Корабль

      Реактор – сердце Корабля. Выйдет из строя Центральный Вычислительный Блок – операторы подключат резервные системы, пока блок не отремонтируют. Выйдет из строя Реактор – Корабль умрет.       В кормовой части Корабля пылает рукотворная звезда, закованная в металл. Поля сверхпроводящих магнитов, словно незримые цепи, сдерживают ее ярость. Система настроена тонко: отклонение на тысячную долю миллиметра – и в клетке, что удерживает искусственную звезду, появляется брешь. Чтобы удержание было надежным, датчики систем обратной связи постоянно следят за плазмой, и подстраивают конфигурацию магнитных полей.       Чтобы добраться до Реактора, нам пришлось преодолеть больше половины длины Корабля. Путь наш лежал через Технические Помещения – я, кажется, уже упоминал их. Монорельс довез нас до ближайшего транспортного узла, где синтезированный голос объявил, что пути дальше нет; причина – ремонт после скайдайв-маневра. Обычное дело…       Сойдя с монорельса, мы углубились в трехмерный сюрреалистический лабиринт, где зачастую менялся даже вектор искусственной гравитации. Заблудиться здесь без посторонней помощи было как нефиг делать. Кругом сновали рабочие; сейчас, когда мне многое стало известно, я смотрел на них уже иначе, нежели ранее, когда впервые попал в Технические помещения.       На Джератофе запрещено загружать сознание из более старого тела в более молодое. Не потому, что это невозможно – очень даже возможно; но наша этика запрещает это. Говорят, еще в те времена, когда Кетер процветал, а Тиферет только начинал строиться, некий делец попытался продлить себе жизнь, выращивая молодых клонов и пересаживая в них свое сознание. Поначалу ему удавалось держать это в секрете; но по мере того, как окружающие его люди старели, его моложавый вид стал бросаться в глаза. Потом кто-то из его окружения проболтался, и в итоге неприглядная правда выплыла наружу. Привлечь его не могли – законы Джератофа не воспрещали того, что он сделал (все настолько были уверены, что никому не придет в голову совершить подобное кощунство, что даже не позаботились его запретить). В итоге дельца осудили, подловив на какой-то юридической тонкости; дело было шито белыми нитками, однако никто не выступил в защиту осужденного. Говорят, сам он до самого конца не понимал, что происходит – настолько сильно деградировала его личность из-за многочисленных копирований.       Но здесь все было иначе. Возможно, обитатели Корабля тоже были не в восторге от нарушения былых норм. Но необходимость выжить заставила людей перешагнуть запрет. Спустя какое-то время наступила расплата: скопированные личности начали деградировать, одни в большей степени, другие в меньшей. Наименее пострадавшие сделались на Корабле чем-то вроде элиты (именно к ним принадлежал эмиссар); остальные же стали рабочими, уборщиками, ремонтниками. Личность каждого из них была развита немногим больше, чем у киба высшего класса; но благодаря взаимодействию через корабельные информационные сети (те самые, что обеспечивали, в числе прочего, сохранение личности в случае гибели ее носителя) они образовали некое подобие коллективного разума, ко всему прочему связанного с вычислительными структурами Корабля.       Является ли сверхразум Корабля по-настоящему разумным? Есть ли у него хотя бы подобие самосознания? Боюсь, на такие вопросы нам не найти сейчас ответа. Может ли муравей понять свой муравейник? Может ли клетка нейроглии осознать мозг? Сомневаюсь, сильно сомневаюсь…       После довольно продолжительных поисков нам удалось найти транспортный коридор, ведущий в глубину Корабля. Коридор был временный; при первой же перестройке он, скорее всего, будет ликвидирован. Но сейчас здесь достаточно просторно, и гирлянда лампионов освещает стены, наскоро обшитые металлическими пластырями. Если вглядеться вдаль, то видно, что проложенное по коридору полотно дороги загибается в сторону, вставая почти вертикально. По всем правилам, такого не стоит допускать – но здесь, где, кажется, нет ничего постоянного, правила не всегда соблюдаются.       Электрокар, перевозящий пеноксовые блоки, без особых происшествий довез нас почти до конца коридора. Миновав узкий – два человека едва могут разойтись – проход, мы оказались в одной из жилых полостей. После продолжительного поиска нам наконец удалось найти дорогу, ведущую примерно в нужном нам направлении – правда, идти по ней пришлось пешком. К счастью, мы захватили с собой грави-сегвеи.       Дорога, однако, тоже в итоге прервалась, упершись в наглухо закрытые ворота с баннером «Радиационная опасность». Один из оказавшихся поблизости рабочих объяснил, что произошла утечка радиации, с заражением Технического Помещения. По его словам, этот сектор, скорее всего, придется закрыть на неопределенный срок. Выяснив, где здесь ближайший действующий интерком, эмиссар ушел, а я остался его ждать. Мое внимание привлек рабочий, с которым беседовал эмиссар. На нем не было защитного шлема, и я мог видеть его лицо – непривычно молодое. Конечно, я знал, что на деле это всего лишь иллюзия, но все же решился поговорить с ним.       – Скажите, – обратился я к рабочему, – а вы давно здесь, в этом секторе?       Рабочий повернулся ко мне, в его глазах я заметил интерес. Неужели в этом царстве полузомби я наконец нашел живого человека?..       – Совсем недавно, – ответил рабочий. – Раньше я состоял в Биолаборатории, занимался там… – Он потер лоб, силясь что-то вспомнить. – А, не важно! Но после недавней аварии… Короче, меня перевели сюда.       – А у вас не возникало ощущения, что народ здесь какой-то…       – Медлительный? Вы это имели в виду?       – И это тоже. Такое чувство, что они… не вполне люди.       – Что вы хотите сказать?       – Вы же знаете, что при копировании личности часть ее утрачивается?       – Конечно… Так вы хотите сказать, что рабочие после многократного копирования перестали быть людьми?!       – Нет, но…       – Они люди. – Голос рабочего стал жестким. – И то, что их личности изменились из-за копирования, не дает права относиться к ним, как к нелюдям. В конце концов, когда-нибудь мы все станем такими… Но это будет не скоро.       – Так вот зачем Корабль набирает новых людей… А куда деваются старые?       – В Реактор.       – Что?!       – Их переводят в Реакторный Отсек. Вот про тех, кто там, я бы не сказал, что они люди…       Миновав зону разрушений, мы наконец на монорельсе почти добрались до цели. У меня из головы не шли слова рабочего – «Про тех, кто в Реакторном Отсеке, я не сказал бы, что они люди…»       Реакторный Отсек отделен от остального Корабля широким – в несколько десятков метров – промежутком, заполненным металлоконструкциями, соединяющими их меж собой. Я сказал «заполненным», но, по сути, большую часть содержимого этого промежутка составляет пустота – причем отнюдь не фигуральная, так как промежуток меж Реакторным Отсеком и Кораблем сообщается с космосом.       В вагоне, везущем нас в Реакторный Отсек, не было окон. За стенами вагона простирался космический вакуум, и окна только ослабили бы его конструкцию. Когда мы заняли свои места в салоне, и вагон двинулся с места, я рассказал эмиссару о своем разговоре с рабочим.       – Не совсем вас понял, – нахмурился эмиссар, когда я закончил свой рассказ. – Что вы от меня хотите?       – Правды. Что произошло с куратором? Жив ли он, и насколько жив? Если он превратился в полузомби, которого даже в качестве рабочего нельзя использовать… можно только отправить в термоядерный крематорий…       На лице эмиссара появилось изумленное выражение.       – Крематорий? Вы и впрямь думаете, что… – Закрыв лицо ладонью, эмиссар тряся от смеха. – Неужели вы считаете, что мы могли дойти до такой же дикости, как у вас на Джератофе?       – Что же с ними тогда происходит на самом деле?!       – Скоро узнаете.       Мы вошли в просторное помещение с белыми стенами из лекспластовых панелей. С потолка лился приятный мягкий свет. Трудно было поверить, что в трех сотнях метров от этого места бушует пламя рукотворной звезды.       Кроме нас, здесь еще находилось пятеро человек. Когда мы вошли, один из присутствующих поднял на нас взор. Мне стало не по себе от этого взгляда, лишенного всякой искры интереса.       – Простите, к-как вас зовут?.. – обратился я к нему. Я не думал, что он сумет дать адекватный ответ и вообще понять, что от него требуется. К моему удивлению, он ответил сразу же.       – Имя? У меня его нет… Здесь мы не нуждаемся в именах. Когда-то я был отдельной личностью… давно… не помню… Подключившись к Кораблю, я стал постепенно осознавать себя его частью. Моя человеческая память постепенно становилась все более блеклой… и ее все больше поглощала память Корабля.       – То есть…       – Корабль – это я. Это мы все…       – Простите?       Я стремительно обернулся. В дверном проеме стоял куратор, одетый в белый костюм медика. Он почти не изменился с нашей последней встречи – разве что стал как будто моложе.       – Я, – куратор говорил медленно, подбирая слова, – где-то вас… кажется… видел?.. Прошу прощения, после ресуррекции у меня провалы в памяти…       Я, как мог, рассказал ему о нашей прошлой встрече и о катастрофе, а также о своих сомнениях.       – Понятно. – Бывший куратор отошел в сторону. – Проходите, не стойте… Так значит, вы подозревали, что здесь негодных для работы членов экипажа подвергают эвтаназии?       – Да…       Не особенно просторный кабинет казался еще более тесным из-за нагромождения ящиков и шкафов с аппаратурой, опутанных проводами и кабелями. Среди этого хаоса стояло кресло с прикрепленным к подголовнику стереотаксическим аппаратом, выглядящим, словно жуткое орудие пыток.       – Как я понял, мой друг считает, – бывший куратор остановился возле наводящего тревогу кресла, – что жители Корабля после множества ресуррекций превращаются в подобие зомби с промытыми мозгами, и все, что с ними можно сделать – бросить их в пламя Реактора… Вынужден признать, что доля правды в этом есть – но крайне малая. Ни в каких зомби они, конечно же, не превращаются; изменения их личности можно, пожалуй, сравнить с тем, как в графическом файле при несовершенном копировании накапливаются дефекты. Падает качество, однако общие очертания предмета различить можно. Теряются сначала мелкие детали; потом все более крупные… Человеческая память обладает одной важной особенностью – в ней все «файлы» связаны меж собой ассоциативными связями, в отличие от памяти машинной, где файлы разложены по отдельным стекам. Благодаря этому человеческий мозг способен хранить информацию о событиях всей своей жизни. Можно сказать, что ассоциативные связи позволяют добиться уникального сжатия информации, позволяющего выделить и сохранить самое важное, самое главное…       – Все это я знаю! Но при чем тут…       – Терпение. Мы храним память многих циклов ресуррекции; естественно, при этом многое забывается… Поскольку мы соединены с Кораблем – со временем мы начинаем все сильнее чувствовать свою связь с ним. Со временем все личное уходит, забывается; человек окончательно осознает себя частью Корабля, а тело свое воспринимает как своего рода аватар, сосуд… Чтобы он мог эффективнее управлять этим «сосудом», мы ставим дополнительные импланты… вот здесь, в этом кабинете.       – То есть тело для них просто сосуд? – Я пристально поглядел в глаза бывшему куратору. – Который не жалко отбросить прочь?       – Да, вы достаточно близки к пониманию. В горячей зоне Реактора даже роботы долго не выдерживают; постоянно их чинить и отлаживать слишком накладно. Как ни странно, люди, одетые в скафандры сверхвысокой защиты и принявшие необходимые меры, способны выдержать гораздо дольше – конечно, в итоге заплатив за это… высокую цену…       – То есть заплатив жизнью? Называйте вещи своими именами!       Похоже, я задел куратора за живое. Губы его сжались, глаза сузились.       – Да, жизнью. – произнес он подчеркнуто спокойным тоном. – Жизнью этого тела. Разум их воссоединяется с Кораблем, а содержимое памяти поступает в Информаториум. Можно назвать это посмертным существованием, если хотите…       – Вот как?.. Выходит… Корабль для вас что-то вроде… Бога?       Впервые с начала разговора куратор опустил глаза.       – Возможно… – сказал он негромко. – Но, во всяком случае, молитв мы ему пока не возносим.       – Жертвы ему вы уже научились приносить.       – Что с того? Жертвы приносят не только богам, чтоб ты знал. Да разве тебя самого не принесли в жертву вашим джератофским поря…       Он не успел договорить.       – …Я… прошу прощения… Не знаю, что на меня нашло…       Я и эмиссар шли по безлюдному коридору. Откуда-то доносилась вибрация, слишком низкая, чтобы восприниматься, как гул. Это было единственное напоминание о колоссальных силах, укрощаемых за стенами коридора.       – Если я правильно понял… Для вас по-прежнему болезненно любое напоминание о… том случае?..       Я ответил не сразу.       – Да… – Слова выходили, словно капли из засорившегося крана – До сих пор… не могу вспоминать…       – Что же… – Остановившись, эмиссар положил руку мне на плечо. – Как вы смотрите на то, чтобы… в порядке компенсации, так сказать…       В перископе я увидел зарево. На фоне пламени в миллионы градусов едва можно было различить паутину ферм и вант, кажущуюся такой хрупкой и ненадежной перед яростью рукотворного светила. Подкрутив рукояти настройки, я сумел различить темные фигурки, перемещающиеся по фермам.       Оторвавшись от перископа, я взглянул на эмиссара. Тот стоял у второго перископа; лицо его, освещенное падающим из окуляра светом, было каменно-неподвижным.       – А есть ли на Корабле люди, не подключенные к общему корабельному «сверхразуму»? – вполголоса обратился я к нему.       – Есть, – ответил эмиссар, не отрываясь от перископа. – Смотритель Коммуникационной Башни, например; вы ведь, кажется, встречались с ним, да?       – Уинслоу? Да, встречался.       – Его сородичи отказались от ресуррекции, сочтя ее безнравственной. Ему предлагали вживить импланты… но он не стал этого делать.       – Что ж, это его выбор.       – Возможно… – Эмиссар снова уставился в перископ.       Все-таки в этом мире есть бездны, в которые даже мы, зажигающие рукотворные звезды, не решаемся заглянуть. Мы идем на многое, чтобы избежать этих бездн – но кто знает, какую цену нам в итоге придется заплатить, и не окажется ли этой ценой иная бездна, о которой мы даже думать сейчас боимся?..