Время сумерек

      Им приходится ехать в Новый Дом через Лодочника. Санс решает поберечь магию, которой осталось и так не очень много. Он отдохнул лишь чуть-чуть, но настроился на дальнейшее веселье. Он дребезжит от интереса. Если он и вправду встретит эту блядь… Ох, это будет очень весело. И Папирус выместит на ней всё то дерьмо, что Санс в него запихал. И Санс отомстит. Кажется, брать на собственные мстительные планы Папируса — лучшее решение.       — Квартира четыреста двенадцать, — зачитывает Санс адрес, смотря на высокое и широкое многоквартирное здание. — Вроде это… здесь? Дом четыре, подъезд третий, улица: переулок имени Гнидко, — он смотрит на брата, облачённого в нерабочую форму и в чертовски охуенную кожанку, которая пиздец как ему идёт. — Вроде же тут? — уточняет он.       — Тут, — кивает Папс, расслабленно и предвкушающе улыбаясь. — Если её там не будет, — начинает он с чуть рычащим звуком, — то я готов прождать эту гниду хоть весь оставшийся день. Результат обязан быть один: её неминуемая мучительная смерть.       Они подходят к нужному подъезду, и Папирус рывком успевает придержать рукой дверь от выходящего из дома монстра. Последний хмуро одаривает братьев взглядом, но молчит, уходя по своим делам.       Папирус открывает двери полностью, позволяя Сансу сделать первый шаг внутрь.       — Как думаешь, стоит постучаться или просто расхуярить ей дверь с ноги? — младший скелет серьёзно задумывается, вызывая лифт. — Будет, наверное, неловко, если в хате уже кто-то другой живёт.       Двери лифта открываются, и Папирус нажимает нужную кнопку, входят первым.       — Давай так… — отвечает Санс, разминая кости рук. — Я постою где-нибудь неподалёку, а ты попробуешь к ней зайти. В конце концов, непонятно, она вообще там находится или нет. Может адрес не тот, и меня благополучно наебали (маловероятно), а может она сама не дома, действительно. А может она действительно живёт не одна. В общем, одна полная неизвестность.       Дзынь! Лифт поднимается до нужного этажа, и его двери открываются. Скелебратья выходят из лифта. Коридор, в котором они оказываются, ведёт в другой, который, в свою очередь, ведёт в две стороны, и уже там — несколько дверей в разные квартиры. Пахнет какой-то ссаниной.       — Стой, — шепчет брату Санс, не позволяя идти дальше. — Ну-ка, посмотрю… Есть вампы вообще, — он напрягает магию. — Здесь… два вампира, — говорит оценивающе, а затем замечает на стене план этажа и тут же изучает его. — Четыреста двенадцатая слева. Кажется, не наёб, — он смотрит на брата одобряюще. — Будешь давать какой-то сигнал или мне самому ворваться через пару минут?       О, сигналы! Папирус любит сигналы. Это почти как в шпионских фильмах.       Он ухмыляется. Кодовые имена они, к сожалению, пока себе не придумали, но Папсу кажется, что брату будет слишком лень использовать их.       Он самодовольно щурится.       — Я подам тебе сигнал. Лиса, говоришь? — Папирус видит, как брат кивает. Они проходят по коридору к нужной двери. Стены в доме треснутые и старые. — Я осмотрю квартиру, если никого не будет. Если она откроет, то… постарайся слушать, что я говорю. Можешь встать возле стены, так она тебя не увидит, — говорит Папс порядок своих действий, а затем… рассматривает дверь с табличкой «412», цифры ненадёжно прибиты к дереву.       Папирус, не сбивая ухмылки с лица, стучит костяшками пальцев два раза. Очень сдержано и почти не устрашающе. Папс смотрит на брата, ждет несколько секунд, но ему не открывают. Недоумённо и чуть хмурясь, он прожигает дверь взглядом, а потом пожимает плечами в сторону брата, и начинает стучать по двери уже целым кулаком.       «Ну, давай, блядина, открывай», — Папс дёргает ручку, но та не поддаётся, и он уже готов вышибать дверь с ноги. Но вдруг её отворяют.       — Я в квартиру клиентов не вожу, — из щёлочки двери на Папируса смотрит зелёный глаз, отражающий свет. Голос звучит холодно и незаинтересованно, и, когда лиса собирается закрыть дверь, Папирус вовремя подставляет ботинок.       — Я не клиент, — важно поправляет он, расставляя акценты. Папс вытаскивает удостоверение с руной из внутреннего кармана кожанки, и открывает его так, чтобы всё было четко видно. — Генерал Папирус. Представьтесь, пожалуйста. И откройте эту чёртову дверь нормально.       — Элисон, — говорит лиса после недолгой паузы, рассмотрев удостоверение внимательно. Она всё же открывает дверь полностью, вставая перед скелетом во всей красе: её волосы неряшливо и взлохмачено лежат на одном плече, а на теле висит лишь одна громадная черная футболка мешком с логотипом какой-то популярной музыкальной группы. Папирус таким не интересуется.       «И это показалось Сансу красивым? Брат, не заставляй меня сомневаться в твоих вкусах», — Папс пытается осознать, где у Санса стоит грань между этой шлюхой и им самом, и рассматривает, как Элисон скрещивает на груди руки. Поза её передает явное недовольство происходящим, и смотрит она на Папируса так, будто имеет к нему тысячу и одну претензию.       — Какие-то вопросы, генерал? — вскидывает она вызывающе бровь.       Папирус ухмыляется, рассматривая светлые пожелтевшие от сырости и времени обои квартиры.       — Вопросов у меня к Вам нет, но имеется ряд доёбок, — оскал становится грозным. Папирус не спускает с неё взгляда тонких, будто иглы, зрачков. Он точно хищник, выслеживающий жертву.       Лицо Элисон становится напряжённым и настороженным.       — Занимаюсь делом по выявлению шлюх-вампирш, которые кусают и трахают без спроса чужих братьев, знаете что-то о таких?       До лисицы всё доходит. Складывается два и два, и зрачки в её зелёных глазах на мгновение сужаются. Она разворачивается, собираясь бежать, видимо, к окну, но врезается в стену синей атаки.       — Шлюха в гнёздышке, — говорит Папирус на повышенных тонах, заслоняя собой проход и удерживая магию, пока Элисон смотрит на него с ужасом. — Это сигнал, если что! ⠀⠀       Санс тут же подрывается с места и забегает в квартиру, закрывая её за собой с хлопком. Минуя здешний бардак и видя картину, он встречается с лисой взглядами, лицом к лицу. Она… явно не ожидала увидеть Санса. А Санс только заводится сильнее, потому что до конца не был уверен, что она всё ещё будет здесь.       — Элисон, значит, тебя зовут, — ядовито говорит он с улыбкой, вампирий слух тут не подводит. — Красивое имя, сука, — он усмехается. — Могла бы и сразу сказать мне, хуле, — пожимает плечами, вальяжно остановившись рядом с братом.       Санс упивается с её испуга. Час расплаты настал.       — Я Санс, — добавляет он, не скрывая злорадства. — Рад знакомству, надеюсь, меня ты узна-лиса, — но лицо его обманчиво ангельское. — Ты мне та-ак просто понравилась, — добавляет он улыбчиво, в глазницах будто дьявольские устрашающие огни сверкают от вострга. — Лис-сыхался весь из-за тебя, даже бро, вот, своего подключил. — рукой он машет пару раз в сторону, где стоит брат. — Кстати, тоже хочет попробовать с тобой поиграться, — он подмигивает ей уже более откровенно. — Правда, игры у него специфичные, но думаю, что ты выдержишь, — он садится на заваленный вещами диван, практически ложась. — Кстати, Э-лис, — последние три буквы он специально выделяет, выдавая очередной каламбур. — Оказывать сопротивление моему брату крайне не рекомендуется, — продолжает он блаженным голосом вещать, после чего резко меняет тембр и говорит чуть ли не басом, — вот бля буду, серьёзно, в крайнем случае, тебя ничего, о, бля, ничего хорошего не ждёт. Иначе твоя прекрасная голова со с-лис-гка лохматой шевелюрой послужит хорошим та-лис-маном у нас дома, — он снова подмигивает, стараясь не заполонить смехом всю комнату.       Эти издевательские каламбуры начинают веселить даже Папса.       — О, да, Санс мне очень много о тебе рассказывал, — младший зловещей мстительной тенью настигает её, хватая грубо за лицо своей большой ладонью, и хорошенько впечатывает в стену, прикладывая её же головой о твёрдую поверхность. — Надеюсь, тебе нравится пожёстче. Стоп-слово не скажу, — ласково-угрожающе шепчет он, второй рукой напрягает магию, материализует в кулаке одну синюю кость и всаживает в плечо, а потом резко дёргает её тело вниз, что до этого было приподнято из-за сильной хватки.       — Н-нет… Ай! Больно! Пожалуйста, не надо, я… могу в-выдать вам ц-ценную инф… информацию!       Папирус выдает ряд смешков, не раскрывая челюстей. Он смотрит прямо ей в лицо. Брови Элисон хмурятся, а челюсти сильно сжимаются. Кажется, скоро она начнёт плакать от боли. А Папирус прекрасно знает, насколько это больно.       — Не волнуйся так, — будто успокаивает он её. — Если нам понадобится шлюха-информаторша, мы обратимся к твоим конкурентам. А их довольно много, — Папирус всаживает уже обычную кость во второе плечо. Магия пробивает стену, оставляя кровавый отпечаток.       Следует долгий протяжный крик боли. Лицо Папируса не меняется, но внутри он явно наслаждается.       — Хм, Санс, с тобой она так же кричала? Хочу в этот раз сделать все по-другому. Поинтереснее, — последнее слово он говорит ей в лицо, по которому начинают скатываться слезы.       — Н-не надо, — скулит она, глядя в самодовольное лицо, а затем её глаза вспыхивают яростью, будто маска жертвы сходит на нет. — В-вы… Вы ебаные подонки! — плюется Элисон. — Он предатель, а ты… ты его покрываешь?! Я с… сдам вас обоих… Королю… и предводителям!       — Ага, удачи связаться с ними с того света, — фыркает Папирус всё также высокомерно и язвительно, поглядывая на брата.       — Не, не так же, — нейтрально отвечает Санс, оценивающе смотря, как брат надругался над ней. — Ты с ней лучше справляешься, — короткое молчание. — Мне нравится, — чуть смущённо признаётся он, но звучит не менее по-садистски.       Папирус её, фактически, обездвижил. И, слыша комментарии Элисон, начинает смеяться, но предложение брата ему… очень понравилось.       Санс широко улыбается. Он точно светится от счастья, подобно солнцу.       — Прикончи её. Хотя, знаешь, тебе вроде нужна была магия. Предлагаю сперва отплатить ей тем же.       — Да ты мои мысли читаешь, бро, — говорит он ему, одаривая лучезарностью, нетипичной для него, а затем тут же становится презрительным и таким же взглядом осматривает лису. — Хотя, честно, у неё кровь наверняка то ещё дерьмо.       Папирус отступает.       — Послушай сюда, хуе-лис-ина портовая, — рычащим голосом обращается к ней Санс, грубо сжимая нижнюю челюсть, поворачивая к своему лицу. — Твоя «Королева» очень даже не против того, если я с тобой расправлюсь в знак того, что ты сделала со мной, — его зрачки пропадают из глазниц и лицо становится максимально угрожающим. — А лис-тинному Королю ты нахуй не сдалась, уверяю, — голос становится более безумным. — Думаю, он будет больше рад, если его достопочтенные слуги принесут ему в жертву очередную проститутку-вампиршу, у которой жертв куда больше… Таковы правила игры, ты уж… — ухмылка. — П-прости, — он посмеивается, берёт лису за руку и приказывает пошевелить ею, даже несмотря на то, что магические кости не позволяют двигать мышцами в спазме. Тогда Санс злобно выдыхает и хватает её сам, подводит к своему лицу. Он расправляет её пальцы, завороженно рассматривая каждый из них.       В нём просыпается та часть, которая очень любит жестить и которую он очень старается не проявлять, но, чёрт возьми, Папирус для этого ему праздник и устроил!       — Красивый маникюр, — комментирует Санс, осматривая то руку, то шерсть, то небольшие шрамы. Он замечает следы селфхарма на запястьях рук, стоит ему чуть-чуть приглядеться среди шерсти. — Была бы плётка — отх-лис-тал бы со всей дури, до б-лис-тательных лис-иняков, лис-синя чёрных, — очевидно, Санс пихает один каламбур за другим, таким образом разряжаясь. Кажется, его ещё больше радует, что подобная издёвка нравится брату, который стоит сзади и усмехается. Санс подкалывает не его, а другого монстра. — Ну да ладно, обойдёмся этим.       