***
Ярко светившее солнце ознаменовало новый день, приносивший для каждого жителя маленького городка что-то своё: взрослые занимались работой, спорили или бездельничали, отсыпаясь после ночного кутежа; а дети носились по улочкам, затрудняя старшим жизнь громкими криками, мешавшими сосредоточиться на насущном. Скромная группка из четырёх человек — каждому где-то лет по семь, явно не больше, — гонялась за блохастым котом с лишаем на спине и беспощадно кидала в него камни, удачно попадая в истощённое тельце, отчего животное каждый раз пронзительно взвизгивало. Мальчик, самый худой в этой команде, раздобывший валявшуюся на земле острую палку, запустил её в кота и угодил ему в бедро, в которое то глубоко вонзилось, вырвав из пасти с отсутствующим клыком очередное жалобное мяуканье. Животное замедлилось, и крупный ребёнок, успешно догнав его, сцапал за шкирку и с ухмылкой потряс, чтобы затем небрежно выбросить. Бездомный кот, напоровшись сильнее на палку, случайно сломал её при падении, и застрявший кусок остался в его кровоточащей плоти. Сильвен с шумом сделал вдох и распахнул зрячий глаз, с удивлением натыкаясь на деревянный невзрачный потолок. Он поднял руки, с любопытством и вялостью, присущей после сна, изучая костлявые ладони с неровными ногтями и отчётливо виднеющейся под ними запёкшейся кровью. Смутно соображая, если не сказать — не соображая вовсе, гробовщик задрал голову, не замечая в своём теле ничего инородного. Что-то не так. Сильвен, напрягший мозги, стараясь вспомнить, что произошло до того, как он потерял сознание, огладил живот, чувствуя подвох, который был не в состоянии объяснить. Гробовщик, зажмурившись, повёл ладонью вверх, к сердцу, а затем — к шее, выше, — и остановился на холодной серо-белой маске, прячущей по обыкновению уродливое лицо. Что-то всё же не так. Сильвен снова спустился к животу, поднимающемуся вместе с грудью с каждым шумным вздохом. Он, не задирая одежду, ощупал каждый миллиметр, не обнаруживая ничего острого или опасного — того, что могло бы оставить рану. Начав судорожно думать, гробовщик на свой страх риск надавил на плечо — ещё одно место, почему-то влёкшее его, но недомогание, на которое он опрометчиво рассчитывал, так и не возникло. Что же не так? Сильвен напряг пресс, заставляя себя приподняться. Когда у него это получилось, он, с вытянутыми ногами, потрогал одежду, где не было ни дыр, ни следов крови. Гробовщик — абсолютно чист, будто ничего и не случилось. А что случилось? Что… Сильвен прижал пальцы к вискам, прогоняя туман в голове. Он, прикусив до крови с какой-то резко вспыхнувшей злостью кончик языка, нахмурился, когда перед зрячим глазом спонтанно возник хаотичный образ человека с чёрными волосами и голубыми глазами, не то по-доброму улыбавшегося, не то презрительно усмехавшегося. Что же стряслось?.. Голубые, поразительно чистые глаза, похожие на безоблачное солнечное небо; чёрные, будто сама ночь, волосы, которые ещё забавно вились на концах… Точно. Доктор! Сильвен, поперхнувшись воздухом, закашлялся, более осознанно вытаращившись на тело, скрытое тканью. Он поспешно задрал широкую рубашку, доставшуюся ему от Ришелье, и с удивлением воззрился на худой бледный живот, где не наблюдалось ни одной свежей раны. Должен быть скальпель… Доктор причинил ему боль, прежде чем убежал. А теперь на теле гробовщика ничего нет, будто всё это оказалось простой галлюцинацией. Фантазией воспалённого разума. Но Сильвен ещё не сбрендил. Он находился в чужом доме! Так какого чёрта?.. Гробовщик, подавив нервный смех, сомневаясь, что он — жив. Не после того, как напоролся ещё сильнее на лезвие… Или это мираж? Как отличить реальность от воображения и при этом не сойти с ума? Сильвен не знал. Он перестал что-либо понимать после того, как деревянная кукла, сделанная по подобию мертвеца, ожила, и он воспылал к ней ненормальными чувствами, всегда им порицаемые. Забавно, что теперь ради этого создания, оказавшегося человечнее всех людей вместе взятых, Сильвен готов был пойти на многое, лишь бы оказаться рядом и спасти, услышать ещё раз своё имя, произносимое так трепетно, с любовью; увидеть ещё раз смущённую улыбку от обращения «мой воронёнок» и крепко обнять, прижать к себе и никогда не отпускать. Сильвен полюбил своё имя благодаря Доктору. Он полюбил мир благодаря Доктору. Он полюбил жизнь благодаря Доктору. Гробовщик, заглушив зарождающуюся истерику внутри себя, панически посмотрел вбок и замер в исступлении, отказываясь верить зрению, наверняка решившему очень к месту — как всегда — потешиться над тем, кто и без того растерялся от обилия безумного. Сильвен, напрочь забыв, что на лицо глядеть нельзя, столкнулся с сильнейшей рябью в глазу и резкой болью в голове, стрельнувшей так же оглушительно, как ружьё. Он необдуманно быстро хапнул воздуха, подавился и, поспешно опустив взгляд, отполз от создания, не желавшего оставлять его в покое. Что ему опять понадобилось?.. Пусть убирается! Когда создание уяснило, что его заметили, оно совершенно безмятежно развалилось на диване и уверенно положило на спинку вытянутые на всю длину забинтованные руки. Оно, продолжая сохранять угнетающее молчание, закинуло одну ногу на другую, источая всем таинственным видом очевидное превосходство над человеком. — Зачем вы меня преследуете? — не выдержав гробовой тишины, выкрикнул Сильвен, предусмотрительно избегавший чудовище в бинтах. — Я ничего вам не сделал! — Именно, Сильвен Ленуар. Где же мой гроб? Моему господину совсем поплохело, — посмеялось создание, считавшее шутку смешной. — Какой к чёрту гроб?! — не до конца понимая, переспросил Сильвен, особо не заботившийся в выражениях. — Вы завалились в мой дом, в мою мастерскую… Вы что-то натворили с моей куклой, а потом ходили за мной по пятам! И теперь вы снова здесь. Проваливайте из моей жизни! Раздался приглушённый тканью щелчок пальцев, и гробовщик ошеломлённо уставился на тело, из которого опять торчал скальпель, опасно блеснувший в лучах солнца, проглядывающегося из не зашторенного окна. Что-то влажное обильно потекло из его рта, скрытого маской, и много багровых капель упало на прежде чистую рубашку, расплываясь на ней красным уродливым пятном. Неожиданная боль, пронзившая каждое нервное окончание, молниеносно повалила Сильвена на спину, и он истошно закричал, что обязательно бы насторожило любого, кто проходил бы неподалёку от дома. Гробовщик, согнувшись, задевая случайно скальпель и ухудшая и без того паршивую ситуацию, зарыдал, как маленький ребёнок, во время бега упавший на грудь и сильно ударившийся. Он, не контролируя себя, карябая обломанными ногтями пол, кажется, умолял прекратить, брал свои слова назад, просил прощения, клялся больше никогда не зарекаться и быть более покорным, если это будет означать, что кошмар закончится… Сильвен, захлёбываясь в слюнях и крови, чувствуя одновременно как его тело жгли, как вколачивали в него гвозди, как топили и избивали, неразборчиво что-то шептал, пока под конец его запутанной речи на послышалось чётко Аминь. Раздался новый щелчок — и боль, донимавшая гробовщика, заставлявшая унижаться, прошла, будто её никогда не существовало. Не осознавая, что произошло, Сильвен ослаблено приподнялся на трясущихся руках и заторможенно изучил себя, не замечая ни крови, ни скальпеля — ничего. — На просьбу смертного откликается не всеобъемлющий Бог, до глупого слепой старик, так отчаянно лелеющий каждую живую тварь, а Дьявол, любезно одаривающий Его бестолковых детей спасением, — совершенно безэмоционально произнесло забинтованное существо. — Люди подобны плевку. Мусору. Они совершенно ни на что не способны, но при этом так бессмысленно верят в Бога и беспробудно молятся ему, соблюдая невиданное количество ограничений, воздерживаясь от плотских потребностей и до победного скрывая свою истинную сущность глубоко внутри. И всё это ради того, чтобы получить прощение за все совершённые грехи и Его величайшее благословение. Но вот какая незадача... Богу всё равно, — скучающе рассуждал Дьявол, не изменивший положения на диване. — Так скажи мне, Сильвен Ленуар, зачем тогда молиться Господу нашему, который, как самый бесполезный Король, уже давно не озабочен мирскими делами своих подданных? Гробовщик промолчал, и это не устроило существа, начавшего медленно сжимать одну руку в кулак, из-за чего боль, прежде утихнувшая, снова появилась. — Скажи мне, — зловеще приказал демон под возглас человека. — Ну же, не стесняйся. Каждое мнение важно, даже твоё, Сильвен Ленуар. — Я… Я-я не знаю… Не знаю! — Смертным важно верить, что они кому-то нужны. Такова ваша жалкая порочная натура. Вы совершаете отвратительные поступки, а потом бежите в церковь, чтобы замолить перед Ним выдуманные вами же грехи, — Дьявол зашуршал, и Сильвен мимолётом заметил, как тот поменял позу и теперь, наклонившись вперёд, опустил сжатые вместе руки между разведённых ног. — Твой отец, Сильвен Ленуар, отличное доказательство моих слов. Глупое, жалкое, убогое создание, калечащее души, и что же Бог сделал? Ничего. Даже сейчас Он ничего не делает, когда люди, как Арно Ленуар, творят бесчинства. Так зачем же всё-таки молиться ему? Ради чего? Гробовщик, не слыша существо, не воспринимая его всерьёз и отказываясь думать, продолжал настойчиво молчать, не имея ни малейшего представления, что ответить. Ему были неважны эти размышления о Боге и о верующих, и сам он, глубоко наплевав на Него, считал Его чересчур лицемерным созданием, из-за которого люди постоянно сходили с ума. Прямо как его идиот-папаша, прибегающий к святому образу, дабы оправдать сладкую ложь и