Грешная полынь

— Вы не должны были выходить! — повысил голос Сильвен, оттаскивая сопротивляющегося Ришелье от двери. — А вдруг вас кто-то увидел? Почему вы подумали о себе, но не подумали обо мне?! Вы — эгоист! Ришелье, выпрямившись и развернувшись, возвышаясь над гробовщиком, смотрел на него своими чудовищно холодными глазами, в которых, кажется, одновременно отражалось небо и плескалось море. Он не шевелился, на его лице ни одной эмоции. Доктор — совершенно спокоен, словно не его отчитывали, как маленького ребёнка, за отвратительное поведение. За то, что он ослушался хозяина, держащего его взаперти. За то, что был недостаточно хорошей собачкой, чтобы внимать каждому лживому слову с милой и наивной улыбкой. Сильвен, сделав осторожный шаг назад, не понимая, почему на его вопрос не последовало никакой реакции, возмутился ещё сильнее. Теперь он прекрасно представлял, что чувствовал Жоэль, когда гробовщик играл, как виртуозный скрипач, на его нервах; и как паршиво было самому Доктору, когда в самом начале он получал сплошное угнетающее молчание, не поясняющее дезориентированному человеку ровным счётом ничего. — Вы не должны так поступать со мной, милый воронёнок, — прошептал Сильвен. — Я вам не враг. Я не хочу, чтобы вас кто-то забрал. Я… Я нуждаюсь в вас! Так почему же вы делаете всё, чтобы меня огорчить? — Когда вы злы, вы выглядите потрясающе, — задумчиво отметил Доктор. — Когда вы злы или расстроены, вы становитесь другим человеком. Опасным. Непредсказуемым. И таким уверенным. Почему так происходит? Мне нужно довести вас, чтобы получить от вас хоть что-то? Мне надо заставить вас ненавидеть меня, чтобы вы прекратили бездействовать? Мне не составит труда спровоцировать вас, Сильвен… Доктор, не заботясь о нарушении личных границ, приблизился к гробовщику; нежно, изучающе коснулся плеча и игриво улыбнулся ему, и Сильвен, в который раз сдаваясь рядом с ним, больше не мог здраво соображать и подавлять в себе сильнейшее желание обнять его, поцеловать, окутать лаской и заботой; заставить Ришелье навсегда забыть о внешнем мире и сосредоточиться лишь на нём, гробовщике. Доктор, пользуясь положением, ощущая своё превосходство, провёл подушечкой пальцев по грязной бежевой рубахе, на секунду задерживаясь на груди — там, где бешено стучало сердце гробовщика, готовое в любой миг проломить рёбра. Ришелье не встречался с вопросительным взглядом Сильвена, хотя если бы поднял голову, буквально на короткую секунду, то тот, перевозбуждённый проникновенной и дерзкой речью, беспардонными действиями Доктора, окончательно бы утонул в нём. — Доктор… Мой дорогой воронёнок… Не надо искушать меня. Вы не демон, а я не… Сильвен почувствовал, как ладонь Ришелье, не останавливаясь на животе, ненавязчиво легла на его пах, и молния, пронёсшаяся по нервным окончаниям, выбила из него весь дух. Его чуть не охватил новый приступ. Он чуть не потерял сознание. Чуть не умер. — Что вы «не»? — Это… Это неправильно… — Мы спим в одной кровати. — Да, но… — Мы целовались. И вам, очевидно, этого недостаточно, не так ли? Я вижу вас насквозь. Не надо прятать от меня свою истинную сущность. Ваши грехи. Вы порочны, милый друг, а я ваш агнец. Ваш спаситель. Так позвольте мне спасти вас и в этот раз. Доктор лишь слегка усилил давление на пах, и Сильвен, уставившись широко открытым глазом на невозмутимого Доктора, снова сделался немым. Он испытывал внутри груди бурю самых разных эмоций, накладывающихся друг на друга, как брёвна в сарае. Гробовщик знал, был убеждён, что ещё совсем немного, ещё хоть какое-то самовольное движение от Ришелье, и он умрёт прямо здесь без всякого права возродиться. Сильвена никогда не интересовало то, что волновало других. Ему далёко плотское удовольствие, невзирая на подробнейшие рассказы старого гробовщика о его сексуальных похождениях, и единственное возбуждение, которое у Сильвена когда-либо существовало, напрямую связывалось с работой, когда заказ его не на шутку увлекал. То, что творил с ним Доктор, находившийся так близко, вызывавший дрожь в конечностях, слабость во всём организме, было чем-то новым, не укладывающимся в голове. Сильвена подташнивало, но не из-за того, что ему — мерзко. Он не привык к столь ярким эмоциям, которые целиком захватывали его сознание. — Сильвен. Доктор произнёс имя с трепетом, в немыслимом порыве и с намёком, неясным для гробовщика, старающегося отвернуться от Ришелье, забыть про него, сконцентрироваться на чём-то менее… приятном. Сильвен, растерянный этой внезапной сменой настроения, не двигался и неловко ожидал от Доктора хоть что-то вразумительное, то, что было способно снять этот странный и непривычный дискомфорт, вызванный людской и естественной потребностью. Потребностью, ненормальной для Сильвена, зацикленного на мужчине, а не на женщине. — Или, может быть, лучше Маска? Так же вас называл старый гробовщик? Вам нравится это прозвище? Или имя куда привлекательнее? Ну же, не молчите. Прекратите думать. Освободитесь. Будьте… другим. — Я… Я уже и так другой! Из-за вас! — Вы ещё испуганный мальчик, Сильвен. Вы привязаны к своей сущности. До сих пор. Говорите со мной, а не с собой. Заставляйте меня хотеть вас, а не наоборот. Вы должны быть инициатором, а не я. Вы мой создатель, а не я — ваш. Доктор, с наклонённой головой, не отрывая пристального взора от Сильвена, медленно опустился на колени. Его покорная поза, словно он — и правда кукла, признающая власть того, кто её породил; его тонкие губы, расплывшиеся в полуулыбке; его хитрый прищур — всё это было для гробовщика, ассоциирующего себя с быком, реагирующим на красную тряпку матадора, предупреждением, что Доктор, если его не прервать, не сдастся. Он продолжит напирать, доводить до беспамятства, вызывать головокружение от кипы мыслей, фантазий, пробуждающих жажду овладеть этим человеком — и неважно, насколько это грешно и неподобающе. О морали Сильвен размышлял в последнюю очередь. — Н-нет, Доктор… Пожалуйста… — Что «пожалуйста»? — Остановитесь! — Ваше воображение такое извращённое, милый друг. Почему вы сразу представляете что-то... неподобающее? Вдруг я просто намерен выразить вам свой восторг? — Доктор приобнял Сильвена за бёдра и прижал к его паху, выпирающему в штанах, подбородок, задирая голову так, чтобы глядеть на гробовщика. — Вдруг я признаю вашу власть надо мной? Вдруг я — ваш смиренный раб? — Вы говорите сущую нелепицу… — Она вам нравится. Вы — мой господин. Вы — мой милорд. Вы должны быть со мной. Мы связаны с вами, и эта связь будет с нами всегда: при