Last Times or Lust Feels or Fast Life

Поначалу прятавшееся, но впоследствии немного выглядывающее из-за множества гор светило всей земли оставалось замечательным зрелищем, способным влюбить в себя любого, даже самого жестокого субъекта. Солнце, будто обведенное контуром света для наилучшего на него обзора, всё поднималось, стремясь ввысь, и можно подумать в шутку, что горы удерживали его в таком массивном плену своей огромной протяженной тени. Но оно освободилось от их гнета препятствования сиянию, продолжая делать это всякий раз благодаря способности подниматься и дарить рассвет — ведь горы только и могут, что стоять на месте. Пусть также услаждали глаза тех, кому такое важно, своим резким сверху и распластанным до основания видом, заставляя просто смотреть, и удивляться всё реже, откуда на них снег и летом. Эти двое смотрели на поднимающееся с гор солнце, провожая остатки видимости звёзд взглядами и наблюдая, как светило в итоге будет расположено над самым высоким пиком скрывавшей его горы… на самом деле было любопытно осознание, что если придавать значение «угнетению» солнца, как бы оно не длилось от силы один час, ведь ему тоже нужно «спать»! Эти двое нынешним ранним утром в очередной раз выбирали сами, куда им смотреть — кто посмеет запретить им наблюдать за тем, что их интересует? Разве что кроме одного духа в мире духов, но разве у него нет своих… всё же забот, ведь если перед тем, как попасть на тот свет, таковой жил среди живых, то остаётся у живущих неизменным мнение, что они как следует отдохнут только после смерти. А раз эти двое живы, то неужели им тоже не попробовать жить без забот, покуда работает их сердце и дышат их лёгкие? Стоя в стороне от гор, а также долины розовых цветов, смотря друг на друга полными влюбленности глазами, нередко сверху донизу, осматривая эмоции на мордочках, тело и пах друг друга, будто забыли, как выглядит все это до боли знакомое зрелище. Даже если смотрели так увлеченно друг на друга минуты назад, даже если гуляли за ручку, куда их несли ноги по знакомым местам… даже если они последнее время множество раз занимались любовью, голые, счастливые, позволявшие себе всё вместе друг над другом в интимные моменты, о чем могли думать как недавно, так и не один год и не несколько лет до десяти! Наконец делали всё, свободные от того, что постоянно указывало им, как нужно жить, что направляло их жизни при смиренно склоненых головах, как на плаху, что не терпело «торговли» и «сделок», покуда постоянно всё решали за них обязательства и обстоятельства. Недолго думая, будто стояли здесь, на немного заснеженной местности, пока не прошло и минуты, хоть на самом деле было с полчаса, они снова решились на это… наконец осознав, что такое им ни за что и никогда не надоест. Поздно ли было допускать это ввиду возраста, когда, стоит с кем поговорить, все будут сыпать противоположными одними и теми же присказками, вроде «корабль уплыл» или «лучше поздно, чем никогда». Чёрт, они оба сами знали, что делали… и всегда знали это! Пусть тогда за них всё решали случай и статус, и было нечего исправлять друг в друге, принимая непонимания на те моменты, как нечто вынужденное и без чего не вышло бы обойтись — в качестве урока, тренировки бдительности. И печального осознания, что любовь может калечить и убивать своими ядовитыми шипами… душевно гораздо больнее, чем физически. И они, за все годы их знакомства наконец единые в мыслях и желаниях, совершенно не касающихся ремесел их обоих, были счастливы крепко обниматься и страстно целоваться вместе… будь то полностью темная ночь или слепящий глаза день. Сейчас же при рассвете контраст цветов меняется очень даже плавно и приятно глазу… хотелось пытаться касаться этой самой невидимой линии, когда лучи без усилий поднимают завесу тьмы, как нечто лёгкое, изначально казавшееся тяжёлым. Но сейчас мысли заняты поцелуем и крепким прижиманием друг к другу не от того, что им срочно нужно согреться — есть пещера, и не одна, где есть всё, что им нужно, и можно в таких даже разводить костры, чтобы спать в обнимку или друг на дружке — тельцами бордовой лисы и малой красной панды. Самое интересное, что они перестали помнить или просто напрочь забыли, когда последний раз любой смотрел с озвучиваемой из уст насмешкой на их рост при кажущемся немного массивным теле в ширину. Это неважно, потому что успевали огрести, только начав доставать мечи с ножен, ведь дело вовсе не самих насмешках, а в их использовании для угроз и поводов убить, чтобы слышавшие их могли пасть духом. Но эти двое явно не были такому подвержены, ведь даже если настроение посмели упасть — приемы отпора оставались в уме, и они вполне возможно переживут тех, кто крепко держит их