Господь накинул на шею петлю.
Господь закрыл глаза.
Господь не видит меня.
Господь отвернулся от меня.
Господь покинул меня.
Почему Он не любит Меня?..
***
Сильвен не страдал бессонницей: до появления Доктора у него всё было слажено, по внутреннему, выверенному до совершенства расписанию, чётко определявшему, когда необходимо работать, когда делать короткие перерывы, а когда — спать. У него не находилось времени на «поразмышлять», из-за чего Сильвен попросту не успевал зацикливаться на себе и на проблемах, никуда от него не уходивших. Ложась в кровать с совершенно пустой головой, он знал, что его ожидало на следующий день, через неделю, месяц или даже год — всё в этой скучной жизни не отличалось оригинальностью и походило на унылую чреду монотонных действий, верно приближающих его к смерти. Сильвен был как гниющий плод, забытый всеми живыми созданиями, медленно и верно скукоживающийся и покрывающийся плесенью, дурно пахнущий и привлекающий к себе не менее гадких червей. Но никто не выбрасывает его, и он продолжает бесцельно лежать на столе — слишком мерзкий, чтобы хотеть к нему прикасаться. И слишком гадкий, чтобы решиться от него избавиться. Как нелепо. Когда Сильвена — ещё ребёнком — выкинули в жестокий мир, ему не стали объяснять царствовавшие в нём законы. Ему никогда не дарили любовь; никто не спасал его от сильных врагов, охотно издевавшихся над ним. Все наплевали на чувства подрастающего человека, уже начинавшего гнить, и запрятали его в самый дальний тёмный уголок — лишь бы не мешался под рукой. Маленький Сильвен, прежде никогда не общавшийся с людьми, кроме отца, только и делавшего, что презиравшего отрока и ненавидевшего его за очевидные изъяны, потянулся к сверстникам, когда вышел без разрешения Арно Ленуара на улицу. Сильвен сразу же ощутил родство с Жоэлем, Вивьеном и Бланш, но не из-за того, что они — отличались от основной массы таких же детей. Сильвену казалось: их объединяло что-то другое, связывало невидимой нитью, словно они — одно целое, но разделённое на четырёх людей, обречённых нести общее бремя по-отдельности. Сильвен равнялся на недовольного и умевшего за себя постоять Жоэля, видя в нём качества, которых ему не доставало. Сильвен стремился походить на шебутного Вивьена, вечно смеявшегося и относившегося к жизни как к игре — к салочкам, где нужно убегать от водящего. Наконец, он старался перенять поведение Бланш — рассудительной личности даже в столь юном возрасте, знавшей порой больше, чем взрослые. Однако за всеми этими попытками Сильвен, не наученный родителями — умершей матерью и эгоистичным отцом — как себя вести в обществе, как общаться, как быть нормальным, не имевший собственного мнения, терял себя, пока его кидало из крайности в крайность, пока черты характера Жоэля противоречили чертам Вивьена, а его — Бланш — и так по кругу. Сильвен, будучи очень ограниченным ребёнком, совсем не понимал, что от него требовали, что хотели, почему другие дети могли спокойно гулять и веселиться, а он должен быть заперт в церкви, изолированный от всех, как какой-то отщепенец. Сильвен, сбегавший втайне от Арно на улицу и водившийся с новыми друзьями, принимавшими его в свою маленькую команду, плясал под их дудку с простой целью понравиться своим кумирам. Сильвен, плохо различая добро от зла, строил вместе с Вивьеном примитивные ловушки, чтобы позлить старших; а с Жоэлем кидал в бездомных собак крупные камни и бросал орущих кошек в глубокий колодец, где те, дай Бог, не умирали от переохлаждения. Бланш рассказывала ему о всяких сплетнях, происходящих у взрослых, и побуждала Сильвена красть — не только еду, но и более существенные вещи, а затем подкладывать их жертве и наблюдать за тем, как все ругались и беспочвенно обвиняли друг друга. Когда отец узнал о вылазках Сильвена, то разозлился — естественная реакция, учитывая, что вытворял ребёнок, которого с трудом терпел и так. Он избил его до полусмерти и запер в маленькой, без единого окошка, комнатке, а когда эмоции поутихли — принёс ему горький травяной чай: то ли надеясь загладить вину, то ли рассчитывая причинить ещё больше боли. У Сильвена было много возможностей воспротивиться отцу, но всегда, когда он видел его гордую фигуру с заведёнными за спину руками, его надменное и совершенно равнодушное лицо, свойственное демону, но не служителю Господа, то терялся и с какой-то покорностью принимал все унижения, даже если рвался высказаться против, отстоять свою позицию, сформировавшуюся благодаря непродолжительному общению со сверстниками. Сильвен никогда не мог пойти против Арно и дать ему сдачи — рядом с ним он превращался в ничтожное животное, только и умеющее, что скулить и прятать голову в жалком жесте защититься. Сильвен плохо помнил этот эпизод из своей жизни, но, кажется, он проторчал в той каменной комнате долгие месяцы, исхудав ещё сильнее, прежде чем его переместили в прежнюю коморку, где была хотя бы кровать. Он плохо помнил, как выбрался снова на улицу во время отсутствия отца в церкви и как наткнулся на Жоэля, Вивьена и Бланш, ссорящихся с другими детьми и собиравшихся наброситься на них с кулаками — Жоэль уж точно, когда один мальчик обозвал Вивьена шутом, а Бланш старухой из-за её седых волос. Но в памяти Сильвена хорошо запечатлелся эпизод, когда какая-то девочка втянула его в эти распри, а её друг умудрился снять трагическую маску, показав на всеобщее обозрение обезображенное лицо, застывшее в гримасе страха и неверия. Ни Жоэль, ни Вивьен, ни Бланш — никто за него не заступился и, как остальные дети, одинаково скривились от уродства Сильвена, видимо, до этого момента полагая, что юный Ленуар — всего лишь наивное и странное дитя в курьёзной маске, которым можно пользоваться в свою угоду. Это было первое предательство от людей, ставших ему в короткий срок роднее отца. Второе произошло, когда Сильвен вновь нашёл их, и Вивьен грубо сравнил его с коровьей вонючей лепёшкой, а Бланш вместо того, чтобы одёрнуть его — сдержанно улыбнулась, сказав, что Сильвен просто жалкий уродец, не достойный того, чтобы обращать на него внимание. Третье, следом после второго, случилось, когда Жоэль, обозвав его ничтожеством, без всякой на то причины ударил, из-за чего даже треснула маска, а Сильвен отшатнулся и упал, ободрав костлявые руки в кровь. Дружбе, о которой изначально думал Сильвен, подражавший троим людям, не стеснённых и абсолютно свободных, наступил конец, и только спустя время до него дошло, что он нафантазировал себе красивую и желанную сказку, где был хоть кому-то нужен, когда на деле все давно, совершенно безразличные к уродцу, эгоистично крутили его бестолковостью так, как вздумается. Сильвен уяснил, что ни Жоэль, ни Вивьен, ни Бланш — никто из людей ему не товарищ, и у него есть только он сам. Печальная правда жизни, кочующая с ним из года в год. Взрослый Сильвен мало чем отличался от своей маленькой версии. Что тогда, что сейчас он оставался человеком, заплутавшем в лесу и не нашедшем из него выхода, спотыкавшемся от усталости и поднимавшемся, когда сквозь высокие стволы деревьев наконец-то виднелся просвет. Однако это — безжалостная иллюзия. Везде — лишь однотипные виды, и он находился в