контролировать послушную паству, чувствующий себя за их счёт фигурой более значимой, чем он был на самом деле. Господь — всего лишь предлог, используемый человеческим разумом, когда либо всё хорошо, либо всё плохо. — Ваша вера не спасает вас, — не расстроенный неболтливым собеседником, вновь подал голос демон. — Она порабощает и убивает. Вы загоняете себя в тупик, а потом не можете из него выбраться. Смертные медленно себя уничтожают и даже не понимают, что все их старания — до смешного бессмысленны. Вы всё равно попадёте ко мне. Даже такие невинные души, как Ивет Ришелье. Она умерла из-за тебя, Сильвен Ленуар. Я замучил её до смерти ради тебя и ради её прелестного сыночка. Дьявол поднялся на ноги, и Сильвен, боясь, что тот подойдёт к нему, невольно испытал облегчение, когда тот, заведя руки за спину, неторопливо направился к окну. Демон прекрасно осознавал, кто контролировал ситуацию, кто был рабом и узником, и поэтому он, ведя себя как хозяин не только положения, в которое угодил гробовщик, а как властелин всего божьего мира, испытывал нервы человека на прочность, растягивая время, питаясь страхом, получая невиданное удовольствие от чужой кротости, иногда, правда, превращающейся в неподобающую дерзость. Впрочем, глупо отрицать, что Дьяволу нравилось, когда ему пытались перечить. Когда смертный, недооценивающий его, страдал из-за своей дурости, выходящей ему снова и снова боком. Это напоминало игру, когда безмозглая мышь бежала напролом и попадала в мышеловку, умирая в ней, а потом, возрождаясь, опять наступала на те же грабли — и так до бесконечности. — Си-ильве-ен Ле-ену-уа-ар, — демон, словно смакуя слова, пропел имя и фамилию дрогнувшего гробовщика, пялившегося на ровную спину адского создания, — как тебе мой подарок? Понравилось ли тебе это ощущение безнадёжности, собственной никчёмности, когда, испытав свою извращённую любовь, — Дьявол издал нарочито громкий вдох, выражая таким образом презрение ко всему, что способно любить, — ты лишился её из-за неумения держать длинный язык за зубами? Впрочем, ты скорее его передержал, пока утопал во вранье, — задумчиво заключил он. — Ты так жалок, но почему-то Бог обратил на тебя свой взор. Почему? Что в тебе особенного? Дьявол повернул голову к гробовщику, тут же вперившегося взглядом в воображаемую точку на половицах и не желавшего больше повторять плачевный опыт. Он очень хотел отсюда выбраться, найти наконец Доктора и покинуть этот злополучный город, оставив всё в прошлом, чтобы построить более счастливое будущее. Сильвен, думающий только о Ришелье, сконцентрировавшись целиком на нём, вовсю представлял, как эта дьявольская пытка совсем скоро закончится, и он сможет исправить совершённые ошибки и извиниться перед Доктором за ужасное поведение и не менее гадкие оскорбления, вышедшие против его воли. Он не мог в здравом рассудке обидеть того, кого любил. Не мог! — Сильвен Ленуар, что в тебе особенного? — повторил демон, целиком развернувшийся к человеку. — Ты чувствуешь своё превосходство над другими — ты горделив. Ты завидуешь тем, кто выглядит лучше тебя, и ты гневишься на тех, кто тебя не принимает. Тебя преследуют развратные мысли, ты возлёг с мужчиной и родился от женщины, в роду которой было кровосмешение. Ты не способен радоваться — ты вечно пребываешь в унынии. Ты убийца, не признавший своей вины. Ты отобрал жизнь не родившегося ребёнка. О, Сильвен Ленуар, никакие твои страдания не очистят тебя. — Вы сами не лучше! — не выдержал гробовщик. — Вы дали мне заведомо обречённую на провал надежду! Вы нарушили все чёртовы правила и выдернули невиновного человека, чтобы доказать, что я грешен?! — Сильвен рассмеялся. — Я, может быть, и жалкий, но вы… Вы смогли меня переплюнуть! Существо, не проявляя, к удивлению гробовщика, агрессию, только неторопливо вышагивало к человеку, сохраняя всю ту же прямую осанку. Инстинкты самосохранения, вопившие о приближающейся опасности, вынудили Сильвена начать отползать от притихшего Дьявола, преследующего неизвестные никому, кроме него, цели, отчего гробовщику становилось ещё страшнее. Демон мог навредить, а мог подсобить, если ему это принесёт определённую выгоду. С другой стороны, он точно не намеревался убивать человека, иначе бы не вытаскивал из живота скальпель. В таком случае что ему ещё нужно, если он уже всё доказал? Ему просто нравится пытать? Как мелочно. Столкнувшись спиной со стеной, прижавшись к ней, Сильвен нервно сглотнул. Оказавшись полностью беспомощным, он мог лишь уповать на чудо, на благосклонность, на хорошее настроение мучителя, несмотря на то, что прежде он вполне обдуманно ляпнул грубость, способную значительно укорить его жизнь. Но его не убьют. Не убьют... Не убьют! Дьявол, подойдя вплотную к гробовщику, взирая на него сверху вниз, неожиданно опустился на корточки и потянул забинтованную руку к маске Сильвена. Он изучающе провёл по ней большим пальцем, словно чувствуя кожей холодную поверхность материала, остановился на щеке и быстро переключился на прорезь для глаз, где отчётливо виднелась бы зелёная радужка, если бы человек не испытывал от его внешности физический дискомфорт. Демон неторопливо очертил неровный овал, заострявшийся на концах, пока Сильвен специально не двигался, боясь разозлить. — Ты так утомителен, Сильвен Ленуар, — поделилось существо. — Так утомителен… Но мне нравится с тобой играть. Ты интересная игрушка. — Я не… — Тс-с, — Дьявол прижал ладони к вискам человека, и гробовщик заткнулся, так и не договорив. — Бог не должен был обращать на тебя внимание. Он тебя наказал, и я, Его Посол, исполню великую волю своего господина. Ты полностью в моих руках. Как и твой ненаглядный Дегэйр Ришелье. Сильвен, опомнившись от упоминания Доктора, распахнул глаз, и невыносимая рябь заволокла всё зрение, причиняя сильную боль. Возникло ощущение, что в груди поселились червяки, стремительно прогрызающие себе путь к сердцу; что в черепной коробке завелись скорпионы, жалящие мозг, и змеи, вонзавшиеся в него острыми клыками. По его щеке потекли слёзы, и тогда Сильвен, не в состоянии выдержать пытку, зажмурился, ещё больше ненавидя свою позорную слабость и человеческую оболочку. — Н-нет! Нет, не смейте… Не… Давление на виски увеличилось, и гробовщик, невольно схватив Дьявола за запястья, тихо застонал от собственной никчёмности. — Думаю, мне не придётся даже прикладывать усилия, — задумчиво поделилось создание. — Он сам решит возникшую проблему. Смертные бывают такими самостоятельными. — П-пожа… Пожалуйста… — В конце концов, вы, люди, слишком предсказуемые. Вам стоит быть более оригинальными. — Н-не надо… Не надо… — А пока, — игнорируя мольбу, не унимался Дьявол, — живи, Сильвен Ленуар. Покажи Богу, что сломленному человеку нечего терять. Удиви меня, и тогда я удивлю тебя. К голове Сильвена больше ничего не прижимали. Демон, увеличив расстояние, внимательно наблюдая за гробовщиком, терявшимся в догадках, что происходило, выдержал напряжённую паузу, прежде чем со всей дури впечатал ладони обратно в виски. Сильвен завопил, а бинты, как плоские черви, расползлись, обнажая чёрную сгоревшую кожу с множеством глаз, смотревших поначалу в разные стороны, но застывших в итоге на гробовщике. Существо засмеялось, а Сильвен, цепляясь в бесполезной попытке за свою одежду, за шею, которую царапал из-за нехватки воздуха, замер и обмяк. Последнее, что он запомнил, это голос, напевавший очень нескладную мелодию про какого-то висящего на петле Короля.***
Возможно, просыпаться с разрывающим глотку криком — вполне себе закономерное явление, учитывая, сколько всего происходило в жизни — причём не самого лучшего. Возможно, к этому и правда стоило относиться проще, ведь каждый день приносил впечатлений больше, чем все двадцать два года, проведённые после одиннадцати как в тумане. И тем не менее, каждый раз это выматывало как в самый первый, и прежний контроль, когда получалось подавить в себе душераздирающий вопль, видимо, поспешно сошёл на нет после того, как в один момент всё внезапно ухудшилось. Сильвен, закричав на весь дом, вскочил с кровати так, словно кто-то облил его холодной водой, пока он крепко спал, и тут же, не успев сделать шагу, упал на пол, когда колени подогнулись от чересчур резких и поспешных движений. Зрение, не сфокусировавшись толком на реальности, окончательно испортилось, и кроме темноты с плавающими в ней размытыми кругами гробовщик не видел больше ничего. Его ожидаемо заворотило, и ему пришлось сглотнуть противный ком в горле, который, впрочем, не помог избавиться от дрянных ощущений, что ещё немного — и его определённо вырвет на половицы. Сильвен, застряв в одной позе — на коленях, с прижатыми к животу руками, — сгорбился так сильно, что почти касался лбом пола и... Постойте. Гробовщик, судорожно проведя пальцами по разгорячённому лицу, с неверием обхватил щёки ладонями, с трудом осознавая, — на нём нет маски. Сильвен, не придя толком в чувства после пробуждения, поднялся на шатающиеся ноги и нервно осмотрел комнату, в которой оказался. Это была его спальня. Неужели… Неужели всё произошедшее — всего лишь очередной кошмар больного разума? Неужели Жоэль, каркающий безумец и сбежавший Доктор — это лишь правдоподобная картинка, привидевшаяся ему во сне из-за обилия страхов, преследовавших Сильвена, сильно боявшегося потерять Ришелье? Гробовщик, пребывая в растерянности, глянул на разворошённую кровать, не обнаруживая на второй половине Доктора, и сделал глубокий вздох, сразу уловив кисловатый мерзкий запах, который трудно было с чем-то спутать и особенно забыть. Жоэль — не сон. Но