— Убийца он, — сказал Ему в порыве злости. — Урод, никчёмный монстр! Где ненависть Твоя, где осуждение? Не можешь Ты любить его, когда столь страшно людское преступление! Не можешь Ты любить его сильнее, чем меня: я Ангел Твой, я падшее создание! Несу Твой глас, как будто я — посол Твой, раб простой! Уважь меня, ну обрати ж внимание!
Вздохнул мой Бог, Король мой славный, так трепетно лелеющий людей. Вздохнул Он так, что стало тяжко, невыносимо больно на душе. И глянул Он на лик мой, спрятанный бинтами, безмолвно требуя к себе немного почитания, и я склонился перед Ним, припал к ногам, как грешный пастырь, прибывший в Его храм.
— Ты слишком горд, моя опасная Венера, — промолвил Он, безликий Бог, которому все молятся так рьяно. — Ты горд и глуп, и я люблю тебя, но люди… Они — творения венец, они чу́дны и неполноценны. Они — другие, Божий сын, отчаянный дурак, лишённый сострадания. Они — другие, светоносный, и ты не должен ревновать, желая миру увядания. Ты должен полюбить их так же, как и Я… Ах, как жаль Мне это неразумное дитя, что погубило собственного отца!
Вскочил я, в желчи утопая. Убогого юнца я проклинаю! Как смел Он говорить про свой позор, когда глядел я на Него в упор? Когда я власть Его смиренно признавал, когда безумно из-за Него страдал?
— Чудовище он, а не человек! Я докажу Тебе! Я докажу! Уверуешь в мои слова, поймёшь, о мой Король, свою духовную Ты слепоту! Я покажу Тебе, наивный ты старик! Я докажу. Слышишь? Докажу!
— Прошу тебя, дитя, одумайся, пока не поздно… Не надо вмешиваться в мирской устой, ведь люди…
— Плевок! И падаль! Ничтожества, пойми Ты наконец! Но ничего — всё поправимо. Я помогу Тебе узреть! — закончил я и низко поклонился, как ушлый шут в хоромах Короля.
Покинул я Его.
Покинул я Его, и громкий звук моих любимых каблуков раздался в этом блеклом помещении.
Вернулся в Ад я, в Пекло, и был озлоблен я на Бога, на маленького гада, чьё имя так убого. И знал я, знал, что месть моя — коварна и жестока. Но вкус её — о, вкус её! — томил меня своим чудесным сладостным пороком.
***
Доктор подобрал одиноко стоявший на полу канделябр и поспешно прикрыл нос рукавом изрядно помятой рубашки. Она была вся в красных разводах, оставленных от недавней беспокойной ночи, которую он посвятил оказанию помощи как Сильвену, так и себе, и вместо того, чтобы переодеться днём — во время ухода гробовщика — в более подходящий комплект, Ришелье почему-то продолжал щеголять в испачканной одежде, как будто это — совершенно нормально. Как будто и неважно, что произошло жестокое убийство, и теперь он был также помечен грехом, даже если напрямую никого не трогал. Доктор чувствовал, что прежде сталкивался со смертью. Ощущал на руках чужую тёплую кровь. Он слышал крики. Той ночью, когда появился Жоэль. Поначалу они звучали тихо, но с каждым часом нарастали, нарастали, пока в один момент попросту не заглушили собой всю реальность. Ему мерещились люди. Много молодых лиц, обременённых траурным выражением. Он видел женщину — совершенно милую, с добрыми глазами, улыбавшуюся ему и почему-то с трудом сдерживающую слёзы. Она что-то говорила ему, а затем исчезла, как и галлюцинации, когда закашлял Сильвен, лихорадивший после убийства. Доктор мало что понимал в жизни, в которой он был заперт, как птица в клетке. Он отчётливо представлял, какие просторы ожидали его за пределами дома, какая свобода открылась бы, если бы он сделал шаг вперёд, но даже осознавая свою незавидную участь, Доктор не имел никаких стремлений исправить скудное существование, наполненное угнетающей однообразностью. Да, ему нравился свежий воздух, не сопоставимый с невыносимым и чудовищным запахом от мёртвого грязного тела; ему нравилось изучать ползающего по земле червяка, встреченного им в самом начале, когда он не внял приказу гробовщика. Но ещё ему нравился Сильвен и его голос; внимание, направленное лишь на него — Доктора, и он больше не видел смысла противиться гробовщику, отстаивать мнение, на самом деле, давно ставшее общим с Сильвеном. Он не хотел требовать больше свободы — как подобает любому человеку. Всё это — бессмысленно, и не потому, что Доктор стремился угодить гробовщику, хотя это, бесспорно, играло существенную роль. Ришелье не представлял, что может быть как-то иначе. Если Сильвен приютил его в юном возрасте и не оставил совсем одного на улице после смерти матери, то он, чтобы отблагодарить, обязан ему подчиняться. Обязан ему нравиться, расплачиваясь добротой за доброту. Это факт, и Доктор, ограниченный в действиях, не общавшийся толком ни с кем, кроме Сильвена и того странного незнакомца, похожего на птицу, не располагал другой позицией, отличимой от точки зрения гробовщика. Доктор просто существовал. Не ради себя, а ради кого-то, и даже не противился, полностью удовлетворённый уготованной ему кем-то судьбой. Иногда Ришелье казалось, что он и не человек вовсе, а так — обычная марионетка в некой забаве кукловода, решившего приплести в игру как можно больше посторонних лиц, чтобы расширить своё бездушное представление. «Ты не просто марионетка в его руках… Ты — жалкий слабак», — удивительно разборчиво произнёс голос в голове, и Доктор, погружённый в мысли, двигаясь заторможено, встрепенулся и озадаченно замер в центре мастерской. — Кто здесь?.. — тихо спросил он, оборачиваясь и подсвечивая тёмное пространство и не натыкаясь ни на одно живое существо. — Сильвен, это вы? Вы вернулись? Последовало молчание, мало что объясняющее. Доктор, чувствуя подкрадывающийся страх, прикусил от нервов нижнюю губу и начал зубами пытаться оторвать нежную кожицу. Гробовщик не мог спрятать мёртвое тело так быстро. Это невозможно, тем более с учётом его раны и, очевидно, усталости, обострившейся после того, как Сильвен упорно разбирался с трупом, пытаясь поднять его на повозку. А вдруг это призрак умершего? Существовали ли они? Доктор, шумно выпустив воздух через рот, мотнул головой, избавляясь от всех вопросов, не имеющих ничего общего с реальностью. В жизни не могло быть призраков и тем более чего-то дьявольского, не поддающегося объяснению. Они жили не в сказке и не в страшилке для детей, которые родители выдумывали, чтобы научить чадо уму-разуму. Вероятно, это просто слуховые галлюцинации из-за недостатка сна. Из-за пережитого стресса. Из-за… всего. «Нет! Нет… Обманщик… Ты знаешь… Ты знаешь! Признайся же… себе… Ты — другой!» Доктор, схватившись за волосы на макушке, случайно задев ещё не заживший ожог, тихо застонал от боли и лишь чудом не уронил канделябр, который держал здоровой рукой. Он снова принялся беспокойно глядеть во все стороны, стараясь отыскать того, кому принадлежал настойчивый голос, но всё — безуспешно. Тогда, окончательно растерявшись, Ришелье судорожно вышел из мастерской в холл, ожидаемо не натыкаясь ни на одну живую душу. Он — совсем один. В доме, который считал безопасным местом, где ничего не могло ему навредить. В доме, куда пришёл беспощадный человек и напал на него и Сильвена, в конце концов прикончившего его и даже, кажется, не почувствовавшего укола совести за совершённое злодеяние, пускай и являвшееся самозащитой. «Потому что убивал прежде… Тебе любезно сообщили! Убивал… Прислушайся…» — Нет, хватит! — отчаянно крикнул в пустоту Доктор, ударивший себя запястьем по макушке. — Сильвен никого не трогал! Тот человек — врал! «Ха!.. Выйди на улицу… Спроси… Спроси у людей! — вторил голос, преследовавший лишь Ришелье. — Ты купился… наивный… Что с нами сотворили?..» Доктор беспомощно посмотрел на высокий шкаф — туда, где предположительно стояла сделанная им птичка, и ощутил странный прилив сил. Ему могли говорить всё, что угодно; обвинять гробовщика во многих плохих делах, которые тот даже не совершал, но Ришелье всё равно будет его защищать. Ценой собственной жизни, если понадобится. Отныне он не допустит, чтобы Сильвена обидели. Ради него Доктор станет храбрее и сильнее; ради него он научится драться и медицине, дабы наконец вылечить его не проходящий кашель с кровью. Ришелье больше не будет для гробовщика обузой, не способной ни на что полезное. Он возьмёт себя в руки и начнёт помогать ему с работой, станет инициатором и принесёт ему удовольствие, когда ожог перестанет беспокоить. С этого злополучного момента никто не посмеет убедить его в обратном. — Сильвен хороший! Он заботится обо мне. Он любит меня! «Что… Что такое любовь? — раздался убитым