Кингсланд. Семейные хроники

      Под негромкий монотонный голос диктора из колонок веки неумолимо тяжелели. Глаз то и дело закрывался, вынуждая Эймонда вздрагивать и ерзать по мягкой сидушке дивана в упрямой попытке отогнать дневной сон. Несмотря на включенный кондиционер, из приоткрытых окон в гостиную проникла жаркая предвечерняя духота. Футболка и домашние штаны неприятно сбивались то и дело в складки и раздражали слишком чувствительную кожу.       Эймонд безучастно проверил смартфон на наличие оповещений и, чувствуя себя перекати-поле в Аризонской пустыне, сдался легкой дремоте под умиротворяющий гнусавый храп на другом краю дивана. К третьему часу пополудни кишечник невнятно выкручивало, а вынужденный голод не давал покоя — тело отчаянно требовало хоть каких-нибудь ресурсов. А среди обтянутых кожзамом подушек было так уютно и спокойно, почти идеально...       — Дядееб! — оглушительно прозвучало прямо возле уха, и Эймонд едва не подскочил от неожиданности. Умиротворение растворилось без следа, оставляя только жгучее желание как следует навалять знатных пиздюлей извечному нарушителю своего спокойствия. Желательно не делая резких движений.       — Ты совсем больной? На кой ляд так орать?       — Ты чертовски скучный, когда начинаешь корчить такие кислые рожи, братец, — Эйгон совсем не выглядел хоть сколько-нибудь виноватым, и на знатно опухшем лице широко расцветала гаденькая ухмылочка. — Небось на своей лимонной вечеринке ты реально жрешь лимоны ящиками.       Неосмотрительно близко подошедшая задница встретила диванную подушку с громким глухим шлепком и оперативно отскочила куда подальше, загородив все более растущими с годами объемами часть экрана. Эймонд глухо зарычал и пристально уставился на идиота-брата.       — Тебе настолько скучно, что ты решил в очередной раз меня заебать?       — О, нет-нет, что ты, — примирительно поднял ладони Эйгон, и невинности его синюшной мордашки позавидовал бы сонм ангелов. — Я прекрасно понимаю, что право заебывать тебя до полусмерти есть только у нашего дорогого дядюшки.       Старший Таргариен рванулся было прочь из гостиной, но так удачно для Эймонда впечатался в угол письменного стола, и побегу из Шоушенка не суждено было сбыться. С молчаливым гневом Эймонд дубасил пойманного за шиворот брата диванной подушкой и получал невероятный кайф от громкого кряхтения и нескончаемых "блядь, нет, пожалуйста, хватит, ай, бля, ну бро". Даже противно занывший от резких скачков живот не мешал наслаждаться экзекуцией.       — Да успокойся ты! — вырвался наконец Эйгон из захвата и заблаговременно отбежал к книжным стеллажам. — Я никого не хотел оскорблять, клянусь!       — Опять пересматривал эту южнопарковую срань, да? — выплюнул Эймонд с презрением. Когда брат в стотысячный раз выискивал полюбившуюся полнометражку из горы дисков и в тот же стотысячный раз пересматривал, тяга доводить окружающих до белого каления у него возрастала, как шкала счетчика Гейгера в эпицентре Хиросимы.       — Ты прав. Но также я осознал, — глубокий вздох и пауза не обещали ничего схожего с адекватностью, — что ненавижу всех вас одинаково за невозможность называть твою мать сукой.       Брошенная со всей дури подушка врезалась в стеллаж и, кажется, сбила какие-то статуэтки с полок. Эймонд всегда считал их всратыми, а после того, как мать натащила в коллекцию к африканским уродцам и денежным жабам гору религиозных символов, всерьез полагал собрать все добро в кучу и торжественно сжечь посреди комнаты Эйгона.       — Ты это, не буянь так, — произнес Эйгон уже нормальным голосом и неровным жестом потер еще больше раскрасневшееся лицо. — Я вообще по делу пришел. Пиццу заказал нам, одолжи двадцатку.       — Сраная пиявка, ты мне уже штуку должен, — медленным и осторожным шагом Эймонд вернулся на спасительный диван, механически переставляя напряженные ноги; живот от пупка до паха сковало ноющей склизкой болью. — Пора уже самостоятельно обеспечивать свои хотелки.       — Ну, я же поделюсь с тобой. Можно сказать, скидываемся, — заискивающе улыбнулся брат, и что-то обреченное сияло в глубокой синеве похмельной морды. Вялым броском на ковер полетела вытащенная из кармана смятая купюра. — Спасибо, братишка! Жра-а-ать!       — Заебал ора-а-ать! — в тон ему ответил Эймонд, с усталым смирением активнее думая о смерти, на этот раз своей.       