье, вцепившись в волосы, был в шаге от того, чтобы их вырвать. Он, уставившись в одну точку на полу, раскачивался, как безумец, и что-то невнятно шептал себе под нос. Человек резко побледнел, как обычно бывало перед тем, как потерять сознание, и сжал в пальцах толстую чёрную ткань узкого фрака, сильно облегающего его тело и подчёркивающего талию. Он судорожно расстегнул на нём пуговицы, чтобы дать себе возможность дышать, и схватился за шею. Недоумевающе нахмурившись, Сильвен, не шелохнувшись, старался разобраться в том, что с ним не так, но всё упиралось лишь в то, что он, Сильвен, сходил с ума, если его галлюцинация мало того, что говорила, так ещё и проявляла эмоции. — Вы в порядке? Что с вами? Человек поднял голову. На его вытянутом лице отразилось секундное узнавание, которое тут же пропало и заменилось страхом. Его тонкие губы, потерявшие свой цвет, хаотично двигались, как у рыбы на суше, и Сильвену стало по-настоящему жаль его. — Я не знаю, кто я! Где я? Что я тут делаю? Кто вы? У меня всё болит… Мне очень плохо… Тело так ломит! Что со мной? Почему я не знаю, кто я? Сильвен медленно и с некоторой неуверенностью пожал плечами. Он бы с удовольствием ответил ему, если бы сам располагал необходимой информацией, которая у него попросту отсутствовала. Человек, поняв, что ничего не добьётся, сгорбился ещё больше. Его бил мелкий озноб, и Сильвен подумал, что его всё же стоило утихомирить, пока он не устроил тут бедлам. Он осторожно и без резких движений поднялся на ноги. Сильвен простоял так несколько томительных минут, решаясь то ли что-то предпринять, то ли взять и проигнорировать в смутной надежде, что мираж рано или поздно рассеется сам, если его упорно игнорировать. Он тяжело вздохнул, и маска усилила этот звук, отчего гробовщик непроизвольно дёрнулся. Заметив на полу светлое пятно, Сильвен, мимолётом глянув на страдающего человека, утопающего в себе, подошёл к столу, на котором ещё до того, как он уснул, мирно лежала кукла, и потянулся вниз, к бумажке, чтобы её подобрать. Первой оказался эскиз, сложенный несколько раз, который Сильвен тут же разложил, чтобы затем опять сложить и спрятать в обуви — подальше от сына мадам Ришелье. Он не стал ломать голову над тем, как она, прежде находясь, как и кукла, на столе, упала. Сильвен мечтал лишь о том, чтобы это поскорее прекратилось, и поэтому он предпочёл отключить всякую логику, только мешающую ему сейчас заниматься хоть какой-то деятельностью. Вторая бумажка, спрятанная под эскизом, более плотная — это была карта с искусно нарисованным рогатым чудовищем, которую ему дал странный незнакомец. Удивительно, что гробовщик об этом помнил. Но почему он ничего не помнил о том, что было дальше? Подержав её в пальцах, он ещё раз посмотрел на человека, который, более-менее оклемавшись, внимательно за ним наблюдал. Сильвен, фыркнув, направился к небольшому камину, внутри которого висел очень старый чайник с почерневшим дном. Им пользовался ещё давно почивший их мир старый гробовщик — довольно неаккуратно и небрежно, что Сильвена изрядно раздражало. До сих пор. — Что вы делаете? Он не ответил ему. Сильвен не соизволил даже как-то отреагировать, занятый кое-чем более важным, чем трата заветных секунд на запутавшегося во всём человека, пытающегося выудить у него какую-то крупицу информации. Жалкое зрелище. Сильвен, сохраняя завидное молчание, проверил, что в чайнике есть вода, и с вопросом замер. На выступе у камина, на который он когда-то поставил маленькую тарелку, покрытую трещинами, догорала свеча, чей застывший воск зашёл за пределы посуды и стёк на камень. Его бы это не смутило, если бы он был убеждён в том, что лично поджигал фитиль свечи и перетаскивал её сюда. Однако гробовщик сомневался, что делал это — из-за своей непригодности тарелка всегда пустовала, и у Сильвена никак не доходили руки просто выбросить её, чтобы она не занимала место. К этому причастен сын мадам Ришелье? Но зачем? Судя по его состоянию, он сам не до конца осознавал, что забыл в доме Сильвена, поэтому, очевидно, навряд ли тут хозяйничал. Однако это не отменяло того факта, что Сильвен по-прежнему был озадачен тем, как он появился у него и, самое главное, кем он являлся. Это же не ожившая кукла, верно? Это немыслимо. Поднеся карту к огню, Сильвен дождался, когда та вспыхнет, и равнодушно бросил её в камин, к брёвнам, которые почти сразу поглотило беспощадное пламя. Ему нравилось