голосом вопрос, будто прежде его обладатель когда-то задавался им и спустя время так и не нашёл на него ответа. — Он пользуется… Он воспользовался нами! Обесчестил… Ненавижу!» — Не смейте так выражаться! Это ужасные слова! Они отвратительны! Доктор опустился на корточки и поставил рядом с собой канделябр. Он, не удержав принятую позу, плюхнулся назад и поджал ноги к груди, уставившись невидящим взглядом в воображаемую точку на полу. Это всё нервное. Он пережил стресс, и теперь, оставшись совсем один, пытался справиться с липким страхом, окутывающим его всё сильнее с каждой минутой, тянущейся непозволительно долго. Это всё нервное… Сильвен не виноват. Он хороший. Доктор, втайне надеясь забыть свой не самый лучший день, когда в последний раз рисовал гробовщика, а затем просто не притрагивался к блокноту, ощущая к нему странное отвращение, снова невольно вспомнил, как прикрывался, будучи совершенно обнажённым перед тем, кому доверял. Нет, не так! Он по-прежнему доверяет. Ничего не изменилось. Доктор прижал лоб к костлявым коленям, не заботясь о том, заденет он длинную рану, изуродовавшую ему лицо, или нет. Наоборот — ему хотелось расковырять её, содрать корочку, заставить кровоточить, причинить себе ещё больше боли и отогнать презираемые мысли, заставляющие его сомневаться в милосердии Сильвена. В его доброте. И человечности. «Ты сам это знаешь. Ты чувствуешь… чувствуешь, что так не должно быть. Но не признаёшь… Какой же ты наивный… Я не такой!» — Сильвен меня любит… Он любит меня! — закричал Доктор, ударяя половицы ребром ладони, на которой был ожог. — Он не вредил мне. Не вредил! Всё это… случайность… Хватит! Хватит убеждать меня в обратном! Голос в голове долгожданно умолк, оставив Доктора в могильной тишине. Он, удивлённый отсутствующими звуками, резко выпрямил спину и с недоумением уставился на лестницу, зовущую его подняться на второй этаж, где, должно быть, что-то ждало его. Надо открыть окна. Проветрить помещение. Так сказал ему Сильвен, прежде чем ушёл. Надо… Ришелье выдохнул через нос, собираясь с немногочисленными силами, сохранившимися после знатной эмоциональной встряски. Он вновь подобрал канделябр и осторожно поднялся на ноги, нащупав на всякий случай скальпель, спрятанный в штанах. Когда Сильвен находился в бессознательном состоянии, Доктор вытащил его из изувеченной головы Жоэля, а затем как следует очистил в ведре с водой. К сожалению, он не сумел воспользоваться оружием по назначению, но и не мог оставить его в трупе — это было бы настоящим кощунством. Кроме того, Ришелье улавливал со скальпелем связь, будто этот предмет — его прямое продолжение. Его сущность. То, что способно раскрыть ему некую правду. Доктор вцепился в ножку канделябра, с трудом сглатывая слюну. Он осторожно, ожидая отовсюду нападения, направился к лестнице, противно заскрипевшей, когда на неё наступили. Остановившись буквально на секунду, посмотрев назад, на деревянную стойку, выглядевшую до странного зловеще, Ришелье продолжил свой путь и за считанное время добрался до второго этажа. Как и на первом, его встретила пустота и тишина, принятая им в этот раз с облегчением. Он, не зацикливаясь ни на чём, проскочил мимо кровати — к окну, — планируя исполнить просьбу Сильвена и открыть окно, но притормозил, когда различил карябающие звуки, исходящие сзади, где расположилось зеркало. Доктор, судорожно поправив шторку, развернулся, неуверенно направляя канделябр вперёд и освещая себе мрачную спальню. — Здесь кто-то есть?.. Крысы? Тараканы? Мог ли завестись кто-то посторонний? А вдруг это кошка? Или собака? Чепуха! Как бы они забежали, когда всё закрыто? Ришелье сделал несколько шагов вперёд, пока на мозги давила тишина. Ему очень не хватало Сильвена, который бы сумел своим голосом развеять любые страхи, возникавшие из-за одиночества. Гробовщик сумел бы поддержать его и утешить, вселить веру в лучшее. С ним ему было спокойно, как птенцам с матерью, прилетавшей, чтобы их покормить. Но сейчас он остался без компании Сильвена. Как жаль. — Доктор, — медленно, смакуя имя, протянул голос, когда Ришелье оказался возле зеркала, и тот, чуть не подпрыгнув от испуга, с широко открытыми глазами уставился на того, кто его позвал. — Ну же, подойди… Доктор, как заворожённый, с пустой головой и без каких-либо эмоций, приблизился к своему отражению, выглядевшему узнаваемо, но почему-то иначе. На лице — ни единого уродливого шрама, — но пролёгшая под глазами тень усталости делала человека намного старше его настоящего возраста. Взгляд — тоже неправильный. Ришелье был уверен, что никогда так не смотрел, даже если злился, хмурился или огорчался. В нём читалось равнодушие, вызывавшее дискомфорт; от него хотелось отвернуться — лишь бы прекратить чувствовать себя в опасности; он манил, но одновременно отторгал, делая своего обладателя загадочной фигурой, у которой наверняка хранился скелет в шкафу. Тонкие брови не-Доктора были сведены к переносице, пока губы — поджаты, выражая явное неудовольствие, и Ришелье, изучая себя, испытывал дежавю. — Это… не я… — Это ты до потери памяти, — холодно сказало отражение. — Ты — другой. Твоя судьба — другая. Твоё имя — другое. Доктор, вглядываясь в зеркало, подмечая всё больше необъяснимых деталей на чужом лице, с неким шоком обнаружил за спиной человека отрывки из своего сна, когда бежавшая лошадь с бьющимся о землю седоком завалилась на бок. Он судорожно выдохнул, и не-Ришелье, обернувшись на короткий миг, вновь обратил внимание на Доктора, не разделяя его ужаса и относясь к этому как к данному. — Сильвен… — Он лжёт! — оборвал Доктора человек, с презрением фыркнув и моментально вернув себе напускное безразличие. — Он врёт. Но я? Я — это ты. Я — твоя истинная сущность. Я — твоя личность. Я — ты настоящий. Огонь беспокойно зашевелился, будто мимо шустро проскочил кто-то живой. Или подул ветерок. Или совсем рядом появился бесплотный дух, положивший на плечо Доктора невидимую руку. Он дёрнулся, отряхивая себя подушечками пальцев от воображаемой пыли. Нервы. Это просто нервы. Галлюцинации. Ему надо поспать. Хотя бы немного. — Это неправда! Я и есть настоящий. — Посмотри на меня! — отражение показало на себя и более спокойно произнесло: — Тебе снилось поле, усеянное трупами. Тебе снились смерти. — Это просто… — Это война, на которую я… ты поехал. Ты — врач. Ты — гений, а не никчёмный сопляк, которым все помыкают, — человек скрестил руки на груди. — Гробовщик никогда не подбирал тебя. Твоя мать была жива, когда ты покинул город. В зеркале на заднем фоне больше нет поля, усеянного трупами людей и лошадей. Теперь там женщина, стоящая к нему спиной, сгорбленная и, очевидно, что-то держащая в руках. Она медленно, опасаясь не то ошибиться, не то навлечь на себя чей-то гнев, полуобернулась к Доктору, который вместо нормального лица лицезрел лишь черноту. — Вздор! — прокричал он. — Сильвен рассказал мне всю… — Заткнись! — не-Ришелье двинулся вплотную к зеркальной поверхности и коснулся её руками в попытке выбраться из своей прокля́той тюрьмы, но из-за каких-то немыслимых ограничений без особого успеха. — Не произноси имя того, кто воспользовался твоей наивностью. Не смей боготворить монстра, — процедил он, и его верхняя губа невольно приподнялась, выражая презрение. — Тебе было жаль его в детстве, когда ты думал, что все к нему необоснованно жестоки. Но вся ирония заключается в том, что он и правда ничтожество. — Сильвен не ничтожество! — Доктор удержался от желания стукнуть по зеркалу и вдребезги разбить его канделябром. — Он запутался, и я могу ему помочь! У меня уже это получается! Он изменился… — Убийцы и насильники не нуждаются в спасении. Им нужно лишь осознание, что они имеют над кем-то власть, чтобы чувствовать себя лучше. Их бесполезно исправлять. Доктор прикусил до боли внутреннюю сторону щеки, рассчитывая, что это подействует на него отрезвляюще, и мозг прекратит подбрасывать ему страшные фантазии, обвиняющие Сильвена в жутких вещах, которые он никогда не совершал. Гробовщик никого не убивал. Жоэль — огромное исключение из правил, ведь мужчина первым напал на них, выразив явные намерения навредить. Сильвен никого не насиловал, ведь Доктор сам позволил тому доминировать. Он дал ему своё безмолвное согласие, даже если ему было страшно, неловко, больно и гадко на душе. Но всё это — лишь ничего не стоящие пустяки, не достойные