Время сумерек

      Папирус распахивает глаза, как по команде. Ночью ему снилось, что он устраивает ожесточённую порку брату за такие вольности. Сон, правда, был с сексуальным подтекстом. Но сам факт, что он отомстил..!       Немного сонные, но уже недовольные глазницы направляются в сторону электронных часов. Он проснулся раньше будильника — больше шансов устроить брату засаду, пока тот не проснулся. Садясь на кровати, Папс хмуро сверлит взглядом пол. Напасть из-за угла? Отравить ему завтрак? Игнорировать всё утро? Сделать вид, будто ничего не было, чтобы свести Санса с ума и заставить думать, что у того были глюки?..       Он боится, что не вытерпит такого рвущегося наружу коварства. Ухмылка правосудия и мести плывёт по лицу, а взгляд на секунду становится серьёзным, с одним единственным вопросом в голове: а что Санс, собственно, делал в его комнате?       — Вот это мы и выясним… — шепчет Папирус себе под нос вместо доброго утра и босыми ногами шлёпает в ванную приводить себя в порядок.       Санс продирает глаза чуть позже Босса. В них попадают утренние лучи солнца, от которых он тут же неприятно жмурится, и это действие отдаёт неким подобием мигрени во лбу. Просыпается скелет от очень странных и максимально дискомфортных ощущений в теле, которые его мучили ещё со вчерашнего дня, но сегодня сильнее.       «Что за хуйня?» — ему неистово жарко, ощущения в жилках становятся будто сильнее, а само тело его, кости, вялые, и магия странно на что-то реагирует. Ещё у него странно зудят… клыки. — «Я заболел?» — первое, что думает Санс, распознавая симптомы. — «Что со мной?»       Не вспоминая ни на миллисекунду, чем кончился вчерашний день и приложив массовые усилия, чтобы подняться с матраца, Санс, как зомби, плетётся на кухню за жаропонижающими, даже не почистив зубы.       «Ебать, точно заболел, меня аж шатает опять… Как днями ранее, только ещё сильнее… Сука, заразил что ли кто-то…»       Он ещё и не ощущает, что выспался — для него это полная пизда. Он даже не уверен, что доберётся до лестницы, ибо в глазницах едва ли не двоится. Но раздвоение, в итоге, чуть утихает, когда происходит окончательное пробуждение по мере продвижения по коридору, а затем по лестнице вниз, сильно держась за перила. Санс даже не обращает внимания на то, что Папирус уже проснулся и дверь в его комнату открыта, но ему на данный момент неинтересно, где он и что делает.       Папс, вытерев своё уверенное и острое лицо полотенцем, открывает дверь и выходит из ванны совсем тихонечко, несмотря на то, что ему хотелось выбить её с ноги, напористо шагая навстречу новому дню. Но месть не терпит поспешных и громких действий, поэтому он крадётся в кухню, чтобы выпить стакан воды, а потом, прислушиваясь, слышит копошение наверху и затаивается.       «Санс проснулся сам», — думает Папирус, поражённый таким событием, — «невообразимо». И тихо крадётся, чтобы устроить засаду у лестницы и напасть, когда брат спустится.       Санс вообще ничего не подозревает и намеревается лишь пройтись до кухни.       «Бля, пизде-ец, что за херня???» — ощущения были почти что невыносимыми. — «Не, ёпта, надо чего-то посильнее принять… Одним жаропонижающим дело не ограничится», — решает он.       Cанс доходит до дивана, оперевшись о него рукой…       ...Как вдруг Папирус вырастает длинной сплошной тенью позади, а глаза его кровожадно сверкают. Санс, кажется, пытается обернуться, когда чувствует чужое присутствие, но его лицо крепко хватают и грубо прижимают к твёрдой стене.       — Попался, сука, — рычит довольно Папс, щурясь и злорадно улыбаясь. Он слышит неожиданный выдох брата и то, как его череп прижимается к стене с лёгким глухим стуком. — Ита-а-ак… — тянет он, явно наслаждаясь происходящим, крепко фиксируя чужое тело своим, и эта грубая близость, Папс признаётся, ему чертовски приятна. — Начнём наш допрос с пристрастием, — шепчет он откуда-то сбоку и чувствует, как Санс вздрагивает. — Дорогой брат, что ты делал в моей комнате, в которой тебе быть не положено, м?       Душа будто скакнула в нём от оцепенения. Чего Санс не ожидал — так это подобной атаки со стороны. Его голова очень крепкой хваткой прижата к стене, а остальное тело зажато телом Папируса. Их кости даже через ткани очень тесно друг с другом соприкасаются. Только спустя секунду или две он соображает, что происходит.       