Ришелье?.. Вдруг он дома? Вдруг всё произошедшее после мясника — разыгравшаяся не к месту фантазия? Сильвен, взявшись за лоб, будучи обнажённым без защиты, удачно скрывавшей его отвратительное уродство, мимолётом заметил на комоде безмятежно лежавшую идеально белую маску, словно её создали совершенно недавно — настолько она удивляла своей белизной. Недоумевая, гробовщик, осторожно ступая, медленно подобрал её и заторможенно очертил указательным пальцем контур широкой улыбки, заменившей прежнее трагическое выражение. Поперхнувшись воздухом, Сильвен лихорадочно отложил маску, невольно вспомнив, как когда-то в зеркале видел идентичную форму, и снова взял, чтобы убедиться наверняка — он не бредил. Чепуха! Как это возможно?! Не понимая, что произошло, не имея желания в этом разбираться, когда он не отыскал Доктора, игравшего для него первостепенную роль, гробовщик, нацепив её на себя, стремглав бросился по лестнице на первый этаж — в холл, сталкиваясь с более сильным запахом и с могильной тишиной, если не считать доносившиеся до ушей звуки с улицы, где кипела своя жизнь. Присмотревшись к деревянной стойке, Сильвен приблизился к ней и зациклился на стоявших канделябре и бутылке с «водой жизни», которую ему дал местный врач для Ришелье. У него же ожог. И страшная рана, пересекающая по центру всё лицо. Если его… Если его нет дома, то как он там совсем один? Должно быть, ему очень страшно. Гробовщик, переведя внимание на стойку, нашёл кривую птичку, до сих пор вызывающую у него не самые приятные эмоции из-за её неправильности, но вместе с тем дарящую какую-то странную теплоту: она сделана не кем-то, а Доктором, искренне старавшемся порадовать Сильвена. «Воронёнок», — сказал тогда оживлённый Ришелье, по-настоящему счастливый порождённым творением, испытывая к нему любовь, невзирая на аляповатость фигуры, и Сильвен вместо того, чтобы похвалить, поддержать, эгоистично заявил, что Доктору стоило найти занятие более подходящее его изнеженным рукам. «Как думаете, у меня получилось? Я могу теперь помогать вам с гробами? Я быстро учусь. Вам не придётся больше переживать, что из-за плохого состояния вы откладываете дела на потом», — всплыли слова Ришелье, и гробовщик только сейчас в полной мере осознал, на что был готов Доктор, дабы облегчить существование Сильвена и подарить ему хотя бы на миг покой. Как же он скучал по нему. Он так нуждался в его голосе, в присутствии рядом, в его прикосновениях и его чутком взгляде. Ему так не хватало Доктора, и без него он задыхался, как утопающий, барахтающийся в бескрайнем океане без единой возможности выбраться на берег. Отмахнувшись от мешающих сосредоточиться на насущном воспоминаниях, Сильвен направился в мастерскую, до последнего надеясь — Доктор, живой и здоровый, никуда не убежавший и не вонзивший в гробовщика скальпель, там, и он безмятежно занимается своими делами. Но оказавшись в просторной комнате, Сильвен с какой-то обречённостью обнаружил лишь гроб, к которому он не притрагивался уже долгое время и про который благополучно забыл. Его руки задрожали, и он, выйдя обратно в холл, с паникой всмотрелся в дверь, прокручивая в голове всевозможные варианты, как ему поступить. Несомненно, ему необходимо отправиться за Доктором. Нельзя его оставлять! Сильвен прижал дрожащую ладонь к груди, где билось противное сердце, безостановочно порицая себя за проявленную глупость. Бесспорно, ему стоило взять Ришелье с собой: навряд ли кто-то в ночи сумел бы узнать Доктора, умершего для всего мира. Вместе бы они расправились с трупом, а затем вернулись бы домой и легли спать, не обременённые больше обязанностями. Однако гробовщик повёл себя опрометчиво, и теперь пожинал плоды, когда мог бы мазать ожог Доктору и не волноваться о будущем, которое сейчас было до чёртиков неясным. Сильвен, ненавидя себя сильнее обычного, проклиная каждое принятое решение, желая себе самой мучительной смерти и переживая за состояние Ришелье, дёргано направился к двери, но притормозил на полпути, когда заметил валявшуюся возле стены скомканную бумагу. Какого?.. Подойдя к ней и, не теряя ни секунды, выпрямив её, Сильвен испытал новый шок. Он уже видел прежде этот эскиз. О, он слишком хорошо его запомнил, чтобы поймать дежавю от очередного изучения сына мадам Ришелье, успевшего уже тогда произвести серьёзное впечатление. Никто не мог найти этот клочок бумаги. Сильвен был уверен, что спрятал его надёжно. Не отпуская находку, гробовщик бросился обратно в мастерскую — к комоду, где должен храниться настоящий эскиз, отданный ему лично мадам Ришелье. Выдвинув нижний ящик и приподняв дно, он достал сложенную бумагу и, поспешно её распрямив, охнул, когда сравнил два портрета одного человека. Не нужно было даже что-то выдумывать, чтобы признать — рисунки идентичные друг другу: такие же штрихи, такая же причёска и такой же удачно запечатлённый серьёзный взгляд, мало понравившийся гробовщику, когда он только впервые увидел Дегэйра. Сильвен шумно выдохнул. Что за… Бред! Он усмехнулся, ошарашенный этим открытием. Откуда взялся второй эскиз? Навряд ли у мадам Ришелье хранилась копия, ведь это — невозможно, чтобы каждая линия повторяла оригинал. Без сомнений, были бы какие-то различия, несмотря на талантливость художника. Это — человеческий фактор, против которого не попрёшь, как не старайся и сколько усилий не прикладывай. Как же тогда так произошло? Вероятно, его притащил Доктору тот человек с простой целью показать и подтвердить правдивость своих слов. И если существовал Дьявол, обладающий вполне весомой силой, чтобы его остерегаться, то кто этот каркающий незнакомец?.. Сильвен отмахнулся от вопросов. Неважно. Всё это — бессмысленно, пока он не отыскал Ришелье и не убедился, что тот в порядке. Это существо могло являться как очередным демоном, так и милосердным ангелом, не терпящим несправедливости, создавшим копию, чтобы пойти наперекор адскому созданию, устроившим, в самом деле, удивительное представление, развлекавшее его бессмертное существование. Впрочем, разбираться в происхождении эскиза — совершенно нерационально даже после того, как Сильвен вернёт Доктора домой, ведь ответы он, будучи обычным ограниченным человеком, не найдёт, пожалуй, никогда. Скомкав обе бумажки, Сильвен, разозлённый всей ситуацией, не к месту раздражаясь и чувствуя неизмеримую печаль, подошёл к камину и порвал два одинаковых эскиза в мелкие клочья, бросив их на давно остывшие чёрные угольки. Он тут же пожалел о содеянном — в конце концов, пускай этот человек не был Доктором, он напоминал о нём, — и, присев на корточки, с разочарованием подобрал несколько беспощадно разодранных бумажек и по-новому рассмотрел толстые линии, прежде образовывавшие полноценный рисунок. Не имея вариантов лучше, Сильвен вновь кинул их в камин, осуждая себя за неуместную сейчас эмоциональность. Нужно сохранять ясность ума, даже когда это казалось невозможным. Нужно взять себя в руки. Нервничая, он не добьётся результата. Нужно найти Доктора. Гробовщик, встав на ноги, направился к двери, которая, к его облегчению, была не заперта — немудрено, учитывая, что он её открыл и вышел через центральный вход, когда гнался за Ришелье. Предугадать тогда, где он мог очутиться, почему-то не составило Сильвену труда. Конечно, он сомневался, что Доктор — или скорее Дегэйр — бросится именно к себе, но стоило только подумать, как он зависим от родного дома, сколько Ришелье там пробыл, и картинка в голове сложилась сама по себе. Сильвен просто предчувствовал — и не ошибся. Однако сейчас он не имел ни малейшего понятия, где Доктор, ведь тот мог быть нигде и везде одновременно. Это знание совершенно не облегчало поиски. Выйдя на улицу, Сильвен прищурился, пряча ладонью прорези для глаз от ярких солнечных лучей. Он огляделся по сторонам, с равнодушием переведя внимание от одного проходящего мимо человека к другому, и поёжился, будучи слишком открытым и ранимым с другой маской. Гробовщику, переступившему с ноги на ногу, почудилось, словно каждый живой организм на планете нагло пялился на него, тыкал пальцем и за что-то обязательно порицал. Собравшись с духом, убеждая себя, что всем на него наплевать, гробовщик, не двигаясь и позволяя лёгкому ветерку ворошить волосы, серьёзно задумался, куда же мог запропаститься Доктор. Определённо, держаться в людном месте — опасно, и он наверняка это прекрасно осознавал. Кроме того, если бы Ришелье показался, то всё население, считавшее его погибшим на войне, заинтересовалось бы его внезапным возрождением. Он бы стал местным достоянием, и каждый бы без умолку болтал о нём. Но всего этого не было, а значит, Доктор прятался, скорее всего, в помещении, где до него никто не мог добраться, либо уже вышел за пределы городка. Или умер и теперь где-то гнил. Сильвен больно ущипнул себя, ругая за такие ужасные мысли. Ришелье — жив, и гробовщик отыщет его, даже если для этого придётся убить день, два, целую неделю или месяц. Он не бросит Доктора — не тогда, когда тот действительно нуждался в Сильвене — в единственном человеке, способном оказать ему надлежащую помощь. Лишь вместе они справятся со всеми трудностями. Вместе они построят на пепле старой жизни новую, где больше не придётся обманывать и что-то утаивать, волноваться и не выпускать из дома с целью защитить от правды. Когда они вместе — им не страшны никакие проблемы, и Сильвен верил, искренне верил, что Доктор разделял его мнение и не появлялся в их доме только из-за вины и стыда. Поэтому он, Сильвен, должен проявить инициативу. Куда же мог отправиться Ришелье?.. Мысль возникла спонтанно, но показалась