самом центре этого безумия, пока сильный ливень мочил его волосы и одежду, липнувшую к худому дрожащему телу. И где-то там стоял Доктор, тянувший к нему руку и так по-родному улыбающийся, зовущий к себе, чтобы забрать из этой пучины и… Сильвен не страдал бессонницей, но почему-то галлюцинации в церкви так потрясли его, что он, долго и бесцельно провалявшись в кровати, в кромешной тьме всматриваясь в Доктора и вслушиваясь в его равномерное дыхание, так и не сумел заснуть. Гробовщика не волновали образы, подкинутые чудовищем. Встреться он с ним в первый раз, то, возможно, и испугался бы, уязвлённый внезапностью и нереальностью, но сейчас Сильвен относился к нему проще — как к бельму в глазу, раздражавшему своим наличием, но терпимому — ровно до момента, пока зрение попросту не пропадёт. Он старался не воспринимать его всерьёз, поскольку был жив, когда уже мог раз двадцать умереть, если бы такие цели преследовал монстр, добивавшийся от него неизвестно чего. Забинтованный демон — иначе не назвать создание, выходившее за рамки человеческого разума — искажал реальность смертного, подкидывал ему испытания на выдержку, говорил загадками, однако на этом всё. Он не заявил прямо о своих мотивах, не пояснил целесообразность смерти Вивьена и назвал это подарком, за который надо благодарить. Во всех его действиях прослеживалась странная, запутанная логика, и Сильвен пришёл к мнению, что над ним потешались, пока он, как цирковая обезьянка, выкручивался из непростых ситуаций, начиная с Доктора. Но если Доктор, перевернувший его безотрадную жизнь, делал Сильвена счастливее, то гибель Вивьена, невзирая на взаимную неприязнь, не вызвала у него положительных эмоций. Его не веселили и бестолковые галлюцинации, пагубно влияющие на состояние. Не забавлял кашель с кровью, отнимавший все силы. Сильвен, вымотавшись от всей неопределённости и особенно от мыслей, периодически беспокоящих его, от своего непостоянного поведения, не желал в чём-то разбираться или искать глупый скрытый смысл. Сильвен устал, и он очень хотел наслаждаться обществом Доктора без боязни, что тому причинят боль, навредят или его увидят посторонние, которые навряд ли спокойно воспримут новость о живом Ришелье, умершем на войне, но почему-то обитавшем в доме гробовщика, будто так и надо. Сильвен бы сбежал с Доктором из этого города и начал бы новую жизнь. Он бы показал ему мир — и сам бы посмотрел на него, больше не ограниченный ни церковью, ни мастерской, ни улочками, ни людьми. Они бы освободились от оков, нацепленных на них обществом, и смогли бы стать независимыми, ведомыми лишь собственным видением, как должна выглядеть их совместная жизнь. Ничего бы им не мешало. Всё было бы… …идеально. Не так, как сейчас. Сильвен, вдохнув побольше воздуха, зажмурился, вслушиваясь, как тихо — еле слышно — дышал Доктор, подложивший под голову прижатые друг к другу ладони. Он любил этого человека до боли в груди, до скрипа в зубах, до кома в горле. Сильвен так его любил, что корил себя за обман, который он вынужденно плёл Ришелье, чтобы обезопасить его от всех людей и от пугающих воспоминаний, способных нанести непоправимый урон моральному состоянию Доктора. Тот не должен знать, что происходило с ним в прошлом, какие ужасы он пережил на войне, прежде чем умер. Доктор — невинное создание, потерявшее память. Это — шанс начать всё с чистого листа. Шанс иначе построить свою судьбу. Сильвен только помогал ему. Или калечил? Гробовщик, открыв здоровый глаз, невесомо провёл пальцем по щеке Доктора, и тот, почувствовав во сне щекотливое прикосновение, чуть опустил голову и уткнулся носом в подушку. Сильвен улыбнулся, ощущая в груди приятное тепло от возникшей мысли, преследующей его всегда, но в такие сокровенные моменты особенно, когда он мог просто смотреть, пускай из-за темноты видя очень размыто и плохо. Гробовщик думал об уникальности Доктора, заслуживающего явно чего-то большего, чем жизнь вынужденного затворника в доме без единой возможности выбраться на улицу, как-никак представляющую опасность. Сильвен размышлял, что иногда забывался, придавая своим мизерным знаниям непозволительно серьёзное значение и управляя Доктором, скрывая за заботой нечто... неправильное. Вероятно… Вероятно, ему нужно поговорить с ним об этом, а не молчать. Посоветоваться. Не утаивать, когда всё и так строилось на недомолвках. В конце концов, на короткую секунду это вернуло Сильвена в детство, когда все игнорировали желания ребёнка, тоже вертя его судьбой и навязывая своё мнение. Сильвен не мог совершать такие же ошибки и ставить на первое место себя, а потом уже потребности Доктора, тем более если… обожал его. Он никогда ни к кому не привязывался, никогда не испытывал любви, описываемой старым гробовщиком как что-то удивительное, сравнимое разве что с лёгкостью — с полётом в небеса. Мужчина, повидавший на своём веку предостаточно всего, рассказывавший много фантастических историй, которых хватило бы на целую книгу, говорил, что трудно спутать любовь с чем-то другим, и Сильвен, совершенно не зная, что она такое, имея о ней смутные представления — и то благодаря скомканной речи гробовщика о самой первой женщине, навсегда укравшей у того сердце, — мало что понимал. Но рядом с Ришелье его монохромный мир приобретал яркие оттенки, выводившие Сильвена из бесконечного уныния, пробуждавшие в нём… эмоции. С Доктором он мог измениться. С Доктором он мог стать лучше. С ним ему казалось, что он способен на многое. Не это ли значило «любовь»?.. Сильвен, огладив костяшками пальцев прядки Доктора, осторожно поднялся с кровати — лишь бы не потревожить спящего Ришелье — и, подобрав с пола небрежно кинутую рубашку, натянул её на голое тело. Он взял с тумбочки маску, которую Доктор довольно требовательно попросил снять, и усмехнулся, когда вспомнил, как доказывал, насколько это глупая затея: его лицо в ночи страшнее монстров, придуманных воспалённым разумом, и Доктору навряд ли понравится видеть его так поздно в настолько уродливом виде. Но Ришелье, конечно же, не отступил. Этот глупец попросту не умел вовремя остановиться. — Сильвен, не надо. Я не понимаю, почему вы ещё беспокоитесь из-за своей внешности. Я хочу, чтобы вы сняли маску. Она вам не нужна. Не со мной. Пожалуйста, мой милый друг, не прячьтесь. Неужели вам удобно в ней спать? Разве она не мешает вам дышать?.. Не создавай Сильвен её сам, то он бы испытывал трудности — как с самой первой маской, не прожившей из-за Жоэля долго. Кроме того, гробовщик, носивший её на протяжении долгого срока, сроднившись с ней, перестал ощущать серо-белый материал на своей коже, считая его своим прямым продолжением и нормальным, пускай и застывшим в трагическом выражении, лицом, не омрачённым дефектом. Впрочем, не исключено, что Сильвен слишком помешался на маске, из-за чего каждый раз Доктору приходилось напоминать и повторять ему одно и то же — и всё без толку. Как утомительно. Гробовщик, хорошо перебирающийся по дому даже в темноте, беззвучно добрёл до окна, выходившего на другую сторону улицы — более безлюдную днём из-за маленького количества построек, расположенных напротив жилья Сильвена. Ему нравилась эта тишина, особенно когда