улыбнись, дурак

школа — однотонная, скучная рутина. сережа на лавочке родной провожает последний день лета, толстовка свисает с плеча, оголяя его до тонкой футболки. осенний ветер, сука, от одного этого слова к горлу тошнота подходит. одиннадцатый класс, экзамены, злые учителя и надоедливые одноклассники. чапман меж пальцев тлеет быстрее, а в воздухе остается сладкий запах вишни. сережа духи вишневые использует, потому что сигареты прекрасны, но родители против какого-либо курева. большой риск острого заболевания легких? похуй. пешков розовые локоны под капюшоном объемным прячет, делая еще одну затяжку. старая краска на лавочке легко ногтем подцепляется и летит куда-то к пеплу. белые мартинсы не такие уж и белые после этого лета. — было весело, пора умирать, — в темноту произносит парень, доставая телефон из кармана. пошел первый час этого злоебучего сентября, — еще и голову мыть, — измученно продолжает монолог сережа, переступая через кусты около его подъезда. дома тихо, лишь приглушенный свет одной из ламп в дальней комнате, кажется, это спальня родителей, они ждали приглушенный звук закрытой двери, чтобы уснуть со спокойствием, что сын дома. в ванной много пара, звуки стекающей по тонким ногам воды и смешанные запахи разных гелей для тела, шампуней и смесей для ухода. сережа точно любит, когда от него в глазах темнеет, любит запомниться или выделяться из толпы, сережа любит быть особенным и нет, это не самолюбие, от нарциссизма не красят волосы, потому что они слишком не такие, от него точно не начинают пытаться быть заметнее после лет в тени. пешкову надоело быть, но можно медленно умирать с розовыми локонами и в них заколками разноцветными. а можно все время доверяться другим людям, разбиваться и заново собирать себя по осколкам памяти. жарко. не-вы-но-си-мо жарко. ну, в общем, сережу и не тянул никто черную кофту с футболкой надевать. у него-то и другого нет, одни толстовки, футболки оверсайз, да джинсы в обтяг. пешков глаза закрывает и вместо темноты видит картинку, как в будущее глядит: все в белом, как ебаные медики, и все, буквально до одного, лишь на сережу смотрят. ну, подумаешь, за лето стиль сменил, ну, подумаешь, что ему как-то вообще-то тотально поебать на дресс-код, ну, подумаешь. он ведь учится-то все равно как раньше — отличником держится третий год. новые парни, девушки с крашеными волосами, все, правда, одеты четко, как написала за пару дней классный руководитель в чат класса. вроде все равно, вроде стыдно, неудобно, но вроде нормально. в этой толпе сережа, кажется, задохнется скоро, слишком душно и это не погода виновата. пешков здоровается нехотя со своими прошлыми одноклассниками, совершенно плевать на них. солнце выжигает макушку, когда вдруг сережа замечает в своем классе человека незнакомого. ну, как незнакомого, может, пару раз в коридоре пересекались, правда, этот мальчик зеленоглазый точно ниже на полметра был. шпала русая прямо у плеча стоит в костюме — на офисный похож — ногой постукивает по бетону во дворе школьном. сереже мальчики не нравятся вроде, но этот как из другого измерения вышел. весь такой серьезный, облитый типичным мужским одеколоном с ног до головы. так много, что сладкий запах от розовых волос перебивается резкими нотами цитруса. уже в классе на среднем пальце правой руки кольцо крутит, оно на солнце блестит, лучиками по потолку скача, модник, сука. букет свой типичный учительнице вручил и сел на свое место, третья парта возле окна, замеченным быть хочет, видно. в любом случае, не заметить его невозможно. сережа пальцы топит в малиновой копне, зарыться в парту хочется, как же блядски скучно. дарья сергеевна — классная, лекции свои перед ними ведет уже минут двадцать точно, пешков секунды считал, на парте лежа, голову на руки положив и слушая вполуха. сам сережа уселся на последнюю парту первого ряда, подальше от людей и, конечно же, здесь удобно спать, еще удобнее на русого смотреть, но это пока неосознанно совсем. учительница всех поприветствоваться просит, чтоб новенькие познакомились и запомнили старых. новенькие, потому что с параллели пару учеников перешло из-за успеваемости. сережа свое имя с фамилией тараторит и садится, дальше совсем никого не слушая. но когда очередь до третьего ряда доходит, там уже и люди по-интереснее, да и по-красивее, этот русый-сильно-важный-хуй-бумажный представляется обычным иваном с охуеть какой фамилией. бессмертных. у кудрявого глаза округляются, был бы ближе, в плечо б толкнул и вывел на чистоту, ну, не бывает таких фамилий. но, конечно, всем все равно на этот выкрутас, так же, как и