Путь хаоса

Ее руки цепляются за плечи Лелуша, как будто она тонет или падает, и только он может удержать ее в равновесии. Так и есть; он — ее якорь в бурном море сегодняшних эмоций, в котором Ширли рискует утонуть. Она была безумно рада, что нашла в себе смелость пригласить Лелуша в театр, она строила планы: когда будет сидеть рядом с ним, сможет невзначай коснуться руки, когда будет садиться или вставать, сможет скользнуть ладонью по его плечу, а во время представления вместо пьесы будет любоваться его утонченным профилем. Они смогут разговаривать о чем угодно, и им никто не помешает — ни студсовет, ни учителя. Вечер принадлежал им двоим, и если бы Ширли вдруг решилась признаться, кто знает, что бы ответил Лулу? Ширли была уверена, что ее ждет много счастья, а вместо этого — ливень слез и крови, и горной лавиной захлестывающее горе, и немой крик, вопросом застывший в глазах: почему? Почему Зеро убил ее отца? Отец был добрым человеком. Он любил Ширли, старался порадовать ее даже такими мелочами, как билеты в театр, а в детстве Ширли думала, что, когда вырастет, выйдет замуж за папу… и он умер, потому что его завалило, и он не смог выбраться. Ширли позвонили, чтобы она опознала тело — она видела, она все это видела, и это будет сниться ей по ночам каждый день. Дождь льется по лицу вперемешку со слезами, холод пронизывает тело до дрожи, волосы и платье промокли насквозь, и поэтому тепло тела Лелуша кажется солнечным лучом среди темноты. Он пришел спасти ее, как сказочные принцы спасают своих принцесс, он пришел за ней, он опоздал, но пришел! Его губы не сразу отвечают на ее поцелуй, но отвечают. Это отчаянный поцелуй, это исступление, это мольба о спасении, это любовь настолько сильная, что даже боль от потери отца отодвигается на второй план. Ширли всегда мечтала поцеловать любимого человека под дождем, только не при таких обстоятельствах, но… Лелуш обнимает ее, прижимает к своей груди, словно защищая от всего мира, закрывая собой, утешая, покачивая в объятиях. Ширли долго не отпускает его, она бы вечно стояла, слившись с ним в поцелуе, но он первым тактично и аккуратно размыкает губы. — Ты простудишься. Ей на плечи ложится его куртка. Волосы Лелуша тоже насквозь мокрые, и рубашка его моментально намокает, прилипая к телу. Через тонкую белую ткань видно все: острые ключицы, подтянутый живот, соски… у Ширли становится сухо во рту. Она не должна думать об этом, когда потеряла отца. Она не должна хотеть этого. Это безумие. И все же. — Лулу, — умоляюще шепчет Ширли. — Проводи меня в мою комнату.