наблюдать за огнём. Было в этом что-то потустороннее и необъяснимое, манящее и опасное. Иной раз хотелось поднести к нему пальцы, чтобы он охватил кожу и причинил невыносимую, ни с чем несравнимую боль. Но потом Сильвен окунался в прошлое, и это дикое желание отходило на второй план. В этом прошлом, которое каждый раз возвращалось к нему, был отец, прижимавший к его спине горящие свечи просто потому, что Сильвен не сдержался и рассмеялся, когда мужчина обжёгся и его лицо стало забавным — не буднично спокойным и расслабленным, а искривлённым и даже испуганным. Конечно, у Сильвена не исчезли с кожи ужасающие следы от огня: они затянулись к его годам, но всё равно были заметными и гадкими, портящими и без того уродливую внешность. Отогнав от себя ворох мыслей, Сильвен вышел из мастерской и оставил человека в гордом одиночестве, но очень быстро вернулся с чашкой без ручки и с льняным мешочком. — Что вы… делаете? — повторил ещё раз сын мадам Ришелье, с нажимом, и это позабавило Сильвена. Он развязал верёвку и высыпал приятно пахнущие засушенные травы в чашку — совсем немного, но так, чтобы заполнить дно. Сильвен потушил свечу и положил мешок на камин, рядом с тарелкой, чтобы он ему не мешал. Вдруг причина этого сумасшествия и правда в том, что он плохо спал? Но будь оно так, то пропала бы ни с того ни с сего кукла, над которой он так долго трудился? Мог ли он куда-то её перетащить? Но куда? Что с ним не так? — Вы не успокоитесь, пока я не отвечу вам? Если этот человек с эскиза был его галлюцинацией, то зачем он общался с ним как с живым? Сильвен не понимал себя и свой больной разум, подкидывающий ему настоящие испытания на выдержку. Он задавал себе десятки вопросов, в пустоту, и это невыносимо бесило его. Сильвен хотел опять провалиться в сон, чтобы всё это испарилось раз и навсегда и он продолжил работать над заказами, составляющими основу его скучной жизни. Может быть, ему и правда лечь в кровать? Станет ли ему от этого легче? — Я… не думаю. Вы тут единственный, кто тоже говорит. Не будь Сильвен так обеспокоен разворачивающимися перед ним событиями, то он бы усмехнулся с этого ироничного замечания. Но гробовщик лишь глядел на человека и не двигался, полагая, что ему стоит быть чуть-чуть вежливее. — Вам не помешает выпить отвар, — терпеливо пояснил Сильвен. — Вы очень напряжены. Хотя зачем такие трудности? Это же просто игра воображения. — Он поможет от головной боли? — Да. — Спасибо, — он растянул губы в полуулыбке — достаточно вялой и натянутой. — Спасибо, что не бросаете меня. Я… Я не хочу быть для вас обузой, но я ничего не помню. Мы с вами знакомы? Я живу здесь? Почему вы носите маску? Кто вы? Кто я? Где мы? Сейчас же утро? Слишком шумный. Слишком говорливый. Какой же неугомонный! Ему было глупо надеяться, что Сильвен произнесёт ещё хоть что-то полезное, когда он и без того превысил свой лимит слов в день. Держа в руках чашку, Сильвен походил на какую-то греческую статую — такую же немую и неживую, но идеально повторяющую черты мужской фигуры. Гробовщик пристально следил, хотя это больше походило на то, что он нагло пялился, за юным Ришелье, который от неловкости начал чесать то плечо, то ладони, то шею, то лицо. Это было почти забавно. — Вы не очень разговорчивый, — нервно усмехнулся он, когда Сильвен так и продолжил притворяться немым. — Я не заставляю вас общаться со мной, но… было бы славно, если бы вы помогли мне разобраться в том, кто я. Я могу даже уйти, если вы скажете мне, где я живу. Он мёртв. Но мёртв ли? Вдруг жив? Однако где тогда мадам Ришелье? Отпустила бы она сына совсем одного? Маловероятно. Тогда он точно мёртв. Получается, он — мираж. Его никто не должен увидеть. А вдруг увидят? — Я… Сильвен вздохнул, предчувствуя очередной монолог. Он развернулся к нему спиной и взял полотенце, свернул его и вытащил за ручку горячий чайник. Поставив чашку на камин, гробовщик налил в неё кипяток и дождался, когда вода приобретёт слабый зеленоватый оттенок, означающий, что травы заварились и получившийся отвар можно пить. — Для чего эти инструменты? Для работы, глупый. Сильвен замотал чашку в полотенце, дабы юному Ришелье было удобно её держать. Он приблизился к нему, опустился перед ним на колени и протянул ему травяной ароматный напиток. — Осторожно, горя… Тот, не дослушав Сильвена, поспешно отпил и сразу же выплюнул воду прямо на пол. Он жалобно простонал и по-детски наивно провёл указательным