Санс в шоке. Его Папирус таки спалил вчера за одним делом, отчего он вот так вот его взял и прижал? Об этом он не задумывается. В другой ситуации выглядело бы иначе и более интересно, но не сейчас, когда Санс почти что буквально ощущает, как разваливался на части от букета проблем со здоровьем.       — Пиздец, Мисс-Подземелье 20ХХ года, тебе совсем с утра делать нехуй? — хрипло и сонно, крайне изнурённо спрашивает Санс, явно не ожидав такой атаки, и, в эту же секунду до него доходит, что только что сказал на автомате, вспоминает всё до мельчайших деталей. Он пытается сделать вид, будто Папирусу всё-таки показалось, что он дрочил на него.       Санс был к подобному не готов, понимая, чем вчерашний день кончился. Его здоровье его же подводит и он уже проигрывает в этой битве, не успев открыть рот. Но это только Санс так думает. Вопрос он игнорирует, как и странный нарочитый тон брата, явно с издёвкой.       Папирус, хмурясь, настойчивее прижимает лицо брата к стене, сдерживая себя, чтобы не ударить того со всей силы об эту чёртову стену.       — Открывать рот только по моим вопросам, Санс, — командует он своим рабочим тоном, но с лица не сползает явная улыбка наслаждения. — Отвечай, пока я не оставил след на этой стене с выражением твоего жалкого лица. Какого. Хера. Ты. Вчера. Делал. У меня. В комнате, — чеканит он так, чтобы брат не услышал улыбки в его голосе и ожидает какого-нибудь вранья. Но Санс даже не пытается сопротивляться — обессиленной тушкой он буквально держится засчёт стальной хватки, и это делает месть немного… скучной.       «Твою мать блять…» — мысли в голове Санса путаются, чувствуя, как руки брата начинают прикладывать больше силы к его черепу. Санс всё ещё, откровенно, хуеет с происходящего. И, по правде сказать, когда Папирус переходит на очень серьёзный тон, Сансу будто это на миг нравится.       — Н-не поверишь, тебя, ловеласа, ждал, — выдаёт Санс неспеша, не менее сухим голосом и даже злым, но эта злость сейчас сейчас звучит скорее как тихое, разбавленное раздражение, но в голове, в итоге, он мечтает о том, чтобы брат поскорее наказал его за всё плохое и отцепился.       — Не верю, — резко бросает Папс, наваливаясь на брата твёрже и рычит.       Санс начинает ненамеренно нервничать сильнее, и, кажется, он слышит стуки своей души. Это действительно выходит за рамки… Или Санс это только придумывает?       — Ну и не верь, — похуистично отвечает Санс, больше делая вид, будто его вообще не ебёт ничего, но, ясное дело, что этим он себе точно не поможет. — Мог бы, кстати, меня тоже позвать на маскарад бомжей, — переходит в наступление он, несмотря на весь абсурд ситуации, а так же то, как его хуёвит с каждой минутой. Санс сам немного удивляется тому, как умудряется находить силы в себе ещё и язвить, выбешивая брата только больше. Что ж, Санс сам знал, что утром умрёт, так умрёт с достоинством. — некрасиво молчать о...       Но договорить ему не дают.       Доходит даже до того, что Санс ощущает, как Папирус тазовыми костями сдерживает его, и это несмотря на их разницу в росте. Какая там поза — определить сложно.       — Некрасиво врываться на чужую территорию, — парирует Папирус, радуясь нужной реакции, а именно: шуточкам, за которые Папс может не сдерживать себя. Он разворачивает брата за плечи все так же грубо и резко, всё ещё впечатывая в стену. — А ещё некрасиво врать, когда тебе щедро дают шанс раскаяться и смягчить… — он прерывается, хмурясь, и улыбка спадает с его лица. Становится не до шуток, когда Папс всматривается в лицо брата, такое, будто его жизнь имела долго и жёстко без стоп-слова ночи напролёт. А ведь он по-прежнему пытается язвить и огрызаться. Папс перестаёт грубо давить на Санса и отстраняется, держа его за плечи как-то… бережно и осторожно. — Что за хуйня с тобой случилась? — серьёзно спрашивает он, заглядывая брату в глаза чтобы найти там ответ, потому что сам Санс никогда в жизни ему не расскажет. Он как ёбаная загадка, которую Папс разгадывает на протяжении всей жизни. И когда думает: о, вот же решение — сразу же переносится на новый уровень с новыми ребусами. Может, потому Папс превратил и головоломки в свое хобби. — Тебя будто грузовик сбил, а потом ещё проехался раз так двести, чтоб наверняка, но ты всё равно выжил.       