приходилось по работе отвозить гроб или получать необходимый материал. Он меньше привлекал к себе внимание, потому что людей в этих переулках попросту не бывало, и Сильвен, когда впервые попал к старому гробовщику, невольно обрадовался столь удачно сложившимся обстоятельствам. Отодвинув шторку и не приметив из-за мрака ничего интересного, Сильвен тяжело вздохнул. Ему совершенно не нравилось тревожное состояние, охватившее его ни с того ни с сего. Гробовщика раздражало, что вместо того, чтобы прижать к себе Доктора и уткнуться ему в чёрные волосы, он поднялся с кровати из-за страха разбудить Ришелье своей глупой бессонницей и бесполезной попыткой найти какую-нибудь подходящую позу. Неужели теперь так будет всегда? Неужели он будет бодрствовать ночью, а утром, вымотанный, засыпать и оставлять Доктора совсем одного? Нет. Разумеется, нет. Это разовая ситуация — Сильвен уверен. Он мог поклясться собственной душой. Собственным телом. Всем. Доктор не будет в одиночестве. Не тогда, пока гробовщик был жив. Стуча ногой по полу, стараясь делать это тихо, Сильвен, встрепенувшись, устав бесцельно тратить часы и планируя направить их в необходимое ему русло — в работу, излишне нервно развернулся и бросился к лестнице. Не успев миновать кровать, он резко остановился, когда во мраке — в зеркале — что-то опасно сверкнуло, привлекая его внимание. Сильвен, с любопытством наклонив голову, приглядевшись, лицезрел в прорези, где находился его здоровый глаз, вспыхнувшую на секунду фиолетовую точку, а в следующий миг тёмное пространство озарил неестественный свет, и бело-серую маску закрыла крупная ладонь с яркими жёлтыми — золотыми — когтями. Она спустилась вниз и обхватила человека за шею, и гробовщик мог поклясться, что физически почувствовал, как кто-то перекрыл ему кислород. Он интуитивно потянулся к коже, не открывая взгляда от своего отражения, и заметил позади себя искажённую в гневе белую маску, опасно возвышающуюся над ним. Сильвен пошевелился, но существо, сливаясь телом со светом, задрало в зеркале голову человека, и его шёпот, полный презрения, отдался в голове гробовщика, замершего в исступлении. Ненавижу…. …тебя… Сильвен судорожно отшатнулся и оступился. Он запутался в ногах, напоролся на кровать и без крика повалился на неё, продавив матрас своим весом. Сильвен наобум нашёл ногу Ришелье, скрытую одеялом, и, зажмурившись, ухватил её, будто надеясь благодаря ей вернуться в реальность, где чудовищ не существовало. — М-м... С... Сильвен? — тихо пролепетал Доктор, пробудившийся от внезапных действий гробовщика. — Это… вы?.. Сильвен открыл зрячий глаз. Темнота, до этого преследовавшая человека, ставшая временным спутником, вновь окутала гробовщика, отгоняя от него всех монстров, заимевших в реальности из-за разыгравшегося воображения тело. Он, одёрнув руку, с облегчением усмехнувшись, мысленно ругнулся, когда осознал, что натворил. В его планы совсем не входило тревожить Доктора. Чего таить: у него вообще не было никаких планов, однако и без них Сильвен не хотел заставлять Ришелье лишний раз беспокоиться за него, тем более когда тот постоянно только и делал, что всячески опекал гробовщика и заботился о нём. Нет. Хватит. С Доктора хватит. Хотя бы ночью, когда он мог как следует отдохнуть и перевести дух. — Да… Да, это я. Простите, я… не собирался вас будить. — Почему... вы не спите? — Доктор вяло приподнялся на локтях. — Что-то случилось? — Ничего, — более собранно, без дрожи в голосе, ответил Сильвен. — Я в порядке. Засыпайте, любовь моя. Я скоро к вам присоединюсь. — Да?.. — сонно переспросил Доктор, укладываясь обратно на подушку. — Вы только… не задерживайтесь, хорошо?.. Вам… Вам стоит… отдыхать… с ва... с вашим… «Самочувствием», — собирался договорить Ришелье, но не успел, провалившись обратно в мир грёз. Сильвен, зациклившись на зеркале, в котором больше не отражалось ничего дьявольского, медленно поднялся на ноги и, подойдя к нему ещё ближе, коснулся рукой холодной поверхности, будто рассчитывая вновь вызвать те странные и зловещие галлюцинации. Но всё пропало, как и присутствие в спальне чего-то потустороннего, ощущавшегося до чёртиков живо. Сильвен рвано выпустил воздух через приоткрытый рот и, взяв себя за волосы на макушке, прикусил нижнюю губу, поражаясь, как в свои года видел то, что попросту не существовало. А как же те образы из церкви? А как же то отродье, приложившее руку к смерти Вивьена? А как же сам Доктор?.. Сильвен мотнул головой, задыхаясь от возмущения и неверия, от злости и бессилия. Он уже прошёл этап, когда пытался понять происхождение Доктора — и не ради того, чтобы сейчас опять откатываться назад и размышлять над всем происходящим, забивая мозги ненужной информацией, на которую, откровенно говоря, ему было плевать. Сильвен мог застрять в Аду с обитающими в нём демонами, прячущимися за маской приторной доброжелательности, но единственное, что гробовщика по-настоящему волновало — это Доктор, даже если тот являлся таким же дьявольским отродьем, что и люди — вокруг. Доктор мог быть кем угодно: хоть ожившим мертвецом, хоть душой, получившей материальную оболочку — всё это не играло никакого значения, пока Сильвену было с ним хорошо. Гробовщик, вновь прислушиваясь к равномерному дыханию Доктора, уже благополучно заснувшего, всё же нашёл в себе силы отстраниться от зеркала, которое давно надлежало выбросить, и спустился по лестнице на первый этаж. В первую очередь, что он сделал — это проверил главную дверь, ожидаемо оказавшуюся закрытой. Сильвен не страдал забывчивостью, однако были некоторые моменты, вынуждавшие его повторять одни и те же действия из раза в раз, невзирая на их бессмысленность. А ещё, конечно, напоминал о себе страх, тщательно отрицаемый Сильвеном и всплывавший каждый раз, когда тот случайно задумывался над вариантом «что, если…» и представлял в главной роли Доктора, за чью безопасность переживал даже больше, чем за свою. Когда гробовщик убедился, что всё заперто, то направился в мастерскую, одолеваемый каким-то неясным волнением, вызывавшим у него неприятное чувство внутри груди. По неясным причинам на него нахлынули раздражение и тревожность, из-за чего возникла дрожь в ладонях, с которой он ничего не мог поделать. Сильвен замер возле камина, приподнял маску и согнулся, уперевшись руками в колени, когда стук сердца, качающего кровь, причинил боль, отразившись от грудной клетки. Что-то не то. Почему его тело так реагировало? Оно хотело спать? Устало от извечного напряжения? Чёрт возьми. Сильвен нахмурился, теряясь в догадках, почему ему — так некомфортно в собственном доме. Сейчас ему даже хуже, чем на улице, где на него, как правило, всегда были обращены любопытные взгляды из-за не вписывающейся в нормы внешности, особенно если в городе происходило какое-то увеселительное событие, собиравшее массы. Сильвен тихо посмеялся, ссылаясь — опять — на не особо удачный спустя столько лет поход в церковь, подействовавший на него не самым лучшим образом. Прокля́тое место, будь оно неладно. Храм Господне, впустивший в себя Дьявола — и речь далеко не о том забинтованном чудовище. Он опорочил себя тогда, когда Божок не осудил Арно Ленуара за