жизни, после нашей смерти или в другом мире. Хватит отрицать. — Нет. Нет, прекратите! Вы бы никогда так не сказали! Что с вами?! — А с вами? Почему вы так неловки со мной? Вы как влюбившийся ребёнок. Вы взрослый человек, Сильвен. Не разочаровывайте меня. И тех, кто за нами наблюдает. — Ч-что… Доктор аккуратно вытащил заправленную ткань рубашки, задирая её ещё выше и открывая вид на побледневшие старые шрамы, совершенно уродливые и кривые. Он припал губами к рубцу, расположенному под пупком, провёл по нему языком, оставляя мокрую дорожку, и спустился ещё ниже, не переставая одаривать настрадавшуюся кожу короткими поцелуями. Ришелье поддел ногтями пояс штанов и невинно уставился на Сильвена, следящего за ним с явным вожделением, с помутневшим рассудком, с надеждой и одновременно — со страхом. Его грудь быстро поднималась, выдавая с потрохами его нетерпение; и он прижимался спиной к стене, как к единственному шансу позорно не свалиться. — Доктор, умоляю вас… — тихо попросил Сильвен, собрав последние крупицы здравомыслия. — Умоляйте меня. Мне всё равно. Ришелье нарочито медленно спустил штаны Сильвена и в таком же неторопливом, издевательством темпе — нательное бельё — единственную преграду, хоть как-то скрывавшую возбуждение гробовщика, реакцию тела на простую провокацию, на Доктора, совращающего похлеще, чем суккуб. Сильвен горел от желания, но ещё больше — от жгучего стыда и незнания, как ему быть. — Чёрт! Чёрт, чёрт, чёрт… — Ну же, милый друг, посмотрите на меня. Вам нравится то, что вы видите, я прав? О, конечно я прав. Не смущайтесь. Для мужчины нормально — хотеть. Доктор, облизнувшись, улыбнулся, и Сильвен, найдя в себе решимость, лицезрел Ришелье, сидящего на коленях с его членом в руке, такого раскрепощённого, не скованного, как гробовщик, который напрочь забыл, как правильно дышать. Он быстро поморгал, чтобы избавиться от наваждения, но оно не спало, а только приобрело более чёткие очертания, вырвавшие у Сильвена хриплый стон. — Доктор. Доктор, пожалуйста… Пожалуйста! — Я вас не понимаю, милый друг. Изъясняйтесь доступнее. Доктор скользнул рукой, отодвигая крайнюю плоть и обнажая розоватую головку. Он слизнул выделившийся предэякулят и на пробу, прищурив глаза, пристально наблюдая за Сильвеном, ритмично повёл ладонью по всей длине, из-за чего гробовщик, с шумом в ушах, откинул голову назад и ударился затылком о стену. — Вы такой чувствительный, Сильвен... — Господи… — зашипел гробовщик. — Просто… Просто заткнитесь! Доктор, изобразив наигранную обиду, помедлил и отстранился, прежде чем решился вновь придвинуться и провести языком по уздечке, дразня Сильвена, рвано дышавшего от всех манипуляций Ришелье на коленях и прощавшегося со своей жизнью, подославшей ему непосильное мучение. Доктор осторожно обхватил губами головку, а затем начал неторопливо насаживаться ртом на член, пока тот не упёрся в стенку горла. — Боже… — выдохнул Сильвен, непроизвольно дрогнув и двинувшись ещё дальше, что не очень понравилось Доктору, тут же отодвинувшегося от него с кашлем. — Вы такой нетерпеливый. — Не останавливайтесь… Прошу вас… Ришелье вцепился пальцами левой руки в обнажённое бедро Сильвена, пока другой обхватил стоявший член, по-прежнему требующий к себе внимание. Он примкнул губами к головке, и от этого развратного, интимного, откровенно пошлого зрелища у гробовщика снова всё поплыло. Он лишь чудом заставил себя не шевелиться, не испытывать судьбу и не проверять, насколько хватит выдержки Доктора. Он лишь чудом, игнорируя правила спонтанно устроенной игры, не толкнулся в его рот, чтобы получить своё заветное наслаждение, отбираемое у него пустой болтовнёй. — Не останавливаться? Разве мы чем-то занимаемся, милый друг? — Да, чёрт возьми! Прекратите насмехаться надо мной! Ришелье картинно закатил глаза, выражая всем видом недовольство. Сильвен, пытаясь справиться с бурлящими эмоциями, с видом Доктора возле его ног, одна мысль о котором уже сводила его с ума, с трудом сдержался, чтобы не выкрикнуть ещё более непристойную и, возможно даже, оскорбительную чушь. Пока ему давали передышку — он ею пользовался, собираясь с силами. Пока его изучали — он глядел в потолок, унимая быстрое сердцебиение. — Вы и правда такой нетерпеливый. Сильвен не успел ругнуться, как Доктор, будто предугадывая очередные колкости, будто намеренно заставляя его замолкнуть, принялся ласкать языком головку, и из горла гробовщика вышел судорожный вдох, перешедший сразу в громкий стон, когда Ришелье вобрал член практически во всю длину и, неторопливо покачивая головой, помогал себе плавным движением ладони. Это — новые, ни с чем не сравнимые ощущения, которые прежде были для Сильвена заоблачными и малозначимыми. Теперь же, чувствуя теплоту рта Доктора, приятно обволакивающую его плоть, видя его раскрасневшееся лицо, у него подгибались от удовольствия ноги. Он много об этом грезил, много представлял, но даже эти фантазии оказывались не настолько яркими, как то, что происходило с ним сейчас. Он падал, и это падение доводило его до экстаза. Сильвен опустил руку на макушку Доктора, зарываясь пальцами в его чёрные волосы. Он намотал пряди и сжал их в кулаке, но сразу отпустил, когда столкнулся с приоткрытым голубым глазом Ришелье, который явно не одобрял пробудившуюся инициативность Сильвена. Он что-то промычал и тут же со чмокающим, совершенно неподобающим звуком отдалился, вытирая потёкшую с уголков губ слюну. Гробовщик очень хотел, чтобы Доктор, смотрящий на него сейчас так уверенно и самодовольно, с противной и дерзкой усмешкой, задыхался и рыдал. — Вы намерены меня вести, милый друг? — мягко поинтересовался Ришелье, вяло проводя вверх-вниз по члену. — Я могу вам позволить, если вы не струсите. — Не… Не надо мне грубить, — переводя дыхание, произнёс Сильвен. — Я не грублю, — улыбнулся Доктор. — Я подмечаю факты. Так что? Готовы ли вы? Сильвен толкнул Ришелье ближе к себе, и тот упёрся носом в лобок, в жёсткие чёрные волоски. Он, хмыкнув, постарался отдалиться, но, когда у него это не вышло, он еле слышно рассмеялся. — Заткнитесь, Доктор, и откройте свой чёртов рот. — Как же я это сделаю, если вы мне не позволяете? Сильвен, чертыхнувшись, сам насадил Ришелье на свой член — так глубоко, как это было возможно, и сработавший рвотный рефлекс заставил Доктора, задыхавшегося, издававшего гортанные звуки, увеличить между собой и гробовщиком расстояние — и без как такового успеха. Сильвен, отодвинув от себя голову Ришелье, милосердно давая тому возможность сделать малейший вздох, тут