Спрашивать «как ты себя чувствуешь?» настолько бесполезно, что Папс мысленно кусает язык. И взгляд его встревоженный. Мстить больше не хочется — жизнь, кажется, отомстила за него и за всех сразу. Папирус на секунду верит в карму, а потом снова строит озабоченное лицо, по-прежнему не убирая рук с чужих плеч.       Санс, насильно повёрнутый и успевший раза три потерять нить повествования, пока брат ему что-то говорил о «шансе раскаяния», смотрит ему в глаза и видит, как Папирус теряется с его лица.       «Заметил, что я вялый как помидор? Пиздец, поздно, брат», — Санс отвечает далеко не сразу. Становится хуже физически, голова кружится. — «Сразу забеспокоился. Это, конечно, очень мило, но я теперь вообще нихуя не понимаю. Он видел, что я передёргивал или нет?» — мысли настолько плывут, что Санс, кажется, поняв, что Папирус от него вот-вот отъебётся, тут же успокаивается и обмякает ещё больше. Он еле стоит на ногах. Он просто хочет, блять, дойти до кухни и обожраться лекарствами, уже не важно какими.       Или продолжить это, раз уж Папирус начал. Не в его стиле прерывать такие утренние сцены. Санс ловит себя на мысли, что вот это ему сейчас очень-очень понравилось. Особенно, когда Папирус так плотно прижимается к нему, чтобы Санс точно никуда не убежал. Он хочет больше подобного контакта…       Санса разносит ещё сильнее.       «Я ебанулся, блять… Я просто ебанулся… Это… Это уже ни в какие… Рамки», — мысли диктуют одно, но Санс говорит совершенно другое:       — Ну вот и нахуя ты всё испортил, хренов пижон? — голос звучит всё ещё слабо, с нотой обиженности, но почему-то на Сансе появляется какая-то очень странная улыбка, крайне уставшая, будто её он выдавливает уже насильно, но на деле это не так — ему в принципе сложно выдавать какую-то однозначную физиономию. — Мог бы и посильнее меня сжимать, мне даже понравилось немного, — он посматривает на одну из рук, держащей его за верх плеча. — Ну, в принципе, можешь продолжить, — теперь он смотрит ему в глаза. Если Папирус шокирован, то глазницы Санса были прикрыты, а-ля «мне всё равно вообще». А ещё лицо его… краснее, чем вчера.       Санс не понимает сам, шутит он или нет. Но он не заостряет на этом внимание. Ему похуй. Он просто несёт какую-то ахинею…       Кажется, Санс постепенно теряет возможность полноценно осознавать реальность. Его разум окончательно растекается, особенно после этого рокочущего голоса Папируса и ощущения его огромной силы. Господи, его брат великолепен. Он хочет слышать этот угрожающий шёпот, ласкающий его ушные отверстия и шейные позвонки. Хочет, чтобы он так же жёстко его взял, как и вжимает в стену. Да нет, Санс уверен, что Папирус… может и больше.       Время будто замирает.       — Санс! — резко вопит Папирус, передёргиваясь с взволнованности на возмущение, и лицо его на мгновение вспыхивает. Он видит, как брат морщится от громкости его голоса, и старается понизить тон. Руки на плечах Санса чуть сжимаются и встряхивают, но и это, пожалуй, была ужасная идея, потому что Санс будто вообще не чувствует себя в пространстве, и Папирус боится, что если отпустит его, то он упадёт. Помимо того, что ситуация критически неподходящая, подобные шутки Папс любит и ненавидит одновременно, потому что они… дают ему какую-то надежду, пищу для размышления и выстроение вероятностей и характера чувств брата, они насмехаются над ним и сыпят соль на незаживающую рану.       Вся ситуация явно выходит из-под контроля, и Папирус, игнорируя лёгкий румянец на скулах, серьёзно хмурится, не сводя своего пристального взгляда.       — Я серьёзно. Шутки закончились, — ему резко становится плевать, зачем и чем брат занимался у него в комнате, волнует вопрос другой, он и озвучивает:       — Что, мать твою, с тобой такое?       Он спускает руки по плечам, ослабляя хватку, но всё ещё аккуратно поддерживает, и чем больше он всматривается в измученное лицо Санса, тем дурнее ему самому становится.       Голос Папируса был весьма отрезвляющим и Санс возвращается в происходящее, даже по зрачкам становится видно, по их движению, что к нему приходит ясность. А Санс уже и не помнит, что сказал только что.       «Ебать ты шутник нахуй, к стене приставил и стал допрос устраивать, будто я спиздил килограмм золота из ломбарда!»       — Да заболел я ебаниной какой-то, — бросает неохотно Санс. — По мне, бля, не видно что ли? — голос всё ещё сухой. — Лихорадка ебашит как ты, когда вчера пришёл в тех крутых лохмотьях, — он не смеётся и не улыбается, это скорее грубый подъёб с плохого настроения.       Папирус отпускает его на свой страх и риск, готовый в любой момент поймать, но тот, вроде, не падает. Взволнованное осторожное лицо пропускает комментарий насчёт его вчерашнего образа мимо, думая лишь, когда вся эта хуйня началась.       «Ему же было лучше вчера», — с досадой думает Папс, и в момент ему становится не по себе. Он резко кладет ладонь брату на лоб, и это прикосновение больше нужно было совсем не Сансу. — «Горячий», — чертыхается он в мыслях и не спешит убирать руку. Но, пока этот жест не стал странным, всё же отпускает брата и идёт в кухню.       Санс сначала стоит несколько секунд в полном недоумении, продолжая мучиться от лихорадки по всему телу внутри, а затем плетётся на кухню вслед за братом и слышит последующую фразу, когда пересекает границы комнаты:       — На пост я тебя в таком состоянии не пущу, — голос Папируса тихий и какой-то тяжёлый, но категоричный. Папсу из-за собственной интонации самому сложно воспринимать то, что он говорит. Но, игнорируя это, он копошится в ящиках на кухне, достаёт коробки с жаропонижающим, антиривусным и на всякий случай обезболом, наливая в стакан воду.       Ему даже оставлять брата одного дома в таком состоянии не хочется, но он знает, что сейчас придётся собраться и пойти к Андайн. Чёртова работа, чёртов долг. Почему он просто не может остаться с братом день, когда он так в нём… нуждается. Хотя, может, всё совсем наоборот.       Пока Папирус занимается лекарствами, Санс забывает, зачем он пришёл сюда и немного смотрит куда-то в потолок, пытаясь сообразить. Кажется, брат делает сейчас всё это для него и… он просто не знает, что вообще делать теперь. Как на это реагировать и отвечать. Туман в черепе затмевает почти всё. Поэтому, Санс безукоризненно следует логике и падает на стул, расплывчатым взглядом смотря на то, как брат тщательно среди кучи таблеток выискивает нужные, а затем приносит их ему со стаканом воды.       — Я знаю, что тебя бесит моя чрезмерная опека, — напоминает Папирус скорее себе, — но мне нужно, чтобы ты пропил лекарства нормально, а не один раз в день. — и, после тяжёлой паузы, добавляет откровенное:       — Пожалуйста.       — Да я это… — Санс решает не говорить «да я сам бы справился», ибо даже если и так — он бы к хренам всё рассыпал и переворотил. — Эм… С-Спасибо, — выдыхает Санс, тяжёлой рукой тут же взяв жаропонижающее с антивирусным. — Я бы это делал сейчас в разы медленнее, — он даже не стал как-то отпираться, резко съев таблетки и тут же запив водой. Он тяжело вздыхает, морщится, будто при похмелье. — Обезбол пока не нужен, — бросает Cанс, мимолётно глянув на Папируса. — У меня не то что боль, скорее… Тело очень вялое, — голос скрипучий, ему тяжело даже генерировать слова и связывать их по смыслу между собой. Но пока у него получается. — Обычно я когда после пьянки просыпаюсь, и то чувствую себя в пять раз энергичнее, чем сейчас, — короткое молчание. — В д-душе не ебу, какого хрена со мной произошло, если вчера я чувствовал себя охрененно, бля.       Тем не менее, ему на душе очень приятно, что Папирус ему помогает.       «Навряд ли я мог так простудиться вчера в его комнате… Да и на посту нет… В Гриллбизе кто-то, бля, заболел, и я подцепил?»       — Я сегодня явно не способен работать, Папс, — добавляет Санс спустя ещё одно молчание, кажется, он до этого не слышал того, что Папирус его и не вздумает куда-то отправлять. — Сорри, незапланированный шабаш.       Санс легкомысленно выбрасывает из головы всё то, что происходило минутами ранее и просто рад, что Папирус не терроризирует его, увидев плохое состояние. Ну, почти забыл. Если воевать — так на равных.       