Корабль

      – Вы ведь сумели найти общий язык с Тануком?       Я не сразу понял, кого имеет в виду эмиссар.       – Танук? Это… тот самый инуец?       – Да-да. Он по образованию биолог, поэтому он согласился, чтобы его направили в Биолаборатории. К сожалению, ему трудно с непривычки пользоваться нашей техникой…       Я слегка улыбнулся, вспомнив, как Танук пытался совладать с бесконтактной панелью.       – Не все так просто. Он постоянно твердит, что все мы ему чужие. И я его понимаю…       Из-за повышенного радиационного фона на Джератофе дети давно уже рождались не в материнских утробах, а в инкубаторах клонофабрик. Одно время даже предлагалось вообще исключить женщин из разнарядок клонофабрик; и лишь многочисленные протесты заставили префекта отказаться от этого плана.       На Таркьюп Инуа все было иначе. Здесь радиационный фон вполне соответствовал норме; местные жители могли позволить себе роскошь создавать семьи и рожать от брака мужчины и женщины, как во времена Олд Тэрры. Клонингов инуйцы считали существами второго сорта. Впрочем, у подобного положения была и обратная сторона – в последнее время численность населения Таркьюп Инуа заметно выросла. Возникла угроза целостности ледяной шапки Земли Кахаси; ее таянье неизбежно привело бы к усилению вулканической деятельности и гибели человеческих поселений. Одной из мер, принятых правительством колонии, стала эмиграция части инуйцев на Корабль. Часть эмигрантов была, по факту, выслана с Таркьюп Инуа за неблагонадежные взгляды – но были и те, кто покинул родину добровольно, и Танук был одним из них. В отличие от меня он вовсе не стремился попасть на Корабль – он хотел избавить других от этой участи. Ведь если бы он не принял это решение – на Корабль отправили бы кого-то другого.       «Мой затем разлука с родина принять, – говорил Танук, – что такой участь не желать для другой инуец. Таркьюп Инуа – родина наш; они там родиться, они там и умереть… Наш не место на Корабль; мой здесь всегда быть чужой!»       «Здесь вас никто чужим не считает, – возражал я. – Здесь, на Корабле, мы все свои…»       «Твой не понять! Твой родиться в бутылка, инуец не понять никогда!»       После этих слов у меня пропало всяческое желание продолжать разговор. Нет, я не оскорбился – в конце концов, он сказал чистую правду. Я никогда не стыдился того, что был рожден из клонированной зародышевой плазмы; если же Танук считает иначе – это его личное дело. Однако своими словами инуец заставил меня вспомнить то, о чем я предпочел бы забыть навсегда.       Когда я объяснил все это эмиссару (конечно же, за исключением последнего момента), тот нахмурился.       – Обычно, – встревоженно промолвил он, – на Корабле не возникает проблем из-за ксенофобии… Но это не значит, что проблему можно игнорировать. Я прошу вас проследить за ним; если возникнут осложнения – немедленно сообщите мне.       При слове «биолаборатория» в голове представляются белоснежные залы, батареи пробирок и колб, сверкающие цилиндры биореакторов… Примерно это я и ожидал увидеть, когда пришел в Биолаборатории Корабля. Мои ожидания оправдались – но лишь отчасти.       Сектор Биолабораторий находится «спереди» от Командного Мостика. Возмущения при скайдайв-маневрах здесь относительно слабые – но и их может хватить, чтобы вывести из строя какое-нибудь тонкое оборудование.       Терминал на входе в сектор представлял собой просторный зал со стенками из молочного лекспласта. Потолочные лампионы заливали его мягким свечением. Тут и там стояли люди в синей рабочей униформе, либо – таких было большинство – в белых костюмах биологов. За стеклянной стеной виднелся слабо освещенный туннель монорельса.       Меня встретил мужчина в сером строгом костюме. Издали я принял его за эмиссара, но вблизи понял, что ошибся. Это был другой человек, хотя и очень похож. Этому сходству я не удивился, ибо мне уже объяснили, что большая часть населения Корабля рождена из клонированной зародышевой плазмы. Наверняка эмиссар и мой новый знакомый происходили из одной генетической линии. (Честно говоря, это все равно не объясняло, почему я до сих пор не видел здесь ни детей, ни стариков, за исключением Уинслоу.)       – Здравствуйте. – Мужчина протянул мне руку. – Эмиссар уже все сообщил мне о вас. Зовите меня куратором. Я объясню вам, что здесь, и как…       – ВНИМАНИЕ! – загремел голос под потолком. – ПРИБЫВАЕТ МОНОРЕЛЬС ДО ПОДСЕКТОРА AG-67!       Голос был вроде бы человеческим – но бедным интонациями, что выдавало в нем голосовой синтезатор. Со стороны стеклянной стены донеслась усиливающаяся вибрация. Темная туша монорельса заслонила огни туннеля; стеклянная стена раздвинулась, открывая доступ в нутро вагона. Я и куратор вместе с группой людей вошли внутрь, двери закрылись, и вагон с гулом тронулся по трубе. Сначала за окном мелькали только ребристые стены туннеля, освещаемые техническими фонарями; но затем вагон выехал на свет – от неожиданности я даже зажмурился.       – Биолаборатории Корабля, – говорил куратор, – это не просто исследовательские отделы. Здесь находятся биофабрики, оранжереи и биостанции; здесь разрабатываются культуры микробов-продуцентов, питательных водорослей… словом, все, что мы едим, чем лечимся, ведет свое начало из Биолабораторий. Да и мы сами тоже…       Я повернулся к окну. Мне не хотелось слушать куратора – отчасти потому, что многое я знал и так, отчасти потому, что он в своих речах слишком приблизился к предмету, вызывающему у меня страх. Мимо монорельса проплывали сверкающие в свете лампионов стальные колонны; внизу у подножья этих колонн ходили люди в белом. Затем монорельс снова нырнул в сумрак туннеля.       – …Содержатся образцы животного и растительного мира посещенных Кораблем планетных систем, – продолжал разглагольствовать куратор, – здесь для них созданы условия, максимально приближенные к их родной среде…       Монорельс снова выскочил на свет. Вагон шел мимо огромных стеклянных кубов. За стеклянной стеной поднимались джунгли из двухметровых синюшных листообразных растений с ядовито-красными прожилками. Виднелись какие-то образования сизого цвета, смахивающие не то на кораллы, не то на грибы причудливой формы. Меж синих листьев парили похожие на металлических стрекозок дроны.       Вдруг откуда-то из-за листьев вылетела струя буро-зеленой жижи, угодив в один из дронов. Облепленный жижей дрон спикировал вниз, но до земли не долетел – его перехватила какая-то грязно-розовая тварь, напоминающая голотурию с Олд Тэрры, или человеческую прямую кишку с щупальцами. Обвив щупальцами дрон, тварь принялась натягивать себя на добычу, как чулок. Я отвернулся.       – ВНИМАНИЕ! КОРАБЛЬ ОСУЩЕСТВЛЯЕТ ВНЕОЧЕРЕДНОЙ СКАЙДАЙВ-МАНЕВР! ОПАСНОСТИ ДЛЯ ПЕРСОНАЛА БИОЛАБОРАТОРИИ НЕТ, НО ВСЕ ЖЕ ПРОСИМ НЕ ПАНИКОВАТЬ И СОХРАНЯТЬ СПОКОЙСТВИЕ!       Откуда-то донесся протяжный гул. Вагон заметно затрясло. В джунглях за стеклом началось оживленное движение – по листьям заскакали какие-то животные, напоминающие крылатых одноногих лягушек.       – Ничего страшного – успокоил меня куратор – время от времени такое бывает. Не стоит боя…       Он не договорил – вагон резко рвануло вниз и в сторону. Оглушительный треск, звон разбивающегося стекла и визг металла о металл…       …Когда я пришел в себя, то увидел, что вагон монорельса въехал носом прямо в стеклянную стену, пробив ее и застряв. Передняя его часть смялась в гармошку; люди, там находившиеся, без сомнения, погибли – я видел чьи-то окровавленные ноги, торчащие из-под переломанного металла. Куратор лежал на полу без сознания, но живой. Я схватил его за одежду и встряхнул.       – Вставай! Надо выбраться отсюда!       – Аааа… – простонал куратор, приоткрыв один глаз (второй был подбит и уже начинал опухать).       – Приди уже в себя! – Чтобы привести куратора в чувство, я влепил ему пару оплеух.       В вагоне стоял резкий запах аммиака, от которого слезились глаза и першило горло. Где-то слышался гул, словно огромные металлические балки бились друг об друга; на несколько секунд его перекрыл грохот взрыва. Без лишних церемоний ухватив куратора в охапку, я потащил его к разбитому окну.       – Скорее! – кричал я. – Скорее! Вагон вот-вот упадет!       