устроенный беспредел, за провокационную ложь и за жестокость, так умело скрываемую от прихожан. Подарить ему уродливого ребёнка — это отнюдь не наказание для отца, забывшего о человечности. Это издевательство над чадом, обречённого ни за что на пожизненные мучения. Кажется, кто-то крупно облажался, и этот «кто-то» — определённо сам Бог. Сильвен, справившись с ускорившимся сердцебиением и со слабым головокружением, подбросил полена в камин и поджёг их, получая, к своему облегчению, заветный свет, так ему не хватавший. Он, ориентируясь в пространстве более смело, открыл подвесной шкаф и достал оттуда повидавший все жизненные невзгоды канделябр с одним немного изогнутым разветвлением — старый гробовщик практиковал очень интересные способы сделать партнёрше приятно. Следом вытащив три свечи, Сильвен приблизился к камину и поднёс фитиль каждой к огню, чтобы затем поместить их в потёртые подставки, испачканные давно застывшим воском и до сих пор не убранные — то ли из-за лени, то ли память у него была не такая уж и хорошая. Оставшись довольным, он, не отпуская из рук канделябр, побрёл снова в холл, чтобы, толком не отдавая себе отчёта, по-новому проверить, заперта ли дверь, или она мистическим образом оказалась открытой. Что-то невнятно промычав, Сильвен провёл пальцами по деревянной поверхности, ощущая себя призраком, наблюдающим за своим телом со стороны — настолько всё казалось неясным, нелепым. Причудливым. Он, не понимая, что с ним творилось, заторможенно вернулся в мастерскую. Ему стало резко холодно, хотя пламени от камина хватало, чтобы согреться. По коже неожиданно пробежали мурашки, и гробовщик, вновь приподняв маску, прокашлялся в кулак. За ним словно наблюдал кто-то невидимый. Ожидал, когда его непослушная зверушка наконец сделает что-то такое, после чего всё окончательно полетит в тартарары. Сильвен, отгоняя от себя путанные мысли, возникающие в больном разуме, с удивлением обнаружил на выступе камина ту самую маленькую тарелку с трещинами, которую он всё же выбросил после того, как впервые заметил во время судьбоносного появления Доктора. Или не выбрасывал? Трогал ли он её? Почему его это вообще зацепило? Почему всё так неправильно? Сильвен сделал шаг одновременно с раздавшимся в дверь стуком — с заднего входа, куда можно добрести лишь через мастерскую. Гробовщик, шумно выдохнув от внезапного звука в могильной тишине, не двигаясь с места, медленно повернул голову в широкий тёмный коридор, куда не попадал свет от огня, и с вопросом уставился во мрак, ожидая нечто более… существенное. Стук мгновенно повторился — ещё сильнее, чем в первый раз, будто ночной гость хотел выломать дверь и проникнуть внутрь, и при этом не заботился о том, узнает ли о его появлении хозяин или нет. Тот словно желал быть замеченным и встреченным в лучших традициях — криками и паникой. Это не совпадение. Нельзя стоять. Надо подняться к Доктору и выволочь его на улицу через главный вход. На всякий случай! Ну же! Сильвен, пошевелившись, подобрал с выступа камина заранее положенные туда ключи и двинулся под шквал ударов в коридор, упорно игнорируя всякую логику и особенно инстинкт самосохранения, просящий одуматься, убежать, притвориться мёртвым, спрятаться в самом тёмном уголке... Сильвен, хмурясь, толком не отвечая за свои поступки, будучи лишь скромным актёром, подчиняющимся сценарию, набрал в лёгкие воздух и, в одно мгновение отворив дверь, лишь чудом державшуюся под чужим натиском, наткнулся на крупную фигуру мужчины, выглядевшую устрашающе днём, а в ночи, на пороге дома, — особенно. Сердце Сильвена застучало как сумасшедшее. Гробовщик хотел нервно рассмеяться и провалиться под половицы, под землю, если бы это означало, что зрение его подводило, а сам он, страдая бессонницей, ловил новые галлюцинации. Но Сильвен моргнул. Задержал дыхание. Прикусил язык. А мужчина по-прежнему стоял перед ним, даже не планируя исчезать, как фантазия, возникшая в зеркале. — Ж… Жоэль? — Сильвен. По виску потекла капелька пота. Гробовщик вперился испуганным взглядом в мясника, возвышающегося над ним и ассоциирующегося с громадной собакой, сорвавшейся с поводка и попробовавшей на вкус человеческую кровь. Его дикие, с лопнувшими капиллярами красные глаза, блестевшие от пламени свечи, смотрели в ответ на Сильвена, ощутимо растерявшегося от встречи с тем, кого успел благополучно забыть. Осунувшееся лицо Жоэля, всё измазанное засохшей кровью, будто он и не вытирал свои искусанные обветрившиеся губы ровно с того момента, как вкусил плоть Вивьена, ужасало тем, насколько заросшим и замученным оно было: серьёзные сине-чёрные мешки под глазами, впалые щёки и более явственные морщинки, сильно состарившие мясника. Прежде светлые пряди, прилипшие к мокрому лбу, приобрели грязный коричнево-зелёный оттенок, наталкивающий на мысли, что Жоэль побывал не в самом лучшем месте, прежде чем пришёл к Сильвену. Вся одежда мясника тоже находилась не в лучшем состоянии. Она, как и лицо, было в громадных кровавых разводах, перемешанных с жёлтыми и чёрными жирными пятнами, а в некоторых местах и вовсе виднелись дырки, оставленные чем-то острым — скорее всего, ветками деревьев, за которые тот мог зацепиться. На оголившихся участках кожи красовались красные уродливые раны, покрывшиеся коричневой корочкой с сочащимся из-под неё гноем. Гробовщик поперхнулся, когда втянул носом воздух. Если с внешним видом он ещё смирился, то с исходившим от Жоэля запахом — нет. От него невыносимо несло чем-то прокисшим — или давно прогнившим, — и от этого зловония, проникающего в ноздри, слезились глаза. Сильвен, вцепившись пальцами в дверь, постарался её закрыть, но рука Жоэля, усеянная царапинами, с обломанными ногтями, не позволила гробовщику спрятаться в доме. — Разве так встречают старых друзей, а, Сильвен? — хрипло, вероятно, от долгого молчания, поинтересовался мясник. — Мы так с тобой давно не виделись, маленький ублюдок. Я успел по тебе соскучиться. А ты? Скучал ли ты по мне? Жоэль дотронулся до маски гробовщика, оставляя на серо-белой щеке грязный след, и Сильвен, опомнившись, сделал осторожный шаг назад. — Чёрт, ты что, искупался в дерьме свиней? — ляпнул он первое, что пришло на ум, чувствуя подкрадывающийся к горлу ком. — От тебя несёт похлеще, чем от протухшего мяса. Мне кажется, даже Вивьен, если бы провалялся на солнце, не вонял бы так, как ты. Жоэль, опасно выпрямившись, уязвлённый грубыми словами Сильвена, неспешно, как всемогущий король, ломающий своим весом черепа подданных, переступил порог дома, и гробовщик, безмолвно наблюдая за ним, догадался, что крупно влип. А ещё, на грани здравомыслия, он осознал одну не самую важную на данную минуту вещь: после, когда Жоэль уйдёт, ему придётся убить не мало времени, чтобы убраться и избавиться от ужасного запаха, кажется, уже пропитавшего собой все стены помещения. — Не смей упоминать его, неотёсанный ты урод. Он не заслужил того, чтобы такая сволочь, как ты, говорила о нём настолько пренебрежительно. — Ладно-ладно, — Сильвен примирительно поднял одну руку, не занятую канделябром, продолжая отступать от мясника, следовавшего за ним по пятам. — Давай поговорим. Я понимаю, что ты… — Завали