Он резко берёт её за средний палец и… со звонким и неприятным хрустом выгибает его в сторону, едва ли не перпендикулярно. Следует громкий отчаянный вскрик. Её палец тут же теплеет. А затем Санс выгибает в другую, противоположную, разворачивая на сто восемьдесят градусов. Элисон снова кричит и умоляет оставить её. Санс выглядит холодным в лице, улыбка маниакальная, взгляд завороженный, а его ушные отверстия ласкают страдания.       «Не думал, что она такая слабая. Ха-ха».       Подобное он, очевидно, проворачивает не первый раз. Санс лихорадочно вынимает серебряный нож и… отпиливает палец, чуть напрягая в орудии магию, чтобы не возиться с отделением фаланги от кости. Кровь стекает по руке, пачкая шерсть. Вскрики лисы становятся громче, её лицо всё в слезах и соплях, а голос хрипнет от собственных стонов боли.       — Ой, какая жалость, — Санс отбрасывает палец и, подводя её кисть руки ко рту, пробует на вкус кровь. — Пфу блять, — рычит он, высовывая язык. — Ещё хуже, чем у того абортыша, которого я поел утром, — но его снова выдаёт злобная улыбка. — Но похуй, бро прав.       Санс привстаёт и молниеносно, не фамильярничая, приближает лицо к её футболке. Нож всё ещё в руках — он легко рассекает футболку, оголяя тело. Санс ловит не самый приятный запах пота и чего-то… неприятно молочного? Он прыскает и бесцеремонно впивается зубами в её ключицу: точно также, с той же стороны, как это сделала она неделями ранее с ним. Кусает Санс максимально больно, небрежно и жестоко, будто норовит съесть заживо. Может, Санс бы так и сделал. Да только шерсть лисья останавливает — неприятно оседает в ротовой полости вперемешку с жидкостью, липнет на языке и в целом портит вкус.       Он испивает из неё кровь жадно, морщась, в надежде, что это поможет ему чуть-чуть восстановиться.       А Папирус тем временем прикрывает глаза, наблюдая за братом… с обожанием. Санс выглядит холодно, спокойно и точно, и вместе с тем движения его наполненные кровожадностью и ненавистью.       — Приятного аппетита, братец, — мурлыкает он, не смея отводит с него взгляда.       В голове воспоминаниями проявляются образы и чувства, когда он мельком смотрел на Санса во время сегодняшней битвы. Его движения были отточенные и уверенные, сильные. Санс чертовски сильный. И злой сейчас, и вся картина его пиздецки заводит.       Папирус не обращает внимания на умоляющие хрипы лисы, что перетекают в легковесные угрозы — они не волнуют сейчас никого. Голос её вскоре затихает совсем, и туша в руках брата здорово обмякает, держась лишь на магических костях. У лисицы закатываются глаза, она что-то бессвязно шепчет, всё ещё находясь в сознании.       Санс не думает ни о чём — просто ест и наслаждается этим. Не мерзким горьким вкусом, а сытостью. Всё же у Охотницы немного больше магии, чем у того вампира, что ощущается странным образом. Несколько смущает, что Папирус за всем этим так спокойно наблюдает, но Санс почему-то чувствует, что ему это нравится. Так и есть.       Папирус осторожно подходит к брату сзади, кладет руки на его плечи и чувствует в них приятное напряжение.       — Ты пиздецки охуенен сейчас, — шепчет он ему в ушное отверстие, не мешая пить, и лишь мягко проводит пальцами по его рукам, спускаясь к запястьям. — Не отвлекайся, — интонация голоса заботливая.       Он слышит жадные шумные глотки, чувствует животную ярость брата, и всё это кажется таким безумным и таким охуенным. И всё же, в деле брат выглядит слишком сексуально.       Санс начинает глотать кровь медленнее. Душа стучит немного быстрее. Его слова прозвучали слишком хорошо. Папирус просит не отвлекаться, но он как раз почти закончил. За раз Санс есть всё не может, что немного удивительно, с его-то обыденным обжорством до вампиризма.       Он уже выучил новые тона голоса брата, и сейчас есть подозрения, что Папирусу это слишком нравится. И почему-то от одного шёпота Сансу становится жарко и нежно. Небольшая волна вибрации от его голоса будто осталась в виске.       Санс раскрывает рот и выпускает из плоти клыки. Элисон, в бреду бормочущая и явно непонимающая того, что тут вообще происходит, уже, кажется, не обращает на это внимания. Шерсть, что попала в рот, он сплёвывает куда-то ей на бёдра, а сам смиряет её взглядом:       — Запомни, сука, — говорит ей Санс. — Любой, кто доебётся до моего бро или до меня — получит пизды от второго, а в подарок ещё и от первого, — он смотрит на Папируса, счастливо улыбается ему, хоть его рот весь в крови, а затем снова обращается к лисе. — Расскажешь потом, как тебе разовая акция для новичков, — точь-в-точь он копирует её слова, как тогда она бросала ему. Санс удивляется на секунду, что это всплыло в его черепе.       После он снова вытаскивает нож и вставляет ей в шею снизу вверх лезвием, достигая черепной коробки. Санс придерживает её голову сзади, у шеи, сам же вонзает нож глубже. Затем резко вынимает и вклинивает серебро ей в сердце, минуя рёбра и грудную клетку внутри. Больше Элисон не дышит, и больше она не в сознании — вытекло слишком много крови. Кости испаряются и лисица падает на пол. Пахнет металлом и чем-то странно-сладким, не очень приятным. Санс размышляет пару секунд, а затем с яростью вонзает ей в грудь ещё пару ударов. Вздыхает.       Папирус бесцветно смотрит на тело лисицы. Переводит взгляд на то, как эмоционально брат колет ножом ей грудь, и вот эта картина его завораживает. Он скользит по сдержанному лицу, но по свободным движениям. Контрастность сводит его с ума.       «Пиздец, я поехал», — бормочет какая-то часть здравого смысла, но Папирус её не слушает — Папирус начинает дышать чуть чаще, а в груди бьётся все сильнее.       — Теперь ты спокоен? — томно уточняет он, когда Санс выпрямляется, и Папс может рассмотреть его лицо полностью. Папирус и сам удовлетворен тем, что какая-то сука, которая трахнулась с Сансом, да ещё и обратила его, мертва благодаря их общими усилиями. Вот она — искренняя семейная поддержка и любовь.       Санс сглатывает и наблюдает за лицом брата.       «Бля, он реально возбуждается… А с меня или с того, что тут…» — Санс притормаживается и ловит себя на тех мыслях, что он сейчас очень легко заразится этим желанием. Тем более, что он ещё утром в наглую озвучивал одно желание перед тем, как им помешали внезапным визитом.       — Спасибо тебе… — он искренне улыбается совершенно добродушно, глядя брату в глаза. — Без тебя было бы сложнее… намного, — добавляет.       Лицо у Папируса малость краснеет. Он прижимает одну руку к рёбрам и ставит на неё локоть другой, чтобы подпереть лицо ладонью.       «Я хочу его».       — Она больше не будет мешать нам своим существованием, — продолжает говорить Папс странновато довольной интонацией, а после осторожно собирает ещё тёплую кровь вокруг рта брата, чтобы оставить фаланги у его зубов и подождать, пока Санс разомкнёт их. — Я тебя обожаю, ты знаешь? — говорит он вполголоса. Интонация его глубокая, а язык немного путается. Взгляд опускается с его зрачков на рот.       «Он такой, всё-таки, хороший… Он мне помогает. И мы вместе… и вправду хороши, когда дело касается убийств», — Санс понимает, что хочет его поцеловать снова, особенно когда брат оставляет возле рта пару пальцев, чтобы он забрал остатки крови.       — Бля, погодь, — он резко отстраняется. — Я умою ебало, — Санс осматривается и тут же видит открытую дверь куда-то, что напоминает ванную. — Я быстро, — бросает он и тут же залетает в комнату. Он оказывается в маленьком пространстве, где есть только ванная и раковина. Санс быстро включает холодную воду и тут же смывает кровь с лица, затем подставляет неоновый язык и смывает кровь изнутри. Привкус всё ещё есть, но так даже лучше.       Он быстро выходит из ванной и видит, как Папирус оценивает его работу.       — Жаль, тебе с ней поиграться не дал, разве что в начале… — бурчит Санс. — Ну да ладно…       — Мне было важно, чтобы на ней отыгрался ты. Ты заслужил, — Папирус смотрит на брата уже более нормально, но довольная улыбка с его лица не сползает, а веки все ещё чуть прикрыты. — Ты сегодня хорошо постарался. Дважды, — он смотрит на тело вампирши. — Трижды, — и ласково улыбается.       — Тебе серьёзно это понравилось? — спокойно спрашивает Санс, без наезда, уже заранее зная ответ. — Хмпф, ты и вправду полон сюрпризов.       Папирус в ответ приближается к брату размеренным шагом, возвышаясь, и жест этот кажется почти устрашающим, но лицо держит прежний удовлетворённый и практически гордый образ. Он прижимает Санса к закрытой двери ванной, плотно касаясь с ним ребрами, и ставит одну ногу меж его.       — Ты выглядишь очень сексуально, когда безжалостно убиваешь, — Папирус фыркает, улыбаясь сильнее, и наклоняется к брату так, чтобы их челюсти касались. — Ты очень красивый. И сильный. И сексуальный — Папирус повторяется, нежничает, ведёт своими руками вдоль его, касаясь пальцев, которые только что крепко сжимали в руках кинжал и лишали жизни. Папируса пронзает волна возбуждения. В штанах становится тесно, и он вовлекает брата во влажный поцелуй, проводя своим массивным языком и поднимаясь по подбородку к его рту.       Санс чувствует, как внутри Папируса разгорается магия. Кажется, брат её то ли не может, то ли не хочет контролировать.       «Блять… Мы… Мы же… не у себя дома…» — но, кажется, Папируса это мало волнует, а двое сожителей должны вернуться только вечером. Что ж, телепортироваться смысла нет, Санс и не сможет. И, кажется, ему становится теплее в собственном теле. От слов, от движений, от его голоса, от его физиономии… от его запаха, от его телосложения, от всего его естества. — «Похуй», — решает он.       — Я люблю тебя, — пытается чётче выговорить Санс. — Ты тоже сегодня в ударе… как и всегда. Как и полагается Великому и Ужасному, — обычно последние три слова Санс выговаривает с гордостью, но тут получается больше нежно и трепещуще.       И Санс пропускает через себя несколько волн мурашек по костям, когда Папирус говорит ему о том, что его садистская сторона «сексуальная». Ловит откровенный кайф с поцелуя, чувствуя на себе его более тяжёлое и возбуждённое дыхание.       Санс нежно отстраняет руки брата от своих, невербально показав, что хочет стянуть с себя лишнюю одежду. Он тут же снимает накидку, но поцелуй всё это время не прерывает. Ощущает массивные руки на своём теле и больше этому радуется — руки Папируса тёплые и желанные. Целуется он развязно, влажно и возбуждающе, двумя руками удерживая Папируса за челюсти, прижимая его чуть-чуть к себе. Их нежности хлюпают и вздыхают, кажется, на всю прихожую, но это мало кого волнует. Когда брат выпускает его рот, он еле вбирает воздуха:       — Ты слышал, о чём я говорил утром? — спрашивает его Санс томным голосом. Он смотрит ему в глазницы. Теперь во взгляде брата видно то, как зрачки в глазницах чуть-чуть дрожат от вожделения. — Я… я озвучивал одну просьбу, — напоминает он, глубже дыша, совсем чуть-чуть постанывая вполголоса.       Душа бьётся сильнее, магия разливается по телу, Санс позволяет ей перенаправиться вниз.       — Слышал, — мурчит Папс, опускаясь к его шее и оставляя поцелуи там, затем укусы, и тщательно всё зализывает, приятно ощущая, как грудь брата вздымается от шумных вдохов. У Санса красивый голос, просящий и неловкий, и чуть красное лицо. Такое, будто не он только что вонзал яростно лезвие в мёртвую плоть. И Папс отрывается от его шеи, чтобы всмотреться в это выражение лица, чувствуя головокружительное удовольствие.       «Он… Вауи… Он просто прекрасен», — Папирус сам начинает краснеть, но не отступает ни на секунду. Не отказывает ему ни в чем и залезает руками под футболку, проводя фалангами пальцев нежно по позвонкам, забираясь рукой во внутреннюю сторону рёбер.       — Я трахну тебя так, как ты захочешь. Только попроси, — проговаривает Папирус, чуть запыхавшись от напряжения и желания. Санс в его руках дрожит самую малость, а у Папируса отчего-то подкашиваются колени. Он опирается на Санса сильнее, чуть трётся ногой о его промежность, плотно прижимаясь, и с упоением наблюдает, как из таза высвечивает красное сияние. Папирус не останавливает движение ногой. Однажды он попробует потрахаться с Сансом стоя, но сейчас не особо хочется экспериментов. Сейчас он просто хочет Санса.       