более чем логичной. До отъезда Дегэйр зачастую находился либо с матерью и принимал пациентов у себя же, либо, в крайне редких случаях, в лекарском пункте, где сейчас плотно засел лупоглазый низкорослый врач, которому Сильвен так и не заплатил. Что, если Ришелье там? Или, по крайней мере, был. Вероятность — слишком высока, и нельзя её игнорировать. Даже если снова придётся столкнуться с этим недотёпой и выслушивать его бесконечный бред. Воодушевлённый, Сильвен помчался к дому врача, выглядя со стороны, с этой дурацкой маской комедианта, как настоящий шут, приехавший, чтобы потешить публику своим диким и чужеродным для мира образом. Гробовщик, не обращая ни на кого внимания, чувствуя себя более уверенно с момента, как он выбрался на улицу, обегал людей, возмущённо кричавших ему не самые лестные пожелания в след. Он, быстро устав от физической нагрузки, всё же добрался до лекарского пункта, расположившегося поодаль от главной площади: нужно было пройти вглубь — в противоположную сторону от жилья семьи Ришелье. Встав напротив двери, Сильвен, не заботясь о простейших правилах приличия, не обременяя себя тем, чтобы войти как цивилизованный гражданин, грубо толкнул её и вступил, как полноправный хозяин, на порог здания. В нос сразу же ударил травянистый аромат, и если бы прежде гробовщик не вдыхал отвратительный запах немытого тела, то сейчас бы разразился очередной мысленной гневной тирадой, как здесь невыносимо ужасно. Но, на удивление, он лишь сделал новый вдох полной грудью, расплываясь в какой-то глупой улыбке, невольно вспоминая мазь, которую аккуратно втирал Доктору в обожжённую кожу. — Здравству-у-у… Опять вы! — прокричал своим до противного громким голосом врач, спустившийся на звон колокольчика и курьёзно скривившийся от злости. — Надеюсь, вы объявились, чтобы заплатить мне за мою неоценимую помощь? Да ещё, небось, нарядились в честь этого события! Ха-ха, как забавно! Я знаю, что я слишком хорош! Меня не просто можно, меня нужно награждать! Сильвен, внимательно изучая человека, поражался его наивности и высокому самомнению, не знающему границ. Он медленно подошёл к нему, и врач, ощутивший ту же самую опасность, что и в прошлый раз, ожидаемо увеличил между собой и гробовщиком расстояние. — Впрочем… Не так уж и важно! Считайте, я люблю помогать! Да, я очень люблю помогать! Аз есмь лекарство! Я самый лучший «помогальщик»: таких, как я, мало! Нет совсем! Я единственный! Я… — Кто-нибудь приходил сюда? — перебил этот словесный сумбур Сильвен, наклонив голову набок и скрестив руки на груди. — Странный. Врач, расстроившийся, что его не поддержали: трудно это не заметить, когда его лицо — настоящее полотно, моментально отражающее каждую эмоцию, — неловко потрогал большую тёмно-коричневую родинку над бровью — как же её всё-таки хотелось вырвать — и задумчиво что-то промычал. Он, напрягая свои, видимо, отсутствующие извилины — иначе не объяснить, почему этот человек был так глуп и так раздражал Сильвена, мечтающего прикончить его самым изощрённым и мучительным способом, — щёлкнул пальцами и улыбнулся пухлыми губами, тоже, по мнению гробовщика, довольно мерзкими. Всё в этом враче было почему-то очень неприятным. — А что мне будет, если я отвечу? — Ты останешься жив, — моментально сказал гробовщик пугающей интонацией. — Потому что иначе, клянусь, тебе придётся молить о смерти. Недоразумение с большими глазами и с застывшей улыбкой, не уяснив в полной мере весь посыл, рассмеялось, но как-то наигранно и нелепо — отличное слово, полностью описывавшее этого непутёвого человека. Врач, уперевшись спиной в стену, помахал ладонью перед своим лицом, пока пот продолжал стекать по его вискам. — Какой вы грубиян!.. Даже с такой маской! — возмутился он и тут же исправился, когда Сильвен сделал ещё один предупреждающий шаг к нему. — Но ладно-ладно! Я сегодня… Я всегда очень щедрый… Помнится, однажды я прописал… — Мне неинтересно, — раздражённо отозвался гробовщик. — Ближе к сути. — Я не видел никого странного! Хотя что вы подразумеваете под «странным», а? Вдруг вы имеете в виду странно передвигающееся животное? Или странно растущие растения? А вдруг странно улыбающихся детей или странно одетых женщин и мужчин. Впрочем, сегодня очень странный воздух! А ещё как-то странно светит солнце! А ещё вы очень странный! Сильвен, теряя смысл слова «странный», уже сам ни в чём не уверенный, понял лишь одну важную вещь: ему тут делать нечего. Знатно устав от врача, он поплёлся на выход. Из имеющихся вариантов, где ещё мог быть Доктор, гробовщик не отметал дом Ришелье: мало ли, вдруг он всё же вернулся и сейчас находился там. Однако если Сильвен снова ошибся, то ему оставалось только обежать весь город в его поисках, смутно надеясь на какое-то божье чудо. Какая же чепуха. — Хотя знаете, мсье, — нарушило тишину недоразумение, и Сильвен, кажется, впервые обрадовался его голосу, — я не досчитался сегодня Леони! Ах, моя бедная Леони, она так любила проводить время с Мадлен! — Что? — не понял гробовщик, развернувшись к врачу. — О чём ты? — Моя малышка Леони пропала! А она была так остра и хороша! — Что за… Леони? — Скальпель! — ответил мужчина так, словно Сильвен — идиот, не сумевший уразуметь очевидные вещи. — Я её искал… искал и искал, искал и искал, искал и искал, искал и искал, искал и искал, иска-а-а-ал и и-и-и-и-иска-а-а-а-ал, но не нашёл! Я так переживаю за неё! Вдруг с ней что-то случилось? Ах, моя бедная малышка Леони… Мадлен так скучает! И я скучаю! Ни один ботинок с ней не сравнится! Сильвен, в кратчайшие сроки сложив картинку, ошарашенно уставился на театрально хнычущего врача, тоскующего по сущей безделушке, которой ко всему прочему дал имя. Это Доктор. Он был здесь. Он взял скальпель. Чёрт. Чёрт, чёрт, чёрт! Зачем?.. Гробовщик, озадаченный узнанной информацией, выбежал на улицу, в панике оглядывая постройки. Доктор мог украсть медицинский инструмент, чтобы использовать его в качестве самозащиты. Он мог пробраться сюда и утащить убогую Леони, чтобы чувствовать себя с ней в безопасности. Доктор не навредит себе. Нет. Это невозможно. Он будет в порядке! Сильвен, не позволяя себе тратить на размышления время — каждая злополучная минута была на счету, — кинулся к дому Ришелье, не имея вариантов лучше. Дождавшись, когда никого не будет рядом, убедившись несколько раз, что никто его не увидит, он пробрался внутрь и изучил каждую комнату, благодаря дневному свету сумев в полной мере исследовать чудовищный погром в спальне мадам Ришелье. «Я замучил её до смерти ради тебя и её прелестного сыночка», — сказал тогда Дьявол, и Сильвен, рвано выдохнув, с печалью, проснувшейся внутри его груди, прикрыл за собой дверь. Она не заслуживала этих страданий. Кто угодно, но только не она, хотевшая всего-то похоронить своего ребёнка и ходившая к гробовщику, чтобы порадовать его скромными гостинцами. Её не должны были трогать. Не должны были так бесчеловечно пытать. Как жаль, что первыми всегда умирали самые лучшие. Доктора не оказалось ни в комнате Дегэйра, ни в кухне, ни в гостиной — он как будто исчез, не оставив после себя ни малейшего намёка, и Сильвен, начавший нервничать и надумывать много ужасного, окончательно запутался. Его пожирало неутихающее волнение, от которого дрожали руки. Его преследовали навязчивые мысли, и он изо всех сил старался их прогнать, заменить чем-то более положительным, чтобы не потерять окончательно надежду на благоприятный исход. Выбравшись из дома, гробовщик, прокручивая в голове ещё возможные места, куда бы мог убежать Доктор, в итоге сдался и начал бессмысленно скитаться по всему городу, заглядывая в каждый переулок и вызывая у многих людей, на которых он натыкался, закономерный вопрос: что с ним не так? Сильвен бы хотел ответить, если бы сам знал, что же с ним творилось, почему он убивался и так беспокоился за, по сути, ожившую куклу, сбрендившую, поранившую его, вонзившую в живот скальпель и нелестно высказавшуюся о его доброте, обернувшейся всем боком. За куклу, подарившую счастье и любовь, окрылившую Сильвена и привязавшую к созданию, без которого он не мыслил своего будущего. Он бы хотел ответить, что с ним не так, но никто его не поймёт, даже он сам. Его отношение к Доктору выходило за все существующие рамки, и это не нужно пытаться объяснить — оно просто существовало и сейчас медленно уничтожало Сильвена, готового от горечи, печали и разочарования самолично прикончить себя, если это будет означать, что Доктору не придётся страдать. Ради его благополучия он продаст душу. Ради его благополучия он спалит все дома. Ради его благополучия он убьёт каждого. Как же ему не хватало его улыбки… Когда город не принёс результатов, Сильвен выбрался за его пределы — в лес. Он потратил неисчислимое количество времени, и даже когда стемнело, гробовщик не закончил свои поиски, продолжая настойчиво пробираться и звать Доктора, рассчитывая — тот отзовётся. Он вымотался и смертельно устал. Его голос охрип от криков, в горле пересохло от нехватки воды, живот урчал от голода, ноги больно тянуло, а кожа на ладонях саднила из-за мелких царапин, оставшихся из-за деревьев и того, что в ночи он несколько раз споткнулся и упал. Гробовщик мало что видел и различал, он не боялся за свою безопасность — ему было на всё наплевать. Единственное, о чём Сильвен грезил — это о Докторе. Он даже не будет ругаться. Он обнимет его и поклянётся во всём, в чём попросит его Ришелье. Он накормит его и напоит, а после они вместе сделают эту дурацкую маску с клювом, которую так хотел Доктор. Они будут счастливы. Теперь навсегда… Сильвен, перестав