же вонзился в его горло, двигаясь неловко, хаотично и с явной целью добиться собственного удовольствия, нарастающего в его животе с каждой томительной секундой. Он вбивался в него так, словно Доктор являлся для него не человеком, а покорной игрушкой, для которой всё людское попросту несвойственно. Сильвен ощущал, как крепко, до боли, тот впился ногтями в его кожу на бедре; он видел текущие с глаз слёзы Доктора, который не мог их контролировать; гробовщик слышал, какие пугающие хрипы тот порождал — и всё равно был неумолим в своём стремлении прийти к долгожданной развязке, к самому пику заветного наслаждения. С каждым толчком его движения становились ещё более рваными, путанными. И без того неловкие, они выходили донельзя сумбурными, и Доктор, хватаясь за любой шанс глотнуть воздуха, наконец-то сумел шумно выдохнуть, когда гробовщик, уперевшись кончиком члена в стенку его горла, крепко держа Ришелье, излился ему в рот с протяжным стоном. Сильвен находился на грани потери сознания. На грани блаженства. Импульс, затронувший каждое нервное окончание, доводил его до тумана, до размытого зрения, до слабости в конечностях. Сильвен помедлил, собирая крупицы разума, прежде чем вышел и позволил Доктору откашляться и выплюнуть неприятное на вкус семя на пол. Он схватился за горло, саднящее от жестокого и бесцеремонного вторжения, и с вызовом, с немым осуждением уставился на гробовщика. — Вы отвратительны, Сильвен, — хрипло произнёс Доктор после долгой паузы, вытирая слёзы, текущие по щекам. — Надеюсь, когда-нибудь Я скажу вам лично, как вы омерзительны и убоги, как низменны ваши потребности и как вы жалки. Вы сами виноваты в том, что происходит. Вы сами навлекли на себя беду. Вы заслуживаете страдать. Вы — порождение страданий, и вы покорно несёте свою роль, заставляя гнить всех рядом с вами. Вы родились в смерти, и жизнь ваша ни что иное, как кошмар не только для вас, но и для всех окружающих. Вы так отвратительны! — Это вы виноваты! — Я виноват, что доверяю вам. Я виноват в своей невинности, но вы… — Доктор зло рассмеялся и тут же скривился от боли. — Я вас ненавижу. — Нет! — Да! Да! Умрите, Сильвен, — Доктор ударил его в живот, не жалея сил. — Умрите же!.. — Нет! Не смейте! Хватит! Сильвен проснулся с очередным истошным криком и потом, намочившим ему всю рубашку. Он моментально сел в кровати и, поспешно раскрывшись, заметил выпуклость на штанах, явственно намекая ему о характере сна, который под конец снова превратился в кошмар. Чёрт! — Мы, мужчины, должны удовлетворять свои потребности, — буднично поделился мыслями старый гробовщик, активно жестикулируя. — Утром мы просыпаемся со вставшим членом — такова уж наша природа, здесь ничего не поделать, и наш же дружок начинает реагировать на красивых баб, если ты понимаешь, о чём я. Ты же понимаешь? Ты вообще знаешь, что такое «член»? Пятнадцатилетний ребёнок в маске, устало глядя на разговорившегося полупьяного мужчину, даже не пожал плечами. Он не был осведомлён о том, о чём ему старался поведать гробовщик. Его никогда не интересовали девушки. На самом деле, его не интересовало ничего, кроме дерева и гробов, дававших ему смысл жизни. — О, Арно, видимо, оберегал тебя… Священники! Что с них взять? — искренне посетовал мужчина, будто сам работал в церкви и проводил мессы, рассказывая о чистоте души. — Я тебе поясню. Член — это то, что ты держишь в руках, когда мочишься. Он у нас довольно чувствительный, поэтому утром, когда у тебя стоит, ты можешь поводить по нему, чтобы тебе стало легче. А если у тебя он отреагирует на девушку… О-о, я запомню этот день. В общем, если повезёт, и ты останешься с ней один, то… — Сильвен?.. — сонно позвал его Доктор, с трудом разлепивший веки. — Что… Что такое? Гробовщик, тут же прикрывшись, смутился под маской. Если бы не она, то у Ришелье появилась бы прекрасная возможность поглазеть на его пунцовое лицо, на котором ярче обычного отражался стыд. — Ничего! Я в порядке! — Вы… — Доктор зевнул, проваливаясь в приятной мягкой подушке, уносящей его снова в мир снов. — Вы какой-то… нервный… Вас замучил кошмар? Ему снился сон. Извращённый. С неправильным Доктором. С ненастоящим. С его пародией. С его искажённой версией! Его Доктор никогда бы не позволил себе такие вольности. Он никогда бы не вёл себя настолько… вызывающе. Не грубил бы ему. Никогда! — Мне… Мне… Боже, мне надо… — заплетающимся языком прошептал Сильвен. — Мне надо отойти. Доктор, широко открыв глаза, приподнялся на локтях и с беспокойством посмотрел на гробовщика, которого бил мелкий озноб. Он потянулся к нему, но Сильвен отмахнулся от него, не желая принимать ни помощь, ни поддержку. — Вы точно в порядке, милый друг?.. — Да! Я в полном порядке! — повысил голос Сильвен и кинул одеяло в Доктора, укрывая его с головой. — Спите дальше. Спите же! Он поднялся и бегом дошёл до лестницы, когда Доктор, озадаченно раскрывшись, увидел только сгорбленную спину гробовщика. — Хорошо?.. — растерянно уточнил Ришелье. — Мой милый друг… Куда вы? — Я в порядке! — Сильвен… Гробовщик, не объясняя странности своего поведения, спустился на первый этаж и стремглав бросился в мастерскую, чтобы исчезнуть в ней и потерять нить со всей реальностью, заставляющей его мучиться и бесцельно страдать. Он, задержав взгляд на засушенном букетике лаванды, подаренном ему мадам Ришелье, схватил жалкое подобие вазы и кинул её в стену, из-за чего осколки посыпались в стороны. Сильвен, побросав инструменты, спрятался в углу и устало скатился на пол, подобрал к груди ноги и взялся за волосы в надежде вырвать их и причинить себе такую боль, сравнимую разве что с болью, которую давал ему Жоэль, избивавший гробовщика до полусмерти. Ему снился ужас. Катастрофа. Кошмар. Окончательное грехопадение и отступление от всех заповедей. Ему и правда снился Доктор, вытворяющий вещи, не укладывающиеся из-за своей пошлости в мозгу. Из-за глупостей, происходящих с его организмом, он извратил Ришелье, сделал из него кого-то совершенного иного, неправильного. Больная фантазия породила дьявольское отродье, то соблазняющее сладкими речами, то предпринимающее более решительные действия, на которые сам Сильвен покорно поддавался. Он ненавидел жизнь. Ненавидел, как странно и болезненно реагировало его тело на Доктора. Ненавидел Доктора, прикосновения которого так обожал и презирал одновременно. Ненавидел себя — порочное создание, следующее за низменными инстинктами, как и все люди, от которых он, оказывается, ничем не отличался, как не пытался себя от них отделить. Быть