Лицо краснеет, магия уплотняется и теплеет. Кости Санса приятно подрагивают от ласк.       «Он трётся об мой пах. Мх… Бля…» — рукой он дотрагивается до его эрекции через штаны и несдержанно сцепляет свой язык с его снова. Сам факт, что они сейчас займутся любовью возле свежего трупа, ещё и в чужой квартире, хрен пойми где, придаёт адреналина и большего азарта, что перетекает в большую похоть. Санс всецело готов грешить ещё сильнее, только если брат не против. А он не против абсолютно.       — Нам стоит перебраться на диван, — предлагает Папирус, поднимая на брата взгляд и всматривается в его красное расслабленное лицо, его рот чуть приоткрыт, и Папирус пользуется этой возможностью, захватывая своим языком вновь. Он продолжает тереть ногой, чувствуя тепло и специально старается скользить по выпирающему органу плотнее. ⠀⠀       — Х-ха… — выдаёт Санс, едва выпуская язык. — Д-давай на диван… — поддерживает идею он.       Он берёт брата за руку и спешно ведёт его к дивану за собой. Заваленные чужие вещи никого не интересуют, и Папирус первый садится. Санс мечется пару секунд, думая, надо ли снимать футболку или нет, но в итоге решает пока её оставить. Он присаживается по правую сторону от брата и, вовлекая в короткий, но влажный поцелуй с языками, тут же направляет свою руку на его пах. Санс разъединяет этот поцелуй и, снимая кроссовки только ногами, он нагибается, ложится передом, а сам приближает голову к его паху.       Санс торопливо расстёгивает ремень, стягивая его с штанов, снова откидывая в сторону, уже как привычку. На мгновение он ловит мысль, что Папирус может повторить опыт с фиксацией рук (Санс даже не задумывается, против он или нет, ответ уже очевиден). Затем он тут же хватается рукой за резинку нижнего белья, приподнимая, резко оттягивает и высвобождает его член. Санс удовлетворённо вздыхает, когда видит его неон, и тут же касается его языком чуть выше середины, проводит легонько до головки, чуть скосив в сторону, лаская кончиком уздечку. Он устраивается возле брата поудобнее, опираясь руками о его бедренные кости, начинает обильно смачивать орган слюной, ловя ушными отверстиями тихие стоны и не прекращая дышать.       — Ты так быстро возбуждаешься, — произносит Санс не менее возбуждённо и отрывисто, с хрипотцой. — Ты уже такой твёрдый… хочу его внутри, — полушёпотом добавляет он, представляя их первую ночь, где член брата был внутри него и Сансу от этого сносило крышу, даже от самого факта, что у них была такая близость и что Папирус был в нём. Становится жарче внизу.       «Хочу подольше», — Санс пытается вспомнить телом ощущения, и от приятных покалываний лишь изводит себя больше. — «И посильнее», — но вторую мысль он озвучивать побаивается, думает, что в процессе они разберутся с темпом.       Он представляет себя с братом в позе, где Папирус его жёстко трахает сзади, пока Санс принимает его на коленях, а его руки тянут назад, либо руки Папируса гуляют по костям, сжимая шею. Его это блядски заводит.       Папирус выдаёт сдавленные стоны, на этот раз немного сдерживаясь. Чувствовать язык Санса на своем члене уже практически привычно. И приятно, как бы он не играл с ним.       Он сдержанно опускает руки на его плечи, чуть сжимает пальцы и откидывается на спинку дивана, прикрывая глаза.       Санс берёт головку в рот и пытается вобрать член настолько, насколько может, хотя мечтает, чтобы его рвотные рефлексы игнорировались, чтобы он мог брать его горлом полностью.       Сначала он вбирает головку, лаская языком внутри, кончиком которого немного щекочет уретру, пока одной рукой активно надрачивает ствол, а другой гладит яички. Потом чуть-чуть глубже берёт, ещё немного… В один момент выпускает член изо рта, который с ним соединяет липкая слюна со смазкой вперемешку. И говорит, всё ещё дыша ртом на него:       — Обалденно… — урчит. — Инициативу передаю тебе, Босс, — короткое молчание. — Продолжать?       Штаны с бельём висят где-то в коленях, это чертовски мешает, и, заставляя брата приподняться, Папирус вновь втягивает его в поцелуй, попутно расстёгивая молнии массивных ботинок, стягивая с себя штаны полностью.       Он встаёт на диване на колени, снимает куртку с себя какими-то спешными движениями, не отрываясь от лица брата, оставаясь в одной белой майке с шарфом.       Когда руки оказываются свободны, Папс стягивает с Санса футболку, жадно и спешно, выдыхая при этом раскалённый воздух, и валит его вместе на спину, нависая сверху. Папирус, чуть приподнимаясь и упираясь коленями в диван, чтобы не касаться его эрекции своей (хотя безумно хочется) — но пока держит свое внимание на красивых голых рёбрах, к которым наклоняется вплотную и опаляет дыханием, проводит своим длинным языком, скользя во внутреннюю часть рёбер и удерживает руками за позвоночник. Папирус им наслаждается. Каждым прикосновением, каждым жадным вдохом и тем, как у брата от этого вздымаются рёбра. Он водит одной рукой фалангами пальцев вверх, залезая под грудную клетку. Начинает слабо покусывать кости, а вторую ладонь он опускает вниз, к его тазу, оглаживает кости изнутри. После и вторую руку переключает вниз, стягивая с Санса последние остатки одежды.       — Выглядишь замечательно, — радостно оценивает его возбуждённый член Папс, чуть склоняясь над его тазом, но одной рукой призывает лежать, удерживая за позвоночник. — Готовый и возбуждённый. Только для меня, — шепчет он ему на член, не прикасаясь, и замечает, что брат уже сформировал неон сзади.       — Д-да, — соглашается Санс, улыбаясь брату. — Д-для тебя… — соглашается он покорно. — Я т-твой… — шторм из касаний, поцелуев и укусов Санса не оставляет равнодушным. Он легко поддаётся на все ласки брата и наслаждается ими искренне, улавливая любое мановение, предвкушая дальнейшее.       Папирус довольно ухмыляется, проводя языком внутри его таза, покусывая за края подвздошной кости и задевает языком его анальную стенку изнутри, выбивая из брата стоны и тихий скулеж. Приятные звуки.       Язык скользит по крестцу, продолжая пробовать Санса на вкус, и вскоре его кости становятся влажными изнутри. Папс языком продолжает вылизывать его лобковую кость, другой рукой без стеснения проходя в неон двумя пальцами, но пока совсем ими не двигает.       Когда Папс входит в его неон пальцами, Санс протяжно и почти несбивчиво стонет громче: настолько он хочет, чтобы в него вставили что-то. Неон рефлекторно сжимает его пальцы, облепляя смазкой.       Он облизывается, завороженно наблюдая, а второй рукой касается самой верхушки его члена, чуть-чуть массируя её всего лишь двумя пальцами, пачкая их в предъэякуляте. От такой прекрасной картины собственная магия начинает почти что изнывать. Папс сам хочет поскорее в него войти, но тогда Санс насладится недостаточно.       Свою твёрдость Санс ощущает, только когда Папирус опустился ниже. Санс не стонет во весь голос, больше дышит и пыхтит, чувствуя, как внутри него будто становится всё раскалённым, но чертовски приятным, изнывающим от желания. Босс откровенно дразнит его, играется с ним.       Тогда Папирус, томно выдохнув, поднимается, снимая с себя шарф и приближается к лицу брата, прежде целуя, неряшливо переплетая языки, и завязывает ему глаза тканью.       — Надеюсь, ты не боишься темноты, — томно шепчет он. Папирус берёт его запястья и фиксирует над головой своей рукой, проводит языком вдоль ключицы и оставляет собственную метку там, куда кусала лиса когда-то. Но Папирус кусает нежно и приятно, зализывает укус, поднимаясь, и продолжает рукой удерживать его запястья. — Наверное, стоило взять с собой наручники, — бурчит он мысли вслух, но от картины скованного брата ему становится слишком приятно. Он весь в его власти. И сейчас, и пожизненно. Звучит как судебный приговор. Папирус чуть фыркает, проводя ладонью по его напряжённому члену, чуть сжимает, задерживает пальцы на головке, но никак не продолжает это действие, а лишь отпускает его член и влажными от предъэякулята пальцами начинает трахать другой его неон, входя двумя пальцами, чуть разводя их внутри и всматриваясь то в его напряжённый член, который очень хочется облизать, то на собственные пальцы, которые хочется заменить кое-чем побольше.       Из-за лишения зрения Санс от нетерпения дрожит сильнее, и слова про наручники его нежно будоражат, вызывая новую волну мурашек по костям. Ему ничего не надоедает, Санс хочет только больше.       — Можешь, мх… взять р-ремень… — советует ему Санс, хоть он и не уверен, расслышал ли его брат.       Он совершенно не против, если брат ограничит его ещё в чем-нибудь. Всё, лишь бы чувствовать Папируса внутри себя. Чтобы он властвовал над ним. Санс немного утопает в собственных фантазиях, основываясь на ощущениях. Вспоминает, крутит в черепе ту ночь и всё ещё проникается этим.       Папирус улыбается лишь сильнее. Он принимает слова брата к сведению, но пока не отвлечется.       — Да… Дадада… Босс… Г-глубже… — томно молит Санс, вскидывая голову вверх с тазом, пытаясь поглотить пальцы сильнее. Папирус не говорил, чтобы он как-то сдерживался, пытаясь трахать себя его пальцами чуть сильнее. Он разводит ноги чуть шире и ёрзает тазом, глубоко дыша.       «Он всегда так приятно и сильно реагирует», — Папс чувствует, как пальцы внутри чуть сжимаются. Он смотрит и слушает его, как заворожённый, не смея отрываться. Папирус вновь неосознанно облизывается. В глазницах его сверкают голодный искры.       Руку с запястьями Папирус сжимает чуть сильнее.       — Помнишь условие? Если хочешь мой член, нужно попросить, — заботливо напоминает он. — Ты уже очень мокрый, — Папс замечает, что двух пальцев брату совсем недостаточно, но он не позволяет фалангам входить глубже, чем на половину, заставляя брата насаживаться самому. ⠀⠀       Санс не видит ничего и лежит на спине, готовый принимать всё. Рука на позвоночнике не позволяет встать. Он только слышит скрип дивана и властный, но довольный голос брата. И когда Папирус напоминает ему правила, Санс ни на секунду не задумывается:       — Хочу-у… — мычит он. — Я х-хочу… твой член, — выдыхает Санс, затем широко вдыхает и на одном выдохе произносит жадно. — Я хочу, чтобы ты трахнул меня своим огромным членом, — он выжидающе улыбается и скалится на мгновение. — П-пожалуйста… — молит он. — В-войди в меня… — голос становится хрипловатым и сбивчивым, он начинает дышать чаще, ёрзать тоже. — Я хочу чтобы ты меня… траха-а-ал… — протягивает соблазнительно, своими движениями внизу демонстрируя, как сильно он хочет этого. — О-оч-чень хочу-у…       «Боже. Могу смотреть на это вечность», — звучит похотливая мысль, и Папирус с упоением наблюдает за каждым его несдержанным толчком и ёрзаньем. Он в какой-то момент поддается пальцами его тазу навстречу, нажимая и касаясь стенки неона как можно плотнее.       Папирусу кажется что если он подставит свой член, то брат сам будет себя трахать. От этой мысли он шумно сглатывает, начиная дышать глубже, и вынимает липкие от смазки пальцы, рассматривая проделанную собой работу.       — Хороший мальчик, — ласково хвалит Папс, облизывая два пальца, что несколько секунд назад обволакивал горячий и мокрый неоном.       «Прекрасный. Во всех, мать его, смыслах», — он рычит с удовлетворением и нетерпением одновременно, освобождает запястья Санса, чтобы дотянуться до собственного ремня. Им же он осторожно начинает водить по рёбрам. Гладкая и плотная кожа чуть постукивает, но хлестать им Папс пока не решается.       «Чё-ё-ёрт…» — Санс чувствует кожу ремня, когда Папирус аккуратно его краешком касается рёбер, а сам он вздыхает, чуть выгибаясь.       На секунду Папирус думает, что ремень бы красиво смотрелся вокруг его шеи — он даже примеряет ремень, обвивая вокруг позвонков. Санс вздрагивает ещё больше, но кожа быстро сменяется пальцами. Папирус стискивает шею совсем чуть-чуть, по-прежнему позволяя брату дышать. Санс выдыхает ртом, ещё чуть выгибаясь в позвоночнике.       