чувствовать своё тело, двигаясь больше по привычке, нежели осознанно, вернулся в город, когда солнце издевательски находилось высоко в голубом небе и радовало резвящихся детей. Гробовщик, толкнув по случайности врезавшегося в него мальчика, отчего тот упал и разодрал себе колени, доковылял до своего дома и вошёл внутрь, с обречённостью осознавая — Доктор так и не вернулся. Он подошёл к стойке, где хранился блокнот Ришелье, и пролистав несколько страниц, наполненных зарисовками с Сильвеном, с какими-то абстрактными существами в пышных одеяниях и в масках, с различными животными, замер на последнем рисунке, где гробовщик был обнажён. Тот день, когда они… Слеза потекла по щеке против его воли. Он, пряча панику, повторяя: «Всё хорошо», поднялся на второй этаж и, завалившись на кровать, прижал к груди блокнот, сделавшись самым никудышным во всём мире существом. Сильвен не хотел унижаться ещё сильнее, но, всхлипнув, он не сдержался и разрыдался, когда счастливые воспоминания с Доктором настигли его, сколько он не пытался их прогнать. Сильвен, захлёбываясь, издавая непривычные для себя жалобные звуки, ощущал ненависть, раздражение, печаль, досаду и боль, которую было сложно сравнить с физической. Она — сильнее. Её невозможно терпеть — она убивала, сжирала, уничтожала миллиметр за миллиметром. Он рвался умереть, потому что надежда на «счастливы навсегда» стремительно испарялась, оставляя внутри лишь зияющую дыру и апатию, вызывавшую тошноту. Он мечтал увидеть Доктора, потому что без него задыхался. Он хотел… столько всего, но мог только валяться и убиваться — слишком немощный, чтобы подняться, и слишком отчаявшийся, чтобы что-то придумать. Сильвен, сняв маску, издевавшуюся над ним до жути жизнерадостной широкой улыбкой, откинул её от себя и сжался, мысленно и безостановочно говоря «Доктор», словно это могло исправить ситуацию и вернуть ему Ришелье. Но, конечно, ничего не происходило, и Сильвен, пролежав в одном положении до вечера, уткнувшись в подушку, так ничего и не сделал.***
Он не знал, сколько прошло времени. Минуты превратились в часы, часы — в похожие друг на друга дни, угнетающие своей нестерпимой однообразностью. Он не занимался ничем полезным, но постоянно чувствовал усталость и особенно раздражающую напряжённость, нервировавшую истощённый организм, испытывавший регулярный стресс. Сильвен ничего не ел, а вместо воды пил алкоголь: сначала ту «живую воду», от которой на кратчайший миг улучшилось состояние, а потом, когда бутылка всё же закончилась, какую-то бурду с кабака, скупаемую в приличных количествах и помогавшую заглушить реальность. Кашель с кровью, не к месту обострившийся, не улучшал положение Сильвена, который, впрочем, благополучно игнорировал его, запивая всё спиртом и подавляя рвоту от возникающего омерзительного привкуса во рту. Он не смотрелся в зеркало, но отчего-то был уверен, что, походя на и без того пережёванное и выблеванное мясо, выглядел теперь как ходячий гнилой труп, сумевший каким-то невероятным чудом выбраться из могилы. На самом деле, ему — совершенно неважно на произошедшие в теле метаморфозы. Сильвен, запивая печаль, наплевал на всю мирскую суету, на собственный дом и на себя. Он не помнил, когда в последний раз подметал пол, когда готовил, когда приносил хоть что-то полезное, а не сидел мешком возле стены и выхлёбывал бутылку за бутылкой в немыслимом порыве побыстрее сдохнуть. Сильвен хотел, чтобы отказало сердце. Чтобы дышащее на ладан тело наконец-то прекратило его мучения, и он отправился на покой, больше не обременённый земными ненавистными заботами и волнениями, сжиравшими его заживо. Сильвен, тоскуя по Доктору, чувствовавший из-за него адскую боль в душе, ещё не умеревшей с убийством отца и беременной женщины, пытался вновь искать Ришелье, но все его старания в итоге обернулись полным поражением. Доктора нигде не было. Он пропал, будто являлся ничем иным, как галлюцинацией гробовщика, создавшего красочный образ, когда одиночество, ставшее вынужденным лучшим другом, начало душить. Но какой-то частью мозга Сильвен понимал — Доктор реален, как и всё произошедшее между ними, и это знание, прежде поддерживающее в нём жизнь, теперь причиняло сплошную боль, от которой ничего не спасало. Каждый день он прислушивался к звукам на улице, надеясь распознать шаги Ришелье; и каждый день он прислушивался к голосам, надеясь уловить среди них Доктора. Сильвен, засыпая, видел лишь Ришелье, то сгоравшего в бушующем пламени, то перерезавшего себе скальпелем горло. Он просыпался с криком, чтобы затем, пачкая по неосторожности одежду кровью, выхлёбывать практически за раз алкоголь — обжигающая гортань горечь на короткий миг всё притупляла и заглушала, — и снова проваливаться в кошмары, где всё повторялось по кругу, где Доктор умирал. Умирал, умирал, умирал… Сильвен, сидя на полу в испачканной рубашке, бросил бутылку, попав ею в стойку, и прижал ладони к ушам, пугаясь резкого звука разбивающегося стекла. На короткий миг ему привиделось, что доски начали трескаться и разрушаться, и гробовщик, склонившись к подтянутым к груди ногам, неразборчиво зашептал, прогоняя прочь все перенёсшиеся в реальность кошмары, сводившие его с ума. Он закричал и тут же засмеялся, завертел головой и взмолился, чтобы всё угомонилось. Потеряв контроль над эмоциями, Сильвен, прекратив резко хохотать, начал рыдать, а затем — злиться, хватаясь за волосы на голове и пытаясь их выдернуть с корнями. Поспешно остыв, он впал в апатичное состояние, пока его голова раскалывалась, а щёки горели похлеще, чем огонь в камине. Гробовщик вытер пот с виска, и с зрячего глаза опять потекли слёзы, когда он непроизвольно вспомнил, что рядом нет Доктора. Он прикусил до крови нижнюю губу, не вынося своей убогости, которую не мог побороть, и, ударив себя по колену, царапнул отросшими ногтями зудящий лоб. Бесит! Вместо того, чтобы безрезультатно сидеть, Сильвен мог продолжить поиски. Вместо того, чтобы пить, он мог взяться за ум. Но он так устал. У него не было сил ни ходить, ни даже дышать — его хватало лишь на сон, и то отнимавший всю жизненную энергию вместо того, чтобы её давать. Сильвен так устал… Почему он не мог себя убить? Гробовщик, часто задаваясь данным вопросом, стукнул себя в грудь, заставляя прекратить бездарно страдать. Нельзя умирать. Нельзя! Но это бы избавило его от всех проблем… Сильвен, отказываясь от этой затеи, на самом деле, страшась возможности умереть и узреть, что его ожидало после жизни, обнял себя за ноги и принялся раскачиваться. Увидь его кто-то со стороны, то определённо бы испугался — гробовщик выглядел чересчур отталкивающе, чтобы желать к нему подойти и уж тем более оказать ему помощь. Он, кусая внутреннюю сторону щеки, размышлял, что было бы неплохо захлебнуться кровью и… Раздавшийся стук в дверь моментально его отрезвил, и Сильвен, с вопросом глянув на неё, подскочил, чуть не упав из-за поспешности, плохо отразившейся на его бедном организме. Это мог быть Доктор! Он пришёл к нему! Любые проблемы, до этого не просто маячившие на фоне, а пагубно на него влиявшие, отошли далеко на второй план. Гробовщик, почувствовав прилив сил, вдохновлённый самым обычным звуком, сулившим долгожданное решение его состояния, нацепил на лицо маску, схватил со стойки ключи и бросился к двери, судорожно, трясущимися руками, открывая её и с разочарованием сталкиваясь не с Доктором, а с Бланш, державшей на руках маленькую белую собачку, глядевшую на нового человека до безумия прелестными тёмными глазками. Внутри всё треснуло и рухнуло вместе с надеждой, погибнувшей во второй раз и оставившей после себя только пустоту. Сильвен, шумно дыша, как после продолжительного бега, переводил внимание то на женщину, то на её питомца, смотревшегося крайне опрятно и довольно ухоженно, если брать в расчёт плохое отношение Бланш к собаке, которую та как минимум должна третировать, как максимум — выбросить на улицу. Впрочем, трудно спорить с тем, что милая морда животного и его жалобный взгляд способны были растопить сердце даже самого чёрствого человека, однако гробовщик, не испытав к собаке никаких тёплых чувство, представил, как её убивает. — Мсье… — Бланш, разглядывая чужеродную и пугающую маску комедианта, а ещё красные разводы на светлой рубашке, с нечитаемой эмоцией уставилась в тёмные из-за неудачного освещения прорези. — Мсье Ленуар, что с вами? — Кашель замучил, — сухо ответил Сильвен, — мадам Буланже. Бланш, обладая феноменальной памятью, помнившая каждую книгу, которую она прочитала за всю жизнь, внимательно осматривала гробовщика, даже через мешковатую одежду понимая, как сильно он исхудал с последней их встречи. Словно с того момента, как она сообщила ему о Жоэле и Вивьене, он, ошарашенный известием, так ничего и не съел. Но если его тощее тело можно было стерпеть — оно не её забота, то эту откровенно странную маску, породившую рой мурашек вдоль позвоночника, — нет. С чего бы вдруг её создавать? Такое поведение совсем нехарактерно для Сильвена, никогда не менявшего трагическое выражение и покорно нёсшего его, как пожизненное бремя, начавшееся с отца. — Ты кого-то ждал? — уточнила Бланш, сравнив момент, когда гробовщик встретил её, очевидно, с энтузиазмом, с сейчас, когда он сильно сгорбился, явно мечтая прогнать незваную гостью. — Тебя не касается, — огрызнулся Сильвен, внутренне торжествуя, что его лицо, находившееся наверняка в плачевном состоянии, не видно. — Что ты здесь делаешь? — Могу ли я войти? Через порог разговаривать не очень удобно. Гробовщик, выждав паузу, раздумывая над словами женщины, в