Эйгон был поистине невыносим. С того самого дня, как он торжественно заявил о своем нежелании подавать документы в какой-либо колледж и тяге к киберпобедам в стройных рядах протосов , всем членам семьи отчетливо стало ясно, что проклятье семьи Таргариен свалилось на их головы в лице старшего сына. Уже четверть века шумное, проспиртованное, зависимое от гор джанкфуда и бесконечных игрищ чудовище нарушало покой особняка и, по всей видимости, никуда исчезать или съезжать не собиралось. Что шло вразрез с интересами самого Эймонда, избравшего предельно удаленную профессию как раз для спокойного и размеренного труда в отдалении от шума и людского изобилия.       Иногда ему казалось, что брата он ненавидит, и от крупных выяснений отношений с потенциальным рытьем могилы на заднем дворе его удерживало лишь то, что в серьезные авантюры Эйгон их с сестрой не втягивал. Долгими неделями старался он как можно меньше пересекаться с вынужденным соседом, но в последнее время тот буквально прилип к Эймонду, как жвачка к подошве ботинка — не отдерешь. Ни в одном из смыслов, ибо в прямом попытки были бесполезны, а в переносном — опасны для здоровья.       — Можно потише? — в проеме двери показалась взъерошенная голова Хелейны. — Вы детей разбудите.       — Да по твоим детям нихера не разберешь, спят они или давно сдохли, — веселый тон Эйгона его родичи явно не разделяли и обменялись сочувствующими взглядами.       — Насчет них не знаю, а вот мы сразу поняли, что ночью ты не спал. Можешь в следующий раз принести не такую крикливую шлюху? — Эймонд не раз интересовался у сестры, почему она не хочет сменить комнату на другую, подальше от Эйгоновой, и не раз задумчиво подвисал от пояснений о козырном освещении, правильных лей-линиях и фэншуе. Но аргумент "да ну в пизду" был им более чем принят.       — Если накинешь десятку сверху, в следующий раз обещаю купить тебе беруши.       За стеной раздался оглушительный дверной звонок. С не ожидаемой от похмельной тушки прытью Эйгон вприпрыжку понесся открывать, красиво задев лбом арочный угол.       — Чего его так плющит? — недоуменно протянула Хелейна и аккуратно присела рядом, баюкая в руках пульт от телевизора. — Обдолбался?       — Пересмотрел "Большой, длинный, необрезанный", — ответил Эймонд, и на диване в гостиной установилась понимающая атмосфера таксидермистской мастерской с новенькими экземплярами в лице двух упоротых лисиц. Сестрица уперлась локтями в колени и, не выпуская судорожно сжатого пульта, уставилась в мерцающий сменными картинками экран.       С торжественным видом первобытного добытчика мамонтов — особого перца образу добавляли дебильные широкие шорты леопардовой расцветки — Эйгон прошлепал в гостиную и водрузил на низкий стол три ароматно пахнущие картонные коробки. Не отрываясь от экрана смартфона, Эймонд протянул руку, прекрасно зная, что получит излюбленную пепперони. Когда брата затягивал аттракцион невиданной щедрости, почему-то всегда сопровождающийся выпрашиванием денег, остатки не утопленной в коктейлях совести вынуждали делать заказ по вкусу членов семьи и не вынуждать их давиться смесью всех возможных начинок.       — Съеби с дивана, скотина, — бесцеремонным жестом Эйгон спихнул с дивана доселе мирно похрапывающую волосатую поебень. Поебени это явно не понравилось, и, неловко переставляя кривые лапы, она начала орать жутким звуком тувинских духовых инструментов.       — Не смей обижать Вхагар, — жестко осадил его Эймонд и тихо подозвал любимицу. Гигантская старая кошка, с видимым трудом цепляясь когтями за штанины, забралась на его колени и разлеглась всей объемной тушей.       — Ой, да ничего с ней не случится, — отмахнулся брат и, отобрав у Хелейны пульт, активно защелкал каналами. Неясно, что хотелось ему найти в итоге, но калейдоскоп изображений остановился на трансляции передачи о национальных парках.       Эймонд с трудом пошевелился на сиденье, зажатый со всех сторон сестрой, кошкой и объемной коробкой. По затекающим бедрам то и дело пробегала сладкая, но изрядно надоевшая дрожь. Позабывший о пище с прошлого вечера желудок громко урчал в такт расслабленно вибрирующей Вхагар, и рукой с зажатым гаджетом приходилось то и дело убирать сжимающуюся когтистую лапу от своих яиц. Кишечник начинало скручивать такими спазмами, будто внутренности силились выйти на прогулку. А телефон и все мессенжеры предательски молчали, превращая многочасовую экзекуцию в настоящую пытку едва тянущегося времени.       — ...о долговременном размещении. На данный момент Овцекрад осваивается в своем новом вольере и, как Вы можете видеть, Джеральд, прекрасно себя чувствует, — доносилось из колонок.       — Почему эту пантеру назвали Овцекрадом? — завороженно упершая неподвижный взгляд в экран Хелейна даже перестала жевать свою маргариту.       — Наверное, потому, что он крадет овец, — пожал плечами Эймонд с видимым равнодушием. Молчание телефона все более его беспокоило.       — Это я понимаю. Но где он нашел столько овец?       — Насчет него не знаю, я тут пока только одну овцу вижу, — довольный плоской остротой Эйгон показал язык с налипшим кусочком шампиньона и под монотонное "Иди нахуй, пожалуйста" откинулся на широкую спинку.       — Слушай, Эгг, — оторвался на время от своего занятия Эймонд и повернул голову влево, пристально вглядываясь в брата. — Вопрос финансов все еще открыт. Ты когда начнешь самостоятельно платить за свою жрачку?       — Скоро начнется регистрация на следующий чемпионат, — с набитым ртом сообщил Эйгон и загадочно подергал бровями. — У меня новая тактика, в этот раз точно прокатит.       — Ты говоришь это уже лет десять.       — Я говорю, прокатит однозначно! Будь уверен, в этом году Монреаль порвется к ебеням от моего гения.       — Умудрись для начала подняться из серебряной лиги, гений, — ухмыльнулся Эймонд. Если и существовало на свете нечто способное осадить старшего Таргариена, то этим нечто определенно были игровые успехи.       — Много ты понимаешь, херобот, — фыркнул Эйгон. — А вообще, я просто давно не стримил, донаты заканчиваются и... Слушай, походу у Хелы опять питание выключили, — сидящая между ними сестра действительно будто зависла с остекленевшим взглядом, и на приоткрытых губах играла беспечная глуповатая улыбка.       С ней такое частенько случалось. Эймонд не был специалистом в дебрях психотерапевтических состояний, но кажется, то была разновидность нарколепсии, и благо, что путь Хелейна выбрала столь же затворнический, как и разношерстные братья. Только вместо сна она наглухо залипала, будто внутри нее действительно садилась батарейка. Будучи младше, Эйгон упорно пытался ввести ее в состояние транса, насколько хватало фантазии, за что неизбежно получал нагоняй от матери и короткий смешок от отца.       — Звонили из магазина манекенов, говорят, у них лучший товар спиздили, — комментарии, как и тряска за плечи, и щелчки возле лица, и щекотка со стороны младшего брата, и дерганье за волосы от старшего, эффекта не возымели.       Они так и не поняли, по какому принципу срабатывают алгоритмы Хелейны, и каждый раз старались вызволить ее из состояния нестояния по-разному. В одних случаях помогал гудок автомобиля, в других — обливание водой, но чаще она прекрасно отвисала без посторонней помощи и, как правило, ничего не помнила.       — Хела, — коварно прошептал в самое ухо Эйгон. — Если ты не вернешься в реальный мир, я проберусь в твою комнату и выброшу все каракули с немытыми анимешными хуями.       Медленным механическим жестом, как в старых фильмах ужасов, Хелейна обернулась к сидящему вплотную брату.       — Ебну, — холодно прокомментировала она, взяла коробку с оставшейся пиццей и удалилась в глубины дома.       — Уже второй раз работает, — довольно подбочинился Эйгон. — Взять на вооружение, что ли?       Эймонд слабо кивнул и сам уставился в пол, отчаянно сосредотачиваясь на длинных ворсинках ковра. Ни судорожное сжатие бедер, ни расслабленно вытянутая вдоль спинки дивана спина не унимали сгущающейся внутри него лихорадки. Обхватив рукой живот, юноша отставил пепперони подальше. Острые колбаски на голодный желудок были идеей не из лучших, и при всем скептицизме он взмолился всем возможным богам, чтобы так долго выдерживаемый план не осыпался прахом из-за пары неосторожных кусочков.       Неосторожных и чертовски вкусных.       — Матушка не звонит. А должна была уже вернуться, скоро мой прием, — пробормотал Эймонд и еще раз проверил удручающую пустоту уведомлений. — Ты достаточно раздуплился, чтобы сесть за руль?       — Я, конечно, тот еще порнограф, но не настолько, чтобы возить тебя на раздрачивание очка, — с серьезным видом Эйгон отставил опустевшую коробку и сложил руки на груди.       — Мне нельзя пропускать запись к врачу, идиот. Ты прекрасно знаешь, что сам я добраться не смогу, и я попаду в больницу, даже если мне придется усесться в твой рассадник спидорака.       — У тебя есть транспорт на случай, если у матери опять случился приход от аллилуйи, — скривил лицо старший брат. — И это мне нужно беспокоиться, чтобы твоя анальная черная дыра не сожрала сиденье в моей ласточке.       — Которую ты опять припарковал на газоне и снова получишь пизды. Или, может, мне ее переставить? — Эймонд широко и зло улыбнулся. В выбешивании брата его собственная боль отступала на второй план.       — Только через мой труп ты сядешь за руль Санфаера , циклоп недорезанный, — рявкнул Эйгон и с ворохом разномастных матюков, от которых вяли цветы и уши, поплелся ко входной двери.       С негромким смешком Эймонд проводил его взглядом и, тихо охнув, вновь заерзал на диване. Поясницу ломило с ужасающей силой, все более жгучей и нарастающей. Аккуратно сняв с колен пускающую слюни Вхагар, он неторопливо проследовал в холл и с нескрываемой гримасой, придерживаясь за перила, поднялся по лестнице. Кто бы ни взялся за его транспортировку, мать или брат, надлежало привести себя в порядок.       Тонкие струи теплой воды обняли стройное тело, смывая напряжение прошедших часов и слабый след испарины с бледной кожи. С поднятого к душевой лейке лица капли воды стекали в неплотно стянутые пучком длинные светлые пряди. Мышцы постепенно расслаблялись, и ноющее неугодное чувство исчезало в сливе с легким водоворотом. Под успокоительным согревающим дождем лишние объекты в его теле беспокойно заскользили и заворочались. Эймонд привычным жестом ощупал прикрытые веки: протез крепко сидел в слегка раздраженной глазнице, как и многие годы до того.       С переодеванием возникла неожиданная проблема. Проще всего было набросить на себя просторный халат и в таком виде заявиться в больницу, не совершая лишних телодвижений, но гораздо более физических неудобств Эймонд не терпел выглядеть по-идиотски. Тщательный анализ гардероба и собственных возможностей на текущий момент показал, что обычные свободные брюки с рубашкой подойдут идеально. Наскоро пробежавшись расческой по длинным волосам, стянув их невзрачной резинкой в низкий хвост и сбрызнув шею парой капель ненавязчивого парфюма, он в очередной раз порадовался отсутствию зеркал и с коротким вздохом вышел из комнаты.       Внизу раздавались отчетливые звуки повышенных бранящихся голосов. Очевидно, Эйгон опять промахнулся мимо гаража и втемяшился колесом в материнскую клубму. Каким бы не ахти водителем ни был его брат, прослывший грозой дорог Мобила и будущей кровавой котлетой, расположение цветов возле места активного движения машин Эймонд считал откровенно безмозглой идеей — как, впрочем, и мысль отдать пошло-золотой Понтиак Эйгону.       Если бы не застарелая детская травма, Санфаер достался бы ему.       — Еще хоть раз, Эйгон, и я заставлю тебя перекопать все, что я с таким трудом засаживала! Ты меня понял?! И ты убрал мусор, как я просила?       — Сейчас уберу, — буркнул Эйгон и поплелся в свою комнату, корча непонятные рожи.       — Здравствуй, дорогой, — бегло поприветствовала младшего сына Алисента и прикрыла дверь легким движением колена. Руками она прижимала к себе многочисленные папки, брошюры и буклеты, пару небольших полиэтиленовых пакетов и алюминиевую форму с подрумяненным, прикрытым пленкой пирогом. На пальце за металлическое кольцо болталась объемная связка ключей. — Хорошо, что ты здесь. Помоги все это отнести на кухню.       Проклинать нужду передвигаться даже в пределах дома было в новинку.       — Прости, что так задержалась. На сегодняшнем собрании поднялся крайне важный вопрос, и я просто не могла все бросить и уйти, — Эймонд скучающе облокотился на спинку стула, пока мать суетливо распихивала выпечку по полкам и без того заполненного холодильника. — Ты уже полностью собрался, ничего не забыл? Семеро, сегодняшний день просто сумасшедший, все кувырком. Мы повсюду опаздываем!       — Дядя Деймон не звонил? — уточнил юноша. — Может быть, он еще занят.       — Звонил. Сказал, чтобы мы поторапливались, — даже не попыталась скрыть неприязни в голосе Алисента и легкой беспокойной птичкой упорхнула в холл. Эймонд устало поплелся за ней, внутренне истово согласный с тем, что поторопиться стоило еще пару часов назад. И впервые в жизни благодарный за существование в обувном ящике, помимо тяжелых ботинок со сложной шнуровкой, обычных мокасин.       — Снаружи холодно? — с величайшим трудом удавалось ему сохранять бесстрастное выражение лица, когда пришлось нагнуться для обувания. Давление становилось невыносимо сильным и острым, настолько, что дрожали плотно сжатые губы.       — Не жарко, так что надень куртку. Мистер Бисбери, кстати, передал тебе результаты анализов Вхагар, я оставила их на столе. И вообще, о вас практически все спрашивают каждый раз. Паства беспокоится, так давно не видели ни одного из вас на собраниях, даже в самые крупные праздники. Такой конфуз для нашей семьи...       — Матушка, я полагаю, в обычные дни без нас вполне можно обойтись, — попытался успокоить женщину Эймонд.       — Но в день чествования Старицы вы же придете? Ты сможешь уговорить брата и сестру, правда?       — Иди на три хуя! — раздался громогласный крик со стороны коридора, и к выходу не то выбежала, не то вылетела изрядно помятая девица в откровенном белье: полноценной одеждой эти кусочки ткани можно было назвать с трудом. За ней, едва не пиная под ботоксный зад, следовал Эйгон. Вытолкав возмущенную до глубины души девицу за порог, он заправским броском отправил в полет блестящие лабутены и с хищным садистским выражением уставился в проем.       — Да, мам, я думаю, всем нам будут очень рады, — не удержался от язвительности Эймонд и мстительно выпрямился в поисках кожанки. Алисента устало потерла маленькой ухоженной ладонью сморщенный лоб.       — Эйгон, иди в дом, пожалуйста. Эймонд, я жду тебя в машине.       В кармане завибрировало оповещение о новом сообщении. Одернув полы куртки и приладив на плече заранее подготовленную сумку, Эймонд снял блокировку экрана и вгляделся в переписку. Дядя, видимо, откровенно издевался, когда прислал маленький сапфировый смайл.       — Удачного свидания, Аманда, — прошептал брат с похабным выражением лица и по-свойски похлопал его по плечу.       — Удачного самоотсоса, — парировал он и с растущим нетерпением, предвкушающей дрожью и беспокойно заломившим копчиком направился к заведенному Солярису.       Темнота надежно укрыла городские улицы и рассеивалась манящими бликами разноцветных огней вдалеке. По велению кнопки пульта ворота закрылись за выезжающим авто, и с мягким шуршанием шин они двинулись прочь из тихого уюта Кингсланда в направлении города. Несмотря на зябкую вечернюю прохладу, Эймонд приоткрыл окно и аккуратно, с упоением втянул носом влажный, пахнущий жухлыми травами и мокрым асфальтом воздух.       Ароматы города манили его, добровольно закованного извечным затворничеством в пределах особняка, разжигали непривычный азарт и ненавязчивую тягу к приключениям. В обычное время он, как мог, сторонился толп и человечьей муравьиной возни, в глубинах которой привыкшая ко всему общественность в отдельных лицах так или иначе косилась на его увечье, неловко опускала взгляды. Это изрядно напрягало, и в глухой злобе он неоднократно ловил себя на пугающих, иррациональных картинах жестоких расправ. Как если бы имел он на то право, явился в центр Мобила и с издевательски искаженным абрисом губ, со вкусом вскрыл каждую глотку с затаенным смешком. Но в глубинах ночи его особенность стиралась, пряталась в тенях, и он вполне сходил за здорового, невозмутимого — почти живого.       — Заедем в Уолмарт на обратном пути? — подала голос до того непривычно молчаливая Алисента.       — Ты можешь не ждать меня и съездить сама. Дядя Деймон обещал привезти меня обратно.       — Проследи, чтобы не встал ближе пятидесяти ярдов от ворот, — возникшая неловкая пауза затягивалась. — Ты ведь не хочешь послушать, что сегодня было в храме, верно? — в голосе матери звучала обнадеженная наивность.       — Мам, я же просил, — с мягким нажимом напомнил Эймонд. — У меня тоже есть свои убеждения.       — Ладно, — неспешно и демонстративно надетые наушники пресекли любые попытки Алисенты вновь завести свою излюбленную шарманку о свете Семерых, величественности Церкви Семиконечной Звезды и крайне важных темах для обсуждения на собраниях. К примеру, стоит ли есть сельдерей в дни Воина и на какую длину должно подстригать газон.       