выше них. Возможно, Сильвен и правда был хуже всего человечества. Хуже Жоэля или Вивьена и наравне с Бланш, скрывавшей свою лицемерную сущность. А, может быть, и хуже неё — она же не обманывала человека, не держала его взаперти, не скрывала его ото всех на свете. Сильвен — хуже своих обидчиков, потому что он сам невольно встал на их место, когда решил вершить судьбу Доктора так, как угодно ему, игнорируя любые просьбы и прихоти человека. Он — хуже них, потому что отрицал свою сущность монстра, неотделимую от него, ставшую его продолжением, сколько бы он не совершал добрых поступков. Гробовщик — уродлив, и не только внешне, но и душой, давно уже прогнившей. Сильвен, мотнув головой, вцепился ещё сильнее в волосы. Его изводили бесконечные размышления о природе, создавшей его таким проблемным, о своих желаниях и намерениях, которых никогда не было; о Докторе, не перестающем будоражить его кровь. Гробовщик чувствовал себя тем потерянным одиннадцатилетним мальчиком, сидевшим в церкви после смерти отца и пытавшимся дозваться до Бога, чтобы Он ему помог. Сильвену очень не хватало совета, как ему быть дальше. Пояснения, почему он выделял Доктора, почему волновался за него, почему заботился, почему тот был таким красивым и недоступным — как запретный плод в Эдеме, манящий спелостью и сладостным ароматом. Почему Сильвен хотел его сорвать и откусить от него хоть маленький кусочек. — Если женщина хочет взять твой член в рот, то это в порядке вещей. Если ты пришёл в бордель… — старый гробовщик с вопросом глянул на замеревшего ребёнка, понимая, что навряд ли тот осведомлён о борделях. — В особое место, где тебе могут за деньги принести удовольствие, то ты везунчик, ведь там сидят очень умелые красавицы, которые высосут из тебя все соки. Буквально, ха-ха! А если тебе удалось уговорить невинное и неопытное дитя… Что ж, молись, чтобы она прятала свои маленькие зубки! «Заткнись. Мне неинтересно! Не надо меня трогать! Я не хочу ничего знать!», — мысленно, как мантру, проговаривал Сильвен, заглушая внезапно всплывшие воспоминания из детства. Он ударил себя по лбу в надежде привести в чувства. Старый гробовщик любил учить его взрослым вещам, поясняя в подробностях многие аспекты жизни, прежде неизвестные Сильвену. Он, считая, что поступал правильно, что это его обязанность — обучить подрастающего мальчика, который навряд ли когда-нибудь найдёт себе партнёра из-за замкнутости и уродства, на примере собственных пьяных похождениях рассказывал, чем женщина отличалась от мужчины и как важно не забывать об удовольствии женщины, чтобы самому выжить из близости максимум пользы. — Женщина может забеременеть, мальчик, если ты изольёшься в её влагалище… Тебе нужно быть осторожным, если вдруг захочешь переспать со всеми в городе. Иначе у тебя будут проблемы в виде детей. Надо ли оно тебе? Нет. Процесс беременности, скажу тебе честно, зачастую преображает саму женщину, и не всегда в лучшую сторону. Когда она ходит с пузом, она не так желанна, а когда без него: стройная, проворная, без истерик — настоящая пантера! — А мужчина? — спросил ребёнок. — Что мужчина? — Забеременеть… может? Старый гробовщик рассмеялся и хлопнул себя по колену. — Вот нелепость! У мужчины вместо влагалища член. Мы можем только оплодотворять. Впрочем, у женщины, как и у нас, есть анус. Если ты изльёшься в него или ей в рот, то она не забеременеет. Неплохая шутка от природы, а? Сильвен, зажав уши, прижав маску к коленям, умирал от стыда, захватывающего его всё больше и больше. Будучи ребёнком, мало осознающим всю суть и воспринимающим речь гробовщика со скукой, он, повзрослев, никогда не испытывая сексуального влечения к другим людям, относился к болтовне уже умершего мужчины как к ненужной информации, которую надо было просто пережить, чтобы затем заняться делами. Сейчас же, столкнувшись с пренеприятнейшей ситуацией, когда его тянуло к Доктору, когда мозги кипели от безумных фантазий, Сильвен невольно прокручивал наставления старого гробовщика, будто и правда планируя что-то сделать. Нет! Чушь! Ему надо проветриться. Он слишком долго бездельничал и находился в замкнутом пространстве с тем, кто его привлекал. Сильвену необходимо подышать свежим воздухом, а потом, может быть, более здраво посмотреть на сформировавшиеся отношения с Доктором, угнетающие своей неясностью. Но как оставить его одного, пускай и на время? Он будет не в безопасности. Он будет один. А если что-то произойдёт? — Гадство, — выдохнул Сильвен. Ему жизненно важно выйти на улицу, иначе он умрёт в душном пространстве, в четырёх стенах, уже давящих на него не самым лучшим образом. Ему нужно приобрести еду, уже практически не оставшейся, чтобы Доктор не голодал. Если за четыре дня ничего не приключилось, то ничего не произойдёт, если Сильвен покинет его на час, не так ли? А что, если… — Сильвен? — позвал его Доктор, стоявший в ночнушке и прижимавшийся к дверному косяку. — Вы так ушли, я… Я ослушался вас, простите. Но я не могу спать, когда вам плохо. Его голос был таким взволнованным, мягким, чудесным, словно сам Бог решил спеть колыбельную и успокоить своё нервное дитя. Тело Сильвена сразу отозвалось на него приятным покалыванием внутри живота, но разум, следуя логике, одёрнул гробовщика, скривившегося под маской от боли. — Вас не должно быть здесь, мой воронёнок. — Да, я понимаю, просто… Милый друг, я не прощу себя, если оставлю вас одного в таком состоянии, — Доктор неловко помялся на одном месте. — Вы можете поделиться со мной, что с вами случилось. Что вам снилось? «Как вы держали мой член у себя во рту, чёрт возьми!» — с ненавистью бросил Сильвен, злясь и на Доктора, и на себя. — Очень реалистичный кошмар, — ответил он. — Ничего интересного. Ришелье, прокашлявшись, приблизился к гробовщику и опустился рядом с ним на колени. Он осторожно положил ладонь ему на ногу, ободряюще улыбнулся, и Сильвен, дрогнув, сильнее прижался спиной к стене. — Возможно, вам кажется, что вы сейчас совсем одни, — тихо промолвил Доктор. — Я понимаю и не осуждаю вас за грубость или за вашу отчуждённость. Я не тороплю вас и делаю всё от себя зависящее, чтобы вам было проще. Милый друг, вы дороги мне, и я достаточно вас изучил, поэтому я вижу, когда вы врёте. Но я не буду настаивать — ради вас. Вы такой человек, Сильвен. Вы привыкли думать, прежде чем действовать. Это совсем не плохо. Однако вы должны знать: я всегда буду на вашей стороне. Просто доверяйте мне всем своим сердцем. Разговаривайте со мной. Говорите со мной, а не с собой. Сильвена прошиб