итоге отступил чуть в сторону, позволяя ей пройти внутрь. В её нос сразу же ударил неприятный запах, прежде уловимый и на улице, но сейчас, в доме, являвшемся очагом этого зловония, особенно вызывал у Бланш омерзение, от которого ей захотелось поскорее очиститься, убравшись отсюда. Тем не менее, продолжая сохранять невозмутимый вид, не поведя бровью, она невольно опустила взгляд вниз, с любопытством изучая на половицах проглядывающиеся размазанные красные следы, будто либо кто-то старался их вытереть, либо кто-то тащил… истекающее кровью тело. Как дико. — Тебе нужно работать, Сильвен, — нарочито мягко сказала Буланже, погладившая по голове маленькую собачку, высунувшую язык. — Мертвецы не сделают себе гроб. — Мне всё равно, — отозвался гробовщик и закрыл за женщиной дверь, предпочитая держаться возле стены — в тени. — Пусть сжигают. Пусть топят. Пусть кидают в землю. Какая разница, если мы все сгниём? Бланш, немного пройдя вглубь, не упуская Сильвена из виду, ненароком зацепилась за валявшиеся пустые бутылки, с потрохами выдающие незатейливое времяпровождение гробовщика, и осколки от стекла, которые пришлось переступать. Что стало причиной? — Никак не могу понять, чем у тебя пахнет. Алкоголем и чем-то кисловатым… — задумчиво заключила женщина. — Неужели ты пошёл по стопам Вивьена? — Не упоминай этого ублюдка, — выплюнул гробовщик. — Чхал я на этого бездаря. Мир не вертится вокруг него. — Сильвен… — осторожно позвала его Бланш, сощурив голубые глаза. — Когда ты выходил из дома? Что с твоей маской? — Так значит, ты пришла, чтобы позаботиться обо мне? — глумливо рассмеялся он, выходя из тени и направляясь с заведёнными за спину руками к стойке. — Да ещё свою шавку притащила… Что, никак не может издохнуть? Могу помочь: свернём ей шею и бросим свиньям, чтобы те её сожрали. Чем не прекрасная смерть для мелкой твари? Бланш, следя за Сильвеном, ведущим себя совершенно неадекватно и воспринимающим её как самого главного врага, которого можно лишний раз унизить, приметила канделябр с изогнутым разветвлением, вызвавший у неё почему-то неловкость. — Мне не нравится твоё состояние. — О, ты и правда решила позаботиться обо мне… Какая прелесть, мадам Буланже. Может быть, начнём жить вместе, как самая обыкновенная супружеская пара? — съязвил Сильвен, поставивший локти на деревянную поверхность, а на ладони — подбородок. — Представь, какие уродливые дети у нас выйдут. Отлично! Просто сказка! Неужели тебе не нравится? Я уже в предвкушении! Бланш, чувствуя себя не в своей тарелке из-за этой гадкой и причудливой маски — ещё более жуткой, чем предыдущая, — отступила от гробовщика, чей взбалмошный вид так и кричал: беги! — Сильвен… — Эти мелкие гадёныши будут орать, как резанные, и нервировать нас. Их захочется, как и твою мелкую шавку, прикончить, чтобы наконец-то заткнулись и не мешали работать… Представь, как один ребёнок, взявший от нас всё самое «лучшее», будет подвергаться постоянным унижениям… — Сильвен. — Возможно, после он нас убьёт — всё в лучших традициях, и будет до конца своего никчёмного существования бороться с совестью, если, конечно, его не переклинит и… — Нашли Жоэля. Сильвен, замолчав на полуслове, дрогнул. Он моментально поменял положение и выпрямился, в тишине пялясь на невозмутимую женщину, хладнокровию которой могли бы позавидовать айсберги в океане. — Что? — Нашли тело Жоэля, — терпеливо повторила Бланш. — Он мёртв, Сильвен. Гробовщик, прикрыв застывшую широкую улыбку, изображая наигранный ужас, покачал головой, и Буланже на короткую секунду поджала губы, определённо выражая к ребячеству Сильвена презрение. Конечно, ему нет никакого дела до Жоэля, собственно, как и ей. Их обоих не волновала чья-то смерть — увы, это и правда естественное событие в жизни каждого, и не было никакого смысла горевать по ушедшему, тем более если тот являлся скверным человеком, чьё существование приносило всем лишь беды и слёзы. И всё же гробовщик мог, как и она, быть более сдержанным, чтобы не выглядеть как дурак, сошедший с ума и уже не отвечающий здраво за свои действия. В конце концов, совсем не сложно носить маску, когда она, ко всему прочему, ещё реальна. — И? Мёртв и мёртв. Какое мне дело до него? Отправился вслед за своим пьяным дружком... Они оба заслуживают смерти! — Его выловили в реке, — поделилась Буланже, наблюдая за реакцией Сильвена, снова невзначай дёрнувшегося. — У него разворошено лицо. Говорят, животные постарались… Поистине жуткое зрелище. — Лучше бы ему откусили член, — мрачно подытожил гробовщик, скрестив руки на груди. — Хотя что там откусывать? Очевиднее некуда, что он скрывал свои комплексы за высоким ростом и сварливым характером… Бланш, совершенно не заинтересованная, как Сильвен, в размерах половых органов, тактично прокашляла в кулак, прерывая крайне важные рассуждения гробовщика. — Есть ещё одна новость. Она вызвала резонанс похлеще, чем Жоэль. Сильвен, уловив изменившуюся интонацию женщины, догадываясь — ему точно не понравится эта информация, ощутимо напрягся, боясь даже помыслить о чём-то ужасном. Для этого нет повода. Всё хорошо. Всё будет хорошо. Обязательно. — Какая? Бланш, ненавязчиво потрепав довольную собаку за ухом, провела пальцами по белоснежной шёрстке, не создавала видимость, что она ненавидела своего питомца. Сильвен, будь таким же глупым, как и всё население их города, никогда бы не предположил, какие негативные эмоции возникали у неё из-за существования этого животного поблизости. Однако зная, каким образом собака досталась ей, он отлично представлял, как та с трудом сдерживалась, чтобы сейчас не свернуть её хрупкую шею. — Помнишь Дегэйра Ришелье? Он был доктором. Поразительно, что в последнее время много кто о нём расспрашивает… — бросила Бланш, прежде чем равнодушно продолжить: — Его тело обнаружили на площади, хотя все гадают, как это произошло. Он же умер на войне, не так ли? Возможно, это очень похожий на него человек? Но в таком случае возникает закономерный вопрос: почему прежде его никто не видел? — больше для себя, нежели чем для гробовщика, размышляла женщина. — В последнее время в городе творится столько всего необъяснимого… Сильвен услышал собственное дыхание и сердцебиение, пока другие звуки, отдалившись, перестали его тревожить. Он вгляделся в тёмные глазки питомца Бланш, воспылав к ней необъяснимой злобой. Обнаружили тело. Тело… Сильвен, зацепившись за словосочетание, похолодел от одной только мысли, что Доктор умер. Это было невозможно. Нет, всё что угодно, но не смерть. Это невозможно! Он в порядке. Чёрт возьми, он в порядке! Сильвен, наклонившись к стойке, опёрся о неё руками, на короткий миг забыв, как надо правильно дышать. Он бы не умер. Это нелепо. Зачем?.. — Т… Тело? — оклемавшись, дрогнувшим голосом спросил гробовщик. — Что… Что это значит? — У него перерезано горло. Скорее всего, он сам это сделал — в руке заметили окровавленный скальпель. Перерезано горло. Окровавленный скальпель. Сильвен, замотав головой, нечитаемым взглядом смотря на деревянную поверхность, отказывался верить этим лживым словам. Всё это — ошибка! Одна большая ошибка! Доктор не мог себя прикончить — он сильный человек, способный справиться с любыми трудностями. Ришелье терпел его выпады и относился к нему всегда хорошо, даже если сам Сильвен обращался с ним по-скотски. Как он мог сдаться и бросить его? Господи, он ведь даже не извинился! Господи… Боже! Нет. Нет! Хватит! Доктор бы справился. Он бы пережил все невзгоды. Вернулся бы к домой. Они бы вместе разъяснили все возникшие конфликты, и им не пришлось бы больше страдать. Они бы… Ришелье убил себя. Он убил себя! Сильвен, истерически засмеявшись, схватился за волосы на макушке, оттягивая их в стороны и причиняя себя боль. В груди всё горело, в ушах шумела кровь, пока сердце бешено стучало, вызывая животную панику. Гробовщик был напуган. Если до этого глубоко внутри в нём теплилась прокля́тая надежда, что рано или поздно всё наладится, когда Доктор набегается, то теперь, узнав о его смерти, он осознал — его крохотный шанс на счастливую жизнь вдребезги разрушился. Он больше никогда не сможет его побрить и подстричь. Он не прикоснётся к нему и не погладит его чудесные чёрные волосы. Не назовёт «воронёнком» и не признается в любви. Не скажет, как он красив, не расцелует лицо и каждый участок на его теле. Не согреет, когда тому будет холодно, и не обнимет, не прижмёт к себе и не уткнётся в шею. Не увидит его голубые глаза и смущённую улыбку. Не услышит его прекрасный голос и такое трогательное обращение «милый друг». Больше… ничего не будет. Ничего! — Сильвен?.. — осторожно позвала его Бланш. — Ты… Ты в порядке?.. — Нет… Нет, нет, нет. Я не в порядке! — прокричал гробовщик. — Я не в порядке, чёрт возьми! Не в порядке! Он не мог себя убить! Он знал, как я к нему отношусь! Как я им дорожу! Буланже, опешив, успев пожалеть о своей немыслимой потребности поделиться новостями не только о Жоэле, но и о Дегэйре, сильнее прижала к себе собачку, глупо моргавшую и пребывавшую в блаженном неведении. Женщина, вновь почувствовав запах, к которому успела уже привыкнуть, переведя внимание с маски на пятна на одежде, а затем — на канделябр и красный след на половицах, задумалась, насколько все эти детали связаны между собой. Кашель с кровью. Но в этом ли дело? Алкоголь, смешанный чем-то с кислым и резким… Разворошённое лицо могли изуродовать не только животные, но целенаправленный удар чем-то тяжёлым. Например, канделябром. След на дереве, как будто что-то крупное куда-то тащили. Этим крупным мог быть Жоэль. — Сильвен? О чём ты говоришь? Ты