В веренице дорог, неоновых вывесок и многочисленных фонарей время истекало гораздо быстрее, нежели в праздном сидении и лежании в стенах дома. Но видят матушкины боги, заниматься чем-то более активным было подобно смертному приговору. Кишечник скручивался в тугой режущий узел, постоянно сокращающиеся мышцы бедер занемели в усталости, промежность обжигало жидким пламенем, и терпеть с каждой минутой становилось все труднее. Приблизившееся наконец здание больницы видилось ему оазисом, явившимся перед странником посреди иссушенной пустыни.       — Надеюсь, у тебя все будет в порядке, дорогой. Не задерживайся, жду тебя дома, — он не заметил приближения матери из-за обширной слепой зоны, но слышал шорох слева от себя и ощутил короткий одобрительный поцелуй в щеку.       — Все нормально, мама. Это всего лишь плановый осмотр.       Знакомая светлая приемная встретила его ослепительной белизной с редкими вкраплениями теплых оттенков дерева и синевы обивки мебели. Почти не обращая внимания на регистрационное окно и лишь махнув рукой в приветствии, юноша проследовал к лифту и нетерпеливо зажал кнопку. Выходящий из кабины людской поток и вывозимые на креслах пациенты казались ему нескончаемой вереницей, и без того шаткое терпение грозило с треском разрушиться на финишной прямой.       За стойкой сестринского пункта терапевтического отделения вальяжно расположилась равнодушная медсестра, белесые крашеные кудри обрамляли лицо с восточными чертами. Рука со снятой перчаткой неторопливо решала разложенное на столе судоку.       — Добрый вечер, Мисария, — поздоровался Эймонд, чувствуя, как от предвкушения защемляет сердце и учащается дыхание. — Доктор Таргариен у себя?       — А, здравствуй, Эймонд, — кивнули ему. — Да, можешь проходить. На сегодня он почти закончил.       В вожделенный, ставший уже родным кабинет он практически вломился, но до последнего сохранил беспристрастное выражение и положенную его благочестивой семье статность. Стоило двери захлопнуться и повернуться заботливо вставленному в замочную скважину ключу, и Эймонд наконец позволил себе шумный облегченный полувздох-полустон.       — Тебе положена эвтаназия за особую форму сволочизма, знаешь? — прошипел он. Накопленные за день противоречивые эмоции, ощущения и реакции грозили смести лавиной все убранство заведующего отделения. Сам Деймон неторопливо закончил что-то заполнять в документах и наконец обернулся к визитеру. Необычного фиолетового оттенка глаза опасно прищурились.       — Ты задержался, дорогой племянник.       — Ты не давал о себе знать, дорогой дядя, — передразнил Эймонд, и живот снова окатило спазматической волной. — Мать задержалась на своей херне допоздна, и я сидел, как придурок, в ожидании хоть какого-то сигнала.       — Насколько помню, у вас в гараже есть доступный тебе транспорт. Мог бы и приехать, если так не терпелось меня увидеть, — на своем офисном стуле в вальяжной позе Деймон Таргариен напоминал восседающего на троне короля. Слегка помятый форменный халат был расстегнут и спадал по бокам подобно мантии. — Я про велосипед твоей сестры.       — Хороший план. Надежный, блядь, как швейцарские часы. Я бы сдох уже на старте, — горько усмехнулся юноша. Тело прошибла дрожь отвращения и неожиданно яркой картины подобной езды. — И я больше никогда на этот розовый ужас не сяду.       — Тогда не жалуйся, — обманчиво ласковая улыбка не скрывала голод заострившихся благородных черт. — Проходи, присаживайся. Что беспокоит на этот раз? — вытянувшийся посреди кабинета в туго натянутую струну Эймонд с шипением чертыхнулся.       — Прекрати. Сделай уже это наконец, я больше не могу терпеть. Целый гребаный день!       — Сделать что? — улыбка на лице терапевта стала еще шире.       — Не заставляй меня умолять, Деймон, — в единственном живом глазу скользнуло отчаянное выражение. — Вытащи ее немедленно.       — А может, мне нравится заставлять тебя умолять, — Деймон наконец поднялся со своего места и неспешным шагом приблизился вплотную к племяннику. Деликатные руки обвили тонкую талию, прижимая ближе, прижимая к теплу собственного тела. — Неужели так не понравился мой подарок?       Вкрадчивый шепот медовым напитком пролился в приоткрытые губы.       — Тебе не было приятно, когда он проникал чуть глубже?       Дразнящее касание надавило между многострадальных ягодиц.       — Ты не представлял, что я смогу с тобой сделать в конце дня?       — Да, представлял! — не выдержав, всхлипнул Эймонд и с растущим бессилием, что переплелось в нем причудливым узором с кровожадным бешенством, потерся о бедро мужчины. — И да, было хорошо! Но слишком долго, Деймон, и слишком больно, я уже на грани. Либо ты сейчас же вытащишь ее из моего тела, либо я оттрахаю тебя ножкой стола, помяни мое слово.       — Как же я ждал этого огня, — хрипло выдохнул Деймон и с жадностью впился в тонкие юношеские губы. В глубоком собственническом поцелуе тонули редкие смешки, когда острые клыки Эймонда с вызовом сжимали кончик языка, и рваные стоны, когда ловкие пальцы вновь невзначай проезжались меж скованных брюками ягодиц. В заложивших ушах стоял оглушительный гул, и с едва различимым звуком взвизгнула молния расстегиваемой ширинки.       Эймонд разорвал удушающий поцелуй и застонал в голос, когда наглая рука дяди пробралась под слои одежды и потянула за объемную пластину фиксатора. Пальцы сжались на широких плечах до белизны костяшек, а охватившая тело крупная дрожь унизительно подгибала колени. Едва не путаясь в шагах в унисон, с агрессивным рвением вгрызаясь в лица друг друга, они сместились к лаконичной кушетке, и с трудом оторвавшийся от манящей фигуры Эймонд обернулся к мучителю спиной и уперся ладонями в стену.       — Встань на колени, — прозвучал в затылок тихий непререкаемый указ. Брюки вместе с бельем резким жестом спустились к щиколоткам, и Эймонд в кажущемся запредельным изнеможении взобрался на кушетку, чувствуя под кожей плотность гладкого холодного материала. С горделивым изяществом прогнулся он в пояснице, развел худые бедра шире в безмолвном приглашении.       Ладони Деймона сжали ягодицы юноши, чуть разводя их в стороны, и Эймонд знал наверняка, какое зрелище предстало перед его глазами. Треклятая анальная пробка с сапфировым стразом на конце покоилась в его теле с самого утра, перекатывалась внутри от малейшего движения, приводила к исступленной неудовлетворенности и раздразнивала до чудовищной путаницы сознания, болезненной усталости плоти, чрезмерной чувственности. Получив нескромную вещицу по почте, Эймонд не мог и близко представить, в какую сладострастную пытку превратится очередная дядина игра.       — Ты не вытаскивал ее в течение всего дня, как мы договаривались?       — Нет, — глухо отозвался Эймонд, и с каждым шальным подергиванием кончика пробки дыхание его сбивалось на влажные хрипы.       — Прекрасно, — пробка наконец выскользнула из него, и из горла юноши вырвался облегченный стон. Казалось, с плеч упал груз четырнадцати гор. — Прости меня, не стоило так заигрываться, — ровных ямочек над тазовой костью коснулись успокоительным, почти целомудренным поцелуем.       Наскоро смазанный член раздвинул измученное, растянутое дневной экзекуцией кольцо мышц, и Эймонд с силой прикусил нижнюю губу, едва не разрывая прозрачную бархатистую кожу. Долгожданное чувство заполненности, горячее, полноценное, знакомое и родное отозвалось в болезненно возбужденном теле чистейшим восторгом, и он подался бедрами назад, впуская глубже, почти соприкасаясь с сухой прохладной кожей. От неспешных движений, сочащихся трепетом и страстью, сдерживаемым голодом и похотью, и объятий, крепко охвативших его грудь и поясницу судорожными оковами, юный Таргариен огласил кабинет дрожащим стоном, что исходил из самых глубин его полыхающего духа.       С Деймоном не могло быть иначе, и, каково иначе, Эймонд знать не желал. Слишком маняще, притягательно, упоительно до хмельной дрожи кончиков пальцев. Слишком яростно и жарко, до хруста выкрученных суставов и обезоруживающей смуты обезумевшего разума. Слишком хорошо, чтобы быть правдой, запретно схватывающей длинную шею рабским обручальным ошейником. И Эймонд задыхался в безжалостно зачаровывающем многообразии таких чуждых и необходимых ощущений, задыхался от веса властных рук, что удерживали его поясницу и загнанное дыханием горло. Скольжение твердой плоти внутри исцеляло, разрывало, заполняло потаенную глубину, и ему казалось, Деймон вытрахивал из его души все навязанное целомудрие и обретенное ледяное помешательство.       Острые импульсы трения о раздраженное, доведенное до оргазма постыдно быстро нутро отдавались троекратной негой, растягивали остаточные ощущения на долгие, бесконечные секунды. Подхваченный ускоренным ритмом, улавливая искры легкой боли в сокращающихся мышцах, он с упоением впитывал шум приглушенных вздохов над плечом. Волосы на затылке стянулись резкой хваткой, и Эймонд улыбался освобожденно и удовлетворенно, когда теплое семя равномерными толчками заполняло его изнутри.       