озноб, когда два образа наложились друг на друга, создав сильнейший диссонанс и противное чувство дежавю. Он, наперекор рассудку, потянулся к Доктору и накрыл его разгорячённые щёки холодными ладонями, чтобы в следующую секунду прижать его к своей груди и стиснуть в крепких объятиях, ограждая от всего мира. Но не от себя. — Мой воронёнок… — Милый друг… — Мне… — Сильвен запнулся, перебирая чёрные пряди. — Мне нужно купить еды. Ришелье, оживившись, вывернулся и поднял голову так, чтобы видеть наклонённую к нему бело-серую маску. Сильвен всегда будет смотреть лишь на Доктора. — А могу ли я тоже пойти с вами? Вдруг у вас случится приступ?.. По пальцам, впившимся в предплечье, Доктор, поджавший губы, уже догадался, какой будет ответ. Но Сильвен не позволит, чтобы на Ришелье смотрел кто-то другой. — Доктор… Мой воронёнок… Мой дорогой… — гробовщик в успокаивающем темпе начал гладить его по макушке. — Вам нельзя. — Почему, Сильвен? — Там столько злых людей, мой милейший птенчик. Они могут оскорбить вас. Обидеть. Вы же такой хороший… Вы — отличная мишень для их насмешек. Вас могут с лёгкостью растоптать. Вы, моё прекрасное создание, слишком идеальны для них, — безостановочно, в каком-то очередном неистовом порыве, объяснял Сильвен. — Вы — очень искренний, и вашей добротой могут воспользоваться. Я не могу позволить вам потерять веру в ничтожное человечество. Доктор, смущённый, даже не опечаленный категорическим отказом, уткнулся носом в грудь Сильвена, скрываясь от его пристального взора, сверлящего в нём дыру. Он нашёл его руку и переплёл с ним пальцы — мнимая надежда, почему-то утешающая, поддерживающая и ускоряющая его сердцебиение даже больше, чем комплименты, на которые Сильвен никогда не бывал в последнее время скуп. — Да… Наверное, вы правы… — Конечно. Я стараюсь ради вас, мой воронёнок. Только ради вас. — Ох, Сильвен, вы… — Что? — Вы приводите меня каждый раз в восторг, — признался Доктор. — Почему, милый друг? Как у вас удаётся оказывать на меня настолько сильное влияние? Создатель и его детище связаны неразрывно. Создатель, отрёкшийся от людской суеты, зависим лишь от своего творения, трепещущего перед ним. — Я искренен в своём отношении к вам, — уклончиво сказал Сильвен. — И вы желаете мне только добра. — Верно, мой воронёнок. Я рад, что вы меня понимаете. Доктор, отстранившись от гробовщика, с вопросом заглянул в тёмную прорезь маски, удачно скрывавшую глаз, выдавший бы с потрохами всю панику Сильвена, его неуверенность, страх и борьбу. Ришелье, уткнувшись лбом в ненастоящую щеку, тихо что-то промычал, прежде чем оставил на кончике носа поцелуй. — Вы же быстро? Вернётесь. — Конечно. Я буду очень быстр. — Спасибо вам, Сильвен. Не за что его благодарить. Из-за гробовщика Доктор был заперт в ненавистном доме; он был отрезан от реального мира, который бы его, бесспорно, поразил контрастом добра и зла, милосердия и жестокости. Сильвен заслуживал только осуждение. Презрение. И ненависть. Гробовщик, мягко освободившись, помог Доктору подняться. Он подержал его — для собственной убеждённости, пока, зацикленный на голубых глазах, запоминал его взгляд, будто уходил надолго, а не на некоторое время. Сильвен одёрнул себя, порицая за неуместные мысли. Он никогда не оставит Доктора. Гробовщик — в ответе за него, и неважно, что сам Ришелье спокойно мог постоять за себя. Возможно, даже лучше, чем Сильвен — за него. Суровая и совершенно несмешная правда. — Идите на второй этаж. Я закрою дверь, но если услышите грохот, то спрячьтесь в шкафу или под кроватью. — Я родился не вчера, — с улыбкой кивнул Доктор. — Вам не стоит так за меня беспокоиться. — Хорошо… Да, хорошо. Сильвен, замерев, по-прежнему не решался покинуть Ришелье, уже смирившегося и особо не нервничавшего, как гробовщик, затеявший всю эту вылазку на улицу. Выдохнув, Сильвен, очнувшись от наваждения, дождался, когда Доктор выйдет, прибрался в мастерской после эмоционально устроенного погрома и полез в комод, в потайное место, во второе дно полки, куда он всегда убирал кошелёк. Сложенный вчетверо листок с изображением Дегэйра вернул гробовщика в самое начало его безумия, когда он даже не догадывался, в какой кошмар превратится его и без того безрадостная жизнь. Он с негодованием затолкал бумажку ещё дальше, чтобы забыть о ней как можно быстрее, и наткнулся на кожаную коробочку. На дорогостоящий подарок, нагло украденный с дома мадам Ришелье, купившей его для сына-врача с простой целью порадовать, когда тот вернётся с войны. Спонтанно возникшая идея воодушевила Сильвена, хотя изначально его намерения касательно коробки были максимально размыты. Он планировал не придавать ей должного значения, но сейчас, когда ситуация того требовала, гробовщик мог за один раз убить сразу двух зайцев — защитить Доктора и успокоиться, частично убедив себя в том, что Ришелье не пропадёт без него. Скальпель — маленький. Его всегда можно таскать с собой, а в случае чего — достать и нанести значительный урон. Но как отреагирует на него Доктор? Повлияет он на воспоминания? Что, если да? А вдруг нет? Ришелье ничего не знал о подарке матери, значит, ничего не знал и Доктор, являвшийся, по своей сути, продолжением Дегэйра. Ему опасно показывать эскиз, но коробка со скальпелем — это просто вещь, необходимая для самообороны. К тому же было немало эпизодов, когда у Доктора имелась возможность вспомнить о своих врачебных способностях, но вместо этого он бесцельно рисовал в блокноте, не думая о лечении кого-либо. Скальпель не станет той невозвратной точкой, когда Ришелье резко обретёт память. Это же глупо! Сильвен, зажав подмышкой кошелёк, взял коробочку и задвинул полку комода. Он покинул мастерскую и сразу лицезрел не ушедшего Ришелье, разлёгшегося на стойке и изучавшего сделанную им кривую птичку, до сих пор смущавшую своей неполноценностью Сильвена, считающего её существование пустой тратой и времени, и материала. Но, невзирая на откровенно предвзятое мнение, он до сих пор не выбросил её и хранил на самом видном месте — как напоминание, что её создал Доктор, почему-то тянувшийся ко всему уродливому и находивший в этом свою необъяснимую красоту. — Милый мой, — позвал его гробовщик. — Мне нужно кое-что вам отдать. Ришелье, отложив деревянное недоразумение в сторону, покатившееся к полу, которое он тут же поймал и усадил на кривую грудку, за пару шагов добрался до Сильвена. Коробка сразу привлекла его внимание. — Мне? Отдать? Гробовщик всучил подарок мадам Ришелье в руки Доктора, заторможенно принявшего его и ещё