***
В это же время Санс звонит Папирусу, стоя возле раковиной в ванной. Санс морально готовился к тому, что ему предстоит вытерпеть минутный разговора минимум, может, даже на десять, но… Сброс звонка со стороны он не предвидел никак. Сначала скелет думал, что Папирус перезвонит и, может, нажал случайно или не увидел абонента, но этого не происходит. — Да ты… охуел что ли? — скис Санс, после чего он плюёт в раковину. — Ну… И… Похуй тогда, — выдыхает он. Но почему-то это его едва ли не оскорбляет. И то, Сансу не до всех этих плясок. Лучше ему не становилось и поспать у него в итоге так и не вышло. Его очень заметно шатает. Таблетки он выпил, позвонил даже, значит, последующие предъявы — говно.***
Андайн и Папирус молча вскоре выходят из замка Асгора, и рыба, явно недовольная разговором в целом, потому что Асгор дальше спрашивал откровенную хрень, бросает Папирусу: — Поговорим там, где нас не услышат. В моём кабинете. И ты идёшь со мной, — последнее сказано с небольшой угрозой. Кажется, всё плохо.***
— Кто тебе звонил, бля? — спрашивает Андайн. — Этот «кто-то» вообще в курсе, что ты, ну, на работе? — уточняет она, мотая головой. — А беззвучный поставить ты не додумался? — а теперь она переходит в режим отчитывания за провинности. Папирус нервозно ходит кругами. — У кого ещё может быть такой конченный рингтон? — резче нужного рявкает Папс, даже не поднимая на Андайн головы. — Это было давно, он спёр у меня телефон и поставил его, потому что это охренеть какая смешная шутка, спасибо это хоть не звук пердежа или стоны… Или всё вместе, — он останавливается, мотает головой и устало морщится, щипая переносицу. Спасибо, он хоть не стал второй раз перезванивать… «А почему не стал?» — сразу же хмурится Папс, чувствуя неприятный укол вины. Нет, нет. Он слишком зол, чтобы винить себя. — Я… Я сам попросил его позвонить мне, — признаётся он, опуская руки и понимая, как убого выглядит сейчас. Андайн просто обязана его подстебать. — Он выглядит как труп уже не первый день, а сегодня чуть не упал пока я… — он запнулся, — …пока я мстил ему за шутки по поводу того тупого наряда, но это хуйня. Блять, он даже согласился, — Папс вскидывает руки, с нажимом проговаривает слово, чтобы передать всю значимость звонков для них обоих. Или только для Папса. — Согласился пропить лекарства и позвонить! Блять! Я, — обрывисто тараторит он, чувствуя, что скоро вновь начнет мотаться кругами, — я так зол на него! Но я должен ему позвонить! «Ого, он реально в бешенстве», — подмечает Андайн, но мысли стебать его нет. Всё-таки, она за него тоже волнуется. Взгляд рыбы крайне мрачный, но монолог Папируса будто ставит всё по своим местам. Она знает, что между братьями отношения крайне напряжные, но также она издавна подозревает то, что Папирус чуть ли не мечтает о том, чтобы они однажды перестали ссориться. Это даже… мило. — Ты ещё легко отделался, должна сказать, — отвечает Андайн, становясь чуть проще в лице. — Ты, это, не пойми меня неправильно, я бы тебе ни в жисть ничего за это не сделала, если бы Асгор не был таким… импульсивным, — она устало вздыхает. — Но ёбаный в рот, — голос становится строже и громче. — Ты же знал, что мы идём к Асгору! Его любая хуйня способна выбесить! Иногда даже то, как ты дышишь! — Андайн снова вздыхает. — Условно, — Андайн рыкает и устало вздыхает третий раз, как в первый, а сама склоняет голову. — Панк, бля, я за тебя же волнуюсь. Ты, так-то, у Асгора на хорошем счету… «И это после того, как он очень тонко намекнул на то, что Папсу стоит приходить одному чаще, и что я чуть ли не опекаю его, хотя по факту… Из всех генералов… Он самый, сука, адекватный». — Ну бля, давай, ёпта, мамочка, звони ему, — и всё же, рыба чуть-чуть вкидывает издёвку. — Только я не удивлюсь, если он после