свой грязный рот! Ты ни черта не понимаешь! — Ну, ты сожрал своего любим… Жоэль замахнулся и схватил уже приготовившегося к боли гробовщика за запястье, сдавливая его, вырывая из чужого горла хрип, а затем и вовсе отпуская человека, даже не толкая его, чтобы тот упал и ударился. — Сильвен, — наигранно дружелюбно сказал мясник, и его испачканные в крови губы растянулись в жутком оскале, открыв вид на почерневшие обломанные зубы. — Я не ел его, Сильвен! Я не трогал Вивьена и пальцем! Меня заставили! Я… — Ох, Жоэль, я умоляю тебя — не приближайся ко мне, — перебил его дрожащим голосом гробовщик, улучив момент и отстранившись от Жоэля на достаточно безопасное расстояние, если понятие «безопасность» вообще сопоставлялось с мясником. — Я… Я сейчас сдохну от твоего… запаха… О мой Бог! Ты что, подтирался руками? А мочился прямо на свою одежду? У меня тут есть… пару… комплектов… На тебя навряд ли налезет, но послушай — немного походишь в рваном, тебе не привыкать. Зато вонять не будешь! Я предлагаю тебе самый выгодный вариант. Жоэль вновь замахнулся в надежде ухватить Сильвена за руку, но последний, ловко увернувшись, удачно вписался в проход и покинул мастерскую, выходя в холл. — Сильвен… — Я безумно рад, что ты выучил моё имя, но твоё общество мне совсем не сдалось. Убирайся к чертям собачьим из моего дома! Я никому не скажу, что ты приходил. Можешь и дальше скакать по… Где ты там прятался? Мне наплевать! У меня только начала налаживаться дрянная жизнь. Я не позволю мужику из прошлого нагадить в неё! — Си-и-ильвен, — протянул Жоэль такой интонацией, что у гробовщика по коже пробежали новые мурашки. — Отстань от меня! Я не виноват в смерти Вивьена! Я не виноват, что ты сожрал его, и теперь все тебя ищут! — истерично прокричал Сильвен. — Ты причастен ко всему. Научись наконец принимать свои ошибки и не перекладывать свои убогие комплексы на других! Мясник, не отставая от гробовщика, не позволяя тому ускользнуть, всё же взял его за руку и резво притянул к себе. Сильвен, столкнувшись маской с мощной грудью Жоэля, закатил глаза и с трудом успел задержать дыхание с единственной целью не скончаться скоропостижно от вони — такой, словно его заперли в одном гробу с полуживым разлагающимся человеком, у которого наблюдалось явное недержание, пропитавшее собой все деревянные стенки. Он отвернулся от мсье Северина, однако тот, жестоко отобрав у него канделябр с горящими свечами и равнодушно поставив его на стойку, грубо толкнул Сильвена к стене. Тот, ударившись спиной и затылком, застонал от боли и закусил до крови кончик языка, а уже в следующую секунду ощутил на шее сильную хватку. — Маленький забитый котёнок показывает вместо вырванных коготков острые клыки. Ты такой никчёмный, уродец. Совсем забыл, как сам кидал камни в невинные души. Думаешь, ни одна тварь не умерла от твоей руки? О-о, Он всё мне рассказал. Ты даже хуже, чем я, — проговорил нарочито ласковой интонацией Жоэль, клацнув зубами и облизнув сухие губы. — Ещё Он сказал, что наказывал нас за тебя. Твердил о каких-то бездарных делах, до которых, честно, мне нет никакого дела. Но знаешь, мелкий ты дерьмоед, я отлично запомнил, как Он выворачивал меня наизнанку, как уничтожал меня и как кричал Вивьен, когда это ублюдочное создание отрывало от него куски кожи, — Жоэль приблизился к уху Сильвена, стискивая сильнее его шею. — Сырое мясо совсем не вкусное. Не переживай — я заставлю тебя его попробовать. Ты будешь харкать кровью, пока я буду свежевать тебя. Я отрежу твой крохотный член и скормлю его тебе же. Ты сдохнешь так же, как сдохла моя нормальная жизнь из-за тебя, мразь. — Я не… виноват! — Ты не виноват? Ты?! — удивлённо переспросил мясник. — Ах, да. Как же маленький уродец, которого все обижали, может быть виноват? Все плохие, один ты само воплощение добродетели! — Жоэль с презрением харкнул на маску гробовщика, и вязкая слюна потекла по серо-белой щеке. — Ты убогий человечишка, и не я, не Вивьен и даже не мадам Буланже будут гореть в Аду за все грешки. Ты, ведь ты наворотил дерьма больше, чем мы вместе взятые. Ты нич-то-жес-тво, сын шлюхи. Как же я ненавижу тебя! — зло усмехнулся мясник. — Меня распирает от этой ненависти, представляешь? Мне так хочется сломать твои хрупкие косточки, но ты должен пострадать. Так, как страдал перед смертью Вивьен. Из-за тебя! Жоэль, не разжимая пальцы, оторвав Сильвена от пола, отстранил его от стены, а затем со всей дури впечатал в неё. Он взял свободной рукой чёрные волосы гробовщика на затылке и одним точным, молниеносным и беспощадным движением оторвал несколько прядей. Сильвен завопил от жгучего импульса, прошедшего по всем нервным окончаниям, накалённым до предела. Его затошнило от невыносимой боли, голова закружилась, а зрение размылось. У него потекли слёзы из здорового глаза, и Жоэль, шустро задрав маску гробовщика, засунул волосы ему в рот, прикрыв его ладонью и не позволяя Сильвену выплюнуть их обратно, вынуждая глотать, давиться ими. — Жри, ублюдок! Мы то, что мы едим. Ты — грязный и сальный оборванец, подпитка для огня. Неси с честью свою позорную роль, — гневно прошипел Жоэль. — Он был куда лучше, чем ты. Знаешь, Вивьен говорил, что мне стоило проще относиться к твоим ночным похождениям, да и к тебе — к такому слабаку, только и умеющему, что ныть и жалеть себя. «Этот идиот не достоин твоего внимания», — вот что он утверждал, когда речь заходила о тебе. Почему этот пьяница оказывался во многом прав, а, Сильвен? Почему?! — Ж… Ж… — Я тебя не слышу, уродец. Тебе нужно чётче формулировать свои убогие мысли, — скучающе произнёс мясник. — А лучше вообще заткнись! — С-Сильвен?.. Жоэль моментально устремил взгляд на обладателя нового голоса, а гробовщик, получивший долгожданную возможность схватить ртом воздух, выплюнул мокрые пряди, противно щекотавшие горло, на пол и с ужасом уставился на хрупкую фигуру Доктора в белой ночной сорочке, который походил на самого ангела, спустившего в бренный мир, чтобы помочь детям Господа. Он был таким потрёпанным с этими хаотично торчащими волосами после сна. Таким милым, обеспокоенным. Таким… Нет! Он не должен здесь появляться! Пусть уходит! Боже, пожалуйста! — Кто это у тебя, а, Сильвен? — полюбопытствовал Жоэль. — Раньше у тебя никто не жил. Ты что, обзавёлся новым другом? — Не смей его трогать, иначе я тебя прикончу! Я убью тебя, Жоэль, если ты прикоснёшься к нему! — закричал гробовщик, начавший активно брыкаться. — Уходите, Доктор! Бегите отсюда прочь! — С… Сильвен… Жоэль, ударив гробовщика под дых, натянул его волосы на кулак и безразлично впечатал в пол. Он пнул стонущего Сильвена в живот и, тяжело ступая, отчего пугающе заскрипели половицы, приблизился к шумно дышавшему Доктору, держащему в дрожащих вытянутых руках маленький скальпель, направленный прямиком на мясника, начхавшего на потенциальное оружие, способное ему навредить. Жоэль, не прилагая никаких усилий, отобрал пальцами медицинский инструмент и, недолго изучая застывшего с приоткрытым ртом Доктора, встал к нему боком и сгрёб в медвежьи объятия, из которых тот никогда не выберется по собственной воле. — О, да ладно! Это тот погибший и горячо обожаемый всеми Ришелье? — Жоэль