***

«Ты уже встал на путь хаоса?» — голос Кирихары Тайзо звучит в ушах колокольным звоном. Путь хаоса. Лелуш знал, что он делает — он спустил курок в лицо родного брата, и его приказы расставляли на доске не шахматные фигуры, а живых людей. Лелуш не чувствовал себя убийцей, когда на мониторе один за другим высвечивалась пометка «lost», не чувствовал себя убийцей, когда выстрел в голову Кловиса превратил принца в то, во что тот превратил японцев в гетто Синдзюку — в кровавое месиво, не чувствовал себя убийцей, когда видел взрывающиеся найтмеры, зная, что в них — люди… Он знал, на что идет. Он знал, что пострадают невинные. Но что это затронет кого-то из студсовета — Лелуш не предполагал. Он старался планировать все, учитывая местоположение ребят, но не учел их родственников. Как-то в голову не пришло. А если бы пришло — что он, собирал бы досье? Лелуш продвигается по пути хаоса, когда целует Ширли. Когда обнимает ее. Когда дает ей надежду — она любит его, Лелуш это понимал, но не хотел, чтобы Ширли думала, что ее чувства взаимны. Он не хотел причинять ей боль, но это было необходимо. Эта боль не смертельна. У Ширли — стресс, она не может мыслить здраво. У Лелуша тоже — стресс, только с другой стороны. По его вине гибли люди, но он сам тоже рисковал погибнуть, и не раз: стрелять должен только тот, кто готов быть застрелен. Можно снять этот общий стресс самым простым способом, неважно, что к Ширли у него нет никаких чувств, кроме дружеских. Можно закрыть глаза и представить, что он целует Нанналли. У Нанналли такие же длинные волосы (хотя волнистые и более мягкие), однажды Нанналли станет такого же роста, ее грудь будет такого же размера, такой же мягкой, пышной и округлой, и… черт, он не должен был увлекаться. Отчасти Лелуш отдает Ширли пиджак намеренно, чтобы промокнуть под дождем и привести себя в норму — тот же холодный душ. Теперь лучше всего попрощаться с ней, пока он не натворил еще худших глупостей. …конечно, он творит еще худшие глупости. Лелуш все дальше и дальше на пути хаоса, потому что берет Ширли под руку, чтобы проводить ее к ее комнате, зная, зачем его об этом попросили. Соседок Ширли нет, и путь хаоса движется прямиком к ее постели. Проклятье, ее постель розовая. Нежно-розовое покрывало, розовая подушка, плюшевый мишка у изголовья — даже Нанналли выбирала другие цвета для оформления комнаты и не спала с мишкой. Нанналли пришлось повзрослеть слишком рано, Лелуш был бы рад, если бы ее постельное белье было в пастельно-розовой гамме и если бы она обнимала мягкую игрушку, засыпая. Может, подарить ей медвежонка? Или она рассердится, решив, что брат считает ее ребенком — не покажет этого, но рассердится? Нет, скорее ее рассердила бы кукла, а медвежонку Нанналли обрадуется… — Лулу… — он слышит шепот Ширли на своей шее. Она тянет его к этой невыносимо розовой кровати, и он повинуется — раз встал на путь хаоса, то почему нет? Убить отца одноклассницы. Переспать с той же одноклассницей, представляя свою сестру. Что может быть хуже? Всегда есть, куда падать.

***

Лелуш заботливо и бережно укладывает Ширли на кровать, и начинает нежно целовать ее шею, спускаясь ниже, к груди. Обхватывает губами напряженный сосок, лаская второй пальцами. У него длинные тонкие пальцы — Ширли не раз любовалась его руками. Ее грудь больше его ладони, но так, наверное, хорошо — мужчинам же нравится большая грудь? А если ему не понравится? У Ширли это впервые, как бы она ни старалась делать вид, что во всем разбирается. Или наоборот, хорошо, что так? Мужчинам приятно быть первыми. Может, после Лелуш предложит ей встречаться? Может, это станет переломным моментом и отправной точкой? — Да… не останавливайся, — шепчет Ширли, выгибая спину, когда пальцы Лелуша проникают под ее трусики. Он уже снял ее юбку, ее блузка задрана кверху, его брюки лежат рядом с ее туфлями. Она горячая и мокрая — ни разу она не была такой мокрой. Собственные пальцы не приносили ей столько удовлетворения, сколько живой настоящий Лелуш. Как же он нежен с ней, как же приятно чувствовать себя настолько важной кому-то, как же чудесно осознавать, что любимый человек взаимно любит тебя — Лелуш любит ее, это понятно по его касаниям. Не прикасаются так благоговейно к нелюбимым.