Конечно, я знал, что гибель – еще не приговор… Но пережить этот кошмар во второй раз мне не хотелось. Я вытолкал куратора наружу, прямо в синие заросли и собирался было посмотреть, есть ли еще выжившие – но тут земля под ногами задрожала. Послышались треск и скрежет; я почувствовал, что вагон приходит в движение…       Плохо помню, как я выскочил наружу в самый последний момент, прежде чем вагон окончательно рухнул вниз – вместе с погибшими и еще оставшимися в живых. Как полз по почве, усыпанной битым стеклом и перемазанной едким соком синих инопланетных растений. Единственное, что осталось четким в моей памяти, я бы предпочел забыть…       …Тяжело дыша, я поднялся с разрытой земли.       – Эй!.. Куратор! Кура-атор!.. Ах… кх-кхе!.. Вы здесь?! Откликнитесь уже!!       Из уцелевших зарослей послышался шорох.       – Кура-а-тоор!!       Снова раздался шорох – и над зарослями поднялась уже знакомая мне «кишка с щупальцами», только в несколько раз больше. Из «кишки» торчали человеческие ноги, конвульсивно дергающиеся. Вне сомнения, ноги принадлежали куратору…       …Нет, я не могу писать о том, что мне и вспоминать-то больно! Нет!..       …Когда я пришел в себя, я находился на кушетке в просторной палате. Во всем теле чувствовалась слабость, но я, по крайней мере, мог двигаться и самостоятельно дышать – похоже, ресуррекционные технологии Корабля были значительно совершеннее джератофских.       В палату вошел мужчина; сначала я принял его за куратора, и лишь позднее, когда он подошел ближе, я его узнал.       – Вам уже лучше? – Эмиссар сел на стул рядом с кушеткой.       – Д-да… Что… с куратором?.. Его уже…       – Конечно, он уже оживлен. – Эмиссар отвернулся. В этот момент мне показалось, что он что-то от меня скрывает.       – Я могу с ним поговорить?       – Боюсь, что… не сейчас. Как вы себя чувствуете?       – Хмм… неплохо… Даже лучше, чем…       Действительно, я чувствовал себя лучше. Возможно, из-за осознания, что смертельный кошмар оказался позади?..       – Ничего удивительного, – произнес эмиссар, вставая. – Ваше новое тело существенно моложе, чем то, которое было ранее. Его вырастили по ускоренной методике, из клеток, которые у вас взяли. При этом иногда могут возникать осложнения, в виде неконтролируемого ракового роста клеток… В вашем случае все, кажется, обошлось; но если возникнут проблемы – не стесняйтесь обращаться к медикам.       Ох…       – Постойте! – Я попытался вскочить с кушетки.       – Лежите, вам пока вредно двигаться. Вы что-то хотели узнать?       – Да!.. Танук… он жив?       – Жив и здоров. Думаю, скоро вы с ним увидитесь. А пока вам надо больше спать.       Эмиссар ушел, а я, против своей воли, провалился в сон.       …Огромный муравейник из стали, титана и моди-керамики. Километры проводов, волноводов и оптокабелей. Миллионы вычислительных узлов. Колоссальная сеть, по сложности сравнимая с человеческим мозгом. Но можно ли ее считать разумной?..       Я проснулся со странным чувством. Мое новое тело функционировало превосходно, словно стремясь компенсировать мне пережитый кошмар. И все же, все же… Нет, дело было не в новом теле. Во мне самом. В том, что глубоко внутри меня.       Когда-то люди представляли свое тело сосудом, в который налита, подобно жидкости, душа. Такая аналогия предполагает, что душу можно извлечь, не повредив само тело, и заменить иной душой. Ныне такая аналогия выглядит смешной – все равно, что представления древних о планетах, как тележек, катящихся по проложенным на небесной сфере рельсам, подталкиваемых ангелами.       Душа (или то, что многие называют душой) есть, в известном смысле, функция тела. Ее нельзя извлечь и пересадить – но можно (хотя и очень непросто) скопировать. Не буду вдаваться в подробности, скажу только, что у первых колонистов Джератофа эта технология уже имелась. Ее применение диктовала необходимость – смертность в годы роста Кетера была огромной, а рождаемость – в то время традиционное воспроизводство еще доминировало – слишком низкой, чтобы обеспечить стабильный прирост населения. С тех пор техника ресуррекции на Джератофе почти не изменилась…       …Однако здесь, на Корабле, этот процесс приобрел свои, непонятные мне особенности. Меня не покидало чувство, что во мне что-то потерялось – или наоборот, появилось что-то лишнее. И я беспокоился, что в какой-то момент перестану быть собой прежним – а может быть, и вообще перестану быть человеком.