А после Папирус наклоняется, чтобы поцеловать его, поднимая руки выше.       — У всех хороших мальчиков должен быть ошейник, что об этом думаешь? — ласково интересуется он, чуть отстраняясь.       — Я об этом… д-думал, — отвечает ему Санс. — С поводком… будет кстати, — добавляет он сбивчиво.       «О, да».       Длинную острую кость Папс вонзает глубоко в диван, выше головы Санса, чтобы на ней закрепить его податливые руки.       — Ты, кстати, знал, что ты очень вкусный? — вновь шепчет он ему в рот, проводя языком по челюсти. — Тебе нужно будет как-нибудь попробовать себя на вкус, — коленями Папс остаётся стоять между его с готовностью раздвинутых ног, и, раз руки у него полностью освободились, он кладет ладони на его подвздошные кости, поднимая чуть грубо и подставляя для себя. Одна рука проскальзывает на его бедро, перехватывает удобнее и начинает мягко гладить. С такого ракурса он может также любоваться лицом Санса.       Санс не знает, что ответить на следующий вопрос, лишь ощущает, как собственные руки уверенно стискивают в ремне, а затем так же, как делал он ранее, подвешивают на магическую кость, фиксируют. Папирусу определённо похер на чужое имущество. Это даже забавно.       Санс прикидывает, как он выглядит в глазах Папируса. Раздетый, донельзя возбуждённый, красный, дрожащий, уязвимый и обездвиженный, лишён зрительного контакта. И весь в его власти. Санс представляет лицо Папируса. Он хочет его увидеть, но… с элементом избавления от зрения даже интереснее. Ему приходится всё ощущать и всё то, что он пропустит — будет на его же совести.       Член несколько секунд трётся о симфиз, пачкая собственным предэякулятом. Папирус очень шумно выдыхает, когда головка начинает тереться о влажную кость, а после он подставляет её к горячей магии внизу.       — Я вхожу, — сбивчиво предупреждает он, изначально вообще об этом забыв, но что-то Папсу подсказывает, что для брата это не особо критично. — Б-бля-я-ть… — головку члена окутывает приятная влажность, и Санс под ним протяжно сдавленно стонет, будто втягивая член и сжимаясь. — С-сука, в тебе всё… всё так же… о-ох-хуенно, — рычит тихо он, вводя член наполовину грубовато, почти не церемонясь, а той рукой, что придерживает брата за бедро, ведёт по ноге выше, нежно, заставляя её полностью выгнуться. Папирус проводит языком по большеберцовой кости, целует её, вновь кусая.       Санс сладостно выстанывает имя брата, высовывая язык, когда, наконец, Папирус проникает в него. Ощущает, как Папирус покусывает его ногу и ловит кайф даже с этого. Головка кажется ещё более горячей, чем собственный неон, хотя Санс изначально думал, что он сам по себе чуть ли не лава. Он рефлекторно сжимает неон, изобилие смазки помогает с лёгкостью проталкиваться вперёд.       — Папирус… Папс… Боже. Да! — голос Санса становится чуть более высоким, а лицо чертовски довольным и самую малость требовательным. Санс хочет его весь внутри себя, хочет, чтобы Папирус грязно в него кончил, пометил его ещё раз внутри, а перед этим оттрахал до беспамятства, здесь, в чужом любовном гнезде. Санс сам толкается тазом как может, помогает брату достигать его глубин, и тот не дразнит его.       — С-Санс, если… если будешь так сильно с-сжиматься, я долго не протяну… — сбивчиво шепчет Папс, опуская его ногу и хватаясь за таз крепче, начиная вынимать член, чтобы после войти им полностью и заглушить рычанием гортанный стон. — Бля-ять! Ты прекрасен… просто… до опиздохуения, — сообщает он, полностью войдя и фиксируя таз, чтобы продлить ощущение и не позволить брату начать двигаться самостоятельно. Они плотно прижимаются таз к тазу, Папирус наклоняется, облизываясь, рассматривает возбуждённую плоть, которую он бы с удовольствием взял в рот сейчас, но для этого придётся отстраниться и выпустить собственный член из Санса. А к такому он не готов, и начинает размеренно толкаться, подставляя Санса удобнее, сперва на пробу, а после жёстче и быстрее. В непонятной чужой квартире растягивать и дразнить Санса особо долго не хочется. Но вот дома на брата у него ещё полно планов, которые Папс воплотит в жизнь, он обещает.       — Ях… н-нхе могух-х н-не схжихматься… — отвечает он, не обращая внимания на собственный нетипичный голос. — Й… я… я-я… хчу!.. бльхше!.. — Санс не может не дышать, поэтому речь получается сбивчивой, смешанной и хриплой, но достаточно громкой.       Санс дрожит, начинает ещё громче дышать, ёрзать и… в целом перестаёт контролировать себя, полностью отдаваясь похоти. Его рот не закрывается, начинает вытекать слюна, язык снаружи не высыхает.       Он не соображает. Его чувства, как утром, заполоняют, и контроль над всем испаряется. Да и не тот случай… сегодня пускай обо всём позаботится Папирус, принося удовольствие обоим.       — Тебе же н-нравится, когда я трахаю тебя грубо, да? Ха-а-а-ах… Блять, — шипит младший, толкаясь сильно и резко, каждый раз входя полностью, и каждый раз сдавливает стоны. — Т-ты пиздецки р-развратный, Санс, мх-х! И мой… Идеальный д-для меня, — его рычание переходит в ласковое мурлыканье. Крышу сносит от того, что Санс принимает его полностью, поддаваясь бёдрами навстречу и подстраиваясь под этот грубый и быстрый ритм.       Папирус в него полностью входит, и Санс в унисон выдаёт короткий стон в полный голос. Быть тихим — определённо не для него, даже если Санс начнёт стараться. Особенно когда Папирус сам сообразил, что Санс любит пожёстче и начинает активно двигаться. Да, Санс чертовски развратный. Да, он мечтал об этом долго. Да, ему пиздец как нравится эта грубость. Уверенные и быстрые движения, создающие более интенсивное трение, приносят куда больше блаженства, особенно в подобной обстановке.       — Да-да-да! — отвечает Санс. — Я очень г-грязхный, блях!.. И… Боже… Божебожебоже… А-а-ах-х-х-хах!.. Я тозхже люхблю тебхя! — он едва ли не задыхается в собственной речи от всего и сразу.       Папс чуть замедляется, когда понимает, что надолго его не хватает с такими темпами. Толчки остаются резкими и сильными. Папирус облизывает собственную ладонь, смачивая её слюной, и кладёт на его едва ли не каменный орган, в котором клубилось много энергии, требующей разрядки. Папирус сразу начинает его сжимать, тесно массируя головку и собирая вязкие капли.       Санс произносит ещё один громкий протяжный стон.       — Кончишь для меня? — спрашивает Папирус, замедляя толчки и ускоряя движения рукой. Взгляд цепляется за красное лицо брата и его приоткрытый от стонов и шумных вдохов рот. Хочется в него запихать пальцы, или член, или язык, или всё вместе. От этих мыслей он возбуждается сильнее, хотя, казалось бы, дальше некуда.       — С-сначалах ты!.. — мычит Санс в ответ. Он понимает, что до оргазма ещё не дошёл. Очевидно, ему нужно больше времени. — Я ещё… не… Нгхгха-а-ах!.. — Санс стискивает зубы, вертит головой из стороны в сторону от удовольствия. Хочется шевелиться и создавать больше трения, контактов с костями брата. Санс хоть его и не видит, но пытается. — Мх… Пап-пих-х… Д-двигайся… — молит он его ещё более жалобно, но сам улыбается. — Не замедляйся-я-я… ПожалуйстабляПапс… Н-не т-тормо… А-а-ах-х!       Папирус снова входит во всю длину и начинает толкаться быстрее. Быстрее, быстрее, ещё быстрее. Сансу сносит крышу в ноль и, когда он чувствует, что брат уже на пике, вымаливает его:       — В-в меня… пожалуйста… р-разорви меня с-своей спермой!.. — выдавливает он из себя так чётко слова, как может, думая, что сейчас точно разучится разговаривать. — Да-да-да-да-да! Ещёбсреех-х! С-Сука, д-да-ах-х!!! — Санс больше не сдерживается в попытках быть тихим, ему слишком хорошо. Резко стало наплевать вообще на всё происходящее — здесь есть только он и Папирус. — Бля-я-я-ях!!! — он вскидывает голову ввысь, ощущая, как Папирус обильно и долго изливается в брата, потакая всем его желаниям, чувствует, как Санс сжимает его член ещё сильнее, и чувствительная магия отдается практически болезненным удовольствием.       Мокрый и горячий неон соприкасается с желанной спермой, которая делает ощущения внутри Санса лишь лучше. Папс сексуально и низко стонет от полученной разрядки, оставляя всё внутри.       Папирус закатывает глаза, забывая сделать вдох. Голова начинает кружиться. И от всех этих безумных ощущений, и от грязных слов Санса, и от звуков: от скрипа дивана и их общих стонов вплоть до чавкающих звуков внутри.       «Как… мокро… И много… И… Блять… Я хочу… ещё. Ещё его внутри».       Папирус всё ещё ласкает его орган, сам дышит тяжело и сбивчиво, Санс чувствует, как много горячего воздуха выдыхает: он попадает ему на тело.       — Боссх… — томно зовёт его Санс. — Н-не выходи из меня… — снова просит он чуть громче, чуть настойчивее. — Х-хочу ещё внухри… тебя, — сглатывает он слюну. — Ты… приях-хный…       «Не хочу, чтобы он вынимал член. Даже если он сейчас растворится», — Санс будто специально напрягает свой низ и сжимает Папируса так сильно, как только может, выжимая из него всё, что осталось. — «Это… волшебно… боже…» — он чувствует, как семя со смазкой растекаются внутри. Санс, будучи переполненным, ощущает, как она вытекает и, боже, это слишком для него прекрасно.       Санс кое-как размеренно вдыхает воздуха и более чётко спрашивает:       — Тых-х… ч-чувствуешь… сперхму в-внутри м-меня? — голос хриплый, низкий, всё ещё возбуждённый, а лицо его пылает, даже когда половина его лица закрыта. — П-правда… здорово? — он широчайше улыбается, будто сейчас сам заплачет от удовольствия, но глазницы всё ещё закрыты.       Санс бы сейчас отсосал брату и посмотрел на его грязный член, покрытый весь в его же сперме, но ещё и в собственных выделениях. Сансу кажется эта мысль слишком сладкой, чтобы не прекращать заводиться со своих непростительно грязных фантазий.       Папирус сжимает член Санса у основания так, будто в этой хватке вымещает все свои чувства сейчас. Собственную магию он не вынимает — когда Санс умоляет, Папирус не может перечить. Жидкость просачивается и стекает по костям, немного пачкает диван, и Папс всё ещё тихо простанывает его имя.       — Ч-чувствую, — сбивчиво соглашается он. От всех этих грязных разговоров становится жарко, Папирус даже пытается толкнуться бёдрами ещё раз, на свой страх и риск, и от этого прибивает дрожью. Ему кажется, что он такими темпами затвердеет снова, что и случается. Глаза закрываются вслед за закатанными зрачками, пальцы сжимают подвздошные кости крепче, рука на члене брата продолжает двигаться, и по мере движения Санс сжимает его сильнее внутри. — Б-блять… Ты издаёшь такие мокрые звуки… — он широко дышит. Хочется Санса поцеловать, слизать с его лица вытекшую слюну и занять рот чем-то более полезным. И прижать к себе хочется.       Член в его пальцах почти дёргается, и стоны Санс издает просто невероятные, возбуждающие снова.       — Боже, какой ты грязный… — произносит Папирус с восхищением, рука дёргает его член вверх, пробивая брата на стон, и тот поддаётся бёдрами, создавая влажное трение внутри себя опять, и Папирус не может сдержать рычаще-мычащего звука. Собственная сперма из Санса начинает вытекать сильнее, когда он толкает в руку, и зрелище это кажется безумно завораживающим.       «Какой он горячий… И громкий. Безумно громкий, прекрасный, прекрасныйпрекрасныйпрекрасный», — в один момент Папс отодвигает брата за таз, вынимая из него свой уже полувставший член, в сперме и смазке, и всё это начинает капать по костям вниз. А Папс приподнимает Санса за бёдра ещё выше, наклоняясь к нему сам, чтобы тело брата совсем уж не было на весу. — «Какой же он… твёрдый. И выносливый. Однажды… Однажды заставлю его кончить без рук, н-надеюсь», — он рассматривает его влажную магию всего пару секунд, чувствуя, как во рту выделяется больше слюны, а затем, прежде облизав член своим слишком преувеличенным языком, начинает обвивать его, подобно змее, пробуя на вкус шире и смелее, вбирая его полностью в рот.       