Он чувствует вибрирующую магию, которая не позволяет ему мыслить рационально, а стало всё на миг ещё хуже тогда, когда она едва ли не начала скапливаться внизу, пока Папирус его прижимал. Санс всё ещё это чувствует и последние силы отдаёт на то, чтобы в его штанах не материализовался орган, магия слабо поддаётся контролю. Вчера одной с половиной раза более чем хватило, а сегодняшние приключения пройдут явно мимо него.       Папирус смотрит, как у брата уже даже нет сил врать о том, что он чувствует себя на заебись, и ему, в каком-то больном приступе заботы и волнения, хочется поцеловать того в лоб, а потом оправляться, что он просто проверял температуру, что тупо, ведь её он уже проверял. Хотя Санс, кажется, вряд ли бы отразил, что он сделает.       Папс, оставляя взгляд на его лице ещё какое-то время, забирает стакан.       — Я приготовлю тебе поесть, — сообщает он, тут же включая плиту и доставая сковороду — ту самую, любимую.       Готовить особо не из чего, как и вчера: у них никак не получается сходить в магазин, и отсутствие нормальных продуктов начинает раздражать. Думая об этом, Папс так же напряжённо взбивает три яйца с молоком, и выливает смесь на разогретую сковородку, солит, закрывая крышкой, а сам хватает ломтик хлеба, оборачиваясь к измученной физиономии Санса. Ему кажется, что если он не будет смотреть на него, тот коньки отбросит прямо в их кухне. Поэтому Папирус, не отрывая хмурого взгляда, жуёт тост, посматривая и на сковородку, чуть опирается о столешницу бедром.       — Себе тоже приготовь, — чтобы не казаться совсем уж эгоистом, Санс смог придумать этот ответ.       — Приготовлю, — врёт Папс. Если у Санса такой же аппетит, что и вчера, то Папсу не жалко всю сковороду омлета скормить ему. А он сам… купит себе что-нибудь в лавке. Если время будет.       — Ты же… Ты сегодня что делаешь вообще? — и всё же, ему интересно, для чего затеивалось вчерашнее. — Ну вот сходил ты с этой Андайн в… клуб. — он даже намеренно сдерживает шутку про тот наряд. — А дальше что?       — Будем обсуждать дальнейший план действий, и да, Санс, вампирская хуйня — не пранк, — Папирус честно не хочет капать брату на несуществующие мозги своими доёбами, но тот сам начал интересоваться. — Или кто-то по приколу вчера сосал кровь в клубе из какого-то монстра. А тот был не против! — удивляется на секунду он, опомнившись, понижая тон. — У нас появилось больше информации и больше теорий. Нужно проработать, какие из них более вероятные, обсудить дальнейшие действия и когда делать атаку на их условное гнездо.       Рассказав, Папс возвращается к плите, открывает крышку, из которой клубами валит пар. Он выключает плиту, достаёт тарелку, накладывает брату сразу две порции и ставит перед ним, пододвигая вилку. А сам садится напротив, заглядывая в темные глазницы, которые из-за кругов вокруг кажутся больше.       — Не знаю, во сколько освобожусь, и когда мы начнем воплощать план в действие. Но, — Папирус делает интонацию серьёзнее, — если что-то случится, звони.       «Ты мне важнее кровососущих упырей», — в его голове это звучит практически как признание, поэтому он лишь вкрадчиво смотрит в больное лицо.       Санс сначала молча ковыряет омлет вилкой, чуть морщась, кажется, от температуры блюда, а затем, неспеша, начинает есть: ему торопиться некуда.       — И не подумаю, — вверяет Санс. — Борьба со злом важнее сказочного долбаёба. Я думаю, пару дней отлежусь и буду в норме.       Папирус сдерживается, чтобы не хлопнуть ладонью по столу.       — Нет, Санс, ты будешь мне звонить, если что-то пойдет не так, — его интонация становится угрожающей. — Иначе я пошлю чёртов отряд гвардейцев следить за тобой, понял?       — Ну тогда и ты мне звони, — резко выпаливает Санс, выдавливая из себя подобие полуулыбки. — Один что ли весь из себя такой обеспокоенный, ёпт? Я ведь вообще каждый день гадаю, чем ты там занимаешься и кого разрываешь в стиле «Великого и Ужасного»…       Либо Санс снова дуреет, либо он здраво решает хоть как-то подбодрить брата. Санс почти ничего хорошего не делает, кроме как вчерашней помощи с пропусками.       Лицо Папируса в момент изумленно разглаживается, и Папс сглатывает, чувствуя, как душа пускает удары чаще.       — Хорошо, — кивает он решительно и, скорее всего, Санс подписал себе приговор, потому что его мобильный будет разрываться каждый час. Наверное, стоит посоветовать поставить его на беззвучный.       