этого не ответит ещё, — прыскает она. В общем-то, на Санса ей похер. А вот на нервозность Папса — нет. У них есть на сегодня задание, но если тот будет постоянно трястись из-за этого идиота — ничего хорошего из этого не выйдет. — Я пока Альфис отпишу, — Андайн вытаскивает телефон. Папирус почти истерично выдыхает, кротко кивая головой. Мандраж всё ещё не прошёл, и он с хмурым видом отмечает, как его пальцы редко подрагивают. — Я… Если честно я вообще не думал, что он действительно мне позвонит, — как-то бесцветно вдруг делится он, доставая телефон и видя там сброшенный. «Он же почти ничего не воспринимает всерьез», — с досадой думает Папс, сглатывая, когда набирает нужный контакт. — «Пытается меня убедить, что это шутки». Звуки гудков будто отбивают срок его жизни. Ожидать чего-то от Санса — чего, мать его, угодно — настолько наивно и глупо, что Папс разочаровывается в себе каждый раз, когда поддается, позволяя себе дать ему шанс. И сейчас, дожидаясь очередного гудка, этот шанс сгорает вместе с папсовым самообладанием. Когда механический голос сообщает, что абонент занят, или находится вне зоны действия сети, экран телефона пускает хрустящую трещину. Папирус резко замахивается, имитируя, как выкидывает этот телефон к чертовой матери, но сам держит его в руке крепко. «О, ну конечно же он, блять, не ответит». Ему нужно что-то сделать, иначе он взорвётся. Мотание кругов по всему офису возобновляется, и Папирус рискует набрать номер снова. — Достань же свой телефон из задницы и ответь мне, сука, — рычит он в приемник, когда запись предлагает оставить голосовое сообщение. Ещё пару безнадёжных попыток дозвониться, и Папс просто устало сидит на стуле. — Что б ты знал, уёбок, я тебя ненавижу, — это последнее, что он отправляет ему в очередном голосом сообщении, и опускает руку. — Да ладно тебе нахуй, — говорит Андайн, раскинув руки, не сумев смолчать на ответ Папируса, решив взять на себя попытку слегка успокоить его, хотя внутренне её даже пугает такая реакция Папируса. — Если он реально заболел, ну, может он уснул? Ты ж знаешь, как оно бывает, если ебашит температура. Тебе почти ни до чего, и ты лежишь как труп кверху жопой. — Да он всегда спит! — вздыхает Папс, понимая, что нужно реально оставить эту глупую попытку дозвониться до брата. У него-то телефон всегда на беззвучном. Андайн в эту хуйню впутывать не хочется, но после того, как ей пришлось буквально насильно наблюдать за его метаниями, Папсу даже немного неловко. Он ведёт себя как стервозная пассия, которая узнала, что её муж слегка задержится на работе. Кстати о работе. — Ладно, — старается Папс сам себя привести в мысли. — Что мы делаем дальше? — Ну, ты слышал что, — отвечает почти что неохотно Андайн, будто наблюдать за Папирусом и его нервозностью из-за болеющего брата оказалось более интересным, чем думать о работе. Андайн, на самом деле, не уверена, насколько этот интерес правдив. — Рейд сегодня отменяется, есть три варианта: пробуем пройти в ещё одно заведение, пробуем выследить того гвардейца с вампиром, о котором он упомянул, — рыба на секунду задумывается, откуда Асгор вообще про этого гвардейца узнал и почему сам никого не отправил, а именно их, — либо пойдём осматривать трупы. Последнее я бы предпочла откинуть для Альфис. Папирус хмыкает. «Тепепь ясно, почему она с живыми монстрами общается, как с мертвыми», — думает он. — Думаю, Асгор хотел бы, чтобы мы занялись гвардейцем. Так что предлагаю двигаться от этого в обратном направлении, — Папс слегка тянет слова, постукивая пальцами по корпусу телефона. А вдруг перезвонит?.. — Какое заведение у нас на очереди? — А, решил ему насрать на голову, стало быть? — ухмыляется Андайн и, на самом деле, поддерживает «обратное направление». — Ну, он нам выбор дал, мы, собственно