учительнице, в общем. так их и распускают после трех «уроков». все правила безопасности рассказаны в пятисотый раз за одиннадцать лет, книги выданы всем вместе со шкафчиками и ключами к ним. пешков радуется лишь тому, что пересаживать их, как малых детей, не будут, хватило ему того, что, как назло, его шкафчик буквально чуть левее шкафчика этого ивана с охуеть какой фамилией. по дороге домой глаза русую макушку хотят увидеть, сережа сам не понимает, зачем ему все это, но очень-очень хочется увидеть этого мальчишку. ноги сами ведут за музыкалку, там пешков отучился лет шесть-семь и бросил, хотя музыку любит и фортепиано все так же в квартире родителей стоит, пылью в его комнате покрывается. иногда кареглазый срывается, выгорает, тогда только клавиши черно-белые помогают и заученные симфонии. а ещё сережа точно помнит, где покурить можно. в перерывах между школой и музыкалкой в восьмом классе, чтобы не заметили, приходилось искать ближайшее место, где много стен и можно спрятаться от назойливых людей. этим чудесным местом оказался недостроенный дом, разрисованный граффити и разными признаниями в любви, а главное — находится он средь кустов и деревьев, где точно можно умереть от передоза и тебя искать неделю будут. ему, если честно, все равно — увидят, не увидят, просто привычка ходить именно туда осталась, слишком много связанно с этим местом, о котором лишь пешков знает. пальцы с накрашенными черными ногтями вытягивают папироску из пачки красных. сентябрь все же, поэтому под себя сережа кладет кофту, чтобы не простудиться. не зря ее брал. сзади кареглазый звук шуршания замечает, неудивительно, ведь листья с деревьев уже сыпаться начали, но оборачиваться не думает даже, может, показалось? — вот ты где, нефор, — пешков голову опрокидывает, там на него сверху вниз этот русый смотрит, от такого странного приветствия некомфортно, поэтому сережа уже собирается, чтобы свалить куда-нибудь подальше, — да ладно тебе, не беги, — этот ваня хихикает мило, обходя розововолосого, чтобы рядышком сесть. — тебе что нужно? — спрашивает удивленный сережа, понимая, что бежать сейчас — не лучший вариант, приходится тихо одинаковые затяжки делать под тяжелый взгляд зеленых глаз. тот, на удивление, словно фразу глотает и молча из коробочки бумажной сам достает сигарету, голубовато-зеленое колечко на фильтре пешков узнает сразу и делает выводы — ментоловые любит значит. у бессмертных пальцы тонкие, выглядят прекрасно, кольцо на пальце, оказывается, с черным камушком посередине, которое рукам еще больше важности придает. такое аккуратное, но мужское кольцо на среднем — не сравнится с миллионом браслетов на руках пешкова. это все безумно странно, до головокружения прям. этот вылизанный, серьезный, со странной фамилией и вонючий своим одеколоном — все еще тот парень, что рядом сидит. он будто позабыл про свои брюки, боже, да у сережи пальцы такими ровными не были никогда. — ты че это? двуличный что ли? — пешков говорит с усмешкой, издеваться охота, но этот ваня пялится в одну точку, не слушает, — ну типа днем весь молчаливый и серьезный, сука, весь класс обвонял собой, ебанный бессмертных. — ты такой же, — ваня выдохнул кудрявому дым в лицо и ухмыльнулся, — днем весь грустный и заебаный, а вечером разговорчивый, как хуй знает кто. — я не люблю людей. — да? — посмотрим, в голове кружится слово, но сказать духа не нашлось. солнце медленно за горизонт ныряет, сережа третью курит. бессмертных же, ноги вниз свесив, все еще рядом сидел, о грустном бытие думал, — пешкову лишь это в голову приходило. о чем вообще этот парень думает? а пришел он как? следил? тоже любимое место? вопросы ласточками над головой кружились хороводом. но русый сам же диалог и начинает снова. — зачем ты так одеваешься? — ваня руки возле бедер своих ставит и склоняется вперед, давая челке спасть немного со лба и открыть пол-лица. — тебя ебет? — пешков сигарету тушит о стену рядом и встает быстро. бессмертных просто смотрит вслед силуэту, переливающийся оранжевым из-за заката, который сквозь окна, которых нет, пробивается. русый спиной опирается о ту же стену, где и был потушен окурок, ногу одну к себе поджимает и голову на нее кладет. внизу шум какой-то, будто ходит кто-то, долго, минут пять ходит. бессмертных думать перестает, только в шум снизу вслушивается. как вдруг это что-то или кто-то, неизвестно, падает? ваня поднимается быстро и на звук бежит, по ступеням без поручней спускается. по кирпичам, хламу и мусору идет, откуда какие-то стоны исходят. точно не секс, как бы не было стыдно, но ваня уже слышал, это не оно. лестниц обнаруживается