Санс какое-то время молча поедает омлет. Он замечает, что вкус слегка странноватый и почему-то молочно-яичная масса кажется ему тяжёлой, будто неперевариваемой. Санс списывает это на своё состояние и не смеет ничего комментировать. Папирус всё это время смотрит на него, будто изучает.       — Мне нужно собираться, — сообщает Папс, по-прежнему оставаясь сидеть на своем месте, и ему кажется, что сейчас просто охуетельно подходящий момент, чтобы взяться за руки, как это делают парочки в дешёвых сериалах о любви, когда принимают важное решение, сидя на кухне.       — А пожрать? — спрашивает Санс. — Хлеб — это не завтрак. Хотя бы чипсы ёбни, блять!       — О, ну чипсы-то точно хороший завтрак, — возвращается Папс к своему привычному раздражительно-язвительному настрою. И хватает второй кусок хлеба, уносясь на второй этаж. — Жри и молчи, пока я твою еду не забрал, — с этими словами он скрывается в своей комнате.       Санс остаётся с омлетом наедине и начинает его есть. Всё же, ощущать что-то горячее внутри приятно. А после он слышит шаги сверху вновь, брат выходит в своём привычном виде: в броне и этих чертовски узких штанах. Он спускается, наблюдает пристально, нормально ли брат ест, и стучит каблуками к дереву.       — Таблетки оставил на столешнице. Я тебе… позвоню, напомню, чтобы ты их выпил. И только попробуй не ответить с первого звонка — убью.       — А мне что, теперь спать запрещается и появляется королевского уровня приказ ждать, когда ты мне посреди своей работы позвонишь? — спрашивает Санс в ответ на угрозу Папируса, удивляясь не меньше, как он смог сейчас так сходу выдать большое предложение. — Сон, так-то, для здоровья полезен, как ни крути, и я собирался продолжить его, когда… организм чуть подуспокоится. Именно из-за него я и встал, так бы мы сейчас не базарили, бро.       «А если я без сознания буду лежать?» — спрашивает в голове Санс. — «Я ж, бля, раз пять так свалиться мог за всё то время, пока бодрствовал. О боже, нахуй я ищу логику, если Папирус ёбнутый? Я, конечно, премного ему сейчас благодарен за такое милосердие, но, ёбана в рот, я чем это заслужил вообще? Я думал, он меня просто убьёт за вчерашний пиздец».       Папирус закатывает глаза, по привычке скрещивая руки на груди, перенося вес тела на одну ногу и стоит в стойке «посмотри на себя и на меня, против кого ты прешь, идиот?».       — Тогда оставь таблетки и стакан воды там, где соберёшься вырубиться. Когда проснёшься и выпьешь, позвонишь мне. Санс, сколько тебе лет, пять? — щурится он, не выходя из дома, пока не добьётся уверенности в том, что его приказ… просьбу выполнят.       — Почти, — короткое молчание. — Шесть, — Санс резко встаёт и, схватив одной тяжёлой хваткой со столешницы таблетки, выходит из кухни в гостиную, оттуда идёт на лестницу. — Удачи, Босс, — бросает он ему вслед. — Ещё раз… спасибо, — почему-то благодарности ему даются сложно.       «Надеюсь, мои мучения скоро кончатся. Хотя… Я вроде как даже проснулся и соображать что-то начал».       — Не за что, кретин, — почти нежно прощается Папирус, исключительно любя захлопывает дверь и выходит на вечно морозную улицу.       Что ж. Он очень постарается перекрыть навязчивые мысли и желание сбежать домой с работы к брату. И, выдохнув, шагает к Андайн, пока Санс падает на матрас, кладя таблетки возле него, после чего из-под носка, лежащего возле подушки, он вытаскивает телефон, подключённый к зарядке. Проверяет уровень заряда, видит полную. Кладёт телефон туда же и обнаруживает, что воду с собой он не взял.       «Поебать. Из-под крана попью, если понадобился, ванная недалеко».       И тут же пытается уснуть. Не выходит. Магия гудит, невыносимо жарко. Он тут же открывает окно настежь, кое-как сосредоточившись на коротком телекинезе. Теперь ему одновременно жарко и холодно, а такое лихорадочное состояние он ненавидит больше всего. Тело почти не слушается. Вся надежда на лекарства.       «Полнейшая пизда…»       А ещё хочется надеяться, что Папирус не будет каждые пять минут ему названивать и он не пожалеет о том, что сам дал подобную волю. Хотя он был бы и рад поболтать с Папирусом, не дожидаясь его дома. К тому же, ему стоило бы хоть на что-то отвлечься, если он даже не может посидеть за ноутом.