расхохотался и издевательски похлопал Доктора по щеке. — Что этот заносчивый тип у тебя забыл, уродец? Эй, Ришелье, какого чёрта? У тебя мамаша подохла, а ты прохлаждаешься с этим ничтожеством? Ты хоть посещал её могилу, коль внезапным образом ожил? — Ч… Ч-что?.. — спросил Доктор, пока его челюсть дрожала. — Какой-то он совсем не такой, — озадаченно отметил Жоэль. — Ты что как неженка, мешок с костями? Ты его надрессировал, Сильвен? На хорошее поведение? Гробовщик, опираясь вялыми руками о пол, предпринял попытку подняться, но вместо этого неудачно повалился обратно — слишком обессиленный, чтобы хотя бы сесть. — Закрой… пасть… Жоэль. — Ты чересчур сосредоточен на нём, а этот... — мясник, оглядев испуганного Доктора, сопоставив имеющиеся факты, протянул долгое «хм». — Только не говори, что ты спишь с ним, уродец! Да ну! Ты спал с ним и до его отъезда? Чёрт! Что за чудовищную содомию вы тут устроили?! А я ещё прикасался к тебе! Какая мерзость! Фу! Жоэль влепил Доктору пощёчину, и тот прикрыл лицо руками, надеясь избавиться от неугодного общества мясника. — Хватит! Мне больно! — О, тебе больно? Бедняжка. Ты его испортил, ублюдок. Он стал таким же никчёмным, как и ты. Ну вылитая баба. Дай угадаю, это ты ему в задницу вставляешь, не так ли? Как удобно вы устроились. Ещё один огромный грешок, Сильвен. Ты двигаешься в удивительном направлении! Гробовщик, наконец собравшись с силами, оттолкнулся от пола и прижался в сидячем положении к стене. Он перевёл дыхание, прежде чем постарался выжать из себя максимум и встать, однако быстро сдался, когда ноги под собственной тяжестью предательски согнулись, и Сильвен вновь позорно упал. Ненавистное человеческое тело! — Не трогай его… Пожалуйста, Жоэль. Он непричастен ни к чему. Если ты… Если ты хочешь, чтобы я признал вину, я это сделаю! Только отпусти его! Молю тебя! — Ты молишь? Меня?! Да тут, видать, дело не только в заднице, — мясник, насильно отодвинув ладони Доктора, грубо взял его за щёки, открыто забавляясь и насмехаясь. — Может быть, он берёт отлично в рот, уродец? До отъезда-то этот засранец был не очень дружелюбным, зато какой покорный сейчас… Ну как будто память потерял! Так что, Сильвен, он сосёт лучше, чем баба в борделе, а? Хотя откуда тебе знать, как они сосут?.. — А Вивьен? — усмехнулся гробовщик, не успев как следует подумать над своими словами. — Насколько хорошо он держит члены? Упоминание Вивьена, да в таком контексте, отразилось на Жоэле не лучшим образом. Он нахмурился, удобнее взял скальпель и прижал лезвие к переносице Доктора, чьи глаза в ужасе расширились. — Нет, нет, нет! Прости… Прости, я ошибся! Я… Я… Жоэль, пожалуйста! Ударь меня! Не его! Прошу! Умоляю! — Да, Сильвен. Да! Считай, око за око. Как в лучших традициях, — глумливо рассмеялся мясник и, вогнав скальпель в кожу, молниеносно повёл руку, оставляя на носу и щеке Ришелье глубокий порез, начавший тут же обильно кровоточить. Доктор завопил, и Сильвен, ошарашенно глядя на него, испытывая боль от этих душераздирающих криков, поднялся, опираясь о стену. Шатаясь, он, волоча ноги, поплёлся к Жоэлю, скучающе откинувшему Ришелье, тут же упавшего и свернувшегося в позе эмбриона. Мясник, вытянув вперёд руку, ухватился за маску гробовщика, не позволяя тому приблизиться к себе и как-то навредить. — Ты слабак, уродец. Как ты можешь кого-то защитить, если ты не можешь защитить даже себя? — Я убью тебя… — С появлением уважаемого Ришелье и открывшейся информации о тебе, грязное ничтожество, наши планы немного поменялись. Ты станешь зрителем, Сильвен. Как я, когда одна сволота убивала Вивьена. — Я уничтожу тебя! Растопчу! Жоэль вонзил скальпель в плечо гробовщика и откинул его прочь от себя. Он приподнял за волосы на макушке сопротивляющегося Доктора, чьё лицо было измазано кровью, перемешанной со слезами, и потянул за собой, как мешок с порезанным на большие куски мясом, к стойке, где оставил канделябр со свечами. Мсье Северин заставил Ришелье очутиться на ноги, а после, удерживая его, чтобы тот не повалился вслед за гробовщиком, перенёс весь его вес на себя. — С… Сильвен… С… — безостановочно шептал имя гробовщика Доктор, дёргаясь в нежеланных объятиях Жоэля в бесполезной надежде спастись. — Ты в курсе, что твой Сильвен убийца? — Он не… Нет!.. Он… х-хороший! — Он точно что-то с тобой сделал. Слишком ты… чудной, — задумчиво проговорил Жоэль и равнодушно пожал плечами. — Ну, мне же лучше. Мясник, безжалостно вцепившись в запястье правой руки Доктора, потянул его прямиком к огню свечи, желая как следует поиздеваться над тем, кем, оказывается, дорожил Сильвен. По необычайно удачному стечению обстоятельств, это доставляло Жоэлю куда больше удовольствия, нежели если бы он продолжал калечить гробовщика, от которого его тошнило. Ришелье, извиваясь, вознамерился укусить мясника, однако Жоэль, перехватив того за шею, свёл на нет все его откровенно жалкие усилия. — Нет! Нет! — прохрипел Доктор. — Не надо! Ладонь нависла над свечой, опасно опалявшей её беспорядочными языками пламени. Тени заиграли на испачканном кровью лице Жоэля, создавая жуткий образ чудовища, питавшегося страданиями смертных и упившегося их мучениями. Он растянул губы в плотоядной улыбке, и Ришелье, мимолётом повернувшись к нему, остолбенел с, кажется, остановившимся на секунду сердцем. — Твой Сильвен редкостный гад, но не волнуйся: сегодня его не станет. Как и тебя. Жоэль медленно опустил дико трясущуюся руку Доктора, которую тот опрометчиво сжал в кулак и сразу же одумался, когда это ухудшило и без того паршивую ситуацию. Мясник, ухватив четыре пальца, за исключением большого, без капли жалости потянул их на себя одновременно с тем, как огонь начал неприятно нагревать бледную кожу на ладони, рискуя вот-вот прожечь тонкий слой. Жоэль, не позволяя Ришелье отстраниться ни на миллиметр, выдержал долгую паузу, пока Доктор, рыдая, прерывался то на крики, то на мольбы отпустить его, а затем садистки впечатал руку в ярко горевший чёрный фитиль, обжёгший ещё сильнее. Под давлением мягкая горячая свеча развалилась, а Ришелье, задыхаясь в слезах от адской боли, чуть не потерял сознание. Он истошно закричал на весь дом, оглушая Жоэля, развернувшего его и ударившего в живот, отчего Доктор, приобняв себя, согнулся и осел на колени, будто поклоняясь своему мучителю. — Ты будешь послабее своего дружка. Даже печально, — мясник положил прижатые друг к другу указательный и средний пальцы на плечо Ришелье, требовательно склоняя его к полу. — Так ты долго не продержишься, а хотелось бы, чтобы ты пожил немного. Жоэль, насильно уложив на половицы истощённого, плохо соображающего Доктора, тут же перевернул его носком грязной обуви на бок и впечатал ногу ему в грудь, начав беспощадно наносить хаотичные удары по идеальному телу. Когда-то идеальному. Ровно до момента, когда некто не оставил порез на лице и серьёзный ожог на ладони. — М-да, унылое зрелище, — скрестил руки на груди Жоэль, слушающий тихие стоны и кряхтенье, сопровождающееся неразборчивым шёпотом. — Как можно было стать настолько немощным? Честно, я ума не приложу. Мясник презрительно скривился, порицая Доктора и Сильвена. И если на первого Жоэль изначально плевал, то