более удивлённо погладившего выделанный со всем профессионализмом материал. — Это… очень важно, — добавил Сильвен. Ришелье, нахмурившись, став мгновенно серьёзным, каким, несомненно, мог быть бы Дегэйр, открыл коробку, с недоумением вытаращившись на мирно лежавший медицинский инструмент, только и ждущий своего полноправного владельца, который использовал бы его по назначению. — Что… это? — Скальпель, — отозвался Сильвен. — Очень… универсальная вещь. Доктор, изящно взяв пальцами серебряный инструмент, поднял его на уровне глаз. Он неподвижно вглядывался в него — достаточно долго, чтобы гробовщик задумался на тем, что он где-то совершил ошибку, и ему стоило повременить — желательно, на неопределённый срок — с вручением подарка. — Красивый, — наконец, сказал Доктор. — Не красивее вас, — отметил гробовщик. — Он — не нож, но тоже опасное оружие. Не забывайте о нём. — Благодарю вас, Сильвен. Я буду его беречь. Ришелье опустил скальпель, и с ним от его образа, прежде невинного, сразу же повеяло опасностью. Доктор мгновенно превратился в более внушительную фигуру, представляющую угрозу, готовую напасть на потенциального врага, если потребуется. Он, и без того прекрасный, преобразился, вызвав в Сильвене новый трепет от сочетания очарования и убийственной красоты. Если Смерть выглядела так, то гробовщик был совсем не против умереть. — Будьте осторожны, мой воронёнок. Сильвен, задержав ладонь на щеке Доктора, нежно огладив его тёплую кожу большим пальцем, поспешно вышел из дома и закрыл за собой дверь. Он подёргал её за ручку несколько раз, чтобы убедиться наверняка — она не откроется ни при каких обстоятельствах, если только не выломать, и только потом позволил себе глотнуть полной грудью уличного прохладного воздуха, которого так не хватало в течение четырёх дней. Оказывается, Сильвен успел соскучиться по свободе и по тому, какие возможности она открывала. Гробовщик, поправив маску, вытащив пряди из-за ушей, прикрывающие теперь линию скул, не спрятанную за неживым материалом, и огладив рукава рубашки, не испачканной кровью, готов был покорять горизонты. Или, по крайне мере, безуспешно пытаться. Сильвену, на самом деле, особо непринципиально — единственное, что он хотел — это купить еды и поскорее убраться от людей. Гробовщик любил природу, но ненавидел общество, испытывающее абсолютно схожие эмоции по отношению к нему — к уроду, которого никогда не примут, сколько усилий не прикладывай. Сильвен для них — чужак, прокажённый. Это клеймо, оставленное на его лице с рождения, и он будет нести его всё своё существование. Где-то отдалённо послышались громкие и неразборчивые возгласы, накладывающиеся друг друга и создающие какофонию. Что происходит? Повернув голову на шум, Сильвен нахмурился. Он отстал от суеты в городе, от всех событий, больше не информируемый Бланш, благополучно ушедшей в себя и старающейся не умереть так же нелепо, как Вивьен. Однако что-то подсказывало ему — там, откуда раздавались звуки, никого не убивали и не резали, и это просто организовано очередное увеселительное мероприятие, призванное для отвлечения народа от нависшей угрозы под лаконичным названием «Сбрендивший Жоэль». Сильвен усмехнулся мыслям. На улице, без палящего солнца в небе, с освежающим ветерком, обдувавшим неприкрытые участки кожи, ему было хорошо. Отлично. Чудесно! Даже сон, всполошивший его, теперь казался невзрачным, нелепым и абсурдным. Обычным кратковременным воспоминанием, не стоящим должного внимания. И почему он так взволновался из-за него? Какой дурак! Сильвен, придерживая кошелёк, двинулся по дороге, как всегда предпочитая прятаться в тени и не привлекать к себе внимания из-за весьма специфического вида, обязательно заинтересующего зевак и не только. Он, оберегаемый низенькими домами, добрёл до главной площади — самой крупной территории в городе, — на которой и развернулось всё суматошное действо: возле расставленных лавок, торгующих самым различным барахлом, сновали люди, одетые либо с иголочки, либо бедно. Первые — высокомерные по своей природе, с гордо поднятым подбородком, скептично рассматривали предлагаемый ассортимент и отмахивались от него, как от порции супа, на которую села муха. Вторые же — говорливые, настырные, старающиеся выбить себе приличные скидки на понравившийся товар: начиная от еды и заканчивая украшениями. Оказавшись в этом бедламе, Сильвен, походивший на странного попрошайку, волей-неволей вызвал у многих любопытство, и теперь гробовщик, сконфуженный от взглядов, направленных на него, мечтал сбежать обратно в свой дом, где он был в своей стихии. Люди, мимо которых он проходил, оборачивались на него, и Сильвен отчётливо чувствовал, как ему пялились в спину. Гробовщик слышал детей, громко спрашивающих, почему на нём — маска, и взрослых, поясняющих, что он — очень странный человек, и к нему лучше не приближаться во избежание проблем. Как же ему было стыдно. Некомфортно. Ему хотелось провалиться сквозь землю. Обнять Доктора и не отпускать. Завалиться в кровать и укрыться одеялом. Спрятаться. Спрятаться! Сильвен, случайно задев плечом женщину, остановился, когда та прокричала ему вслед: — Эй! Вас совсем не учили манерам? Извинитесь! — За что? — Вы тронули меня! — Я неспециально, — ответил гробовщик, осматриваясь. — Что здесь творится, мадам… мадмуазель?.. — Мадам! Вы что, мсье, — презрительно выплюнула она, с трудом скрывая отвращение, — слепы? Ярмарка. — Недавно убили человека, — холодно резюмировал гробовщик. — О, это пустяк. Убили и убили. Ну и? Убийцу скоро найдут. Мы не должны отказываться веселиться и проводить время в своё удовольствие только из-за пролитой крови, — женщина скептично оглядела Сильвена, помахала веером и закатила глаза. — Вам вообще удобно носить вашу маску? Вы что, шут? В каком веке вы застряли, мсье? По вам плачет цирк уродов. Там как раз принимают таких неряшливых и невоспитанных мужланов! Гадкая стерва. Сильвен, прижав руку к груди, сделал издевательский полупоклон и растянул губы в улыбке. — Я скажу вам то же, когда ваше обрюзгшее тело, которое не скрывает ваше дешёвое платье, сожрут черви, мадам. Женщина выпрямилась, возмущённо открыла рот и тут же его закрыла. Она активнее замахала веером, словно скрывая красные пятна на круглом толстом лице — его не украшала даже косметика, из-за неумелого использования только больше подчёркивающая каждую морщинку и каждую неровность. Доктор по сравнению с ней воплощение красоты. Идеальный человек без единого изъяна. — Нахал! — прошипела женщина, всё же собравшаяся