того, чтобы на них обращали внимание. Сильвен вовсе не плохой человек. Он нуждается в понимании. В спасении. — Я… Отражение, словно читая мысли Ришелье, скривилось, осуждая его за этот наивный лепет, раздражающий своей слащавостью. — Твоё имя не Доктор, — напомнило оно. — Это глупость, придуманная, чтобы потешиться над тобой. Знаешь, как зовут тебя по-настоящему? Трезвон, появившийся в ушах, отвлёк Ришелье, который зажмурился и постарался выровнять дыхание, опять сбившееся. Что-то невыносимо сильно кольнуло его в сердце, и он согнулся, осел на колени и поставил на половицы канделябр, хватая прядки волос здоровой рукой. Трезвон заменился шипящим звуком, и Доктор захныкал, начав бездумно бить себя запястьями по вискам в надежде прогнать всё бесовское из своей головы, жестоко издевающейся над ним. Он завопил, когда услышал продолжительный оглушающий писк, резко прерванный до чёртиков громким взрывом, причинившим ушным перепонкам невыносимую боль. Тело непроизвольно толкнулось вперёд, и Ришелье прижался лбом к полу, чувствуя, как что-то влажное и тёплое вытекало из ушей. Он, карябая ногтями половицы, уже не разбираясь в тревожащих его звуках, с трудом выпрямился и вытер проступившие на глазах горячие слёзы — признак его вечной слабости. Доктор взялся за шею, стискивая кожу, задыхаясь от нехватки воздуха и не разбираясь в том, что с ним происходило. Он с мольбой глянул на отражение, которое тоже присело и внимательно следило за ним, ожидая каких-то более радикальных действий, нежели слепая и бессмысленная жалость к себе. — Знаешь, как зовут тебя по-настоящему? — повторил вопрос человек из зеркала, специально делая паузы между словами. — Нет… — прохрипел Доктор, с трудом распознавая чужую речь. — Н-нет, я не знаю… Я ничего не знаю! Не-Ришелье впервые улыбнулся, вызывая в Докторе, прищурившемся, кашлявшем, вытиравшем кровь на виске, целый рой мурашек. Он никогда так не улыбался. Это был оскал. Самодовольная усмешка. Дерзкая ухмылка. Всё, что угодно, но только не улыбка, и Ришелье, лишённый сил, не способный как-либо реагировать, поперхнулся и зажмурился, чтобы справиться с головокружением и тошнотой, с новыми галлюцинациями, влиявшими на него крайне болезненно. — Дегэ… Раздавшийся громкий стук в дверь, создававший впечатление, что кто-то очень настойчиво хотел проникнуть в дом, оборвал имя на середине и вывел Доктора из оцепенения. Моментально пропали противные пищащие звуки, а на пальцах, прежде испачканных, больше не было крови. Он с недоумением воззрился на зеркало, но увидел лишь себя и своё замученное лицо, в полутьме из-за играющего огня смотревшееся до дикого пугающе — особенно вкупе с уродливой раной. Снова раздался нетерпеливый стук, и Ришелье, подобрав поспешно канделябр, поднялся и ещё раз глянул на некрасивое отражение, ожидая потусторонний голос, который предупредит его лишний раз не высовываться и спрятаться. В конце концов, Сильвен бы определённо не ломился в главную дверь, когда та — заперта. Доктор, намеренно медля, желая забраться в шкаф или на крайний случай — под кровать, подпрыгнул, когда стук возобновился, но уже с другой стороны — с той, откуда он вместе с гробовщиком вытаскивал труп. Что же делать? Как ему быть? Как поступить? Страшно. Очень страшно! Сердце панически застучало в груди. Ришелье мимолётом коснулся пальцами надёжно спрятанного скальпеля, рассчитывая на него, как охотник — на свою собаку. Он был убеждён, что в этот раз сможет воспользоваться им по назначению. Доктор не струсит. Не посмеет. Он справится! Надо всего-то попасть в висок, как недавно отлично продемонстрировал Сильвен, или в глаза, чтобы дезориентировать противника и сбежать. Боже, откуда у него такие мысли? Так нельзя! Насилие порождало… — Доктор! Вы там? Ришелье, затерявшись в себе на неизвестное количество времени, жалко пискнул, когда осознал, что кто-то вошёл в дом, и этот «кто-то» располагал знаниями о том, как его звали. Но ужаснуло его другое. Голос принадлежал не Сильвену. — Я уверен, вы здесь! Прошу вас, не бойтесь! Ришелье, судорожно посмотрев по сторонам, постарался справиться с неутихающим волнением. Он обдумывал в секунду несколько вариантов, как ему избежать контакта с новоприбывшим — столкновение с Жоэлем всё же клеймом отпечаталось на его нежной коже, и он не рвался повторять этот противный опыт, — и пришёл к спонтанному мнению, что ему всё же необходимо показаться, ведь иначе неизвестный сможет навредить Сильвену, когда тот и без того был ранен и изрядно вымотан. Ответственность, которую на себя взвалил Доктор, давила на него тяжёлым грузом, и он, набрав в лёгкие воздуха, утешая себя всякими бессмысленностями, осторожно поплёлся к лестнице, уверенно повторяя про себя, что нанести удар, сбежать и найти гробовщика — не так уж и трудно: достаточно просто сделать первый шаг. Ступеньки предательски заскрипели, когда Ришелье ступил на них. Он, прислушиваясь к наступившей тишине, спустился на первый этаж и подсветил себе путь, с удивлением обнаруживая возле шкафа, рядом с окном, крупную фигуру, которая, невзирая на сгорбленность, всё равно оставалась достаточно высокой. Она была облачена в мешковатую одежду, и в полутьме, с единственным освещением от свечей, это добавляло ей больше жути. Гость, уловивший присутствие хозяина дома, повернулся к нему лицом, и Доктор, не сдержав удивлённого вздоха, с облегчением обнаружил маску, походившую на птичий череп, уже прежде встречаемую им, когда Сильвена ловко вытащил на улицу странный человек, назвавший его «дружищем». И спросивший, что тот делал в доме Ришелье. После её смерти. Когда она умерла возле его дома. Ришелье… Что-то не складывается! — Дорогой мой коллега, кар-р! Я так ждал встречи с вами… — на энтузиазме поделился гость и охнул, подойдя ближе к Ришелье. — Что с вами стряслось?! Вы же ранены! Обидчик Сильвена появился после того, как гробовщик дал Доктору одежду, хотя до этого тот чётко сказал, что выбросил её, когда они поссорились. Откуда же в шкафу Сильвена оказалось одеяние, отлично подошедшее Ришелье, если он избавился от неё? Он обманул, чтобы Доктор от него отстал? Или Сильвен… — Странник? Что вы… Что вы тут делаете? «А вы кто?» — спросил Сильвен, когда впервые его увидел, хотя он должен был располагать информацией, кто такой Доктор, если действительно подобрал его после смерти матери. Конечно, данный абсурдный вопрос можно списать на волнение, одолевшее в тот момент, — Ришелье прекрасно это понимал, — но всё — чересчур подозрительно, чтобы не зацикливаться даже на таких, с первого взгляда, мелочах. — В последний раз, кар-р, когда мы с вами виделись, — Странник махнул руками, скрытыми под объёмными рукавами, покрытыми перьями и напоминавшими крылья, — вы показались мне очень растерянными, кар-р-р! Тот человек в маске вас удерживает взаперти, не так ли? Доктор потерял память из-за людей, как сообщил ему Сильвен. «Не внял его предупреждению», — выразился тогда гробовщик. Но он не обмолвился о том, как именно Ришелье лишился своих воспоминаний; что такое произошло, из-за чего на нём не осталось ни царапинки, но при этом напрочь стёрлась предыдущая личность. Как-то всё неправильно! Вдруг ко всему причастны вовсе не жители, а сам Сильвен? Вдруг его не устроила прошлая версия, и он создал себе новую? Вдруг… Нет! Глупо! Нелепо! Хватит! «Приходящие клиенты, не замечая вас дома, распространяли ложные слухи», — сказал Сильвен, не объясняя, в чём проблема эти самые слухи опровергнуть. Почему нельзя было выпустить его на улицу и показать всем, что Доктор вообще-то в порядке. Он жив и существует среди жителей, являясь таким же человеком, как и они. Только если Сильвен боялся, что кто-то увидит Ришелье, и некий обман, выстроенный им, всплывёт наружу и всё испортит. «Раньше у тебя никто не жил», — обмолвился Жоэль, а затем, спустя время, спросил: — «Это тот погибший и горячо обожаемый всеми Ришелье?» Доктор, слыша новый свист в ушах, ощущая, как по виску стекает противная капелька пота, напрягся и задрожал. У него разболелась голова, запульсировали рана на лице и ожог на ладони, и единственное желание, возникшее в эту ненавистную минуту, было поскорее лечь в кровать и провалиться в сон, чтобы все обескураживающие события, произошедшие за две суматошные ночи, улетучились из памяти. — Нет, боже! Сильвен не желает мне зла! — скорее для себя, чем для Странника, выкрикнул