***

Если закрыть глаза… Нанналли лежит под ним, вся открытая ему, беззащитная, умоляющая взять ее, и он берет, повинуясь желанию своего ангела, но медленно, не сразу, нельзя спешить. У нее такая чудесная грудь, пышная и упругая, пахнущая чем-то сладким. Ее кожа на вкус как молоко, она тугая и узкая внутри, он будет ее первым, и поэтому должен вести себя особенно нежно. Он должен доставить ей удовольствие — своей императрице. Он должен сделать все, как нужно — целовать, ласкать, гладить, срывая с ее уст сладкие томительные стоны. И, когда она готова, и он готов, и его член уже возле ее входа… — Лулу… Как пощечина или отрезвляющий ушат холодной воды на голову. «Лулу». Нанналли не назвала бы его «Лулу». «Брат» или «Лелуш», но не «Лулу». Это сокращение имени никогда ему не нравилось, и Нанналли тоже — по ее лицу он видел, что сестра не в восторге ни от того, как Ширли зовет Лелуша, ни от собственного прозвища «Нана». Проклятье. Ширли. Лелуш открывает глаза. Ширли смотрит затуманенным взором, полным возбуждения и страсти, ее грудь высоко вздымается, ее волосы разметались по подушке, она просяще приоткрывает губы, и если он войдет в нее сейчас — то окончательно поставит точку под своим приговором зваться лживым ублюдком. — Лулу, — Ширли приподнимается на локте. — Я сделала что-то не так? — она заглядывает ему в лицо со щенячьей преданностью, и это выглядит жалко. Нанналли никогда не стала бы вымаливать любовь. Нанналли, даже лишенная возможности видеть и ходить, не потеряла королевской гордости. Но Ширли — не Нанналли. — Лулу, — зовет Ширли. Он не заслужил такого ласкового голоса. Интересно, что бы она сказала, если бы знала, что из-за него погиб ее отец? — Я не могу, — сдавленно отвечает Лелуш. — Не сейчас. Когда у тебя трагедия… выглядит, будто я этим пользуюсь. Мы оба поддались порыву, но… — Я сама хочу! — Ширли раздвигает ноги еще шире — благодаря плаванию у нее гибкое тело. — Я хочу. У меня есть таблетки, не будет никаких последствий… пожалуйста, Лулу. Ему горько и тошно от ее мольбы. Таблетки… наверняка она побежит за ними в аптеку. Можно подумать, Ширли принимает противозачаточные. В идеале нужно надеть презерватив, но у Ширли точно его нет. Идиотская ситуация. — Ну пожалуйста! — хнычет Ширли. — Я хочу тебя! Я люблю тебя! И цепляется за него так, как утопающая — снова. Так, будто Лелуш — все, что у нее есть, и неважно, что его у нее нет. Он принадлежит не ей, он никогда не будет принадлежать ей, как бы она ни старалась отдаться ему. И он должен был уйти, как только подвел ее к двери ее комнаты, но не ушел, а теперь — поздно. Что ты будешь делать… Любит его, хочет, так пусть получит, думает Лелуш, входя в нее резким толчком — будь это Нанналли, он входил бы медленно, давая привыкнуть, но это не Нанналли. Даже в его воображении — не она, и Лелуш злится на себя, а срывает злость на лежащей под ним девушке. По бедрам Ширли течет кровь, она вскрикивает, сжимая пальцы на его плечах, но движется бедрами навстречу, неумело и неловко — она вряд ли знает, что делать, и он тоже знает только в теории. Его первая женщина — Ширли Феннетт. Смешно, но… но у него должны быть женщины. Он должен понять, как доставлять им удовольствие, ради той, запретной, недоступной, чистой, которая может (и имеет полное право) отказать ему, которой он подарит добрый мир, неважно, какой ценой, пусть даже собственной жизни и жизней многих других. Он обещал. Но обещал он только Нанналли, а Ширли — Ширли он не должен ничего. Они всего лишь друзья, она пригласила его на свидание, и кто же знал, что под завалами окажется ее отец? Лелуш движется в Ширли, наращивая темп. Быстрее, быстрее, быстрее, еще быстрее, глубже… Он снова представляет Нанналли — чтобы получать больше удовольствия и чтобы не сделать Ширли по-настоящему больно. С Нанналли, даже воображаемой, он бережен, как со стеклянной. — Нанна… — ему