общался с Дегэйром? — Он мелкий говнюк! — и тут же поправился, когда осознал, как неправильно и грубо высказался: — Глупец… Какой же глупец! Он должен был вернуться ко мне! Бланш, изменившись в лице, показав, как она удивлена и озадачена откровениями Сильвена, невольно отступила от него, желая поскорее убраться из этого дома и забыть обо всём, как о страшном сне. Но маска, одежда, половицы, запах и погнутый канделябр… А ещё Жоэль, приходивший к ней и рассказывавший, что Сильвен забредал в дом Ришелье и что-то оттуда нёс. Погибший Вивьен, а теперь ещё и сам Жоэль. Незнакомец, облачённый в своеобразное одеяние, спрашивавший про Дегэйра. И Сильвен, среагировавший так, словно был лично знаком с Ришелье. Пазл, складывающийся в невозможную картинку, ошарашил ещё больше, нежели эмоции гробовщика и его неконтролируемая истерика. Бланш, набрав воздуха в лёгкие, смело вперилась серьёзным взглядом в Сильвена, замершего в одном положении. Она, ненавязчиво сжав шёрстку собаки, набиралась уверенности, чтобы задать вопрос, мучивший её уже на протяжении долгого времени. — Ты сказал: твой отец умер, свалившись с лестницы в церкви… Но это неправда? Ты его убил. Сильвен, неожиданно выпрямившись и ощетинившись, как кот, когда приближалась опасность, уставился на женщину, испытывавшую давление не только от тёмных прорезей, в которой утопал зелёный глаз, но ещё от этой зловещей маски, насмешливо улыбающейся над ней, хвалившей её за поразительную проницательность, обернувшуюся ей в итоге боком. С таким знанием никто её не отпустит. — Разве вам жаль, мадам Буланже? — нарочито вежливо полюбопытствовал Сильвен, потянувшись к канделябру. — Как человек он был скверным типом, а как священник — полным идиотом. При всём моём отсутствующем к нему уважении, он отделался слишком легко. Глаза Бланш широко раскрылись, выражая неподдельный ужас: не от факта, где гробовщик лишил жизни отца и остался безнаказанным, а от понимая, что она находилась рядом с нестабильным человеком, которого ничего не останавливало от нового убийства. — Сильвен, это ты причастен к смерти Вивьена и Жоэля? — Бланш, ненавязчиво отступая, планировала добраться до двери и выйти на улицу, где её уже навряд ли тронут. — И Дегэйр… Кто он такой? В чём ты замешан? — Я? Ни в чём. Совершенно, — безмятежно произнёс гробовщик, пожав плечами. — Вивьена сожрали. Разве ты забыла? — Но Жоэль?.. — Он пришёл ко мне, и мне пришлось защищаться. Ничего личного. Я жертва обстоятельств. — Сильвен, ты не жертва. Ты убийца. — А ты, Бланш? Разве ты лучше? Она не ответила, боясь обернуться назад и спровоцировать гробовщика, настроенного крайне решительно. Лихорадочно думая, как поступить, Буланже, не найдя варианта лучше, кинула в Сильвена завизжавшую собаку, а сама помчалась к ручке двери. Животное, не причинив вреда, отвлекло буквально на секунду, ничего не стоящую при такой напряжённой ситуации, и гробовщик, замахнувшись, в ответ бросил в Бланш канделябр, угодив ей удачно в спину. Она закричала от боли и растерялась, а Сильвен, подхватив валявшийся на полу крупный осколок от разбитой бутылки, побежал к женщине, успевшей увернуться и столкнуться со стеной. Залаявшая собака, оправившись после броска, поскакала к человеку, нападавшему на её хозяйку, и вцепилась ему зубами в голень. Сильвен, завопив, потряс ногой, чтобы избавиться от неугодного питомца, и, когда это не вышло, он вонзил подобранный осколок в глаз животного, открывшего пасть и жалобно заскулившего. Гробовщик, вытащив стекло, скользившее в окровавленной ладони, засадил его глубоко в живот, а затем, вновь достав, попал в морду, чтобы после с негодованием отбросить мелкую тварь от себя. Бланш, не теряя времени, осознавая свои мизерные шансы выбраться, решив атаковать, а не убегать, накинулась на Сильвена и повалила его на пол. Она ударила его по маске, дезориентировав, и схватила за шею, прикладывая все свои усилия, чтобы задушить и убить того, кто собирался расправиться с ней. — Ну же, умри! Умри, убогий ты урод! Сильвен, задыхаясь от нехватки кислорода, чувствуя, как маленькие стёклышки впивались ему в кожу на спине, постарался дотянуться до канделябра, но Бланш, вовремя заметившая его потуги, навалилась на гробовщика всем весом, вынуждая его непроизвольно вцепиться в её запястья. Всё начало темнеть, и Сильвен закряхтел, лихорадочно соображая, как спастись. Он, пытаясь скинуть женщину, прижал большие пальцы к её глазам, которые та интуитивно прикрыла веками, и безжалостно надавил на них, отчего Бланш пришлось ослабить хватку на шее. Воспользовавшись подвернувшейся возможностью, Сильвен ухватил канделябр и, замахнувшись им, впечатал его в голову Буланже, не издавшей и звука от шока. Она, пребывая в прострации, озадаченно слезла с гробовщика и, вяло передвигаясь ползком, сама не осознавала, куда направлялась, зачем и как. — С… Сильвен… — Что… — он прокашлялся. — Что такое, Бланш? — Пого… Погов… орим… — О чём мы будем болтать, мадам Буланже? О чудесной погоде? О хлебе? О гробах? О трупах? У нас столько тем! — он, с трудом встав на ноги, не оправившись ещё после удушения, толкнул Бланш в бок и повалил её на спину. — Иронично получается, не так ли? Вивьен, Жоэль, а теперь и ты… Вы все сдохли! — С… П-пож… П-прошу… — Поздно, мадам Буланже. Увы, уже слишком поздно! Сильвен со смехом обрушил первый удар на лицо Бланш, упиваясь захлёбывающимся в агонии криком, и следом — второй, третий и четвёртый, пока женщина, издавая гадкие булькающие звуки из-за слюней и крови во рту, стекающие по искривлённому подбородку, просто в один миг не замолчала, испустив последний дух. Уронив с шумом канделябр, Сильвен с интересом оглядел саднящую ладонь, где кожу пересекала огромная открытая рана, и устало вздохнул. — Порезался… Он прикоснулся окровавленными пальцами к белой маске, проводя неровные красные линии с чёрных прорезей до подбородка и изображая кровавые слёзы, будто Сильвен, сожалея о содеянном, теперь оплакивал невинную жертву, которую, как и предыдущую, изуродовал до неузнаваемости. Но тогда он спасал Доктора, а сейчас… Сейчас ему некого спасать. Доктора… нет. Гробовщик, с ненавистью сняв маску комедианта, отбросил её от себя, и она, попав в стену, треснула и раскололась на несколько непропорциональных кусков, упавших с шумом на пол. Доктора нет. Он перерезал себе горло. Убил себя! Сильвен отполз от Бланш, коря себя за необдуманные действия. Что ему теперь делать? Её будут искать — мадам Буланже, в конце концов, не Жоэль, который, по мнению всех, убил Вивьена. У гробовщика возникнут проблемы, если он не придумает что-то эффективное. Спрятать. Надо спрятать! А потом убираться! Прочь отсюда! Но Доктор… Как он будет без него? Сильвен не сможет без Ришелье… О-о, как он нуждался в нём! Почему он убил себя? Как это эгоистично! Неожиданно в воздухе что-то завибрировало. Осязаемая физически тяжесть, возникшая в помещении, растекаясь по дому, как вода по полу, вырвала у Сильвена дрожь, и он, навострившись, сжав руки в кулаки, уже догадался, кто к нему пожаловал. Дьявол. — Сильвен Ленуар, — прошептал тихий, самодовольный голос прямо на ухо гробовщику, по коже которого тут же пробежали мурашки, — что ты чувствуешь, когда убил всех своих обидчиков? Облегчение, радость или вину? Ну же, поделись со мной своими ценными эмоциями. Я хочу всё знать. Сильвен, не удивившись Дьяволу, догадываясь, что тот наблюдал за ним и выжидал подходящий случай для своего эффектного появления, не разозлился и не испугался от присутствия демона. Он, перестав бороться, лишь покорно склонил голову, отчего чёрные прямые волосы упали ему на лицо, частично спрятав уродство. — Печаль. Мне грустно, что рядом нет его. — Смертное дитя, столкнувшееся с суровой правдой, не справилось с ней и погубило себя, чтобы избавиться от мучений и спасти тебя от себя, — демон, аккуратно заправив пряди человека ему за уши и обнажив недостаток, не отторгавший его, расхохотался. — Убив себя, Сильвен Ленуар, ты не воссоединишься с ним. Нет греха непростительного, кроме греха нераскаянного. Ты не чувствуешь вины за совершённые злодеяния. Ты грешен. И как же теперь быть? Дьявол издал очередной смешок, глумясь над смертным дитя, которому до скончания своей жалкой жизни придётся страдать. И даже после смерти, где того будет ожидать только Ад, где он потеряет себя, где будет подвергаться пыткам и мучиться, не в состоянии противостоять тем, кто сильнее его. О-о, какая же была отвратительная судьба у этого человека. И как жестоко Бог наказал дитя, обратив на него своё бесценное внимание. — Я… Я не знаю. Дьявол, не отстраняясь от человека, огладил его грудь, где стучало смертное сердце — достаточно только пробить хрупкую клетку из рёбер, чтобы вытащить орган и навсегда убить божью тварь, раздражающую своим существованием, портящую все планы и одновременно с этим вызывающую подобие радости, когда та вытворяла то, что демон не предполагал. Дьявол, поднявшись забинтованной ладонью к шее человека, мягко обхватил его щеку, и Сильвен, наивно вообразив, что это — Доктор, прижался к руке демона, по-глупому ластясь к нему. — Сожги себя. Огонь — твоя единственная благодать, твоё очищение и твоя сила. Сожги себя, Сильвен Ленуар, и тогда ты воссоединишься с Дегэйром Ришелье, — сладко произнёс демон, переставший трогать человека. — В конце концов, зачем жить, когда рядом нет того, кто ты любишь, не так ли? Зачем скитаться с мыслью, что не успел столько всего сказать и сделать? Зачем помнить, сколько плохого ты наговорил? Зачем сожалеть? Сильвен Ленуар, сожги себя, и тогда не придётся больше мучиться, — Дьявол