Доктор. — Он хороший! — О, коллега, прошу у вас прощения! Кар! — отошёл назад гость и виновато прижал руку к груди. — Я вовсе не собирался вас задевать, но… Понимаете, я наблюдал за вами и… Я думаю, вы попали в беду! «Прислушайся… Прислушайся к нему!» — вторил Страннику голос из зеркала, преследующий Ришелье, вызывающий животную панику и неконтролируемую злость. Доктор улыбнулся, походя на безумца. Он вглядывался в маленькие глаза, скрытые птичьей маской и ярко блестевшие от света свечи, и издал звук, напоминавший не то стон, не то хныканье. А, может быть, всё сразу. Ришелье, не двигаясь с места, стоически выдерживая взгляд Странника, неожиданно завертел головой, демонстративно отказываясь от всякой клеветы, направленной в сторону Сильвена. — Нет! Нет! Нет! — завопил он с искажённой в гневе гримасой. — Отстаньте от меня! Я в порядке, ясно вам?! Я в порядке! Странник, выпрямившись на короткий миг, снова сгорбился и потянулся к истерящему Доктору, но вовремя остановился, когда его собеседник воспринял попытку утешить крайне враждебно. — Мой друг, однажды вы уже связались с плохой компанией. Я не могу позволить вам снова спалить свои крылья. Пожалуйста, дайте мне шанс! Позвольте рассказать, что я узнал! Что я нашёл, кар-р! «Не веди себя как ребёнок. Он собирается помочь тебе. Тебе нужна помощь!» — грозно прошептал голос, смешиваясь со словами Странника и путая Ришелье, уже смутно осознающего, где разыгравшаяся фантазия, а где — реальность. — О чём… О чём вы вообще? Как вы могли следить за мной?.. Это неправильно! Лучше уходите! Не надо мне… — Вы умерли, коллега, — нетерпеливо перебил резко помрачневший гость. — Вы умерли, кар! Доктор поперхнулся, жалобно уставившись на Странника, то открывая дрожащие губы, то сжимая их в тонкую линию. Умер. Умер. Умер. Умер. Умер. Умер! Всё это — какой-то кошмар, издевающийся над бедным разумом, ослабленным отсутствием нормального отдыха. Всё это — бред, не стоящий ни секунды внимания! Почему Доктор вообще терпел к себе столь бестактное отношение? Почему он просто не открыл окна и не стал дожидаться Сильвена? Ради чего страдал? Ему же плохо! Невыносимо. Что-то стискивало его внутри, заставляло стонать, сгибаться, корчиться от боли… А голова, Господь всемогущий! Как же раскалывалась голова. Весь мир кружился, пока Ришелье не шевелился, переваривая с трудом различную информацию, рассказываемую ему то искажённым отражением, то Странником, появившимся именно сейчас. С чего он решил, что Доктору нужны его советы? Почему он так пренебрежительно относился к Сильвену? Пусть уходит! Или… Нет! Он должен продолжать говорить. Чего он ждёт?.. — Этого не может быть… — с трудом выдавил из себя Ришелье. — Я жив… Я жив! Я дышу… Я двигаюсь… Я чувствую! Как я могу быть мёртвым? Не смейте шутить надо мной! Это совсем не смешно! Гость, очевидно, восприняв слова близко к сердцу, всё же нарушил личные границы не воспротивившегося Доктора и мягко опустил одну большую руку-крыло на плечо обескураженного собеседника, которого бил мелкий озноб. — Есть существо, коллега, поспособствовавшее тому, чтобы вы были живы. Оно… напоминает мне другое создание из другого мира, но не суть, кар-р! — Странник отстранился так же внезапно, как и подошёл, и начал довольно эмоционально водить по воздуху костлявыми пальцами с длинными когтями, закруглёнными на концах. — Вы были лекарем. Человеком науки! Талантливым! Но вы поехали на войну и погибли там, кар! А теперь вы здесь — и вы ни разу не вышли на улицу. Я склонен считать, что вас попросту не выпускают! — с отчаянием произнёс гость, напоминавший очеловеченного ворона. — Никто не осведомлён, что вы живы, но все знают, что вы — мертвы. Коллега, вы призрак себя прежнего! Ему снился сон, где он был в эпицентре военного безумия. Уже второй заявлял, что он погиб, когда это — невозможно, если судить по тому, что тело Доктора существовало, а не кормило червей в земле. Почему же… Почему же его пытались убедить в обратном? Разве Доктор заслужил эти мучения? — Это неправда… Мне нравится нынешний я! Я не призрак! Я жив! «Пусть он скажет твоё настоящее имя!» — приказал голос, врываясь внезапно, как дождь в солнечную погоду, как резкий удар под дых от любимого человека, как молния, попавшая в крышу дома и начавшая пожар. Доктор, обойдя Странника на трясущихся ногах, вплотную поравнялся с деревянной стойкой. Он поставил на неё канделябр, боясь случайно уронить его и спалить весь дом, и опёрся о твёрдую поверхность локтями, отрицая, не доверяя никому, кроме Сильвена. Сильвена, чей рассказ оказался ещё более противоречивым, чем эти сказки про смерть и жизнь. — Коллега… — мягко позвал его гость. — Тот, с кем вы живёте… Он проклят на страдания что там, что тут, кар-р! Рядом с ним вы никогда не будете свободны. Вы никогда не узнаете истинного себя! — Мне не нужна свобода! — рявкнул Доктор, тут же прикрыв рот здоровой рукой, не в силах извиниться за отвратительное поведение, совсем ему несвойственное. — Очнитесь, коллега! Очнитесь, кар! Думаете, ваша мать хотела бы, чтобы вы жили, как раб в четырёх стенах? Без права выйти на свет? Кар-р-р! Поверьте, она желала вам только добра! — Моя мать умерла, когда я был юнцом! — Ваша мать умерла менее месяца назад, коллега! Она погибла на крыльце этого дома! Я общался с Бел… С одной госпожой, и она всё мне рассказала о вашей семье! — неумолимо продолжал Странник, надеясь вразумить такого подверженного эмоциям Доктора. — Я заходил к вам… Где вы жили по-настоящему, коллега, кар! Там всё разрушено! Я не сомневаюсь, то существо решило потешиться над вами. Оно забрало вас, чтобы наказать человека в маске. Проучить его! Оно заинтересовалось невинной душой, чтобы совершить своё мнимое правосудие… Оно совсем как тот, с кем вы живёте под одной крышей. Они одинаковые! «Я приютил вас, когда ваша мать умерла от болезни. Вам было одиннадцать…» — всплыла исповедь Сильвена, когда Доктор уже не мог терпеть молчание и находиться в неведении. «У тебя мамаша подохла, а ты прохлаждаешься с этим ничтожеством? Ты хоть посещал её могилу, коль внезапным образом ожил?» — отозвалось моментально воспоминание с Жоэлем, когда тот удачно — исключительно для него — приметил новую жертву. «Понимаете, воронёнок, перед потерей памяти вы на протяжении нескольких месяцев сильно… хандрили», — последовала очередная душещипательная история, рассказанная после столкновения с «товарищем» гробовщика. «Это война, на которую я… ты поехал. Ты — врач», — в противовес голосу Сильвена отозвался его собственный. «Вы умерли, коллега», — как гром среди ясного неба ударили заключительные слова Странника, окончательно выбив из Доктора дух. — Я ваш друг… Возможно, единственный, кто действительно хочет вас спасти. Пожалуйста, кар-р, вспоминайте! Ришелье вцепился в волосы, склоняясь близко к стойке. Что-то не сходилось. Всё! Всё не сходится! Доктор потянул прядки, причиняя себя боль, не помогающую ему прийти в чувства, а только, кажется, усугубляющую его плачевное состояние. Шуршание ткани отвлекло Ришелье от новых мыслей, всплывающих в сознании со скоростью света, и он с вопросом глянул на Странника, настойчиво ищущего что-то в слоях собственной ткани. Когда он, наконец, спустя считанное время нащупал искомое, то издал победный клич, определённо довольный своей находкой. — Коллега? — гость передал собеседнику клочок бумаги, принятый им с подозрением, будто это — оружие, способное его погубить от одного соприкосновения с ним. — Этот эскиз… Мне пришлось изрядно намучиться, чтобы раздобыть его, кар! Ваша мать из параллельного мира не хотела его отдавать, поэтому я стал вором… Да, каюсь! Да, я не горжусь! Но! Это же вы, коллега. Приглядитесь! Нервный импульс пробежал по всему морально ослабленному телу. Писк в ушах усилился, и Доктор, находясь на грани сознания, поднёс эскиз ближе к свечам, детально рассматривая своё лицо без изъянов, которое совсем недавно так упорно преследовало его в зеркале. Он, собираясь что-то сказать, подавился и тут же усмехнулся, отрицая всё происходящее безумие, перевернувшее весь его привычный уклад, его маленький мирок. Это нервное. Ему надо поспать… Почему Сильвен боялся снять маску, если, по идее, они жили бок о бок продолжительное время? Доктор стиснул зубы, вытирая в уголках глаз слёзы, появившиеся из-за внезапно возникшего разочарования и адской боли в висках, которую уже невозможно