Холодная, окрашенная в кристально-белый стена мгновенно остужала пульсирующие виски. Эймонда окутывало слабостью, отнимало и делало ватными усталые конечности. Одобрительные поглаживания по спине и довольное сопение, казалось, придавали сил и открывали новое дыхание, но юноше до безумия хотелось продлить редкие и столь ценные минуты единства.       — Мы так и не обследовали твой глаз, — с хитрецой заметил Деймон и поднялся с кушетки. Подготовленные еще до визита влажные салфетки с шуршанием вытянулись из пачки под аккуратной тягой изящных пальцев.       — Ты прекрасно знаешь, что с ним все в порядке, — Эймонд неловко поморщился от смены положения. Зад приятно саднило, без толики былой зудящей изнутри болезненности, и непреложной силой тяготения уводило куда-то вбок. Приняв салфетку, он тщательно очистил окропленную и взмокшую кожу, после чего изломанными движениями натянул и оправил безнадежно смятую одежду.       — При всем уважении, мой дракон, однажды все-таки стоит проследить за твоим зрением, — ясный взгляд исподлобья вынудил Эймонда смущенно потупиться. — Если ты не возражаешь, мне кое-что нужно закончить, и я смогу отвезти тебя домой.       — Без проблем, — ему нравилось наблюдать в затаенном интимном молчании, как движется запястье Деймона в летящих жестах над бумагами, как пролегает меж бровей тонкая сосредоточенная складка, как спадают на лицо длинные жемчужные пряди — такие же, как у него самого. — Ты не заходил к отцу?       — Заходил, — замер Деймон на мгновение и, словно не замечая запинки, продолжил вести картотеку. — Он принял меня за Эймму и попытался нащупать мой живот.       — Да уж, — новости об извечно далеком отце обычно приносила Алисента, но и в ее жизни, исполненной организацией, миссионерством и благотворительными акциями, не всегда находилось место для мужа, выигравшего на старости лет схватку со смертью. Эймонд не чувствовал снедающего горя, но определенно не желал наблюдать бессилие и слабость разума человека, которого некогда считал великим.       — Ты бы заглянул к нему хотя бы раз, — взгляд дяди, выжидающий и настойчивый, близкий и ежесекундно отдаляющийся на приемлемую дистанцию, вынудил его отшатнуться.       — Он все равно меня не узнает в своем состоянии. Он даже тебя не узнает.       — Ты его сын, Эймонд.       — Это не мешало ему не узнавать меня и до инсульта, — крепко поджав зацелованные и искусанные губы, младший Таргариен резко поднялся с места. Коротко кивнув без внимания к пошатнувшемуся окружению, он обратил взгляд в стройные стеллажи у стен. За спиной шуршала бумага и щелкали крепежи офисных папок.       Уверенным жестом его повернули за подбородок до ломоты в мышцах шеи и вновь поцеловали, так жарко и отчаянно, как сам Эймонд тянулся к покорившему его с первых мгновений знакомства дядюшке.       — Мы сможем рассказать ему, Эймонд, ты сможешь открыться. Сейчас совсем неподходящее время.       — Возможно, подходящее время мы утратили навсегда.       Деймон криво усмехнулся и, обхватив раздавшиеся в напряжении плечи, покровительственно коснулся губами границы светлых локонов на лбу. Уголек надежды на выздоровление Визериса, хотя бы частичное, до половины былого состояния ума, все еще тлел в обоих.       В глубоких пурпурных глазах, с толикой извечной боли и готовности принять любой вызов, вновь начинали откровенно ебаться черти.       — Твоя мамаша выдерет нас хлеще, чем я тебя сегодня, если мы опоздаем к ее хваленому эко-ужину.       — Ты не приглашен, дядюшка, — поддержал Эймонд возвращенное шаловливое веселье, хотя в глубине души от недосказанности, тяжести ситуации с отцом и блестящего клеймом на безымянном пальце Деймона обручального кольца скреблись кошки, мышки, вошки, дракошки и прочая всевозможная живность. — Но если поторопимся — успеешь распробовать десерт в своей машине.       С вынужденной радостью на лице и проклятой анальной пробкой в сумке Эймонд устраивался на комфортном сидении ярко-красного Феррари и понимал, что встретят его не семейный гомон и полноценный ужин, а глухая тишина, прерываемая молитвами перед странными идолами, звуками анимешных опенингов и дурными воплями пьяного братца.       И только взгляд Деймона, завсегда исполненный подначиванием, вожделением, управляемым хаосом и какой-то извращенной любовью, придавал ему мотивацию переживать этот пиздец.