Папс одной рукой крепко его удерживает, а второй вводит три пальца в анальную стенку. Пальцы сразу же пачкаются в горячей смеси жидкостей, и поступательные движения становятся резкими и жёсткими, магия внутри сжимается, Санс продолжает издавать эти сумасшедшие невероятные звуки, и Папирус думает, что будет рад оттрахать брата до беспамятства, чтобы больше ничего у него в голове не было — никаких дурных и саморазъедающих мыслей. Нихуёвая такая терапия.       «Он… с ума с-сходит, и сводит заодно меня», — думает Папирус с дрожью, стараясь входить так глубоко, как позволяют собственные пальцы, и заглатывает его член полностью, гладит во рту языком, слизывает выделения, и его собственной слюны становится слишком много. Папс пытается её сглотнуть, сжимает горло, чуть выпускает член и плотно скользит языком по головке. Бёдра Санса двигаются, Папс их удерживает лишь для собственного удобства, не пытаясь как-то зафиксировать и остановить. Он тихо мычит, пуская голос вибрацией по чувствительной плоти, смотря на лицо брата. — «Что-то есть в том, что я могу его видеть, а он меня — нет», — почти коварно думает он, заглатывая уже пульсирующий член вновь, горячий, напряжённый, и сжимает его таким же теплом горла и языка. Он выпускает орган, чтобы поиграть с головкой тщательнее, проскользить под уздечкой, кончиком языка стимулируя уретру и тесно обвить его магию вновь, как вдруг его пальцы начинают сжимать сильнее. Папс ускоряет движение рукой. Санс стонет громче, напрягается. — «Давай же», — просит он мысленно, наблюдая все эти сладостные муки и слышит, как Санс громко вскрикивает.       Санс в один момент кончает, даже не предупреждая об этом: минета от брата он сегодня не ожидал и это окончательно заставило его поехать черепом и развратом. Хоть он и выдаёт те же звуки, какие у него обычно получаются, когда его доводят до кульминации, настолько же громкие и оглушающие, этот оргазм для него отличался от остальных, полученных с братом.       Язык брата, его рот, его движения, дыхание… его магия, биение души — сам он. Санс хотел бы начать умолять дать ему посмотреть на то, как Папирус ему сосёт и как он ртом доводит его до эякуляции, потому что для прошлого раза это было слишком хорошо. В прочем, только благодаря ему Санс и рисовал в своём воображении, как это могло бы выглядеть с его стороны и всё ещё радовался этой картине.       Папирусу кончают в рот и немного на лицо. Он моргает от неожиданности, но не отстраняется, слизывая с члена всё, что вытекает после, и сглатывает. Магия сильно сжимает пальцы, внутри становится безумно мокро и горячо, смазка Санса вытекает, остаётся на пальцах, и тот обмякает совсем. — «Он всегда кончает с идентичным звуком. Пхфт, очаровательно», — мурлыкает Папирус, чувствуя, как кости Санса становятся тяжелее.       Папс вынимает мокрые пальцы из анальной стенки, этой же рукой держа брата за бедренную кость, и прижимает его член во рту плотнее.       Санс сдавленно ахает и, кажется, Папс может буквально почувствовать его костяные мурашки. Санс сильно обмякает на месте, тело будто его больше не слушается, а сам он становится ещё более вялым, чем на посту, и ему необходимо некоторое время на восстановление.       Папирус вскоре выпускает член из горячего омута с томным выдохом, обрывая между его языком и магией нити слюны. Он облизывается, задевая языком сперму вокруг своего рта, и осторожно опускает мокрый таз.       — Ты бы видел, какой ты сейчас грязный. Ты очаровательный, — выдает смешок Папирус, любуясь проделанной работой и тем, как податливо под ним лежит брат, с завязанными глазами и обездвиженный в руках. Он приподнимается к его лицу, чтобы наконец занять его рот своим языком, и протяжно мычит в поцелуй от удовольствия. Снимает с него свой шарф в процессе, развязывает руки, и обхватывает тесно голову, начиная дышать глубже. — Ты… Сводишь меня с ума… — выдыхает он на его шею, с закрытыми глазами водя по позвонкам челюстями, а потом поднимается и смотрит, наконец, в его зрачки, нежно оглаживая челюсти, собирая влажную дорожку слюны, отправляя фаланги Сансу же в приоткрытый рот. ⠀⠀       Санс не делает ничего. И даже когда его руки развязывают, и они становятся свободными, а зрачки фокусируются на обстановке, он будто не способен шевелиться — только восстановить дыхание и принимать последующие ласки брата.       Магия растворяется, Сансу чуть-чуть легчает.       — Ты тоже… сводишь меня… с ума, — говорит ему Санс в ответ, тяжело дыша. — Омойёбаныйбог… — резко выдыхает он хрипом от тяжелейшей истомы. — Ты… Т-ты лучший, Папс.       Санс сглатывает слюну, которую ему брат отправляет обратно. Взгляд у него притупленный, и смотрит он куда-то ему в ключицы, а затем, найдя кое-как в себе силы, чуть-чуть подрывается, обнимает за шею и страстно целует, но коротко. Отстранившись, Санс видит, в чём лицо Папируса.       — Ух… — ему это нравится, но сам он чуть отодвигается назад, опираясь на подлокотник, чуть-чуть привставая. Санс и так пролежал почти всё время, и теперь у него кружится голова.       Он, жестом подтянув лицо Папируса ближе к своему, тут же слизывает пару капель со скулы, потом вынуждает брата чуть пригнуться и опустить голову. Вылизывает возле носовой кости с одной стороны, потом под глазницей, затем немножко на лбу. Делает он это весьма аккуратно, ненамеренно сексуально, чувствует, как Папирус всё ещё дышит отрывисто. Собственная сперма Сансу не приходится по душе, она какая-то солоноватая и горькая.       — Вот так, — улыбается ему Санс, перенаправляя свои руки на его челюсти. — Вроде чистый, — он снова берёт его за шею, настойчиво оглаживая позвонки и целует ещё раз.       Папирус принимает ласки брата, утопая в нежности, которая теперь доминирует над его собственными желаниями. Он сам довольно уставший, движения его теплые и вялые, и прижиматься тесно к брату сейчас кажется лучшей альтернативой, может, даже забыв про своё новое возбуждение.       «Какой он… Милый», — думать о таком рядом с трупом, о том, кто этот труп и сделал, кажется безумно, но из безумств вся его жизни и состоит. И конкретно это безумство очень милое.       Папирус мягко оглаживает руками горячее смущённое лицо напротив и улыбается, прикрывая глаза. Хочется в нём раствориться. Майка на рёбрах пропиталась потом, и Папс мельком думает, что нужно было её снять, но сейчас ему всё равно. Он продолжает гладить мягко лицо напротив, после чуть притягивая ближе и, легко проводя челюстями, прикрывая глаза. Томное дыхание чуть опаляет чужие кости, Папс сглатывает.       Какое-то время они упиваются компанией друг друга, однако, Санс довольно быстро замечает, что что-то тут не так:       — Погоди, — шепчет он, а сам приподнимается ещё чуть-чуть и высматривает, что находится дальше головы Папируса, ниже рёбер.       У Папируса снова стоит. В буквальном смысле. Будто до этого он не кончал в Санса.       «Э… Что? А?» — Санс на мгновение замирает. — «Н-неожиданно».       — Ну и хули молчишь? — Санс смотрит ему в глаза, сама фраза звучит беззлобно, скорее, чуть весело. — Сейчас мы с этим разберёмся, — обещает он ему и хмыкает. — Я ещё в строю.       «Довести-то до оргазма его не сложно, но…»       — Как ты хочешь? — напрямую спрашивает он у Папируса. Навряд ли они прямо сейчас всё закончат. — Я весь в твоей власти, — довольно улыбается брату. — Могу отсосать, могу руками, да как угодно. Если хочешь по второму кругу так же, как сейчас, то… мне на это потребуется какое-то время, — он в лице киснет, однако, ненадолго.       Санс на миг задумывается и… у него в черепе загорается лампочка. Кое-что он придумал.       — Бля-ять, — он широчайше улыбается, буквально заряжается энергией заново, хотя ещё минуту назад казалось, будто сейчас вырубится на месте. — У меня есть ебейшая идея! — гордо заявляет Санс, но голос не позволяет выразить весь предстоящий восторг. Санс надеется, что Папирус его прочувствует так. — Но… — он отводит взгляд и всё так же улыбается, краснея. — Если уже ты что-то придумал — то можно и по-твоему сценарию, — он прикрывает глазницы. — Я уверен, что мне понравятся оба варианта, — это и вправду звучит убедительно.       От предложений Санса по костям бегут мурашки вновь, и Папирус даже добродушно усмехается сперва от перечня Сансовой функциональности, а затем от его озарившегося лица, будто солнцем.       — Не хочу лишать тебя удовольствия от твоей же гениальности, — мурлыкает младший нежно ему в челюсти, ластясь под его руки и всё ещё иногда пропуская голос в томных выдохах. — Ты очень милый, когда так улыбаешься, — шепчет он, продолжая покрывать его шею ласками. Боже, Папирус обожает его шею. И руки, и ключицы, и лицо, и рёбра, и ноги, и запястья, и… всё остальное. — Твоя очередь… делать так, как ты хочешь, — он кусает его в ключицу, ближе к плечу, а после поднимает на него взгляд с плывущими от чувств глазами. — Сделай нам приятно, — просит Папс его убедительно.       — Тогда позволь мне встать.       Папирус тут же подрывается с места и выпускает брата из собственной телесной фиксации. Санс берёт его за оба плеча и усаживает на диван. Сам садится на его колени, стараясь не касаться органа. Санс оценочно оглядывает брата и берёт его за нижние края мокрой майки, вынуждая снять.       «Теперь мы оба полностью голые. В чужом доме. Ещё и трахаемся как угорелые. Возле… трупа шлюхи. Пиздец мы оба романтичные», — скорее забавно и, как бы парадоксально это не звучало на первый взгляд, по-своему атмосферно.       Санс оглядывает его рёбра с грудиной и опаляет их дыханием, касаясь челюстями и после трясь лицом. Он поднимается на колени сам, и таким образом смотрит на него сверху вниз.       — Мх… — руками Санс проникает во внутреннюю сторону рёбер. Он чувствует, как Папирус обнимает его за плечи. Санс начинает усиленно его ласкать внутри грудной клетки, вынужденно не касаясь члена. Санс о нём помнит, но хочет одного:       — Расслабься, — мурчит ему, полизывая ключицы. — Сейчас объясню, что я делаю, — он прильнул к его шее и целует уже её. — Какие же вампиры дерьмовые на вкус, — фыркает вдруг Санс. — Ты куда лучше… Как королевский деликатес, — он фыркает снова, чуть смеясь. — Нет, бро, я не буду тебя сейчас есть, если ты думаешь, что я к этому веду. Просто, мх, констатирую факт.       Санс снова садится на его колени, руки не дотягиваются до низа, и он не может ласкать изнутри рёбра. А внутренняя часть торса — по сути, самое важное. Ещё некоторое время он целуется с ним, обнимается, даже чуть-чуть кусается в ответ, без агрессии и желания испить крови. Папирус кусает его — чем Санс хуже? Ему тоже нравится оставлять отметины на любимом теле братца, на его крепких костях и рёбрах.       Каждый раз, когда они сидят или лежат голые, Санс невольно ловит себя на тех мыслях, что с Папирусом он будто и вправду как за каменной стеной, что не сломать никак. Это даёт тепло.       Они оба растворяются в ласках друг друга, пускай те уже и не новые. Сам факт — они друг друга нежат в любви и страсти, обоим это нравится, и оба наслаждаются моментом единства.       — Думаю, ты слышал про такую хрень, как «секс душами», — Санс хмыкает, глядя на брата и выжидая реакцию.       Эта практика подразумевает за собой ласку самых, пожалуй, чувствительных органов, которые есть у каждого монстра, полностью материализованных. Можно даже послушать то, как бьются души в унисон, даже прикоснуться к их биениям. Там много любопытных моментов. Душа — магия монстра, а потому не удивительно, что для тех же скелеподобных монстров эти практики можно совмещать. Среди монстров с более обыденной и очеловеченной анатомией такая практика тоже существует, но у скелетов, по сути, половые органы появляются именно благодаря душе.       Секс душами не предлагают незнакомым. Никто в здравом уме не будет доверять свою душу кому-то левому. По правде говоря, подобная практика считается в Подземелье высшим проявлением доверия. По крайней мере, Сансу не сложно дать свою душу Папирусу, если тот попросит. Чёрт возьми, Санс просил убить его и не раз, какие у него могут быть проблемы с тем, чтобы давать душу брату?       