две, а вероятнее и больше — заброшка большая. этажей около пяти, понял это пока за сережей шел. к лестнице вниз ведущей подходит тихо, видит, и в ступор впадает. — боже, какое ты чмо, нефор проклятый, — сидит на последней ступени лестницы, звука на голос не подает, лишь скулить продолжает ненормально, — эй, ты меня слышишь? — сука, бессмертных, — кудрявый о стенку кирпичную опирается, встает, как подстреленный прямо-таки. с коленей струйками кровь стекает, в штанины впитываясь, — хули ты смотришь? блять, помоги что ли. ваня шаги навстречу делает, впиваясь глазами в покалеченного мальчика. пешков понимает, что кофта его осталась наверху, где-то меж пыльных стен, но забрать он ее и завтра может. сейчас главное — слезы, которые солеными струйками по рукам текут, сдержать. плакать не от боли хочется, а потому что люди бесят, какие же тупые и вспыльчивые существа. сережу он сам бесит, ваня раздражает этой серьезностью. слишком красивый, идеальный и этот человек сейчас прямо перед ним — его брюки черные покрылись серой пылью, рубашка — в чужой крови, потому что сережу за руку держит, аккуратно, боясь раны шершавыми руками зацепить. у пешкова руки нежные, светлые, им даже черный лак на кончиках подходит. они думают в эту секунду о друг друге и мысли их путаются, связываются и пересекаются. — следил за мной, сталкер непонятный, — невозмутимо говорит сережа, пока бессмертных пытается удерживать его на весу, усаживая обратно на ступеньку. ваня отвечать не собирается вовсе, потому что да, следил, но пока кареглазому это знать необязательно, хотя он сам понял все без лишних слов, — молчание — знак согласия, сталкеренок. ване очень нравятся эти обидные слова, которые всегда перерастают во что-то милое. бессмертных читает сережу, как открытую книгу. пешков уверен, что это первый человек, кто смог перелистнуть нужную страницу. — слушай, ты же был в кофте вроде, да? — да, я завтра могу прийти забрать, — сережа ранки осматривает на руках, как о чем-то ненужном говорит, когда о кофте речь зашла. — ты чего, не только колени счесал, а еще и мозги? ты знаешь, сколько народу тут шляется? если сейчас тут всего двое и это мы, не значит, что тут не бывает и других, таких, как ты, например. тут сброситься с пятого этажа на раз-два, а по пути как раз твоя кофточка. сиди, короче, жди, — пешков в полном ахуе сидит, наблюдая за бессмертных, что сначала со злостью в глазах смотрит и выжигает на чужих зрачках «дурак», чтобы потом зелень смягчить и даже улыбнуться краешком губ. русый, весь выпачканный бетонной пылью, потопал обратно за чужой кофтой. не глядя, бессмертных по лестнице поднимается, забирая все нужные вещи и там же находит свою пачку сигарет и портфель сережи, черный с вышивкой разноцветной. точно нефор. они могли так и уйти без всего этого. возвращаясь назад, ваня картину умиляющую до потери памяти видит: черный котенок умостился около сережи на ступеньке, голову задирая, пытается ласку получить. кудрявый рукой менее пораненной к шерсти тянется, поглаживая по ней. главное, что пешков улыбается. что? это первый раз, когда ваня смог увидеть такую улыбку искреннюю, он поверить не может, что эти алые губы вверх тянутся, тепло вокруг создавая. — о, в моем рюкзаке пластыри есть, кстати, — замечая ваню, говорит расслабленный сережа с котом в обнимку и саднящими ранами. — хорошо, но этого мало. у тебя колени в мясо, — ваня к сереже тянется, попутно по голове котенка рукой проходится. ладони чужие в свои берет, осматривая. они полосами поцарапанные, вместе с этим на коленях джинсы порваны, — я так понимаю, тебе плевать абсолютно на порванные штаны, — русый глаза поднимает на расслабленного сережу, тот кивает с улыбкой. бессмертных по указаниям нашаривает в карманах рюкзака только начатую упаковку пластырей. ваня мысленно радуется, что хоть они не нефорские, со всякими там хеллоу китти, черные или вообще с какими-то картинками. разорванные штанины раздвигает и заклеивает пластырем прямо по крови, про ладони тоже не забывает. — эй, ну ты прям так? мне больно вообще-то, — сережа шипит от боли, потому что ваня его совсем не щадит. — ой, блять, простите, у сударя «нефорская башка» коленки болят, вставай давай, — пешков щурится недовольно и кота с собой подхватывает. ваня вверх за подмышки тянет и почти что за ручку с ним спускается, и на улицу выходит. на дворе стемнело давно, благо фонари повсюду были. пешков котика к себе одной рукой прижимает, пока вторую ваня за кисть тонкую держит и рюкзак его несет. ну да, не додумался сережа не нести на первое сентября рюкзак. — ты где живешь? — пешков улицу и номер дома