теперь, узнав всю правду о жизни гробовщика, скрывавшего ото всех омерзительные отношения, его, неравнодушного гражданина, сильно подрывало эту самую жизнь оборвать. И не только у Сильвена. Но и у хитрого Ришелье, нагло обдурившего целый городок. — Зато я определился с порядком. Ты умрёшь перв... — Нет! Это ты сдохнешь! Что-то острое вонзилось в спину мясника, а вместе с болью появилась тяжесть, которой прежде не было. Жоэль взревел, когда Сильвен, прыгнувший на него, занял наиболее удачную для себя позицию и, вытащив скальпель из плоти, приготовился к новой атаке. — Ублюдок! Слезь с меня, урод! Мясник начал крутиться, пытаясь прогнать неугодного проворного человека, каким-то образом после ранения и потери крови пребывавшего в сознании. У него получилось взять его за бедро, однако гробовщик, не растерявшись, ещё раз вогнал лезвие глубоко в кожу, в этот раз попав в предплечье. — Сдохни, мать твою! — выплюнул Сильвен, снова замахиваясь и нанося очередной урон. — Сдохни! Сдохни! — Я тебя прикончу, маленькая ты сволочь! Жоэля повело назад, и он впечатал своего противника в стену, не жалея сил и намереваясь его расплющить своим весом. Сильвен, дезориентированный столь неожиданным действием, почувствовал, как зрение начало расплываться. Он харкнул кровью и издал самый громкий в своей жизни вопль, прежде чем, орудуя чисто на адреналине, успел проткнуть кожу на шее врага. — Ах ты!.. Жоэль оттолкнулся, и гробовщик, превозмогая боль и находясь в каком-то ином мире, а не в суровой реальности, лишь чудом удержался на его спине. Он запустил пальцы в грязные сальные волосы мясника и, с хлюпающим звуком вытащив скальпель, вонзил его глубоко в висок Жоэля. — Умри уже наконец, кусок дерьма. Сдохни! Пламя от двух свечей беспокойно задёргалось, отражая на стену одну затейливую тень с рогами. Туша мясника замерла на месте. Жоэль, с широко открытыми глазами, в которых не читалась ни одна эмоция, с приоткрытым ртом, рвано хватая воздух, задрожал. Он сделал неуверенный шажок, простонал, выдавливая из себя нечленораздельное слово, а затем завалился мёртвым грузом на бок, вгоняя лезвие ещё глубже в мягкую плоть. Сильвен, спрыгнувший с мясника до его столкновения с половицами, опустил голову, позволяя волосам спасть ему на маску. Он добрался до стойки и, затушив две оставшиеся свечи, небрежно выбросив их на пол, подобрал увесистый канделябр и со всей дури замахнулся, впечатывая его в тело Жоэля. Он с трудом развернул мужчину и, усевшись на его бёдрах, принялся остервенело колошматить, попадая то в лицо, уродуя ещё больше, то в грудь, то в шею, то снова — в лицо. — Сдохни! Сдохни! Сдохни! Сильвен размозжил ему нос, пробил череп, искривил подбородок. Под головой — или остатками от неё — образовалась лужица крови, которая в считанное время пропитала собой всё в этом доме, ставшем непроизвольно местом преступления. Сильвену, не ощущавшему своего тела, чудилось, что он утопал в багровой жидкости, как в воде: она текла по его маске, капала с кончиков волос, оставляла багровые разводы на некогда чистой одежде. В его безумном, бесовском взгляде не было ничего человеческого — только желание убивать. — Сдохни! Он ударил в округлый живот женщину, задохнувшуюся, согнувшуюся и осевшую на коленях, а затем замахнулся канделябром и обрушил его ей на затылок. Сильвен мигом остановился, с неверием глядя в полутьме на разворошённого Жоэля, но видя мёртвую молодую беременную девушку, чей взгляд, навечно застыв, выражал осуждение. Гробовщик, охваченный приступом, нервно рассмеялся и повернулся, натыкаясь, к своему удивлению, на Доктора. — Док… Доктор?.. Сильвен потянулся к Ришелье, отползшему от него, и, шумно выдохнув, моментально вцепился в испачканные в крови волосы и закричал от боли, пронзившей его напряжённый мозг, хаотично переваривающий информацию. — Уйди! Уйди от меня! Я не виноват! Нет! Хватит! Сильвен сгорбился, скатился с трупа Жоэля на пол и прижался к дереву маской, пытаясь справиться с сумбурным потоком воспоминаний, которые он запрятал так далеко, — ещё в детстве, — как это было возможно. Он завертел головой, истерически выдернул и без того настрадавшиеся прядки и завыл от мерзких картинок, всплывших в его памяти. — Ты жалкое отродье, — высокомерно сказал Арно Ленуар, глядя на одиннадцатилетнего сына. — Я приказал тебе не высовываться, и как ты послушал меня? Ты будешь наказан. — Отец, я!.. — Не смей называть меня «отцом». Ты мне никто. И я тебе — никто, — бросил Арно, отмахиваясь от маленькой руки ребёнка. — Сколько тебе уже?.. А, впрочем, неважно. Неужели ты не только уродлив, но ещё и туп? Какая жалость, что ты не отправился вслед за своей мамашей. Сильвен, жалостливо уставившись на священника, облачённого в свою чёрную рясу с белым воротничком, неуклюже переминался с ноги на ногу, пока нервно тормошил пальцами с обломанными ногтями рубаху. Арно, будучи человеком довольно низкого роста, сейчас стоял на ступеньке, что почти позволяло Сильвену, не задирая особо головы, смотреть ему в безэмоциональные глаза. — Мсье… Я не… Я всего лишь… хотел изучить людей! Я ничего им не сделал! Клянусь! Отец, коснувшись аляповатой маски, выглядевшей на фоне маленького лица ребёнка курьёзно и абсурдно, расстегнул ремешки на затылке и также медленно снял её с Сильвена, открывая миру вид на уродство дитя, моментально опустившего голову, чтобы от всех скрыться волосами. Арно поразительно осторожно накрыл щеку ребёнка, и тот, дрогнув от неожиданности, с взглядом, полным надежды, вперился в священника. — Ты думаешь, я не в курсе, что ты творил, пока был на улице? — Оте… Мсье… Я… Я… Я… — Я, я, я. Ты знаешь только это слово, выродок? — противореча своим грубым словам, Арно нежно погладил Сильвена по макушке. — Может, тебе пора заняться образованием, чтобы ты не был таким тупым? — Я не… Не… — Что ты «не»? — П-пожалуйста… Отец влепил сыну пощёчину, и Сильвен, не удержавшись на ногах, упал на холодный каменный пол. Он прижал ладонь к покрасневшему месту, больно пульсирующему, и захныкал, со слезами, текущими с здорового глаза, уставившись на Арно. — Отвечай на мои чёртовы вопросы, мерзавец. Неужели это так трудно? — Н-н-нет! П-простите… П-п-простите! Я б-больше т-так не б-б-буду… — Что ты «не будешь»? — В-выходить. И н-не отвечать на ваши в-в-вопросы. — Славно. Очень славно, — священник сложил перед собой руки и натянуто улыбнулся. — С этого момента ты будешь получать в день лишь одну корку хлеба и один маленький стакан воды. Если ты издохнешь… Что ж, такова твоя судьба и воля Господа, дьявольское отродье, поэтому постарайся экономить. Это выгодно в твоих же интересах. Возможно, такое наказание научит тебя ценить мою заботу о таком никчёмном создании, как ты. — Я не… Я не «отродье», — невнятно промычал Сильвен. — Что ты вякнул? Ребёнок, опираясь руками о пол, оказался на ногах. Он нервно потёр плечо, прежде чем нашёл в себе силы и обратил всё своё внимание на отца. — У меня... есть имя… — Да? И какое же? — С… Сильвен. Меня зовут Сильвен. Арно, подозвав к себе пальцем сына, ухватил его за шею и стиснул на коже пальцы, причиняя Сильвену боль. — Ты ничтожество. У тебя нет и никогда не будет имени, — он откинул его, и