с духом, чтобы составить какое-то вразумительное предложение. — Вы — нахал! Сильвен поцокал языком, отсалютовал мадам и немедля затерялся среди людей и пёстрых тканей. Это было не самое лучше решение в его жизни — грубить потенциальному клиенту, который вполне мог распространить нелестные слухи, однако гробовщику стало намного проще на сердце, когда он вылил на женщину всю желчь и агрессию, возникшую от её приказной интонации, будто Сильвен — слуга, а не такой же свободный человек, как она. Никто не смел ему указывать, что делать. Никто не смел заставлять его извиняться, когда он — не виноват. Гробовщика, бесцельно бродящего между лавками, особо не задерживающегося ни на одном из товаров, вызывающих только зевок, приманил приятный, знакомый аромат, отдалённо напоминавший лаванду, разве что смешанную с другими, более резкими запахами. Хмыкнув, Сильвен, маневрируя между людьми — лишь бы их не коснуться, добрался в итоге до новой лавки, ассортимент которой, за всё время проведения ярмарки, ощутимо поредел — видимо, продукция пользовалась спросом. Продавец же, — худой мужчина с густыми бакенбардами и аккуратно подстриженными волосами, — напевавший мелодию под нос, заприметив очередного клиента, радушно ему улыбнулся. — О, мсье! Именно вас я и ждал! Чего изволите? У меня есть всё и даже больше! Клянусь вам, у меня — высочайшее качество! Лучше парижских недотёп! Проверено многими людьми! Это была лавка, торгующая ароматными смесями для различных нужд, парфюмом и эфирными маслами, и гробовщик, замерев в исступлении, не имел ни малейшего понятия, что он здесь забыл. — Что же вы желаете, мсье? Я постараюсь подобрать для вас наиболее выигрышный аромат, который раскроется по-новому, и вы будете благоухать для всех! Ваш дом станет вторым Версальским дворцом! Сильвен, неотрывно глядя на мужчину, поправившего шейный платок, задумчиво скрестил руки на груди. — Я дам тебе самый важный совет. Запомни его и никогда не совершай моих ошибок. Женщину надо подготовить, иначе ты просто в неё не войдёшь. Её выделений будет недостаточно, тем более если у тебя, — старый гробовщик посмеялся, — жеребец в штанах. На моём веку я повстречал немало красоток, я перепробовал всевозможные позиции, но поверь: я никогда не забуду свои самые лучшие ночи, когда женщины текли от моих ласк, а мой член был обильно смазан маслом. Прости за подробности, но так устроена жизнь. Мы все подвластны влечению. Для мужчины нормально — хотеть. Сильвена передёрнуло. Всё это — обычное наваждение. Воспоминания из детства, сон, глупая лавка — ничего не стоящие, пускай и взаимосвязанные между собой, пустяки, которые разом навалились на его воспалённый разум. Ему ничего здесь не нужно. Он не собирался что-либо предпринимать в отношении… Чёрт! Сильвен тряхнул головой. Он не был зависим от потребности сделать с Доктором то же, о чём рассказывал ему старый гробовщик, делящийся опытом с женщинами. Доктор — мужчина! Его не могло тянуть к нему. Он не мог хотеть его, как… Как нормальные мужчины хотели женщин. — Кроме того, скажу только вам по секрету, мсье, я также являюсь поставщиком для публичных домов! — продавец, приложив ребром ладонь ко рту, загадочно подмигнул Сильвену. — Да упокой Господь его душу, но вы же знаете мсье Кавелье, не так ли? Все его знают — он заядлый бабник и тот ещё развратник! Так вот, он был моим постоянным клиентом! И он никогда не жаловался! Я продавал ему лучшее масло для его развлечений, ха-ха! Неудобно. Чёрт возьми, как же неловко! Сильвен, сгорая от стыда, радовался наличию маски на его лице, иначе бы он точно провалился под землю, распрощавшись и с честью, и с достоинством. Ему снилось, как Доктор брал в рот его член. Разве это не показатель его истинных стремлений? Гробовщик, поперхнувшись воздухом, выглядя ещё более нелепо перед продавцом, повернулся к нему вполоборота. Прямо сейчас ему открылась прекрасная возможность сбежать, забыть про это позорное взаимодействие с человеком, явно осознающим, насколько Сильвену некомфортна данная тема. Но гробовщик, рассуждая обо всём и ни о чём одновременно, выстраивая логическую цепочку действий, устраивая непродуктивный монолог в своей голове, всё порушил — и логику, и спор с самим собой, — когда подал голос: — Это… Это для того, чтобы… партнёру не было… больно во время… — Утех? — нетерпеливо перебил мужчина, радуясь, что смог заинтересовать молчаливого клиента — О да, мсье! Совершенно безвредное! Вы и ваша… э-э… Мадам? В общем, вы и ваша женщина останетесь довольными! К тому же, судя по вашему виду, вы любите… Вы имеете нестандартные предпочтения, мсье! Не держите на меня обиду — наоборот, я восхищён вашей смелостью! Браво, мсье! Браво! Господи. Господь Всемогущий! Сильвен больно прикусил нижнюю губу, коря себя за слова, выскользнувшие против его воли. Почему его вообще интересовало, будет ли больно партнёру или нет? О каком партнёре он говорил? О Докторе? Какой бред! Гробовщик, дрожа, чувствуя, как к горлу подступал от волнения ком, снова кашлянул. Сильвен вышел на улицу, чтобы купить еду, так почему он торчал возле лавки с маслами и слушал, как Вивьен любил куражить, когда ещё был жив? Почему не мог чётко сказать себе «нет» и уйти отсюда? Почему его пробирали противоречия касательного Доктора, почему он переносил на него рассказы старого гробовщика, почему рвался им… обладать? До Доктора всё было иначе, но с его появлением Сильвен, прежде сконцентрированный на работе, больше не мог не думать о нём. Он сгорал от естественного желания не просто целовать и наслаждаться обществом Ришелье. Сильвен сгорал от желания почувствовать, каково это — быть единым целым. — Так что, мсье? Я сделаю вам и вашей даме небольшую радость — хорошенькую скидку! Сильвен чуть не застонал от разочарования, горечи и ненависти. Так не могло продолжаться. Это мучение. Каторга. Ад! Он плавился, привязанный цепями к полу, страдал, бессмысленно проверял свои нервы на прочность, уже сдающиеся под натиском вожделения. Похоти. Его плоть пылала, тело не подчинялось, фантазия бушевала. Сильвен был так грешен. Он — мерзок. Да простит его Господь. — Хорошо… — Что, мсье? Прошу прощения, я вас не расслышал. — Хорошо, — более громко проговорил Сильвен. — Мне… Мне нужен ваш… товар. — Отлично, мсье! Уверяю вас, вы не пожалеете о своём выборе! Мужчина, наклонившись, достал бутылёк с маслом и протянул Сильвену, судорожно расплатившемуся за него. — Приятной вам ночи, мсье! Приходите ещё! Гробовщик, напрочь игнорируя продавца, наплевав на весь мир, пожираемый