скучающе оттянул подушечкой пальца нижнюю губу Сильвена и тихо вздохнул. — Это — маленькая жертва ради всеобъемлющего счастья в загробном мире, где ни я, ни Бог не смогут тебе помешать любить. — Он… тоже будет там? — Конечно, Сильвен Ленуар. Я отдам тебе его душу так же, как отдал её тебе в первый раз: она навечно будет твоей. В выставленной Дьяволом руке материализовалась тонкая длинная свеча, но разгорающееся пламя на фитиле — бесовское — отличалось фиолетово-чёрным оттенком, гипнотизирующим, завораживающим и перехватывающим дух своей невозможной красотой. Демон, аккуратно вложив её в податливую человеческую ладонь, опять прикоснулся к лицу Сильвена, даря ему чужеродную, но необходимую для гробовщика нежность. — Сожги себя, Сильвен Ленуар, — повторил демон. — Прими наконец верное решение. Он исчез, оставив человека одного со свечой, манившей прикоснуться к ней и позволить поглотить себя, избавить от всех невзгод, обрести долгожданное спокойствие, которого так остро не хватало в реальности. Сильвен, заглядываясь на огонь, пока в его зелёном зрачке отражался фиолетовый, не видел смысла цепляться за жизнь, потерявшую все краски с уходом единственного человека, игравшего для него хоть какую-то важность. Без Доктора он просто никчёмный урод. Убийца. Монстр. Прокажённый. Никто. Как он хотел его поцеловать… Сильвен, отключив мозги, добровольно отдавшись воле Дьявола, отпустил свечу, и пламя, коснувшееся дерева, начало его быстро и безжалостно пожирать. Огонь, довольствующийся прежде фитилём, долгожданно выбравшийся на свободу, хватал всё, за что получалось дотронуться: ему были неважны масштабы, когда его жестоко морили голодом; ему — совершенно наплевать, предмет это или живой организм — он превращал в пепел всё, невзирая на то, сколько для этого приходилось тратить времени. Фиолетово-чёрное пламя, перекинувшееся с дерева на обувь Сильвена, быстро дошло до штанов и рубашки, и гробовщик, не рассчитывая на такую адскую боль, зарыдал от уничтожающего жара, плавившего кожу и обугливавшего мясо. Он, сгорая заживо, мучительно умирая, не способный облегчить свои страдания, издавал раздирающие уши вопли, слышимые за пределами дома, охваченного огнём и собравшего вокруг себя много любопытных зевак. И даже в этот момент, когда он метался в клетке, в которую собственноручно себя заточил, Сильвен думал лишь о Докторе. О Докторе, с которым он верил, что обязательно после смерти встретится.***
За окном светило солнце, ознаменовавшее очередное начало дня. Погода в последние дни выдалась, на удивление, отличной: без дождей и без сильных ветров, без противной жары — идеальные условия, чтобы заниматься работой и в процессе не хотеть скоропостижно скончаться из-за обезвоживания и пота, стекающего по телу ручьём. Гомон, слышимый с улицы, принадлежал каким-то спорящим женщинам, и совсем скоро он прервался на звонкий смех детей и на последующие гневные комментарии взрослых, не терпящих рядом проворной ребятни. Внезапно раздавшийся звон колокольчиках, сигнализирующий о приходе нового посетителя, заставил Сильвена открыть зрячий глаз и уставиться на знакомый потолок, подозрительно напоминавший... …собственный дом. Какого?.. Это, должно быть, какая-то глупость! Он же… Он же спалил его! А сам сгорел! Что творится?.. Сильвен, неуверенно нащупав под собой твёрдую поверхность, с изумлением понял, что лежал на полу. Он, опираясь руками о половицы, с волнением в груди приподнялся и оглядел совершенно чистую рубашку без единого красного развода. Он потрогал маску, которую разбил, с недоумением обнаруживая, что она не улыбается, а сохраняет привычное трагическое выражение. Что за чёрт? Вскочив на ноги, гробовщик нашёл обычную деревянную коробку с крестом на крышке, принадлежавшую — он отлично это запомнил из-за дешевизны этого самого невзрачного гроба — семье, решившей с достоинством похоронить бабку супруги. Он же отдал его! Сильвен сконфуженно повернулся к камину, где на выступе была тарелка, покрытая трещинами. Он кинул её в того каркающего незнакомца! Почему она здесь?.. Гробовщик, панически трогая рукав рубашки, зажмурился, отрицая такой исход. Вероятно, он снова бредил, когда в какой-то злополучный момент позволил сознанию издеваться над собой и отправлять различные правдоподобные галлюцинации, пагубно на него влиявшие. Возможно, к этому снова причастно то существо, ведь… Почему он не умер, когда по всем законам должен отправиться в загробный мир? И, самое главное, где же Доктор? Он тоже должен появиться. Рядом с ним. Такова была договорённость. Они же договаривались?.. Сильвен, собираясь с силами, стараясь успокоиться и мыслить рационально, как раньше, выдохнул, нервно усмехаясь. У него не укладывалось в голове, как такое могло произойти, но за весь прошедший месяц он прекрасно уяснил: не нужно задавать вопросов, на которые нельзя получить ответы. С этим стоит просто смириться. И продолжать жить дальше. Даже если поведение сверхъестественных созданий, чьё существование абсурдно и противоречило всем законам мира, вызывало исключительно негативные эмоции. — Мсье Ленуар? Вы тут? Сильвен, узнав голос, с широко открытым глазом посмотрел на выход из мастерской. Нет, это уже точно какой-то бред. Перебор! Так не может быть. Он, боясь столкнуться с очередной ошеломляющей правдой, на дрожащих ногах вышел в холл и с шоком уставился на женщину, теребящую платок. На секунду, буквально на секунду его переклинило, и он увидел рябящие очертания забинтованного существа, стоявшего позади человека, а на лице женщины — маску комедианта, которая когда-то была и у него. Сильвен отшатнулся, чтобы проморгать галлюцинации, и в этот раз лицезрел мадам Ришелье — с опухшими от слёз глазами, с сильными синяками, выделявшимися на бледной коже, и с искусанными губами. Возникло дежавю. Гробовщик, не в силах больше удивляться, с трудом дойдя до стойки, с рядом с которой уже стояла женщина, ещё раз осмотрел её, чтобы убедиться наверняка — он не ошибся. Это она. Мать Доктора. Мать Дегэйра Ришелье. — Мсье Ленуар? Вы в порядке?.. Мне кажется, вам плохо? Я могу, если позволите, принести вам успокаивающие травы, чтобы вам полегчало. Мой сын научил меня в них разбираться… Как она жива? Он видел её тело возле его крыльца! После того, как в мастерской появился Доктор. Как это возможно? — М… Мадам Ришелье? — О, вы меня знаете? — она вымученно улыбнулась, что выглядело откровенно жалко. — Я… Возможно, вы были знакомы и с моим сыном? Вы ходили к нему, когда он?.. — её глаза заслезились, и она вытерла их платком. — Когда он был ещё жив, а не умер на войне! И она тоже должна быть мертва! Почему она жива?! Сильвен, разглядывая её осунувшееся лицо, припоминая, как она слезливо и душещипательно рассказывала про сына, не хотел снова всё слушать, когда не мог разобраться, что творилось с этим чёртовым миром. И особенно с ним. Почему он оказался в прошлом. Почему не забыл и всё отлично помнил. — Вам… — более-менее справившись с дрожью, он решил задать вопрос, на который должен, по идее, получить положительный ответ. — Вам нужен гроб для него?.. — Да, мсье Ленуар. Но ещë… Но ещё у меня есть к вам нестандартная просьба. Кукла. Она скажет, ей нужна кукла. — Какая?.. — шёпотом спросил Сильвен. — Я… От моего сына не осталось даже тела, а я… Я просто… Я не хочу хоронить пустой гроб! А вы так талантливы… Прошу вас, мсье, не могли бы вы создать куклу, чтобы она подходила на моего сына? — женщина протянула гробовщику дрожащей рукой пожелтевшую бумагу с эскизом. — Мой сын всегда отзывался о вас хорошо... Всё это уже повторялось: слова, ситуация… Мадам Ришелье нужна кукла. Кукла, которая оживёт за счёт её жизни. Кукла, в которой будет душа Дегэйра Ришелье. Кукла, которую в прошлом… в будущем Сильвен назовёт Доктором. Кукла, в которую он влюбился… Сильвен лихорадочно задышав, изучая эскиз, идеально отпечатавшийся в его памяти, уронил бумажку, когда та обожгла пальцы. Он испуганно вперился взглядом в недоумевающую мадам Ришелье, испытывая за раз слишком много эмоций. После смерти женщины его посетит Жоэль. Сильвен пойдёт за одеждой Доктора, и его поймают. Вивьен и Жоэль причинят ему боль, а потом сами умрут. Объявится безумец, и Доктор всё вспомнит. Он совершит самоубийство, а Сильвен прикончит Бланш и сожжёт себя. Можно ли всё это исправить?.. — Мсье Ленуар?.. Что с вами? Оживёт ли Доктор? Будет ли он помнить? А вдруг он так и останется куклой?.. — Я возьмусь за ваш заказ, — не успев подумать, подчиняясь чьей-то воле, отозвался Сильвен, не зная, как ему ещё реагировать. — Оплатите только гроб, — сказал он и добавил: — Я уверен. Это мой подарок вам за вашу доброту. — П-правда? — мадам Ришелье охнула, не веря, что подобная щедрость возможна. — Спасибо… Спасибо вам, мсье Ленуар! Вы были посланы мне Богом! Сильвен, дёрнувшись при упоминании Бога, опустился на колени и подобрал эскиз, любуясь Дегэйром Ришелье, отличавшимся от Доктора своим суровым внешним видом, но всё равно остававшимся Доктором, которого он любил всем сердцем. Ради которого убил себя. И которого обрёк на вечные страдания. Сильвен кивнул мадам Ришелье, с благодарностью ему улыбавшейся. Провёл пальцем по нарисованным волосам Дегэйра. Сильвен сделает всё, даже если для этого придётся не спать долгими сутками, чтобы кукла вновь вышла живой. Он сделает всё, чтобы с ней воссоединиться; и он исправит все ошибки, произошедшие в прошлом, дабы в этом настоящем не упустить своего шанса на счастливую жизнь и спасти Доктора от смерти, с которой тот успел породниться. В этот раз они точно будут вместе. Теперь отныне — и навсегда.