ребёнок снова повалился на пол, слишком убогий и жалкий, чтобы держаться на ногах, как нормальные люди. — Скажи мне, ты уяснил это? Сильвен, прячась в длинных волосах, молчал. Он столько раз прокручивал в фантазиях, как наконец-то сможет за себя постоять, и в итоге, напоровшись на безрадостную реальность, снова струсил, не в силах противостоять отцу — тот являлся далеко не беззащитным котёнком или щенком, которые не могли дать необходимый отпор. Арно Ленуар — человек, имевший над Сильвеном власть, и ребёнок, сколько бы не храбрился, никогда не сможет доказать ему, что тоже человек, а не монстр. — Ты уяснил, выродок?! Сильвен, сохраняя пугающее молчание, поднялся. Его взгляд зацепился за золотой канделябр, стоявший на алтаре рядом с открытой Библией и словно озаряющий помещение божественным сиянием, и решение проблемы пришло спонтанно, а желание быть правым оказалось почти нестерпимым. — Живо ответь! Он мог не только утопить кота в колодце или до смерти закидать камнями собаку соседа; построить ловушку, чтобы позлить людей, или подбросить безделушку и натравить этих бездарей друг на друга. У него появилась возможность осуществить нечто более серьёзное и обрести заветную свободу, где не придётся питаться объедками, морить себя голодом и изнемогать от жажды. Всё могло стать иначе, позволь он выбраться наружу этому созданию, скребущему человеческую оболочку острыми чёрными когтями. — Клянусь, если ты не… Сильвен молниеносно подобрал канделябр с отсутствующими в нём свечами и в таком же шустром темпе, не позволяя отцу опомниться, зарядил им в мужчину, попав в висок. Арно, в глазах которого наконец-то отразился страх, оглушённый, вяло развернулся и, оступившись, повалился на низенький заборчик, ограждавший среднюю часть храма со скамейками для прихожан от алтарной зоны с висевшим на кресте Иисусом. Мужчина ударился об острый металлический угол и замертво упал, скатившись по ступенькам на пол. Сильвен, быстро дыша, держа в руках предмет, которым он убил человека, ошарашенно изучал не двигающееся тело. Он подошёл к Арно и, отложив канделябр, потряс священника, пытаясь дозваться до него. — Отец?.. Тот не ответил. — Отец! Сильвен захныкал, пока тормошил мужчину. Он стукнул его по макушке, но даже это не возымело никакого успеха. Ребёнок, вскочив, начал бегать вокруг трупа, безостановочно шепча что-то под нос. Он всё время косился на Арно, будто рассчитывая на его пробуждение, которое вернёт всё на круги своя, однако тот сохранял небывалое молчание, доводившее Сильвена до неконтролируемой истерики. Он, застряв в церкви под пристальным наблюдением Бога, в один момент сидел на деревянной скамейке, вырывая с головы волосы, в другой — держал в руках Библию, зачитывая строки и прерываясь на мольбу, а в третий — смеялся, пока тыкал костлявым пальцем в труп мужчины. Сильвен, пребывая в прострации, в каком-то ином измерении, наконец утихомирил всплеск самых разных эмоций и, вернув себе рациональность, более здраво оценив обстановку, пришёл к единственному варианту, способному спасти его от проблем. Он, встав рядом с телом, задумчиво оглядев заборчик и ступеньки, принялся переворачивать Арно, чтобы его смерть выглядела вполне естественной. Например, у него прихватило сердце, пока он читал Библию и спускался с лестницы — всё же возраст сказывался, как ни крути, и мужчина крайне неудачно напоролся на преграду, что, впрочем, послужило причиной кончины и оставило серьёзный след на его виске. Несчастный случай, не так ли? Разве кто-то подумает на бедного ребёнка? Тем более на уродца, сидевшего в комнатке и вырезавшего зверушек?.. — Ты будешь… Дверь церкви с шумом распахнулась, заставляя Сильвена прервать свой предстоящий монолог, и внутрь протиснулась совсем молодая женщина с округлым животом. Она сняла намокший от дождя капюшон и прищурилась от яркого света свечей, ударившего ей в глаза. — Арно? Мсье Ленуар? Вы… здесь? Вы обещали… Сильвен, подняв голову, как хищник, учуявший новую кровь, устремил взгляд на гостя, с удивлением обнаруживая очередную жертву отца, уже умудрившегося её обрюхатить и заделать себе новенького ребёнка — небось более полноценного, чем сам Сильвен. На каком сроке она находилась? Возможно, до родов оставалось немного, и у Сильвена совсем скоро мог бы появиться новый родственничек, чья жизнь, если ему повезёт с внешностью, окажется более позитивной. — Сильвен?.. — женщина, держа худые руки возле груди, шагнула к нему ближе. — Это… ты? Почему… Что ты… делаешь? На самом деле, у него не было никакой предвзятости к этой женщине, не виноватой ни в том, что он родился таким уродом, ни в том, что она повелась на сладкие речи Арно, умеющего хорошо подбирать слова и располагать к себе людей. Но она появилась здесь, когда он убил отца её будущего ребёнка. Она видела его рядом с мёртвым мужчиной, в руку которому он вкладывал Библию. Она представляла для него угрозу. — С… Сильвен, что с Арно? Что ты... Он... Ребёнок, взяв в руки канделябр и нацепив на себя маску, охваченный чудовищной решимостью убить, медленно направился к женщине, застывшей от ужаса и не сумевшей даже пошевелиться, чтобы развернуться и убежать. Она бессмысленно пялилась на него и открывала рот, как рыба на суше, забавляя своей беспомощностью. Сильвен не знал своей матери, но эта женщина выглядела красиво. Вероятно, у неё родился бы славный ребёнок, не окажись она не в том месте и не в то время. Вышла бы на свет девочка, её бы лелеяли, как самое ценное сокровище. Родился бы мальчик, то он, без сомнений, пошёл бы по стопам отца. Но, самое главное, их бы не держали, как Сильвена, чёрт знает где, угнетая и обращаясь как с животным. У них была бы хорошая жизнь. Он почти завидовал им. — Силь… вен?.. Т-ты… — Простите. Мне правда жаль. Чистая ложь. Сильвен замахнулся, и последнее, что он запомнил, так это то, как привлекательное лицо несчастливой женщины скривилось в агонии, как под ней растеклась лужа крови, как она молила его о пощаде, как прикрывала живот и голову, как она… Сильвен подавился собственными слюнями. Он не хотел переживать прошлое, не хотел опять чувствовать себя виноватым. Подлым убийцей, избежавшим наказания! Позорным грешником, место которому — в Аду! Его вынудили, оставили без права выбора. Он собирался убить только отца, но никак не беременную женщину. Она не должна была появляться. Это её оплошность, не его! Он не причастен к смерти нерождённого ребёнка! Она сама пришла! Это её ошибка! Сильвен, ловя новый приступ, начал задыхаться от разрывающего глотку кашля. По его рту потекла кровь, и гробовщик, вытерев её трясущимися пальцами, ощутил сильное головокружение. Он с невероятным трудом сфокусировался на Ришелье, но тот почему-то с каждой секундой отдался от него, будто ожившие тени, не привязанные к свету, существующие сами по себе, утаскивали человека за собой. — Доктор… Д-Доктор, п-пожалуйста… Не покидайте… мен… я… — хрипло прошептал Сильвен, потянувшись к нему, как к единственному спасению своей прогнившей души, но его ослабленное тело, протестуя, свело на нет все его никчёмные усилия, и он, уронив руку на пол, окончательно провалился в черноту, распластавшись трупом рядом с мёртвым Жоэлем.