очередными мыслями, как во сне закупился небольшим количеством фруктов, овощами, которые ему любезно положили за дополнительную плату в корзину, и приобрёл маленький кусок мяса — для супа. В этот раз без хлеба. Как жаль. Сильвен засунул масло и кошелёк на самое дно и, больше ничем и никем не удерживаемый, добившийся изначальной цели, со всех ног бросился к дому. Он ещё никогда не бежал так, как сейчас. Гробовщик ещё никогда не преодолевал свой порог и не осиливал расстояние настолько быстро, как в этот день, когда вышел за едой. Пускай он и запыхался, пускай его сердце билось ещё быстрее, чем когда его доводил до беспамятства Доктор, пускай его самочувствие сложно было назвать приемлемым, Сильвен с открывшимся вторым дыханием, отперев дверь, вошёл внутрь и с облегчением прижался спиной к стене. Никто не проникал в дом. Замок не взломан. Доктор в порядке. Сильвен, чувствуя жжение в лёгких и недомогание во всём теле, выровняв более-менее дыхание, сделал первое, что пришло ему на ум — позвал Ришелье. — Доктор! Отклика не последовало — стояла могильная тишина, словно и не жил здесь второй человек, которого Сильвен вынужденно оставил совсем одного. Навострившись, напрочь забыв о своём состоянии, гробовщик, перебирая ногами, вышел на середину холла, прислушиваясь к малейшим звукам. — Доктор?.. И снова — ничего. Дверь не выломали. Замок не тронули. Где же он? Сильвен осторожно поставил корзину на деревянную стойку, на цыпочках пробрался в мастерскую, не видя ни погрома, ни следов борьбы. Что за чертовщина? Продолжая соблюдать тишину, он поднялся на второй этаж, в их общую спальню, где на полу, прижавшись к кровати и повернувшись ко входу затылком, сидел сгорбленный Доктор, увлечённый чем-то более занимательным, чем возвращение Сильвена, никак не сумевшего дозваться до него. Беспредел! Вместо радости гробовщик испытал злость на легкомысленность Доктора, на его заинтересованность… каким-то глупым занятием, пока Сильвен, успевший испугаться, навоображал много печальных исходов. По-прежнему не шумя, переступая скрипучие половицы, гробовщик ненавязчиво приблизился к Ришелье, краем глаза лицезрев на бумаге удивительно красивую, невзирая на очевидную костлявость, анатомическую фигуру мужчины, лежавшего на подушках. Он был обнажён, и лишь кусок ткани прикрывал пах и бёдра. Присмотревшись, чуть сдвинувшись, гробовщик обнаружил на лице маску, тщательно прорисовываемую сейчас Доктором. Маску как у Сильвена. Он тактично кашлянул. — Доктор. — Сильвен! Ришелье, вскрикнув, поспешно закрыл блокнот, импульсивно откинул его в сторону и смущённо, а вместе с тем — возмущённо уставился на Сильвена, скрестившего руки на груди и наклонившего голову набок. Не к добру. — Вы меня напугали! Нельзя так подкрадываться! — Я вас звал. Доктор, пожевав нижнюю губу, криво улыбнулся Сильвену. — Да? О… Я… Поразительно. — Значит… Вы рисовали меня… без одежды? Доктор ненароком потянулся за одеялом и за считанное время целиком укрыл себя, спасаясь от пристального внимания гробовщика. Он был готов к любым вопросом, но только не к таким откровенным. — Это… — Ришелье нервно посмеялся. — Собирательный образ. Я… Вы… Вы мне не позировали, поэтому я… Боже. Рисовал по памяти. Мне так… некомфортно. Простите. Сильвен, наклонившись, осторожно схватил кусок белой ткани и дёрнул его на себя, не позволяя Доктору скрыться. Он скомкал одеяло и небрежно кинул его на кровать, а затем, опираясь о матрас, взял Ришелье за подбородок, направляя его на себя — и никуда больше. — Я могу вам… — Сильвен заправил ему за уши отросшие вьющиеся волосы. — Попозировать. — Да?.. О… Это было бы, — Доктор отвёл взгляд, — славно. — Я приготовлю еду, и уже после я буду в вашем распоряжении, мой воронёнок. Ришелье зажмурился, покраснел, прикусил губу, улыбнулся, стал серьёзным и снова — улыбнулся. Он почесал шею, кожу за ухом, потрогал рубашку и, наконец, угомонился. — Спасибо… Да! Спасибо! — Я позову вас, — гробовщик отпустил Доктора, не знающего, куда себя деть от смятения. —Не увлекайтесь больше без меня. — Сильвен! — Прошу прощения, — он потрепал недовольного Доктора по голове. — И всё же в следующий раз вам не нужно втихаря рисовать меня обнажённым, мой дорогой. Я всегда готов вам помочь. Я даже готов показать то, что вы умело скрыли. Ришелье закрыл пунцовое лицо ладонями. Он чувствовал, как горел, как умирал от стыда и неловкости. Доктор был уверен — ещё одно слово от Сильвена, и он спрячется под кроватью и пролежит там до тех пор, пока гробовщик не успокоится и не прекратит вгонять его в краску своими совершенно неуместными предложениями. — Уйдите, — умоляюще попросил он. — Вы бессовестный. — Я уйду, но не навсегда, мой воронёнок. В конце концов, вы меня привязали к себе. Я буду всегда к вам возвращаться. Только к вам. — Господи. — Если вы хотите, то я буду им. Для вас — кем угодно. Сильвен усмехнулся, неприкрыто наслаждаясь эмоциональной реакцией Доктора и его нарочито громким стоном. Он был прекрасен, когда застенчиво, неумело принимал комплименты или когда растерянно откликался на намёки, подразумевающие что-то интимное. Он был чудесен, когда спал, когда дарил улыбку или когда хмурился. Доктор — внеземное создание, и Сильвен не знал, как тот мог быть таким простодушным и одновременно хитрым, как мог сочетать в себе глупость и мудрость. В памяти всплыл рисунок — крайне детализированный, хоть у гробовщика и не предстала возможность изучить его подробнее. У Доктора — определённо изумительная память, раз он подробно воспроизвёл обнажённое тело Сильвена без наглядного примера. Это значило, что Доктор заглядывался на него, лелеял каждый шрам, каждую царапину, каждую неровность на коже. Это значило, что Доктор жил им, раз тратил время на него. Раз рисовал его. В конце концов, это значило, что Ришелье одержим гробовщиком так же, как Сильвен — Доктором, и эта связь по-настоящему крепка, коль с каждым днём обрастала новым мясом. Это возбуждало. Радовало. Порождало новые мысли, среди которых особенно выделялась одна. Сильвен всё же хотел Доктора — до дрожи в конечностях, до скрипа зубов, до бурных фантазий, до боли во всём теле. Сильвен так сильно хотел его, что ничего не мог с собой поделать: ни здраво рассуждать, ни работать, ни лежать рядом с ним, обходясь одними лишь прикосновениями. Он хотел Доктора, и поэтому не придал должного значения тому, что Ришелье, будучи давно не Дегэйром, умел рисовать. — Идите готовить, Сильвен, — полушёпотом произнёс Доктор, приказал, и Сильвен, забыв про всё на свете, его послушался.