было терпеть — настолько она выматывала, уничтожала, высасывала всю жизненную энергию, доводила до припадочного состояния, когда уже неважно, умрёшь или нет — лишь бы всё прекратилось. Ещё чуть-чуть — и он бы определённо вытащил скальпель, чтобы перерезать себе глотку, но вместо этого, сохраняя каким-то чудом крупицы рассудка, Доктор зацепился за единственный вопрос, который необходимо было задать, даже если это означало смерть. «Он всё изменит», — думал Ришелье, не готовый к новым потрясениям, однако понимающий — иного выбора у него нет. Ему нельзя отступать: не сейчас, когда вокруг творился такой необъяснимый сумбур. Ему нужно действовать. Самостоятельно. Хоть раз в жизни. — К-как… — пролепетал Доктор. — Как меня зовут? Странник, наблюдая за полуживым собеседником, не желал доводить его ещё больше, но начав этот диалог, появившись в чужом доме, он уже обрёк его на муки. К сожалению, это — судьбоносное бремя, которое должно было произойти, чтобы всё встало на свои законные места. — Дегэйр Ришелье! — уверенно прокаркал гость. Что-то щёлкнуло в голове Доктора, а пелена, спасавшая его от правды, посыпалась мелкими осколками и оставила его с зияющей дырой в воображаемой стене. Он с широко открытыми глазами по-новому рассмотрел эскиз и нахмурился, чувствуя дискомфорт от образовавшейся корочки, стянувшей кожу лица, и не веря, что действительно стал участником этого цирка. Дегэйр Ришелье. — Чёрт… Сердце ускорилось, гулко ударяясь о грудь, руки как в припадке задрожали. Доктор… Нет, Дегэйр отшатнулся от рядом стоящего Странника, сминая в кулаке дрянной клочок бумаги и даже не кривясь от боли, пронзившей ладонь из-за противного ожога, продолжавшего его тревожить. Воспоминания полились ручьём, врываясь в прежде дремавший в сладком неведении разум. Детство, подростковые и юношеские года — всё это сплелось с тем коротким настоящим, целиком противоречившим прошлой личности, и Ришелье, ощущая диссонанс, запутавшись, кто он и ради чего существовал, кинул скомканный эскиз вперёд, попав в стену. Он был врачом. Он так нуждался в Сильвене… Он хотел помогать людям. И Сильвену… Мать провожала его, когда он уезжал из города. Его мать погибла, когда ему было одиннадцать. Он умер на войне. Нет, он просто потерял память! — Чёрт... Врал… Он мне врал! — волна злости накрыла Дегэйра, и он, сжав всю ту же больную ладонь, впечатал кулак в стойку, а потом, моментально изменившись в лице, растерянно обратился к Страннику: — Он не мог мне врать… — Коллега, кар, пожалуйста! Вам нужно расслабиться… Я понимаю… Гость не договорил, замолчал на полуслове, когда Ришелье, прищурившись, снова изменившись внешне, предупреждающе, с неодобрением покосился на него. Он не хотел больше говорить со Странником, собирающемся его утешить — он желал только увидеть гробовщика и лично высказать ему всё, что накипело за короткое время. Ненависть. В нём хлестала злость, непроизвольно вырывавшаяся наружу и калечившая его, сжирающая, как черви — труп. Дегэйр впервые был так обескуражен и растерян; он впервые чувствовал себя настолько неполноценно и гадко. А ещё использовано… Его использовали! Ришелье прижал пальцы к пульсирующему виску, не зная, как заглушить в себе эмоции, которые раньше всегда удавалось держать в узде. Сейчас же малейшее воспоминание, как он проводил время с гробовщиком, как бездарно тратил свой талант, как бессмысленно подчинялся глупейшим прихотям, как покорно лёг в кровать — всё это вызывало лишь вспышку агрессии, потребность что-то разрушить, а лучше прикончить виновника. Но он любил Сильвена… Нет! Он его не любил. Это самообман! Диссонанс, возникающий внутри Дегэйра-Доктора, когда с одной стороны он старался оправдать Сильвена, а с другой рвался повесить на его шею жерновый камень и сбросить в глубокие воды, доводил до истерии, до паники, до зуда в груди. Ришелье, запутавшись во всём, в чём только можно и нельзя, не осознавал, кем являлся для него Сильвен, как ему вернуться к прежней жизни — и неважно, в качестве Дегэйра или Доктора. Он не имел ни малейшего понятия, как ему теперь быть, когда весь мир, казалось, ополчился против него. Дегэйр умер. И возродился. Кто он? — Вы не понимаете, — холодно промолвил Ришелье. — Я ничего не хочу слышать. — Коллега… — Выметайтесь! — Кар! — издал звук Странник, намереваясь подчиниться, но его схватили за рукав, не позволяя уйти. — Нет, подождите… Пожалуйста, не уходите! — жалобно попросил Доктор, кривясь от сильной боли в затылке. — Мне нужна помощь! Я запутался… Моя голова… Она разрывается! — Коллега, я могу… — Нет! Вы ничего не можете, — оборвал Дегэйр, отпуская недоумевающего Странника. — Вы здесь не нужны. — Кар-р? — Уходите! — приказал он, устало потирая переносицу и криво усмехаясь, а затем и вовсе издавая приглушённый смешок. — Нет… Не уходите! Помогите мне… Прошу вас! — Коллега, давайте я… Раздавшийся грохот захлопнувшейся двери, словно человек, боясь опоздать, очень спешил, вырвал Ришелье из помутнения, в котором ожесточённо сражались две личности — совершенно противоположные друг другу, преследующие цели, не способные сосуществовать вместе, одержимые своими идеалами, вызывавшими дисбаланс в страдающем разуме. Дегэйр-Доктор обратился к Страннику, отчётливо замечая в его взгляде такую же мысль, возникшую и у него: это он. Сильвен. Губы расплылись от предвкушения в полуулыбке, когда раздались быстрые шаги, стремительно преодолевающие небольшое расстояние от двери до мастерской. Ришелье, вновь невольно коснувшись спрятанного скальпеля, решил, что отныне не станет терпеть к себе похабного отношения от того, кого воспринимал как милого друга — и частично продолжал считать той своей частью, которая больше никогда из него не исчезнет. Дегэйр не сомневался: если того потребуют обстоятельства, то он обязательно впустит в ход единственное доступное оружие и даже не дрогнет. Больше не дрогнет. Не теряя времени, Дегэйр сам направился в проём, ведущий в мастерскую, и следом за ним, как тень, сторожащая своего хозяина, поплёлся сгорбленный Странник. Это было бессмысленно — встречать, — но Ришелье, сам не определив, чего добивался, жаждал как можно скорее содрать с гробовщика маску и воззриться на его лживое лицо; спросить, ради чего он всё это устроил и доволен ли он тем, что в итоге сотворил. Доктор хотел всего лишь увидеть его и почувствовать себя в безопасности. Хотел обнять Сильвена, услышать очередное милое обращение, лечь с ним в кровать и избавиться от тягучей боли, распространяющейся по всему его телу. — Доктор! — позвал его гробовщик именно тогда, когда Ришелье показался в проёме, и замер, неверяще разглядывая не только его, но и Странника рядом с ним, как-то подозрительно сконфузившегося. — Это… Снова вы! — Кар! Как же я не люблю эту маску! — невпопад выкрикнул гость, махнув руками-крыльями. — Вы наглый лжец, кар-р! Вам должно быть стыдно! Сильвен, ошарашенно отойдя назад, напоровшись спиной на камин, неосознанно нащупал с выступа треснутое блюдце и, схватив его, удачно бросил в Странника, угодив ему в грудь, из-за чего маленькая тарелка, и без того еле живая, разломилась и крупными осколками посыпалась на половицы. Дегэйр, отскочивший от своего недавнего собеседника, не ожидавший, что гробовщик будет так рисковать и подвергать его опасности, со злобой на него уставился, ловко вытаскивая скальпель и пряча его в рукаве рубашки. — Ай! — возмущённо и одновременно с этим обиженно проговорил Странник. — В меня ещё никто не кидался… посудой! — Проваливайте, — зловещей интонацией приказал Сильвен. — Живо! Иначе, клянусь, вы пожалеете, что пришли сюда. — Кар-р-р! Коллега?.. — Уходите, — сказал Ришелье, не отрывая серьёзного взгляда от Сильвена, также его изучавшего. Странник, переводя внимание то с Доктора на гробовщика, то обратно, не был уверен в разумности просьбы Ришелье. Но уважая его как умного человека, когда-то прежде зацепившего своим искренним стремлением помочь людям, подчинился и аккуратно, держась возле стены — подальше от Сильвена, глубоко наплевавшего на него, — проскочил в коридор, а оттуда — на улицу, оставив чёрное существо, спрятавшееся в собственной гнили, с единственным светом, обжигавшим его, но всё равно, к несчастью обоих, манившим. Когда Странник покинул дом, Дегэйр, не разрывая зрительного контакта, начал отдаляться от Сильвена — ближе к канделябру и огню, и тот, принимая это за