***

      Вновь холодные каменные стены, вновь одинокий сквозняк и гулкое эхо от каждого шага. Такое, будто вокруг ни души, а стража сменяется одним постом на другой, и Папирус совсем не хочет обвинять их в халатности, но выглядит охрана не самой надёжной. И хрен с ними, это не его подчинённые, и пришёл он совсем не для критики чужой работы, просто взволнованное сознание пытается найти, чем себя занять. Осуждение окружающих — неплохой вариант, а главное, действенный: помогает отвлечься от себя. Жаль только, не всегда уместный.       Папирус подходит к уже давно знакомому кабинету. Иногда он думает, почему Андайн не работать из дома, если она порой не вылезает из своего офиса. А потом понимает, что огромные стопки бумажек и постоянно снующие с новыми приказами гвардейцы будут крутиться в Ватерфолле, и он перестанет быть таким тихим и спокойным.       Папирус даже стучит три раза, прежде чем сбить дверь с петель ногой. Да и последнее, вообще-то, отменяется. Единственное, он не ждёт одобрительного «входите», закрывая дверь за собой и оказываясь в прохладном заваленном бумагами кабинете. Начальница с кем-то сдержанно, но резко общается по телефону.       «Точно не новобранцы», — мысленно отмечает Папс, особо не вслушиваясь в слова. — «Она бы их даже по телефонным путям размазала».       Он садится напротив нее, напряжённый, но взгляд у него какой-то стеклянный.       — Ага, — Андайн смотрит на Папируса, но ответ адресован звонившему, а затем она перебрасывает взгляд куда-то в сторону, слушая чей-то бубнёж. — Угу, я передам, он как раз пришёл, если что, — рыба снова смотрит Папирусу в глаза. — Передо мной сидит, — ещё короткое молчание. — Всего доброго, — рыба откладывает телефон.       Андайн не здоровается с Папирусом и, допивая кружку с кофе в один присест, говорит:       — Сегодня идём к Асгору в гости, с тобой вместе, да, есть разговор касательно сегодняшнего «штурма», — она встаёт из-под стола. — Предлагаю прямо сейчас направиться к нему, пока народу мало, уже после обсудим все детали.       Андайн выглядит слегка сонной. И это подтверждает грязная чашка с дымком, откуда тянет запах крепкого эспрессо, стоящего среди кучи бумаг.       — Аха, — соглашается Папирус немного озадаченно, поднимаясь с только-только потеплевшего места. — Какие-то проблемы? Новости? Новая угроза? — с ходу перечисляет он, шагая за начальницей к выходу.       Новые планы не всегда идут на пользу, когда ты уже встревожен. А походы к Асгору, он не хочет признавать, частенько его напрягают.       — И то, и другое, и третье, и десятое, и залуполионное. Ты нашего царя знаешь, — проговаривает Андайн, спешно покидая кабинет, но встаёт возле выхода столбом. — А вообще, он тебя как раз хотел лично видеть, ибо зачастую, как он отметил, именно я являюсь вашим мостом, поэтому «пора это исправлять», как он там бухтит, — вздох. — Идём, панк, — она открывает дверь и придерживает её, как бы говоря Папирусу шуровать куда быстрее.       Благо, Папирусу не нужно читать лекцию о том, как вести себя с королями. Андайн в нём уверена.