удается замаскировать это под стон-выдох, вовремя прервав и не выговорив полностью. Розовая простыня Ширли испачкана кровью и спермой. У Лелуша на руках — кровь ее отца, на члене — ее кровь, и это кажется смешным, но это грустно, это чудовищно, то, как он поступает с Ширли, и то, что она позволяет ему так с ней поступать. — Прости, — говорит Лелуш, целуя ее в плечо. — Что ты, глупый, это было великолепно, — Ширли сияет от счастья. — Мне никогда не было так хорошо. Я хотела, чтобы ты был моим первым… и единственным… но это тебя ни к чему не обязывает! — пугается она. — Не подумай, что я таким образом хочу привязать тебя к себе или что-то вроде того! Я просто… Ни к чему не обязывает. Естественно, ни к чему. Нет, у преданности Ширли нет границ. Так собачки виляют хвостиком у ног хозяина. Лелуш почти уверен, что если он предложит ей продолжать или шепнет на ушко «дорогая, сделай мне минет» — она послушно сделает. Не умея, сделает, чувствуя себя виноватой за неумение. Может, попросить? Из интереса — согласится или нет? Но ведь согласится, а Лелуш не хочет, чтобы Ширли делала это. Тогда он не сможет представить Нанналли. Нанналли слишком чиста для таких вещей, он бы не разрешил ей… если бы она не пожелала сама. Ей четырнадцать, она его сестра, и она понятия не имеет, какие мысли кружатся в голове ее брата. Скорее всего, когда Нанналли вырастет, и если Лелуш будет на тот момент еще жив, она отвергнет его и, возможно, будет презирать за его желания. Если он будет жив. Шансов на это — пока пятьдесят на пятьдесят. Колесо Фортуны в любой момент может обернуться не туда, а барабан пистолета — оказаться заряженным пулей. — Тогда я пойду? — спрашивает Лелуш. — Твои соседки могут скоро вернуться. — Д-да, конечно, — Ширли садится, игнорируя боль в теле, и поправляет так и не снятые лифчик с блузкой. — Я рада, что мы… что ты… что я… Понимаешь? — Да. Но ты тоже должна понять, Ширли. Я… Лелуш просчитывает восемьдесят три варианта своего ответа и реакции Ширли. Все эти варианты кажутся чудовищными или абсурдными. «Понимаешь, я… «…слишком занят учебой, чтобы встречаться с кем-то?» «…не могу заводить девушку, чтобы не ранить чувства Нанналли?» «…с недавних пор переживаю кризис ориентации и думаю, что я гей?» «…смертельно болен и не протяну больше двух лет?» «…Зеро, террорист, убийца, предводитель Ордена Черных Рыцарей и заодно опальный принц Британии, считающийся мертвым?» »…не люблю тебя?» Да какая разница. Он на пути хаоса. Что бы он ни сказал — все равно будет только хуже, поэтому почему бы ему не сказать правду — ради разнообразия? Не всю, частично, но правду? — Я… люблю другую. Мне жаль, что пришлось сказать это так, — Лелуш смотрит на нее из-под челки. Ширли неверяще округляет глаза, качая головой. — Нет, ты же не мог… ты что, спал со мной из жалости? — Нет, я хотел! — Лелуш смотрит на Ширли так виновато, насколько может. — Я хотел, и ты ведь тоже хотела? Ты просила. Я почти остановился, но ты хотела продолжать, — теперь вся ответственность перекладывается на нее. Интересно, как далеко он может зайти? Сколько всего она ему простит и спустит с рук? Или не интересно, потому что это бесконечный путь — как и путь хаоса? — Да, я… — теперь виновато смотрит Ширли. — Я почти вынудила тебя. Ты не смог мне отказать, и поэтому тебе пришлось изменить той, кого ты любишь… прости меня, Лулу. Она еще и извиняется. Эта смешная девочка еще и извиняется перед ним. Причем искренне просит прощения за то, что… за что, Господи? — Ничего страшного. Просто забудем об этом, хорошо? — он принимается одеваться. Ширли кое-как натягивает помятую юбку. — Хорошо, — ее улыбка такая же помятая и натянутая, как ее юбка. — Ничего страшного. Я не доставлю тебе неприятностей. — Надеюсь, — говорит Лелуш, надев пиджак, и уходит — он знает, что Ширли смотрит ему вслед. Скорее бы добраться до ванной и смыть с себя ее взгляд.