пальцем по обожжённому языку, проверяя, почему были такие неприятные ощущения и всё ли с ним в порядке. Сильвен, озадаченно наблюдая за ним, раздражённо закатил глаза. — Что за напасть! — Я же сказал, что горячо. — Я совсем растерялся, — виновато произнёс юный Ришелье. — Прошу прощения. Какой же ты глупый. — Вам надо извиняться перед собой. Не передо мной. — Вы так прямолинейны, — заметил он. — Вы всегда такой? Сильвен снова вздохнул, всем своим видом показывая, как он устал от этих бесконечных вопросов, с которых начался его ужасный день. Он проследил за тем, как юный Ришелье, наученный горьким опытом, теперь тщательно дул, прежде чем пить, и ему стало неожиданно смешно от этой курьёзной картины. Где же был его проницательный и серьёзный взгляд с эскиза? Если он вёл себя так, как сейчас, то в голове Сильвена не укладывалось, каким образом другие воспринимали его как хладнокровную личность, потому что он был вполне милым молодым человеком, способным к эмпатии. — Вы доктор, — нарушил тишину Сильвен, когда юный Ришелье отпил уже половину отвара. — Меня зовут Доктор? Сильвен вопросительно поднял бровь, пока осмыслял сказанное. Каким местом его слушали? Он явно дал понять, что подразумевал его работу, призвание, если угодно, но никак не имя. И как же вышло, что смысл его слов так кардинально перековеркали? Почему этот человек… Нет, почему этот мираж, изображающий человека, был таким… сложным? Впрочем, оно и к лучшему. Сильвен не располагал знаниями о том, как его зовут. Ему была известна лишь его фамилия, которую он предпочёл не озвучивать вслух. Пока. Поэтому, за неимением иной альтернативы, он кивнул. — Да. Это ваше имя. — Что ж, — Доктор благодарно улыбнулся Сильвену, — я рад, что вы мне об этом сообщили. А как вас зовут? Раздавшийся звон колокольчика отвлёк Сильвена от неуместных задушевных разговоров и ненужных откровений. Он вскинул голову по направлению к выходу из мастерской и сощурился. Неторопливые тяжёлые шаги, пугающе отражающиеся от стен, заставили его сглотнуть внезапно образовавшийся в горле ком. — Что это? — Сидите здесь, — он непреднамеренно коснулся запястья Доктора, предупреждая его о том, что не шутит. — Не высовывайтесь. — Почему? — Просто не выходите. Сильвен, поджав губы и боясь, что его ослушаются, излишне дёргано, постоянно разворачиваясь, чтобы убедиться, что Доктор не самовольничает, покинул мастерскую. Ему потребовалась вся его выдержка, чтобы заглушить в себе негодование, когда он узнал в пришедшем того, кого не переваривал всеми фибрами своей души. Мясник, на лице которого отражалась ненависть ко всему миру, вальяжно облокотился на стойку и со скукой насвистывал мелодию. Заметив Сильвена, он с отвращением скривился, и сам Сильвен одарил его такой же приветливой улыбкой. — Эй, убогий любитель отвратных масок, ты вообще выходишь на улицу? — язвительно поинтересовался он грубым и громким голосом, от которого волосы стыли в жилах. — Возле твоей двери валяется какая-то мёртвая женщина. С выпученными глазами. Вот потеха, — он рассмеялся, когда вспомнил, как жутко она выглядела, но в его взгляде не было ничего, что намекало бы на то, что ему весело — он был стальным, жестоким. — Скажу по секрету, она такая же уродина, как и ты. Вы случайно не родственники? Сильвену, угомонившему сердцебиение от присутствия рядом с ним этого человека, пришлось успокаивать сердце уже от обескураживающей новости, потому что шестое чувство, назойливо маячившее где-то возле его затылка, говорило ему, что он прекрасно знаком с этой женщиной. И Доктору определённо лучше её не видеть, если Сильвен, конечно, хотел избежать нежелательных последствий и разобраться в одиночку в том, кошмар ли всё происходящее или действительно — нелепая шутка от мироздания, решившего, что это отличная идея — мучить бедного человека, плохо спавшего на протяжении месяца из-за какой-то куклы, похожей на умершего. — Ну что, ты так и будешь стоять столбом, а, тупица? Если она там загниёт, то будет не очень. А мясо, на минутку, на солнце гниёт очень быстро. Да и клиентов мёртвая туша распугает, хотя, пожалуй, ты и без этого хорошо справляешься. Сильвен, скрестив указательный и средний пальцы на правой руке, надеялся, что это всё же кошмар. Потому что иначе… Иначе он не мог объяснить, что творилось в этом прокля́том городе и почему он был в эпицентре этого необъяснимого безобразия, уже вызывающего спазмы в его пустом желудке.