приглашение, последовал за ним. — Доктор… Глаза Ришелье опасно прищурились, когда гробовщик оказался непозволительно близко. Сильвен, разведя руки, планировал его обнять — как же глупо! — однако Дегэйр, более удобно перехватив скальпель, выставил его так, чтобы лезвие смотрело ровно на дрогнувший кадык гробовщика. — Меня зовут не так. Пора это уже уяснить. Сильвен пропустил шумный вздох, находясь в явном замешательстве — это отлично прослеживалось по его поменявшейся позе: плечи поникли, а руки были неловко приподняты в защитном жесте. Ришелье, довольный тем, какое произвёл впечатление, прижал скальпель к коже, не надавливая, но предупреждая: малейшее движение, которое ему не понравится, и Сильвен сильно пожалеет. — О… О чём вы? — Вы понимаете, о чём я. Назовите моё настоящее имя. — Я не… — Сильвен, — безэмоционально позвал его Дегэйр, и гробовщик, не в силах пошевелиться, задержал на миг дыхание. — Назовите моё имя. — Мой воронёнок, это… ошибка… — Я не «ваш», — с презрением выплюнул Ришелье. — И никогда не был. Он жалел, что маска скрывала всю боль от этих слов, которая, несомненно, отразилась на лице Сильвена. О-о, Дегэйр очень — очень — жаждал воочию увидеть, как рушатся все надежды, возможные планы — весь мир того, кто его обманывал, не испытывая ни капли сострадания к потерявшему память человеку, нуждавшемуся в понимании, а не в том, чтобы им помыкали, чтобы его контролировали, чтобы им распоряжались как собственностью — вещью, которую можно то прятать в дальнем уголке, то вытаскивать, когда наскучит. Ришелье желал схватить гробовщика за волосы и окунуть его в воду, как священник, крестивший свою паству и позволявший им обретать веру в Бога. Но здесь бы он утопил Сильвена, наблюдал бы, как тот барахтался, никчёмно пытался выбраться — всё же рана, нанесённая его гордости, была чересчур свежа, и Дегэйр не мог спустить гробовщику всё с рук. Но Сильвен — запутавшийся человек, заплутавший во тьме. На нём нельзя срывать злость! Это неправильно! Насилие порождало насилие. Сильвен ни в чём не виноват. Гробовщик потянул пальцы к скальпелю, и самый его кончик сильнее упёрся в кожу, причиняя дискомфорт. Но Сильвен, либо отчаянный безумец, либо просто глупец, дотронулся до запястья Доктора, однако тот, словно ошпаренный кипятком, отстранился от гробовщика, не позволяя ему взять всю инициативу и сломить его. Он ненавидел прикосновения. Но прикосновения Сильвена… — Один шаг ко мне — и не только ваше плечо будет вас беспокоить. — Доктор, что вы… Почему вы так озлоблены? Что вам сказали?! — Правду, которую вы утаивали от меня. — И вы… — запнулся гробовщик, прижав руку к солнечному сплетению. — И вы проверили в слова какого-то безумца? Вы видели, как он выглядел?! Он же не в порядке! Он наплёл вам сущую ерунду, и неужели вы — вы! — так легко с ним согласились? Мой милый воронёнок, вы же знаете меня… Я не враг вам! Сильвен не враг. Не враг… Он куда хуже! Нет! — Я всё вспомнил, — задрав высокомерно голову, произнёс Дегэйр, и свет от свечей опасно блеснул в его потемневших голубых глазах; а уже через мгновение, спохватившись, как-то странно сжался, будто пытался спрятаться и провалиться под половицы. — Сильвен, я… Я… Мне так… так плохо… Пожалуйста… Умоляю вас, помогите мне! Не оставляйте… Чёрт! — он ударил себя по темени, осуждая за презираемую слабость и наивность. — Мне ничего от вас не нужно! — Доктор… — позвал его гробовщик, вкладывая в свой голос всю теплоту и любовь к этому человеку. — Я могу вам помочь. Я хочу вам помочь! Просто позвольте к вам приблизиться… Прошу вас, мой дорогой. Мой дорогой… Мой дорогой… Мой дорогой… Мой дорогой… Сильвен так трепетно к нему относился, так заботился о нём, так беспокоился… — Заткнитесь! — выкрикнул Дегэйр, стараясь заставить замолкнуть не сколько Сильвена, сколько свой противный внутренний голос. — Вы — чёртов лжец. Все ваши речи пропитаны ядом. Вам не нужен я. Никогда не был нужен. Вы намеревались получить красивую картину — и поздравляю, вы получили! Вы изуродовали её. Вы испортили меня! Кто я теперь? Что я из себя представляю? — громко, на грани срыва, спросил он. — Вы не помогаете. Вы убиваете! — Доктор… — Я не Доктор! — Я люблю вас… Дегэйр, на секунду опешив, усмехнулся, издал смешок и резко расхохотался. — Что такое любовь, Силь-вен? — с презрением произнёс он по слогам имя гробовщика. — Такой человек, как вы, не способен любить. Свою любовь вы путаете с желанием обладать и… Боже, я-я не понимаю, почему это говорю, — Доктор прикрыл рот здоровой ладонью. — Это не я… Я не… Я так не считаю! Это всё ошибка. Сильвен, милый друг, вам стоит… Умереть за вашу ущербность! Дегэйр прижал запястья к вискам, подавляя рвущийся наружу крик от вспыхнувших воспоминаний, чередующихся то с прошлой жизнью, когда он показывал матери, искренне радующейся за него, свои успехи; то с настоящим, когда он проводил время с гробовщиком, утешал его, вытирал кровь после неудачного столкновения с друзьями, относившимися к Сильвену как к мусору, как к уроду, достойному лишь избиения и ненависти. Всё это, накладываясь друг на друга, убивало Ришелье, ведущего себя неосознанно как два разных человека, желающих Сильвену не то навредить, не то помочь. Его тянуло обнять гробовщика — и вместе с тем ранить его. Его подрывало ему нагрубить — и вместе с тем простить, оправдать, утешить. — Вы запутались, воронёнок, — осторожно нарушил тишину, прерываемую тяжёлым дыханием, Сильвен, сделав маленький шаг к нему. — Давайте… Давайте начнём всё по-новому?.. — Нет… Нет, нет, нет… — Я… Я не лгал вам намеренно. Клянусь. Вы появились в моей жизни внезапно, понимаете? Я растерялся. Запутался, мой милый! И вы сами… О, дорогой, вы же были напуганы! Как я мог вывалить на вас всю правду? Это жестоко! — Вы могли рассказать обо всём после! — Я… струсил, — признался Сильвен. — Вы бы… Вы бы не поняли меня. Даже сейчас вы не понимаете! Но, воронёнок, теперь вы всё вспомнили. Мы можем… Можем жить как прежде. — Как прежде не будет. Больше ничего не будет! Я не собираюсь терпеть ваше общество. Вы — зло. Никакие ваши оправдания не смогут очистить ваш поступок. Вы опорочили меня. Растоптали, как маленькое надоедливое насекомое. Вы… Милый друг, я так устал… Мне так больно! В голове… и в сердце… Оно… Почему так больно? Его надо вырвать… Избавиться от него… Надо… Сильвен, воспользовавшись замешательством, притянул мямлящего Доктора в объятия, крепко стискивая его, прижимая к груди, даря ему тепло, которого тот был лишён. Ришелье же, впившись ногтями в кожу спины, скрытую за тканью рубашки, сгорбился, утыкаясь носом в шею гробовщика, дыша быстро, шумно, но с каждой секундой успокаиваясь, приходя в сознание, растворяясь в остро необходимой нежности. Казалось, всё и правда встало на свои места, вернулось в недалёкое прошлое, когда не существовало ни Жоэля, ни Странника, ни голоса, мучившего, искажающего реальность. Всё было почти хорошо. За исключением того, что Сильвен — предатель, воспользовавшийся доверчивостью Доктора, и этот факт, сколько не прикладывай усилий, никогда больше не забудется. Он как раздражающее маслянистое пятно на простыне, которое ни за что не отстирается. И оно мозолит глаза, мешает до такой степени, что хочется взять — и бросить всё в огонь. Сильвен не просто предатель. Он — монстр, лишённый всякой человечности, и любые его речи — ничего не стоящий бред, который нельзя воспринимать всерьёз, иначе засосёт, как вязкое болото, и окончательно погубит. Рука, в которой находился скальпель, действуя сама по себе, резко взмахнула, дырявя одежду и оставляя на коже Сильвена неглубокий порез. Гробовщик, поначалу не почувствовав, удивившись подобной подлой атаке, заторможенно среагировал на боль, отрезвившую его, заставившую отстраниться и посмотреть на Ришелье, совершенно равнодушного, иначе. — Что вы… Дегэйр, собираясь вновь поранить Сильвена, не успел: тот, удачно схватив его за грудки, настойчиво потряс в надежде, что Ришелье оклемается и прекратит сходить с ума. — Что вы творите?! — Вы должны страдать! — Доктор, чёрт возьми, угомонитесь! Я не буду причинять вам боль! — Вы уже её причинили! Дегэйр резанул Сильвена по плечу, оставляя очередную рану — куда более серьёзную, чем первая. Гробовщик, дёрнувшись, отпустив Ришелье, дрожащими пальцами провёл по ткани, уже пропитавшейся кровью. Он, изумлённо оглядев побагровевшую кожу, нервно