выбрали, — поясняет она больше для себя. — А вообще, ты прав, в пизду, я отправлю кого-нибудь другого, чтоб он занимался этим гвардейцем. Ходить с тобой по барам куда интереснее… Короче, сегодня нам в «СПКНС», который расшифровывается как «Самый пиздатый клуб на свете», официально называется «Самый прекрасный клуб на свете». Это тоже в Новом Доме… Дырища такая, что пиздец. Не элита, а сборище полубомжей. Папирус, спустя секунду молчания, прыскает. — Я так понимаю, чем выебестее название, тем хуевее их заведение. И ты права! — с выдохом поднимается он. — По барам со мной ходить куда интереснее! Папс улыбается самодовольно, скрещивая руки. Под этими словами он подразумевал, что не прочь повторить вчерашнюю ночь и выпить снова. «Блять, главное, чтобы это не вошло в привычку», — вдруг с опаской думает он, вспоминая, как встречает брата по ночам. На пару дней они, походу, поменялись местами. — А этой аббревиатурой они пытаются скрыть пиздящее название? И почему «элитные» клубы называются как дерьмо. Андайн смеётся в ответ скелету. — Ну знаешь, скажи спасибо, что нас в МТТ не отправляют! «А вообще стоило бы», — подмечает Андайн. — «Наверняка же Меттатон там какой-нибудь тёмный бизнес с сосателями намутил… Хотя… Может Альфис об этом в курсе? Или мой сосед… Напстаблук? Он же общается с МТТ, да». — Мне кажется, МТТ выигрывает по степени хуесосости и ссанья в рот за оверпрайс! — весело говорит рыба. — Там-то, в «Кайфуй и пиздуй» хотя бы понятно, за что столько шекелей отдаётся, у них и вправду неплохие коктейли, мне особенно «Две сиськи» зашло, прям вкусно и в меру сладенько. А тут, блять, в этом клубе пизды, где воняет сюрстрёммингом, бабки отдают за хуй пойми что! Даже не за ссанину как у МТТ, а просто за какое-то крашеное говно! — она широко улыбается и глядит на Папируса, восполняясь весельем. — Ну, товарищ, чую, мы обблюёмся там, клянусь мёртвой матерью. — Меня это устраивает. Папирус ухмыляется. Напиваться и забываться в работе с Андайн — пизже всяких психотерапевтов, может потому, что в подобных ситуациях они порекомендуют ни в коем случае не повторять его опыта. Но Папирусу, вообще-то, похуй. А под «меня это устраивает» он имел в виду: «я не прочь нажраться из-за брата».***
Санс устал. Откровенно устал. Весь день его разрывает. Доходит даже до того, что его через некоторое время, после повторного приёма лекарств, начинает тошнить, причём так, будто он смог поймать сильнейшее отравление. А сверху ещё болит голова, убивает температура и отвратительно гудит во всех остеоцитах магия. Может, Санс нервничает из-за Папируса, но он в один момент понимает, что забыл, куда положил телефон, ибо он, в итоге, полностью уверен в том, что Папирус рано или поздно ему перезвонит. А телефон он оставил тогда в ванной, когда набирал ему в первый раз, о чём не догадался. Лихорадка настолько сильная, что Санс в один момент даже футболку с себя стягивает и вместо шорт, в которых он уснул вчера, через силу лепит трусы (раз в год это делает стабильно). Но ему не становилось лучше. Разве что кости стали лучше продуваться. Если бы Санс жил один — он бы однозначно не делал и этого. Постепенно Санса добивает голод, и он кое-как доедает оставшиеся два бичпакета, которые затем выблёвывает. Тогда он глушит голод напитками: он заваривает себе за день около десяти чашек чая. Если бы был хоть немного энергичнее, это число уже увеличилось в двое. От чая его тоже мутит, ибо этот напиток он не любит, но он решает, в кой-то веки, что при тошноте, пить из-под крана, идея отвратительная. С таблетками хватает концерта. День длится вечно. Санс не делает ничего — его слишком сильно колошматит. Его же состояние его убивает. К вечеру он понимает, что, возможно, не выживет вовсе, ибо становится всё хуже и хуже. Он