Другой вопрос: даст ли ему душу брат? Санс сетует на то, что, скорее всего, даст, во всяком случае, процентов на восемьдесят он в этом уверен. А будь оно иначе, Санс бы даже не предлагал такого.       Секс душами — это чертовски красиво. И Санс попробует это только с братом, раз уж выдалась такая возможность. Больше ни с кем.       — Я сам это ни разу не пробовал, но… всегда было интересно. Думаю, сам понимаешь: подобная практика не котируется между малознакомыми монстрами, только между близкими. Совмещая даже с обычной дрочкой, подобное получается, хм, интересно… — Санс смотрит на брата почти сверху вниз. Взгляд становится то ли требовательным, то ли молящим. — Собственно, доверишь ли ты мне душу? Если тебе страшно — я легко могу дать свою, — спокойно говорит Санс, прикрывая глазницы. — И я дам.       Папируса прошибает волна очень уязвимого, очень приятного чувства, которому он не может дать определения. Он чуть растерянно моргает, смотря на брата снизу вверх, и лицо его становится на тон краснее.       Он прижимает руку к груди. Там, где должна быть душа. Немного напрягает магию в руке и тут же… материализовывает её перед собой. Санс нервно сглатывает от того, что ядро снаружи. Он ощущает дуновение сквозняка, а затем и горячее дыхание брата. Санс медленно протягивает душу ему:       — Но я хочу заняться сперва тобой, — мурчит Санс. — Я позволю нам поиграть с ними, когда ты привыкнешь.       «Говорю так, будто я в этом профи, хотя сам же сказал, что, сука, раньше я так не делал».       «О-он?..» — мысли у Папируса обрываются. Та самая упомянутая душа бьётся чертовски сильно в груди, и лицо у Папируса становится… неописуемо трогательное.       — Я тебя безумно люблю, — шепчет он севшим голосом, не сводя глаз с магического перевёрнутого сердца, которое брат протягивает ему. Доверчиво, уязвимо и совершенно уверенно. Внутри разливается тепло. Папс прикрывает глаза, чуть опускает голову и так же кладет свою ладонь на грудь, обнажая свою душу перед ним.       Голые ребра чуть подсвечиваются красным сиянием. Папирус бы хотел заниматься этим дома, а не в засраной чужой квартире, пропитанной какими-то неприятными ощущениями и запахами, но рядом с братом он чувствует себя будто на каком-то островке, где есть приятная атмосфера дома и… чего-то ещё: приятного, тёплого, безумно уютного и безопасного.       — Она… очень красивая, — сглатывает Папирус смущённо, рассматривая светлый ярко-красный концентрат энергии брата. От души веет теплом.       Папирус в ответ протягивает своё сердце брату, не жалея ни о чём, и ни о чём не беспокоясь.       Санс подлавливает, как брат заметно воодушевляется и радуется, ликует и восторгается. Санс сам чувствует то, как его переполняет нежность. Внезапно, грязный и почти что лихорадочный секс переходит в нечто возвышенное и особенное. Особенно для них обоих.       — Я тебя тоже люблю, — отвечает ему Санс. — До трясучки люблю, — добавляет он тише, сам осторожно берёт его ядро в свою руку, пока тот берёт его. — С-спасибо, Папс, — говорит он так, будто Папирус оказал ему высшую услугу. Отчасти так и есть.       Их души начинают медленно крутиться вокруг своей оси, когда каждый из братьев удивлённо оглядывает её, держа руку ладонью кверху. Санс осторожно касается фалангами пальцев души Папируса, настолько нежно, насколько это возможно. Он слышит сдавленную реакцию брата, а Санс лишь детальнее осматривает.       «Интересный цвет. Бурый, но чуть-чуть будто оранжевый», — Санс ощущает всю его магию. Он ощущает, как сердце Папируса бьётся от волнения в его руке. Почему-то Сансу очень нравится это. Будто он им владеет. Точнее, даже не будто. Сейчас они и вправду владеют друг другом. Как там говорил Папирус? Добровольное подчинение?       — И у тебя очень красивая душа, — говорит старший томно. — Ты чувствуешь мои прикосновения? — короткое молчание. — А если… т-так?       Санс осторожно проводит фалангой пальца поперёк сверху вниз по середине. Папирус шумно выдыхает.       — Как оно? — спрашивает Санс тихо. — Тебе хорошо?       Папирус подтверждает, и Санс проводит ещё раз.       — Чувствуешь что-то в тазу? — и он видит активные кивки брата. — Х-хорошо, — он улыбается, проводит ещё раз пальцем.       «Будто я его током бью, но ему прям нравится», — Санс трогает душу чуть интенсивнее, чуть прижимая фалангу. Он на эстетическом уровне упивается стонам брата. Стонам наслаждения. Наблюдает, как тот выгибается, дышит, вскидывает голову, и как его грудная клетка каждый раз резко и широко вздымается, вбирая больше воздуха в себя. Санс чувствует тянущийся от Папируса жар, строго в его направлении. Затем он касается пальцем выемки между двумя выпуклостями сверху и начинает осторожно её массировать круговыми движениями.       — А так тебе нравится? — и видит, что нравится. — Ты так мило скулишь, — добавляет он. — И вправду так чувствительно?.. — Санс снова улыбается, а затем, смотрит на душу брата и…       Внезапно облизывает её. Сначала осторожно и коротко, а затем более тесно и влажно. Папирус вскрикивает от ощущений громче. Вкус напоминает Сансу что-то среднее, между аппетитным воком с овощами и мясом, и какими-нибудь цветочными отварами хорошего качества, будто аромат из зельеварочной лавки, плюс он чувствует остринку на языке. Он не может понять, на что конкретнее вкус похож, но… в этом вкусе было что-то ещё очень родное и необъяснимо знакомое. Санс может охарактеризовать это так: «вкус Папируса»; потому что ближе определения он не придумает уж точно. И ему… нравится этот вкус. Приятно что-то ощутить, помимо отвратительной крови, приевшегося кофе и немного непривычных для Санса спермы и смазок (они хотя бы терпимо-приятные, видимо, в этом есть связь). Причём, его даже не смущает, что он так легко определил вкус, будучи вампиром: занят Санс именно настолько, что подобные вещи ему кажутся сейчас обыденными.       Папирус снова вздрагивает. Помимо будоражащих откровений, которые обволакивают тело, он чувствует, как брат ласкает душу не снаружи, а будто внутри всё его тело, всю его магию разом, что течёт внутри.       — Очень интересный вкус, — подмечает Санс, затем глядит на брата. — Папс, — обращается он к нему, улыбаясь ему, как говорит Папирус, «мило». — Как ты хочешь д-дальше?.. — свободной рукой он кончиком пальца проводит по его длине, ощущая стекающую смазку.       Санс не совсем уверен, что чувствует Папирус сейчас после таких ласк. Видит, что ему хорошо, но… это же явно чем-то отличается?       Вбирая в себя воздух, Папирус обессиленно опускает голову, утыкаясь брату в рёбра и лицом становясь в цвет своей собственной души. Чувствовать себя в руках брата, которые делают приятно… ощущается как высшая степень счастья, почти до слёз. Папс тихо скулит, смотрит на живое пульсирующее сердце брата в своих больших ладонях, алое, вызывающее, как и сам Санс, цвета высокого риска — греющий красный, яркий и теплый, как тлеющие угли. Санс отдал ему своё сердце. А Папс отдал ему своё. Сейчас Папс кажется самому себе до безумия сентиментальным, но ничего не может с собой поделать.       — М-можешь… — он поднимает на него красное лицо, и чуть отводит глаза в сторону. — М-можешь ещё провести… языком, — когда магия напрямую касается с его магией, мурашки прошибают насквозь. Язык брата чувствуется не так, как на костях и не так, как на сформированных органах. Это что-то щекочуще-тёплое, такое, что никогда не обожжёт, хотя, кажется, ещё чуть-чуть — и он сгорит полностью. Испепелится, и никогда не восстанет. Но сейчас Папс готов и на это. — А п-потом, если ты, ах… не против, — голос сбивается, его дыхание — ни к черту, а в тазу тягуче и приятно ноет, но не так, чтобы он сходил с ума от возбуждения. Папс снова смотрит на ядро магии брата, и тихо сглатывает. — Если ты н-не против, — повторяет он. — Хочу своей душой прикоснуться к т-твоей, — голос проходит на откровенный шёпот, румянец заливает всю голову целиком, переползая на плечи.       Ему жарко. Жарко и приятно, и кружится голова. Если язык Санса так ощущается на его сердце, то что будет, если он почувствует на себе чистую магию.       А ещё ему интересно, какого ласкать член душой, но это позже. Сейчас они только входят во вкус.       — Я это и собираюсь сделать, — Санс бормочет ему в шею и влажно целует, когда Папирус выдаёт просьбу. Санс сделает даже больше.       Папирус сам начинает осторожно поглаживать чувствительное сердце в своих малость дрожащих руках, но получается это почти боязливо. Папирус знает, что ни за что не сделает брату больно сейчас, но когда он даже выглядит грубым и острым, то начинает сомневаться в собственных действиях.       Санс смог сдержать дрожь, но для него касание было едва ли не молнией.       — У-у-у-у… — дрожащим голосом протягивает Санс от неожиданности, небрежно вдыхая возле шеи брата. Внутри грудной клетки будто начался пожар. — К-какие… ч-чувства… и-интересные…       Папирус будто трогает его всего одновременно, магию парализует на мгновение от касания. И это самая приятная парализация из всех, что у Санса были.       — М-мне н-нравится… п-продолж-жай…       Язык Папируса слишком приятный и слишком влажный. Он сносит ему крышу напрочь.       — Люблю… люблю… — бурчит Санс почти неразборчиво, но Папирус, кажется, улавливает его насыщенный нежностью скулёж. — Л-люблю тебя…       Санс упирается лбом в его грудь и сам начинает подрагивать, пока пытается ласкать брата дальше. Он явственно чувствует и осязает то, как Папируса разносит от происходящего. Его магия определённо любит такой контакт, или Папирус просто обожает любые касания со стороны брата.       «Скорее всего второе», — едва хмыкая, подмечает Санс, облизывая душу дальше, всё ещё с опаской, что может как-то навредить или сделать что-то не то. Опасения пропадают, когда Санс наблюдает, что Папирус с магией привыкает к воздействиям и уже не так взволновано и будоражено дрожит, дышит чуть размереннее. Он чуть наращивает язык и обвивает душу им же. Папирус остро реагирует, но ему всё также нравится. Санс вскоре чувствует, как его магия в один момент вскипает до безумия приятно и ярко, он выдаёт стон на всю комнату.       — Ох-х-х, б-блять… Ч-ч-что это?!       Как оказалось, Папирус лизнул его душу. Санс не ожидал, что это будет настолько необычно.       Папирус пугается, на секунду холодея и распахивая глазницы. Его душа вместе с ним замирает.       — Н-н-не, м-мне заебись, п-просто я не такого… ож… ожидал… — Санс сглатывает и дышит ртом, жмурясь. — П-прости, Босс… Но ты продолжай!       «Б-блять… Я уже испугался», — отстранённо думает Папс, но мысль эта быстро растворяется в волнах ощущений, позволяя выдохнуть, когда Санс объясняет за крики. Он всегда боится не нарочно сделать ему больно.       Папируса малость трясет, тело горячее, и он чувствует точно такое же горячее тело брата. В какой-то момент ему хочется лечь и судорожно вздохнуть от удовольствия, окунающего с головой. ⠀⠀       Когда они привыкли к играм, Санс просит Папируса подняться с него, а сам от отстраняется от его груди.       — Соединяй, — шепчет Санс, протягивая его душу. — Сейчас будет интересно.       И Папирус осторожно подводит душу Санса к своей.       — Осторож… У-у-у-у-уа-а-ах-х-х!..— протягивает он, когда стенка одной души касается другой. — Б-б-б-бож-же-е-е-е… Н-н-н-нихуя… — Санс чувствует, как всё то, что было в его костях, в частности магия, превращается в раскалённость. Будто его тело — планета, а внутри кипит внешний слой ядра его самого. Магия будто одновременно становится плотной во всём теле, парализующей, чертовски возбуждённой. Она утяжеляет движения, но это неописуемо хорошо.       Необъяснимо чудесно.       Санс особенно тяжело дышит, но это не кажется удушьем.       — Эт-т-т-о… — ощущения слишком мощные. — С-с-с-сильно… У-у-у-ух-х-х-х… — воет он от удовольствия. — С-сейчас б-б-будет ещё к-кое-ч-что… — Санс дрожащей свободной рукой берёт свою душу и стискивает с душой брата. Вскоре треморы и подобия спазмов затихают. — Еба-а-а-ать… — Санс распахивает глазницы и смотрит, как души гармонично сцепляются друг с другом, даже немного смешиваются на месте соприкосновений. Яркий алый гармонирует с бурым. Кажется, оба скелета завороженно наблюдают за этим. — Это нормально, — говорит Санс. — Наши магии соединяются. Хе-хе.       «Я правда не знаю, нахуя…» — Санс начинает чувствовать возбуждение внизу. Он опускает взгляд. Член материализуется, и он не сопротивляется. Но наравне с тем, что он чувствует сейчас, материализация магии почти не ощущается.       Папс ловит приступ эйфории, рассматривая то, как их магия сливается, создавая какой-то новый оттенок красного, похожий на пёстрый маковый, и Папирус решает, что это теперь его любимый цвет.       «М-мы… буквально почти… одно целое. В-вауи», — Папирус будто чувствует магию брата, а тот чувствует магию его. Папирус начинает ощущать фразу «слиться воедино». И когда он хотел раствориться в брате полностью, он, оказывается, имел в виду это.       — С-сейчас… тебе чуть-чуть станет попроще… Грубо говоря, твоя д-душа переводит возбуждение на м-меня, — Санс слишком мило и ненавязчиво улыбается, смотря воочию на то, как его тело воссоздаёт член. Санс выдыхает. — Кстати, насколько я знаю, оргазмы во время такого тоже одновременные, если гениталии воссоздаются магией. Можно сказать… выдержка определяется средним значением. — Санс широко улыбается и смущается. Поднимает лицо на Папируса, но глазницы прикрывает. — Теперь можно всё совместить: ласкание сопряжённых душ и совместную дрочку… или не дрочку, — он выдыхает и смущается сильнее. — Я полагаюсь на твои ощущения, — Санс вязко облизывает ту же сторону шеи, а затем томно добавляет:       — В конце концов, я тоже это делаю всё в первый раз, — он чуть-чуть прыскает. — Бля, да это ж и так очевидно.       — Хочу… кое-что п-попробовать, — запыхавшись, бормочет Папирус. Он тянется к брату за поцелуем, не особо волнуясь, каким он получится. Его лицо сейчас одновременно напряжённое и ловящее безумный кайф. Он сосредоточенно хмурится, по-прежнему красный.       Папс гладит его по внутренней части рёбер малость дрожащими руками, а после берёт их сцепленные души в свою ладонь со всей осторожность, на какую только способна его грубая натура.       «Красиво…» — он вновь проводит пальцем по его магическому сердцу, а после начинает интенсивно пробовать на вкус, вылизывая, и в какой-то момент начиная осторожно проникать в его душу языком, нежно её целуя и чувствуя, как брата прошибает волна удовольствия — чувствует своей магией тоже. Он прикрывает глаза, ощущая, как магическое ядро постепенно плавится под такими ласками. Горячее, оно будто растекается жидким раскалённым воском, и Папс старается собрать это языком, чуть поглядывая на брата и его реакцию. — «Вкус такой… сложный», — размышляет он, продолжая осторожные поступательные движения. — «Пикантный… пряный и… горьковато-фруктовый? Хм».       По стонам брата Папс определяет степень его удовольствия, да и сам чувствует это на своей шкуре, пусть и не так рьяно.       Прикрывая глаза, он прижимает брата свободной рукой теснее, спускается вниз и осторожно начинает поглаживать его тазовые кости.       «Это так… странно. Я трогаю его, а чувствую сам», — Папс решает, что ему нравится в происходящем абсолютно всё, и начинает толкаться языком чуть интенсивнее.       «Пиздец, вот про такую хуйню я не слышал… Чтобы можно было… Вот так…» — сравнимо с веществами, но куда сильнее веществ. И, как знает Санс, куда безопаснее, если делать всё правильно и осторожно. Даже полезнее. — «Он, по сути, трахает всю мою магию. И свою отчасти. Языком. Как это… любопытно», — Санса от ласк разрушают цунами мурашек, но он не против. Ему становится очень жарко, сам он потеет, голова тяжелеет и кружится. Тело будто в один момент начинает обмякать сильнее обычного, но приятные спазмы магии оставляют его в трезвости, хотя взгляд задымлён чем-то страстным. Незабываемо.       — Бля, П-п-п-папс… х-х-х-хор-р-рош-ш-ш-шо… — протягивает хрипло Санс. — Мха-а-а-а-а-а… А-а-ах!!! — Санс, пытаясь хоть немного оторваться от бури, создаваемой тактильностями друг друга, берёт свой член и член Папируса. Он равномерно надрачивает, проводя по обоим стволам сначала медленно и интенсивно. Только это не совсем получается из-за их разницы в размерах. Член брата значительно больше и требует к себе чуть больше внимания и приложения усилий. А ещё Санс чувствует, как он наяривает этот член, и какие ощущения у Папируса.       «Он у него ещё более чувствительный, чем у меня при конце. А с виду и не скажешь такого, ох…»       Но язык брата делает магию сложнее, и Санс не в силах ускорять свои руки. Магия стоит колом — буквально. Колет во всём теле — это не доставляет дискомфорта, но хоть какие-то поступательные движения Санс продолжает делать, сжимая оба ствола.       — Б-бро… Я к-когда каждый раз думаю о том, что я тебя л-лишил девст-твенности, с-с ума схожу б-буквальн-но. Ты д-действительно столько терпел? — хмыкает он, приблизив своё лицо к нему и кротко лизнув его душу, вместе с рукой, что придерживает её, выдохнув.       Папирус стонет от горячего языка, от приятных ощущений во всем теле: в каждой косточке, каждом миллиметре, каждой молекуле. Он плавится вместе с их душами. Хочется обмякнуть, навалившись на брата и чуть придавить его на диване, прижимаясь всем тяжёлым телом к его горячим костям.       Он отвлекается от его души, втягивает в поцелуй и накрывает его ладонь, что обхватывает их члены, своей.       — Тебя это разве… не возбуждает? — хмыкает он ему в рот, ласково улыбаясь и протяжно стонет в поцелуй, когда брат начинает водить рукой внизу. Папс чуть сжимает его ладонь. — М-может… я хотел сделать это с кем-то особенным. С т-тобой… А, если бы я совсем отчаялся, т-то тебе бы так сильно не повезло, — он вновь втягивает брата в глубокий поцелуй, протяжный, мокрый, чертовски приятный, и Папс слабо ощущает вкус своей магии на его языке. Брат практически лежит на нём, тихо и томительно постанывая.       — Е-естественно в-возбуждает, — уверяет Санс.       А Папирус чуть призадумывается.       — Я лишил тебя… душевной девственности, ньех! — самодовольно восклицает он, заменяя язык на магическом ядре пальцами, так же постепенно и осторожно массируя, чуть продавливая — и магия свободно впускает его. Папирус чуть дёргается от своих же действий. — И т-ты меня, получается, т-тоже.       «Ты меня двух девственностей лишил, а я тебя… всех трёх. М-может, даже четырёх. Всё равно н-не справедливо», — Санс уже до конца не знает сам, кто стонет: он или брат; не знает, кому что принадлежит. Они точно сейчас слились воедино — магия гармонирует в их телах относительно одинаковыми концентратами, как и тепло, как и истомы, как и нежности, все тактильности и вздохи. Боже. Санс через себя ощущает то, как Папирус дышит. И, кажется, Папирус чувствует то, как трясётся, дышит и плывёт, и тащится, и всецело наслаждается Санс всей игрой.       Сансу нравится всё. Абсолютно. Он не жалеет ни о чём. И это, определённо, лучший секс в его жизни в принципе. Но он пока не ощущает, что кто-либо готов к эякуляции. Ну и похер. Санс может вечно быть в слиянии с братом. Он не в реальности. Он и Папирус где-то за гранью.       Сжимающую их члены ладонь, Папирус старается направлять, самостоятельно ускоряя темп. Он поддаётся прикосновениям бёдрами, пускает протяжный стон от приятного трения. Ладонь Санса от смазки становится влажной, а его — от души, которую он интенсивно продолжает стимулировать пальцем, а затем чуть сжимает сильнее, пробивая их обоих удовольствием.       — М-можешь… — тихо начинает Папс, сбивчиво вбирая в себя воздух. — М-можешь сделать для меня т-тоже самое? — просит Папс. Кажется, того, что он делает с душой брата, хватает им обоим с головой, но он хочет почувствовать это напрямую. Ему интересно, будет ли удовольствие Санса сильнее, и как его на себе ощутит Папс.       Санс плотнее наваливается на грудь брата, и, кажется, его чувств уже попросту не хватает, чтобы воспринимать весь спектр получаемых эмоций. Сансу блядски хорошо. Ему никогда физически так не было хорошо. Легальная эйфория высшей степени, которую он разделяет с тем, ради кого живёт в этой гнилой дыре, восполняет его силы моральные.       Санс растворён. И когда слышит просьбу, он на автомате выдаёт:       — К-конечно, Босс…       Санс, всё ещё плывя лицом, будучи охмурённым до крайности, берёт сопряжённые души и делает всё с точностью так же, как брат.       — Двигать руками сейчас тебе будет сложнее, — больше предупреждает он и сначала вылизывает душу, точно полирует.       «Вкус изменился. Он будто… смешался? Н-не похоже».       Папирус дрожит и стонет, и Санс с этого кайфует. Язык настойчивый и сильный, слюны всё ещё много, а когда он входит в душу, слегка сжимая фалангами пальцев ядро, кажется, Санс не слышит ничего громче, чем вой брата, и его бесконечные «Да! Да! Да-да-да-а-а!»       Папирус и вправду замедляется внизу, кажется, его магия также не позволяет ему двигать конечностями достаточно быстро. Вздыхая, Санс свободной рукой полностью переключается на член брата. Но это буквально на секунду, прежде чем в Сансе что-то не щёлкнет. Он сначала чуть выпускает язык из души, обильно облизывает руку, пододвигаясь ближе, затем снова начинает елозить кончиком внутри души, а сам берёт мокрой рукой твёрдый орган брата и, хмыкая, параллельно смазывая, насаживается на него снова.       — Я передохнулх-х… — фыркает он, вздыхая. — О, бля, боже… — Санс высовывает язык. — Ох… Охуенно-о-о… — сдавленно мычит он, почти скрипуче.       «Когда он так снизу стоит, а я, по сути, сам контролирую процесс… Слишком возбуждает».       — Интересно, каково тебе ощущать… с-самого себя? — стонет Санс, пытаясь не прерываться от ласк души. — М-м-мх… — и чуть глубже толкается как тазом, так и языком.       «Если оргазм одновременный здесь, то ему даже не нужно дрочить мне. Я кончу, когда кончит он».       Зрачки вновь закатываются к потолку, а за ними голова откидывается назад на спинку дивана. Тело словно пронизывают миллионы игл бесконечного удовольствия насквозь. Папирус становится не в силах себя контролировать какое-то время, чувствуя брата и себя одновременно будто бы вспышкой, которая никак не прекращается.       — Са-а-анс, нх!.. — сдавленно стонет он, опуская голову и утыкаясь макушкой тому в рёбра вновь. Кости заполняются таким удовольствием, что ему трудно просто открыть глаза. Мысли мешаются, ощущения тоже, не отделяясь друг от друга. Он расслаблен и напряжён одновременно. Хочется то ли начать задавать темп, то ли не двигаться вовсе, поддаваясь брату всецело и до конца. И к последнему он очень близок. Папирус чувствует то, что никогда и ни с кем не чувствовал, и не позволил бы сделать подобное с кем-то, помимо Санса. Эта очевидная вещь отчего-то появляется в голове.       Папирус, к сожалению, не в силах поднять руки и крепко-крепко прижать брата к себе. Ему кажется, он сейчас заплачет от чувств, которых слишком много. Он, будучи и так эмоциональным по своей натуре, ощущает весь спектр чужих эмоций и чувств, который давно стал родным.       Он судорожно глотает воздух, не зная, что с собой делать и куда деваться от всего переполняющего. Он не может даже стонать сейчас — ему то ли не хватает воздуха, то ли голоса.       — С-Санс… — тихо зовёт сбивчивым бубнежом, будто брат где-то далеко, хотя они, по факту, сейчас ближе некуда. — Санс… Санс-Санс-Санс-Санс… — имя превращается в мантру.       Ему всё же удаётся поднять на брата голову и всмотреться в его безумно красивое лицо поплывшими умоляющими зрачками. Челюсти на секунду вздрагивают, и он начинает громко стонать с каждым толчком брата и касанием его души так, будто принимающий сейчас он. Хотя границы, должно быть, стёрлись с тех самых пор, когда их души слились. Папирусу кажется, что истинное значение занятия любовью происходит сейчас.       