усмехнулся, определённо не веря, что Доктор учудил что-то настолько выбивающееся, неправильное, дикое. Он перевёл взгляд на Дегэйра, как будто спрашивая: «Зачем?» — и тот, беспристрастный, лишь удобнее взял скальпель, планируя новую атаку. Вовремя среагировав, Сильвен, перехватив руку Ришелье, грубо, не жалея силы, толкнул его вперёд, а затем и вовсе, сцапав, прижал к стене, чтобы отстранить и снова впечатать в неё. Дегэйр, ощутимо приложившись затылком, на мгновение увидев вместо серо-белой маски черноту, не сумел подавить стон и кряхтенье, и гробовщик, испугавшись, что переборщил, тут же освободил его. — Простите! Умоляю, воронёнок, я не… Дегэйр со всей дури ударил Сильвена по ноге, и гробовщик, вскрикнув, не удержавшись, позорно повалился на пол, выглядя ничтожно, как черепаха, которую перевернули на панцирь, и теперь она, бедняжка, шевелила лапками, не в силах исправить своё незавидное положение. Обойдя Сильвена, глядя на него сверху вниз, Ришелье плюхнулся на его бёдра, вырывая из чужого горла новый громкий вздох и сводя на нет и без того никчёмные попытки что-либо предпринять. Эти безмолвные гляделки, когда Дегэйр, наклонив голову набок, взирал на ослабленного Сильвена, не рвущегося, как в случае с Жоэлем, сражаться, продолжались, вероятно, бесконечно. Ришелье раздражало, что гробовщик не воспринимал его всерьёз, не защищал свою честь и вообще был крайне вял. Он, обладая в данный момент властью, мог убить его или заставить как следует пострадать, нанести на тело столько увечий, что тот взмолится о скорейшей смерти. Дегэйр бы устроил ему пытку — под стать тем мучениям, которым он подвергся сам, он бы… Насилие порождало насилие. Сильвен — такая же жертва обстоятельств. Хватит его обвинять! — Доктор… — нарушил тишину гробовщик таким печальным голосом, что Ришелье не сразу его услышал. — Доктор… — Повторяю специально для глухих, Сильвен: я не Доктор, — он, опираясь здоровой ладонью о пол, наклонился ближе к трагической маске. — Я — Дегэйр. Запомните это. — Вы можете быть кем угодно, но вы навсегда останетесь для меня Доктором, любовь моя. — Тогда нам не о чем говорить. Дегэйр сорвал маску Сильвена, обнажая уродливое лицо, на котором не отражалось ничего: ни страха, ни разочарования, ни отчаяния, ни уныния. Зелёный глаз внимательно смотрел на Ришелье, не ожидая от него ни правосудия, ни помилования. Гробовщик был абсолютно равнодушен ко всему происходящему, что лишь сильнее заводило Дегэйра, рассчитывавшего на более… эмоциональную реакцию. Коснувшись спокойно сжатых губ Сильвена, Ришелье отодвинул самый кончик в подобие вымученной улыбки. Он провёл подушечками пальцев по его холодной щеке, очерчивая отчётливо выделяющуюся из-за худобы линию подбородка. Дегэйр дотронулся до уха гробовщика, огладил завиток и несильно сжал мочку, слыша, как рвано задышал Сильвен, не сумевший даже предугадать такого исхода. Сердце застучало в два раза быстрее, когда гробовщик ненавязчиво положил ладони ему на бёдра и, сам того не ведая, мягко сжал их, не отрывая ничего не выражающего взгляда от Доктора. Он поднял одну руку, чтобы затем опустить её на талию подозрительно замершего Ришелье, по всей видимости, потерявшегося в пространстве от внутренних противоречий, мешающих ему сконцентрироваться и понять, как себя вести. — Мой бесценный воронёнок… Дегэйр обхватил лицо Сильвена и склонился к нему, находясь до чёртиков близко, почти касаясь своим носом его и смотря жадно, безумно, ненормально. Ришелье, заворожённый асимметричностью, здоровым глазом на контрасте со слепым, впился в его губы, сминая их, кусая, не заботясь о причинении боли, ведомый лишь неподвластным ему сумасбродным желанием воспалённого разума, мечущегося и не определившегося, кто же Сильвен: друг или враг. Дегэйр просунул язык в рот гробовщику, целуя его с каким-то ненасытным желанием подчинить, унизить, испробовать на вкус, унизить, заставить признать свою никчёмность, унизить, унизить, унизить… Хватит! Это неправильно! Глупо! Позорно! Дегэйр поспешно оторвался от Сильвена, выпрямился и поднял на уровне груди скальпель, мечтая не просто ранить гробовщика, а вонзить ему лезвие в глотку, чтобы тот захлёбывался в собственной крови, чтобы жизнь медленно угасала в его зрячем глазе, чтобы осознал, кого породил мерзкой ложью. Он занёс руку и… Хватит! Сильвен не виноват! …испуганно вскочил, чуть не упав. Ришелье, отойдя от гробовщика, столкнувшись поясницей со стойкой, быстро дышал, почти задыхался, умирал от огня, пожирающего его изнутри. Он завертел головой, не ведая, что сказать, как поступить, как оправдаться, как выразить эмоции — не зная ровным счётом ничего. Каша из мыслей была невыносима, и Дегэйр-Доктор, стукнув в очередной раз себя по макушке, издав звук, полный боли, не разбирая голоса, слышимые лишь им, поражённый резко возникшей слабостью, вцепился в скальпель как в единственную надежду не заплутать в темноте. Он, панически оглядываясь, остановился в итоге на Сильвене, пребывавшем в таком же шокированном состоянии, что и Ришелье. — Воронёнок, давайте… Он побежал: из холла в мастерскую, в коридор, а оттуда через дверь на заветную улицу, избегаемую раньше из-за наставлений Сильвена, просившего остерегаться её, словно она — это самая опасная зона, а не дом гробовщика, принёсший немало проблем. Дегэйр-Доктор мчался так быстро, как позволяло ему тело, не подготовленное к физическим нагрузкам, расслабленное из-за постоянного безделья и уже начавшее изрядно подводить. Он впитывал свежий воздух, наслаждаясь им; он восторгался открывшейся свободой и вместе с тем пугался её, не понимая, как с ней быть и куда ему теперь податься, будучи для всех мёртвым. В ночи его фигура являлась всего лишь обычной безликой тенью, мало кого способной заинтересовать. Его, увидь кто-то из живых, приняли бы за полоумного пьяницу, мчавшегося к другу за новой порцией алкоголя; вором, проникнувшим в чужие владения и теперь прячущегося от правосудия; изменщиком, приспичившему испробовать новые ощущения, невозможные с женой. Он сам не знал, кем являлся на самом деле, ради чего устраивал эти показательные выступления, чего добивался, когда все давно его похоронили и забыли, оставив в прошлом, как воспоминание. Он — никому не нужен, и Ришелье, лишившись всего, оставшись без родных людей, заботившихся о нём, осознал, что лишь он может помочь себе, даже если для этого ему придётся… исчезнуть. В этот раз наверняка. Ришелье не понял, как завернул в переулок, как остановился и перешёл на шаг. Наверное, тогда, когда лёгкие начало ужасно жечь, когда пересохли губы и невыносимо, до размытых пятен в глазах, закружилась голова. Он не имел ни малейшего понятия, куда плёлся, пока его шатало из стороны в сторону, но что-то тянуло его вперёд, невзирая на смертельную усталость, валившую с ног. Дегэйр опирался о каменные стены, с трудом продвигая своё настрадавшееся тело, и не отпускал скальпель, чувствуя себя благодаря ему куда сильнее. Пожалуй, он бы хотел умереть окончательно, если бы это избавило его от следующей по пятам боли, от внутреннего голоса в голове, прорывающегося наружу и твердящего ему о вещах, которые ему не нравились. Ришелье желал забыть обо всём, что происходило с ним раньше, чтобы та жизнь осталась позади и сейчас не тревожила его в виде сумбурных воспоминаний, накладывающихся друг на друга, путающих, причиняющих дискомфорт, смешивающихся и оставляющих в итоге с адской неразберихой из обрывков, которые невозможно было связать воедино. Мёртвые тела. Кровать. Улыбка, принадлежащая женщине… Матери. Книга по медицине. Кровь. Много крови. Дегэйр остановился, когда что-то невидимое кольнуло его в висок. Он посмотрел на тёмное небо, выпуская через приоткрытые губы воздух, и поплёлся дальше, пока снова не замер возле двери с металлической буквой «Р». Он стоял возле неё, когда был маленьким; стучал, чтобы его мать открыла ему, и бежал сразу в свою комнату читать книги вместо того, чтобы составить женщине компанию и отведать приготовленную с любовью пищу. Он стоял возле неё, когда вернулся после учёбы из Парижа; стучал, чтобы его мать открыла ему, и сдержанно обнимал женщину, когда та рыдала от счастья. Он покидал этот дом, когда вознамерился испробовать что-то новое и отправился на войну, ставшую его последним испытанием. Дегэйр, спрятав скальпель в штаны, осторожно коснувшись ручки двери, открыл её, потрясённый