диктует, ваня останавливается на секунду, думает о чем-то, и направо поворачивает. в сторону чужого дома. кудрявому остается лишь не думать о боли в коленях и что ему не влетит за порванные, относительно недавно купленные джинсы. бессмертных снова свое это лицо серьезное строит, косо глядит на прохожих и на сережу изредка поглядывает, пока к дому подходят. почему-то кудрявого эта вся ситуация вообще не колышет, он не вспомнит последний раз, когда его кто-то до дома провожал. а тут еще и «ебанный бессмертных» — пиздец. пешков уже около подъезда многоэтажки мнется, рюкзак свой назад получить хочет, но бессмертных на него таким же взглядом смотрит. — ну хули ты торчишь и морозишься, ключей нет? — розоволосого, похоже, не просто провести пытались. в ответ еще полминуты ваня выслушивает все эти «аа… э-э», и еще множество звуков непонимания, но таки ключи у него из рук вырывает и сам двери магнитным ключом открывает. в лифте, слава богу, поднимаются сами, никого и соседей не встретив. пешков на себя в зеркало глядит, рассматривает пристально, волосы поправляет, взъерошивает пятерней и взгляд вани в зеркале на себе видит. отводит медленно, будто это нормально, вот так в открытую пялиться на одноклассника. пешков в телефон заглядывает, пока они на шестой поднимаются, и замечает три сообщения от родителей, час назад они уехали снова за город по делам, в тексте еще написано, что будут они после полночи. в общем — ничего нового. хотя сережа с этим не согласен. русая шпала под локтем и черный котенок, которому предстоит знакомство с родителями, — точно не рутина. связка ключей с милым брелком летит на первую тумбу в коридоре. пешков просит снять обувь, а сам утопает в небольшой двухкомнатной квартире. все очень обычное: стандартные однотонные обои, светлые шкафчики, большой, выключенный телевизор и полная темнота, кроме включенной лампочки над русой макушкой. тот тихонько по паркету топает в сторону гостинной. сережа грязные штаны снимает, осматривая их из стороны в сторону, кажется, еще красивее стали в этими хаотичными дырами на коленях. мама не оценит, но примет. розовые кудри парень собирает в воображаемый хвостик, цепляя все это черным крабиком. пряди выпадают на лицо, пешков злится, убирая их за ухо. на одном из них красуется маленькая сережка с нежно-голубым цветком. грязные вещи сережа собирает в кучку и несет в сторону ванной, потому что там стиральная машина. пусть мама узнает о порванной ткани завтра, когда будет разбирать стирку. на полпути пешков встречается с удивленным взглядом зеленых глаз и только тогда понимает, что сейчас в одной широкой футболке. на нем трусы белые с черной полоской сверху — первое, что заметил ваня. сережа от испуга опустил вещи все на пол, теперь даже этой кучкой белья не прикроется. остался полуголым прямо перед, сука, бессмертных, а тот, как назло, глаза не отводит, похабно облизываясь самым кончиком языка. потому что у сережи бедра худенькие такие с кровавыми подтеками и мурашками. пешков в ступоре, может, он думает, если перестает дышать — станет невидимым, но этим он волю русому дает, а тот пользуется этим. с каждым шагом навстречу у сережи дыхание резче становится, один полушаг — и ваня впритык будет. ему не нужно это, бессмертных поиграть хочет чуть-чуть. — специально сюда в таком виде вышел? — кудрявый хочет костяшки разбить об этот нос ебучий, потому что ваня им о шею красную трется, вдыхая запах сладкий. ни одного касания руками, дотронулся — проиграл, а бессмертных это ой как не любит. — сука ты ебучая, хочешь сдохнуть? — сережа злым казаться пытается, но эти слова помогают вроде, ваня с улыбкой ехидной опускается, чтобы вещи поднять, на пол брошенные, последний раз носом проходясь по бедру молочному. случайно, конечно же. — я вещи закину, неси аптечку, — спокойно говорит ваня, быстрым шагом уходя в ванну. у сережи много вопросов, нет, не так, — сережа имеет дохуя вопросов, на которые ответ не получит. потому что нужно в комнату бежать, по пути слышать тихий смех бессмертных и адское смущение. пешков ключ провернул пару раз, чтобы наверняка следующие минут пять в одиночестве побыть, даже если слышать дыхание вани будет — это лучше, чем ничего. в недоумении опирается на дверь спиной, спускаясь вниз. главное не плакать. руки коленки охватывают, больно садящие и криво заклеенные аптечным пластырем. они знакомы, блять, меньше дня. сереже от этого факта вообще не лучше, ему все хуже и хуже, осознание того, что этот человек сейчас за дверью не придает свежести и легкости. сережа задыхается, а ваня за дверью осознает, какой же он все-таки еблан.