Он находит в себе силы опустить руки брату на бёдра, и там они и остаются лежать тяжёлым грузом, как кажется ему самому. Санс сильно сжимается, Папирус пытается положить руку на его член, чтобы уж совсем не быть эгоистом, но двигать рукой практически невозможно, он лишь сжимает пальцы, а Санс стимулирует движение сам, когда поднимается и опускается, насаживаясь сильнее.       — Н-не думал, что я… такой… приятный… — отвечает Папирус на заданный вопрос с огромным усилием и заплетающимся языком. Он даже не особо заботится о том, чтобы речь была членораздельной — он надеялся, что большие промежутки между толчками дадут возможность выговорить всё чётче. Но это сейчас неважно — главное, он чувствует, что брату хорошо, и ему буквально становится хорошо от этого тоже. — Ханмн… С-Санс… М-мга-а-ах-х-х… Ч-чуть… быстрее… п-прошу… — голос переходит в сдавленный скулёж, и он не без облегчения чувствует, как брат действительно ускоряется. Их стоны мешаются друг с другом, Папирус какое-то время вообще не понимает, как у брата хватает сил быстро двигать бедрами и тесно сжимать его. Внутри него всё ещё невозможно горячо и мокро, скользко, тесно, но сейчас ещё лучше примерно в тысячу раз.       Папирус не может перестать звать брата по имени и начать нормально дышать. Он чувствует, как сильно напрягается, как бормочет какие-то признания, не давая себе отчёта. Член сильно пульсирует, и душа в руках брата тоже, становясь мокрой и липкой.       Санс полностью теряется в ощущениях, буквально задыхается и тонет, растворяясь полностью. Он плывёт по течению с Папирусом и, кажется, способен среди хаоса воспринимать его просьбы быть быстрее. И Санс искренне старается насаживаться живее, не прекращая ни на секунду ласкать их души, даже при том, что от его движений язык устаёт. Но как же его мотивируют судорожные и молящие стоны брата его имени. Санс готов их слушать вечно. Кажется, это он не выбросит из своей головы никогда.       — Я… к-кончу с-сейчас, — вяло предупреждает Папс и думает, что в этом особо нет смысла, потому что Санс это чувствует тоже, и Санс сам начинает невозможно его сжимать. В нём становится до одури тесно и приятно, а движения получаются более резкими и сильными. Папирус изливается с немым стоном и широко распахнутыми глазами, когда брат вновь вбирает его полностью. Они кончают одновременно, и это безумное чувство. Санс изливается, выжимая собой же из Папса все последние капли. Горячая сперма попадает Папирусу на ребра, а внутри брата становится чертовски мокро. Санс падает ему на грудь, обессиленный, и они сидят так, не разлепляясь, тяжело дыша и чувствуя, как их души бьются в унисон. Вместе.       Санс приходит в себя не сразу. Оргазм выбивает его из колеи. Он даже не знает, стонет он или нет. Он раза в три мощнее всех предыдущих, которые Санс когда-либо испытывал. Он кончает не только членом, но и разумом, и всем телом — всей магией. И у Папируса также. Кончают душами.       У Санса пропадают зрачки вовсе, и он едва держится, чтобы не повалить себя с Папирусом на диван и моментально не уснуть, так и не расцепившись друг с другом.       — Я… Я… Я-я-я… — Санс сдавленно выдыхает, будто это даётся ему тяжело. Да даже не будто. Он хотел бы сам навалиться на Папируса, но в итоге второй это делает первем, прилипнув к нему, и Санс лишь издаёт усталый стон.— Бля… Я… Это… Лучшее, что я ощущал. — он даже не улыбается, будто все эмоции разом притупились. Нет ничего, кроме тягостного изнурения и особенно крепкой любви.       Череп Санс высоко вскидывает вверх, дыша особенно глубоко.       Души разъединяются и испаряются. По всему телу проходит ломота, уже не очень приятная, но было даже в этом что-то… своеобразное.       — Ялюблютбя, — мямлит Папс брату в плечо, находя в себе силы поднять тяжёлые руки и оплести ими горячую спину, крепко к себе прижимая. Его душа переполняется нежностью. — Знаешь, я бы… Я бы ни с кем не позволил себе сделать этого. Кроме тебя, — признаётся он также в его плечо, становясь красным, но не от смущения, а от чувств и практически от невероятности происходящего. Он целует Санса туда же, куда и утыкается, и ему не хочется, чтобы это заканчивалось хоть когда-либо. Санс для него — вся чёртова жизнь. Ему хочется, чтобы брат понимал: он слишком особенный и слишком ценный, чтобы Папс мог просто смириться с его потерей.       Когда Папирус обнимается, Санса это удивляет. Он не вырубился. И он снова мурчит, нахваливает его и всячески признаётся. Санс в ответ не знает, что сказать нового. И всё же говорит старое:       — Я тоже… очень рад… что сделал это с тобой, — отвечает ему тяжело, и появляется ощущение, будто внутри него чёрная дыра, поглощающая весь воздух в небытие. — Да я бы с другим делать и н-не с-стал бы.       Некоторое время он с братом обменивается лепетами, в стиле «я тебя люблю», «ты такой красивый», «это было великолепно» и прочими любезностями. Они даже не целуются, а просто обнимаются. Магия не формерует даже языки, но, кажется, это и не нужно. Хватает тактильности кость-о-кость с частыми дыханиями друг друга и различными шептаниями, без пошлятины. Это чертовски приторно и непривычно. Оба брата бы возмутилось и, не исключено, что стошнили бы на такое, но, кажется, сейчас им это просто необходимо.       Сансу кажется, что он сейчас выключится на месте. Но он из последних сил приходит в себя и, не расцепляясь с братом, бурчит, пытаясь больше себе напомнить, что надо делать:       — Нам надо… — он тихо усмехается, голос всё ещё сорванный. — Покинуть это место. А ещё желательно спиздить эту чёрную занавеску… или что это за хуйня поверх другой хуйни, на которой мы сидим? — он на неё не смотрит, но успел заприметить. — Она теперь вся в твоей конче, д-да и в моей, — он становится ещё смущённее. — Мне кажется, если эти два хуелеса ув… увидят это… у н-них будет слишком м-много вопросов.       «Мы просто пришли разобраться с этой блядью… Как всё… до такого дошло?» — Санс не столько удивляется, сколько с этого веселится.       Он с усилием поворачивает голову в сторону, к окну, где лежит тело Элисон и… злорадно ухмыляется. Они только что произвели акт собственными душами возле убитой Сансом шлюхи. В совершенно чужой квартире. Санс на секунду задумывается о том, а не слышали ли соседи концерта, но затем вспоминает, что заприметил включённый шумоизолятор, ещё когда входил в квартиру. Ещё бы — было бы странно, если бы у гейской парочки гвардейцев, что при исполнении личной королевской стражи, не было такого устройства. А затем он снова смотрит на Охотницу.       — А ещё надо… р-решить… что с трупом делать.       Папирус сидит, приятно ощущая тяжесть тёплых костей на себе. А после невольно задумывается: сколько они так уже сидят, и когда у Гэвина с Фрэнком заканчивается патруль? Он тоже глядит в сторону окна, но не для того, чтобы полюбоваться на труп, а чтобы увидеть, что на улице ещё не стемнело. На какой-то момент Папс совсем выпал из реальности.       Он чуть прочищает горло, после чего выдаёт всё равно немного сипло:       — Ага… — обобщает на всё сразу. Было бы неплохо принять душ, но в этом свинарнике он задерживаться больше не желает. Эффект «вау», когда он был занят братом, прошёл, и теперь игнорировать окружающую их свалку Папирус уже не может. На какое-то мгновение он задумывается, что заняться сексом в комнате брата он всё-таки сможет. Только если отмоет себя и его в немедленном порядке после. — Думаешь, о ней будут беспокоиться? Она вампир. Считай, мы просто сделали… свою работу. Так сказать, выполнили гвардейский долг. Ещё жопу рвать из-за её трупа… Она такого не заслуживает. Но если очень хочешь, можем развеять её прах над ядром, — выдает он с небольшой издёвкой, осторожно перекладывая Санса с себя на диван. — Знаешь, если бы я увидел подобное в нашей гостиной, когда вернулся домой, я бы пришел в бешенство, — а после разряжается громким и злорадным смехом.       — Бля, я не про это. И такой чести с моей стороны, чтоб я её прах где-то развеивал, она явно не достойна, — морщится Санс. — Я про то… Ну… — голова соображает туго. — Я ж её пожрал. Так-то мне похуй, и пусть эти двое сами с трупом разбираются, но… позволь мне кое-что сделать.       Папирус взглядом находит свою одежду и рывком поднимается с дивана, прикладывая к этому больше усилий, чем следует. Он наклоняется и чувствует, будто все силы из него выкачали, заливая в кости свинец. Папирус бросает Сансу в лицо его одежду и плюхается на диван снова, начиная натягивать на себя сперва трусы, потом штаны, к чему пришлось приложить больше усилий; шнурует ботинки и накидывает кожанку на голые ребра. Майка слишком холодная и влажная.       Санс натягивает свою одежду, которую ему бросают в лицо и поспешно одевается. Футболка, джинсы, носки со старыми кедами, накидка. Санс снова берёт нож в руку. Со слегка хмурым лицом он подходит к вампирше, ощущая, как его теле рябеет после случившегося с братом. Проверяет её пульс, Санс ощупывает холодное тело, больше довольствуясь собственной работой, после чего берётся покрепче за нож и… начинает совершенно небрежно вырезать всю её плоть, оставляя только кости — с ними сейчас у Санса будут проблемы. От конца шеи до верхней части груди, а также плечо. Он буквально режет куски плоти, после чего её плечо блестит белизной. Кость. Вся в крови. И крови вокруг неё, в частности на стене, её теле и под ней стало только больше. Пахнет хуже, чем до этого.       Папирус наблюдает за тем, как брат просто пиздит кусок мяса, и это отчего-то кажется ему забавным.       — Я это выброшу, — поясняет Санс, ощущая брата сзади стоящего, забирая части лисы себе куда-то под накидку. — Пусть лучше думают, что её просто какой-то псих уебал, а не вампир, — он на секунду задумывается. — Думаю, Гэвину и Фрэнку не стоит знать, что мы здесь были, — короткое молчание. — Хотя интересно узнать, знали ли они вообще, что они вампиршу покрывали. Они ж оба выступают за то, что надо жить «без баб», — короткое молчание, Санс прыскает. — Бля, мы ведь теперь из той же оперы.       Санс смотрит в глаза брату.       — Ты как? — настроение у него в разы лучше, чем было до, голос немного сыпучий и странный, непривычный даже для него самого, но, наверное, это нормально.       А затем он смотрит на чёрную ткань на диване, стоящую за братом.       — А это надо бы забрать…       — Как я? Превосходно, — улыбается Папс, прикрывая веки, и оборачивается, срывая грязную занавеску или чёрт-дери-что, складывает, уменьшая в размерах, и подхватывает заодно свою влажную майку. — Выкинем за домом. Или повесим себе на окно, если наши шторы тебя всё ещё не устраивают, — он хохочет. — Ты как раз хотел чёрные. Будем смотреть и вспоминать наш первый секс душами возле трупа проститутки, которую ты разъебал. Памятный момент, тебе так не кажется? — последнее он, кажется, проговаривает даже ласково, прищуривая глаза.       «Отметить в календаре и праздновать!» — Папс пока не понимает, серьёзная это мысль или нет. Несмотря на упадок сил и тяжёлое тело, он чувствует себя… счастливым. Такое происходит крайне редко, но улыбка не сходил с его лица.       — Очень памятный, мне нравится, — широко улыбается Санс, отвечая тихо и разгорячённо, но достаточно ехидно. — Чтобы не бесить тебя чёрным разнообразным цветом среди красно-зелёной блевотины в качестве основных цветов нашей гостиной, так и быть, повешу у себя в комнате эти шторы и даже стирать не буду. Буду нюхать каждый раз, — Санс снова задумывается на миг и становится кислее. — Ладно, это звучит уж совсем по-извращенски.       Папирус фыркает, после чего осматривается, просканировав взглядом комнату. Убеждается, что после себя ничего лишнего они не оставили. Кроме трупа.       — Мы всё взяли? — уточняет он у брата.       Санс вместе с братом осматривает комнату. Среди этого бардака разобраться сложно даже ему, но это больше потому, что это не его бардак, и он тут не живёт.       — Да вроде… да. Всё взяли, — Санс прыскает. — Пиздуем отсюда к хуям.