вырубается из раза в раз на несколько минут, затем встаёт, пытается хоть как-то бороться, но в итоге вырубается снова, почти в любом месте дома, не важно на какой поверхности и в каком углу. Он пытается даже обезболивающее выпить — бесполезно. Санс уверен, что ему пиздец. Это не какая-то ангина или вроде того. Нечто хуже. Он даже не сдерживает криков и стонов, едва ли от физических страданий не плачет, громко и грязно матерится, не понимая, что за неведомая и неподдающаяся ни одному ряду симптомов херня с ним происходит, умудряется срываться и рычать на себя же. Ему не по себе и, что самое ужасное, он не может даже позвонить кому-то из друзей, чтоб его упекли в лабораторию или сразу в МОРГ, не то что брату. Он не может найти забытый телефон. В итоге, лишь глубокой ночью, выжидая Папируса, будучи в край изнурённым и уставшим от себя же, когда он чувствует, что ему внезапно становится легче, чем с утра, он тут же позволяет себе отключиться посреди кухни, забив на очередную заварку чая, который он проклинает. Сейчас даже жёсткий и грязный кафель кажется Сансу крайне удобным и мягким, и он на него грохается со стула, погружаясь в глубокий и очень-очень желанный сон. Похуй, что подумает Папирус, нажрался он или нет, Санса волнует только сон и ничего больше.***
Папирус перебрал. Определённо точно. Так сильно, что помимо ярких красных пятен на все лицо у него в голове всё ещё мигают какие-то вспышки уже забывающихся воспоминаний, обрывки какой-то навязчивой попсовой песни, которая орала в клубе на повторе так громко, что слышать чужие разговоры было трудно. Им самим с Андайн приходилось орать друг на друга, чтобы разобрать хоть слово. И Папирус может убеждать себя миллион раз, что напился не из-за брата, но когда он, шатаясь, проходит в светлую гостиную с включённым светом, сперва не осознаёт, где находится, что, чёрт возьми, происходит, и кто это там лежит в пустой кухне. — Твою ж… М-мать, — из-за алкоголя реакция происходит не скоро и не такая, какая должна быть. Он немного протрезвел на Сноудинском морозе и пока добирался до дома, но сейчас, пожалуй, лучший момент, что бы распрощаться с остатками алкоголя в крови. Санс лежит, не двигаясь, лицом в пол, с голыми ребрами, и Папируса пробивает холодным страхом. Он, держа свою неровную походку под контролем, двигается в кухню так быстро, как только может. — Санс! — кричит он так взволнованно, что готов так же откинуться рядом с ним. Папс осторожно, но быстро переворачивает брата на спину, садится на колени и успокаивается, когда видит аккуратно вздымающуюся грудь. Слабо и незаметно, но он дышит. Папирус отстраняется назад, закрывая глазницы и выдыхая, чувствуя биение своей души, которое будто замерло с момента его прихода. Он подумал о чём-то самом ужасном и почти захлебнулся воздухом, когда эта мысль не подтвердилась. — Блять-блять-блять… — он наклоняется к лицу брата снова, поворачивает его осторожно к себе, рассматривая на лбу место ушиба. И хлестает брата по щекам, чтобы тот пришел в себя. — Твою блядскую мать, придурок, очнись! — сознание плывёт из-за удачной смеси шока и алкоголя, и он старается взять себя в руки, насколько это возможно. Трясёт брата за плечи, поднимая в сидячее положение. Что вообще, нахер, происходит? Пробуждение не заставило себя долго ждать. Санс вскоре открывает глаза, поморщившись от болезненно-яркого света лампы кухни, видит перед собой явно взволнованного Папируса, от которого слегка несёт перегаром. Картина маслом. Санс даже не знает, что на этот счёт сказать, потому что… он не сразу соображает, как он оказался лежачим на кухне и почему проснулся именно тут. Но, что сразу же заметил Санс: ему стало ещё немного получше и уже не так невыносимо жарко. И сразу же становится стрёмно. Что сейчас выкинет