тем, что она не заперта, но радуясь сложившимися обстоятельствам. Не теряя времени, он проник внутрь — во мрак — и сразу же вдохнул спёртый воздух, кривясь от отвращения. Раньше здесь всегда пахло вкусно. Его мать умела поддерживать порядок, а теперь, когда её нет, всё стало загнивать. Не ориентируясь в пространстве, чувствуя себя слепым кротом, Дегэйр добрёл до дивана, который принялся бессмысленно щупать. Он устало завалился на него, свесив на пол руку, не имея никаких сил обыскивать дом в кромешной темноте и одолеваемый сонливым состоянием, усугублявшимся изнеможением. Дегэйр жалел, что оставил мать и поехал на войну, бросив нормальную жизнь, растоптав своё будущее. Он жалел, что не послушался её и всё испортил из-за немыслимых амбиций, которые, на самом деле, не оправдывали все риски. Ришелье жалел, что погубил не только себя, но и единственного любимого человека, отдававшего всего себя ради его благополучия. Он погубил собственную мать, настрадавшуюся из-за него предостаточно, чтобы сейчас себя возненавидеть за совершённую оплошность. А как же Сильвен?.. Дегэйр ударил себя, заставляя покинуть разум все мысли, завязанные на гробовщике, однако скоро осознал, насколько это бесполезно и никчёмно. Сильвен против воли стал для него новым миром, без которого другая часть не мыслила своего существования. Он одновременно дорожил им и ненавидел его, тянулся к нему и отталкивал, нуждался в нём и хотел прикончить за враньё, испоганившее ему жизнь. Этот парадокс, захвативший его наравне с непониманием себя, вызывал множество противоречий, разрывающих изнутри, карябающих грудь до такой степени, что хотелось раскромсать кожу и мясо, сломать рёбра и растоптать сердце, навсегда прервав свою жалкую жизнь. Дегэйр запутался. Доктор запутался. Они оба запутались, испытывая разные эмоции, соединявшиеся вместе и создававшие взрыв, уничтожающий мозг, вынужденный терпеть две противоборствующие личности. Дегэйр открыл глаза в тот момент, когда отворилась дверь, впуская в дом слабую полоску света. Он нервно выдохнул, радуясь и злясь, что Сильвен, а это, конечно же, мог быть только гробовщик, нашёл его; погнался, вероятно, за ним, чтобы не потерять из виду; или оказался чересчур умным, раз сумел предугадать, где будет Ришелье. Впрочем, для этого не надо обладать высоким интеллектом. Для этого не надо быть гением. Но, если честно, настойчивости Сильвена можно поаплодировать. Как жаль, что Дегэйр ни за что не будет ему внимать. — Доктор? — позвал его гробовщик. — Прошу вас, нам нужно разрешить… конфликт. — Вас не должно быть здесь, — произнёс Ришелье, поднимаясь с дивана. — Проваливайте. Дайте мне насладиться чёртовой тишиной хотя бы сейчас. — Пожалуйста… — взмолился Сильвен, приближаясь к нему. — Пожалуйста, не убегайте от меня. Я не причиню вам зла. — Вы уже его причинили, Сильвен! — повысил голос Дегэйр. — Я — ничто. Я — пустая оболочка. Что я из себя представляю? Лишь забаву. Я — покорная кукла, марионетка. Все мной управляют. Почему я жив? — Милый мой, прошу… — Почему я жив, когда должен быть мёртв? Ответьте мне! — Я не… Я не знаю. Но разве это имеет значение? Мы можем построить что-то новое. Мы можем быть счастливы. — Мы? — Дегэйр усмехнулся. — Нет никаких «мы». Неужели вы думаете, что после всего, что вы сделали, я буду с вами? Неужели вы считаете, я буду терпеть вас и позволять собой помыкать? Неужели вы действительно надеялись, что я буду терпеть вас? Вы урод, Сильвен, и не только внешне, но и внутренне. Вы никогда не будете счастливы. Гробовщик отшатнулся, не доходя до Ришелье, и Дегэйр понял, что немного переборщил. Он потянулся к Сильвену, чтобы действительно извиниться, но тот, отмахнувшись от него, сам сцапал, требовательно притягивая к себе. — А вы слабак, Дегэйр, — выплюнул ему в лицо гробовщик. — Вместо того, чтобы довольствоваться малым, возжелали большего. Вы слишком горделивы. — Не вам меня судить, — огрызнулся Ришелье, схватив здоровой рукой запястья Сильвена, — когда вы сами отвратительны. — Зачем судить того, кто уже подох? Вы и правда всего лишь деревянная кукла, которая — о, какая незадача — заимела волю. Дьявол неплохо над нами посмеялся, но особенно над вами, — издевательски продолжил гробовщик. — Если вы врач в столь юном возрасте и обладаете… Ой, прошу прощения, обладали, ведь теперь вы также уродливы, как и я… Дэгейр ударил Сильвена в грудь, и тот заткнулся, так и не успев закончить предложение. — К чёрту вас! Это произошло по вашей вине! — Кому вы сейчас нужны, кроме меня?! — спросил гробовщик, смеясь. — Всем чхать на вас! — К чёрту вас! — Вы умерли! Вся ваша семья — померла! Вы просто пережиток прошлого! Чего вы добиваетесь?! Дегэйр вмазал Сильвену, угодив тому по уху. Он нанёс удар в перемотанное плечо, вырывая у гробовщика вместо крика боли безудержный смех, а затем, отвлёкшись на странную, неестественную реакцию, не успел поймать момент, когда Сильвен кинулся к нему и повалил на сзади стоявший диван. Он, не отступая, определённо потеряв рассудок, поймал руку и надавил со всей дури на ожог, и Ришелье завопил, забарахтался, пытаясь скинуть обидчика, который так подло с ним обошёлся. Он врезал ему коленом в пах и, уловив подвернувшуюся возможность, толкнул на пол. Толкнул на пол, чтобы затем вонзить скальпель, шустро вытащенный из штанов, в живот гробовщику, достать его и снова загнать лезвие в плоть. — К чёрту вас! — повторил Дегэйр, распалённый бестолковым сражением, ничего не доказывающим и лишь калечившим их. — Д… Доктор… — прокряхтел Сильвен, касаясь дрожащими пальцами рук Ришелье, держащего скальпель. — Зачем вы… З-зачем… Насилие порождало насилие. Что с ним не так? Почему он стал так ужасен и кровожаден? Что-то перемкнуло. Глаза заволокла пелена, и темнота, до этого уже ставшая постоянным спутником, окончательно поглотила зрение чернотой, заменившейся через секунды кричащим красным. В ушах раздался оглушающий писк, виски запульсировали, а голова, кажется, была готова взорваться на кучу маленьких ошмётков. Дегэйр ударил себя по лбу, прокусил до крови губу и закричал от громкого голоса, обвиняющего его во всех смертных грехах. Он крепко зажмурился, пока снова не открыл глаза и не различил очертания валявшегося гробовщика, которому без капли сострадания проткнул скальпелем живот. Что-то снова перемкнуло. — Сильвен?.. Сильвен, я… — Доктор отпрянул от гробовщика, отполз от него и тут же на корточках добрался до него, начав в панике осматривать и случайно вляпываясь в кровь. — Боже, Сильвен, простите меня! Я не знаю… Я… Я не знаю, что на меня нашло… Как… — Д… Доктор… — Сильвен обхватил ладонью щеку Доктора, когда тот наклонился к нему, и оставил на коже красный след. — Всё… Всё в порядке… — Нет! Нет! Нет! — Ришелье оттолкнулся от гробовщика и, не контролируя спонтанный порыв, вмазал себе по макушке. — Ничего не в порядке! Ничего! — П-пожалуйста, Доктор… — Я не могу! Я не знаю! — Д… Насилие порождало насилие. Сильвен умер, когда впервые убил. А Дегэйр, когда возродился. — Простите… Простите! Я не… Я не хотел! Он судорожно поднялся на трясущиеся ноги, нервно отдаляясь от Сильвена, тянущего к нему руку, пытающегося достучаться, что-то сказать — и совершенно бесполезно. Ришелье, открыв нараспашку дверь, испугавшись своих действий, себя, ставшего ничем не лучше тех, кого презирал, сбежал из дома, в котором остался раненый им гробовщик. Сбежал как трус. Как жалкое ничтожество. Сбежал так же, как сбежал на войну, чтобы справиться со стрессом от смерти пациента, которого впервые не сумел спасти по собственной вине, ведь опрометчиво решил, что не нужно даже пытаться. Сильвен был прав, когда говорил, что Дегэйр слишком горделив. И эта гордость погубила его так же, как трусость и неумение принимать собственные ошибки. И сейчас, опять сбегая от них, он вновь обрёк себя на страдания. Обрёк, когда напал на Сильвена и подорвал его доверие. Перечеркнул всё, что между ними было, а, возможно даже, уничтожил так же, как себя. Убил. Неосознанно. Случайно. Когда должен был спасти. Чёрт возьми! Дегэйр, не разбирая дороги, оставшись окончательно один в этом огромном мире, который был ему не рад, действительно захотел спрятаться, чтобы больше ни к кому не прикасаться, никого не трогать, не вредить. Быть вдалеке от жизни, от людей — от всего. Но ещё больше он, минуя маленькие домики, спрятанные в тени, возжелал окончательноумереть.