Папирус? Санс не думает начинать этот диалог первым, тем более, что его разум всё ещё затуманен и, что главное, сонный, а череп побаливает при каждом моргании. Внутри него всё зудит и вибрирует, но, в отличие от того ада, в котором он прожил день, это колоссальное облегчение. Санса насильно будят, когда весь день он мечтал провалиться в другой мир на несколько часов, чтобы дать себе отдохнуть от подобных мук. В какой-то степени, он сейчас зол на брата, но внешне этого не показывает. Тревога на лице Папируса смягчает возмущение. Но, тем не менее, Cанс искренне не понимает: почему Папирусу пить можно, а Сансу нет? Сколько вообще сейчас время? И какого хрена он звонок пропустил? Бухал? — Боже… — шёпотом выдыхает Папирус с почти отчаянным облегчением, когда красные огоньки в глазницах смотрят на него выжидающе и вяло. У Папса такое ощущение, будто его разорвало на куски и собрало заново. Он не убирает дрожащих ладоней с чужих голых плеч и не знает, что говорить. Не знает, как реагировать. Разозлиться и наорать? Заплакать? Обнять? Врезать? Встать и дрожащей походкой уйти в свою комнату? Его лицо передаёт все и ничего одновременно. Он вмиг становится опустошенным, а хватка на чужих плечах ощущается лишь вздрагиванием рук. — Ты… «Ты идиот! — кричит он обессиленно в голове и как-то жалостливо морщится. — Придурок!» — …Ты меня меня до смерти напугал, — Папирус не узнает собственный голос. Мысли в голове путаются: сперва воспоминания из клуба, потом их странное утро, чёртова подстава с Асгором, Санс валяется на полу… Кафель отдает холодом по костям, и Папирус, шатаясь не то от остатков алкоголя, не то в состоянии аффекта, старается встать, держась за стол и протягивает брату руку. Санс удивляется. «Он пьян… А я трезв», — и почти что хихикает с этого, но позволяет себе повеселиться только внутри. — «Забавно. Не помню даже последнего раза, когда так было». Санс сначала одёргивает свою руку, когда машинально тянет её, но в итоге позволяет брату помочь встать, в надежде, что сейчас он не упадёт вместе с ним. Около минуты братья смотрят друг на друга, не зная, что сказать. Санс хотел бы спросить о том, какого хуя брат с работы снова приходит бухой чуть ли не в ссаньё, но… Если Папирус, будучи в ясном уме, творит очень странные вещи, особенно в последнее время, особенно в сегодняшнее утро, то что он вытворяет пьяным — для Санса это куда более таинственный вопрос. Пьяный Папирус — редкое явление, особенно несколько дней подряд. Cанс решается на диалог первый: — Если ты про мой обморок… Не парься, я весь день сегодня вырубаюсь, — проговаривает Санс слегка нервно, но не от самого факта, что его постоянно рубило, а затем его же дефекты в здоровье не позволяли полноценно спать, а скорее от реакции Папируса. — Один раз чуть с лестницы не наебнулся, — он болезненно улыбается, не веря, что сейчас ему действительно лучше. Папирус, все ещё не способный на какое-то выражение эмоций, со своим неживым лицом рассматривает то, как брат неловко улыбается. А затем он отводит взгляд куда-то в сторону. Ему срочно нужно в кровать. Или на диван… В любом случае, стол сзади кажется неплохой опорой. Пока что. — Я сбросил твой вызов, — напоминает он брату, по-прежнему рассматривая холодный кафель. Напоминает, и точно не соображает, зачем. — А потом сказал, что он не имеет значения. Там был Асгор, и… Я, вообще-то, наврал, — он начинает нервно хихикать, не понимая, что его смешит, но смешно ему совсем не было. С алкоголем пора завязывать. — Вообще-то твой звонок имел значение. И я… Я разозлился, когда не смог дозвониться тебе после, хотя знал, что тебе очень плохо, — тут он делает паузу. Сцена, как Санс лежит в кухне, полуголый, будто мёртвый, прошибает его страхом вновь, и Папс перестает посмеиваться. Если бы его… Опасения оказались правдивы, то последнее послание брату оказалось признание в ненависти. Он отворачивает голову, будто резко приходя в себя. — Тебе лучше? — удивляется Папс. И правда, обычно, просыпаясь на кухонному полу посреди ночи, хорошо себя не ощущают. Но Папирус не хочет знать, причины. Ему достаточно результата. В данный момент. Санс, не зная, как вообще реагировать на такое внезапное откровение Папируса, и ещё сильнее удивившись тому, что он позвонил «очень удачно» и тут же поняв, что некая обида за это максимально тупая с его стороны (и тут же успокоившись), лишь как-то… сам отводит взгляд. — Лучше, чем утром, — отвечает он, бурча под носовую кость. — Всё ещё хреново, но в один момент стало попускать внезапно. А, на счёт вызовов… — Санс чешет затылок, многозначительно промычав, после чего продолжает, уже смотря в лицо брату. — Когда я тебе звонил, а это было в ванной, я куда-то отложил телефон и в итоге где-то я его оставил,— Санс вдруг замерает, будто до него что-то дошло. — В ванной… — повторяет он и его окончательно осеняет, что читается по его лицу. — В ванной, — повторяет он. — Бля, видимо, там и оставил, хех, — снова улыбается, чуть усмехаясь. — Извини, мне тогда было не до него и я не знал про Асгора, даже не подумал о таком варианте, когда гадал, из-за чего ты сбросил. Да, я как обычно, проебался, — короткое молчание, он пожимает плечами. — Я тоже немного взбесился из-за этого, — решает и он признаться, пробормотав это и приспустив взгляд вниз. Наблюдать сейчас за выражением лица Санса забавно. Пусть Папс и особо не осознает, что происходит под пьяным плывущим сознанием, но его, наконец, отпускает, и он начинает тихо смеяться уже искренне. Знать, что последний раз говорил по телефону в ванной, и не подумать, что оставил его там же — так может только Санс, при всем своем гениальном уме. Папирус вздыхает, и ему становится как-то легко. — Я рад, что тебе лучше, но мне надо… поспать, да, — он кивает себе и неуклюже оборачивается. Папс оказывается в гостиной. Когда паника его отпускает, алкоголь даёт о себе знать вновь. Папирус смотрит на лестницу и прикидывает, сможет ли он добраться до своей кровати. Диван, конечно, не лучший вариант, но он так близко… — Помочь? — вдруг спрашивает Санс, посмотрев на Папируса, точнее, на его спину и явно задумчивую позу. — Я думал, ты не предложишь, — с облегчением просто соглашается Папс, поворачиваясь к брату полубоком. Главное, чтобы Санса самого не шатало, и чтобы они оба с этой лестницы не грохнулись, как Санс ему рассказывал… — Не, перестало шатать, сам в шоке, — будто читает мысли Санс, подходя к нему. — И да, просто ты утром будешь проклинать этот диван и затёкшие кости, — он встаёт возле него вплотную. — Ложись на меня и держись за перила, постарайся ноги чуть поднимать. До комнаты они успешно доходят и Папирус тут же грохается на кровать, но, как-то так вышло, что всё это время они держались за руки и то ли Санс, то ли Папирус (каждый из них думает на второго) не расцепляют пальцы. Это довольно мило… Санс от этого чуть морщится. — Ну, спокойной ночи, полагаю? — говорит ему Санс. — Отдыхай, — он слегка ослабляет фаланги пальцев. Когда Папирус смотрел на их руки, это казалось ему таким… Правильным. Отпускать пальцы брата не хотелось, но он, к сожалению, не настолько пьян, чтобы сжать их сильнее, а потом дёрнуть брата на себя, чтобы тот упал к нему в кровать, и… Он отпускает руку, по-прежнему на неё смотря. — Спокойной ночи, — проговаривает он тихо, не имея сил переодеться в спальное и даже укрыть себя одеялом. Кажется, сразу после того, как дверь его комнаты закрывается тихим щелчком, он засыпает, без зазрения совести надеясь выспаться. Эти дни были выматывающими. Выходные ещё никогда не наступали так кстати.