в своей голове, прямо как сейчас любимого за руку или за талию во время поцелуя. Но раз живы они вместе с ними… да пусть и чувства будут продолжать оставаться с ними до последнего вздоха. Наконец-то не во время глобального военного конфликта или угрозы большого срока заключения под стражу. Наконец-то они оба смогут дать волю последнему вздоху перед возможной смертью в объятиях друг друга… уже перестав принимать во внимание немаловажную мысль, как они всё ещё остались живы спустя несметное количество опасных происшествий? Все ли дело было в плотном и тщательном изучении кунг-фу, которое на самом деле не спасало от пуль и летящих снарядов, но выглядело великолепным, почти сексуальным в сумасшедшей подвижности образах искусством давать отпор на войнах. Как только он, глубоко целовавший её, поглаживая её щеку так нежно, как только могли его ещё более огрубелые от возраста руки, узнал о популяризации ружей и пушек на войны, не мог не удручаться с этого, находясь в одном шаге от депрессии, что против такого упрощённого, но несущего невероятно большие массовые поражения боя он мало что мог противопоставить. Но после неоднократных успешных боёв с пороховыми машинами, косящими смертью противостоящих им во мгновение, он посмел сам в своей голове сравнить, что она также взорвала его сердце на тысячи мелких красных кровавых частичек. И вот сейчас, требовательно подвигая губы, чтобы он мог пить её слюнки и испытывать нескончаемую жажду по ним, мог осушать ее постоянно наполняемую слюнками возбуждения от романтического напряжения полость пасти. Пока сам же он мог думать о кое-чем другом в отношении влажности среди малого количества осыпаемого их снега — на улице постесняется от неприличия проверять влажность в паху своей огненной красавицы. Снаружи и с подводом пальцев за одежду, чтобы она пылала и сгорала заживо от точно такой же жажды его объятий и всего прочего посмелее плотного прижимания друг к другу. Сравнение об уроне от пушечных снарядов было несколько безбожным и абсурдным для мастера кунг-фу первой величины уже более пяти десятков лет, что оно влезло в его голову «на старости лет». Но разве оно не правдиво… разве он не думал так гораздо раньше, как она возвращалась к нему, и уходила от него самовольно или с наручниками… пусть и не мог представить подходящего сравнения, что каждыми выходками она убивает его выстрелами. Но продолжала все эти годы со всеми этими отчасти не несшими за собой ничего хорошего встречи не трогать его сердце, чтобы он помнил о ней… когда ложился и вставал, когда ел и шел бить полчища врагов вместе с учениками. Особенно когда отрицал влюбленность в неё, обволакивая себя толстым одеялом противоречий, что она заслужила за очередной грубый косяк в отношении нарушения спокойствия общества… и особенно когда не терпел, занимаясь рукоблудием при ругани самого себя изнутри в эти забавные секунды! Делая самому себе жестокое испытание ни в коем случае не представлять её под собой или торжественно сидящей на его морде, животе, поясе и ниже. — Я без ума… я люблю тебя, Фуфи. Неважно, что мы потеряли всё, что нас… — Это нас очень отвлекало друг от друга, но здорово помогло стать теми, кем мы были… и нам за это не стыдно или ужасно, моя милая Мей. Мои воспитанники наконец достаточно самостоятельны, чтобы отпустить меня. И только солнце могло невидимо подмигивать им от иллюзии этого, которую могли создавать облака и прочие явления небес смертным… им тоже, ведь ни разу не утешала загробная жизнь, если эти двое, лиса и панда, не останутся вместе и там. Панду Шифу тут же осенила ещё одна причина сильнее целовать лисичку Мей Линг «на людях», с её огромным пушистым хвостом не чета его собачьему, где здесь вокруг были только тропы, горы, цветы, солнце и не успевшие замёрзнуть какие-то фрукты недалеко. Эта причина практически заставила его пустить слезу, и даже если он позволил ей высвободиться с его глаза — Мей аккуратно смахнула бы её, ничего не спросив и зная, что он однажды захочет рассказать сам. Да, переживания по любому предположению, с чего смерть близкого будет переноситься болезненнее всего… Шифу по-прежнему не знал ответа на такой жестокий вопрос. И не чувствовал, что нагнетал сам перед собой такую вероятность, ставшую навязчивой, что стоит ему или ей однажды умереть раньше — тот из влюбленной пары, кто остался жив, без промедления пойдет за умершим, покончив с собой. Стоит ей надумать такое, пока она видела бы его умирающего, он из последних сил умолял бы её продолжать жить — если не ради себя то ради него, дав понять нежными жестами, что он точно одобрил бы это трезвое решение. — Мы больно легко оделись для такого ветра, Шифу… не знаю, как ты, а я не чувствую, что меня пронизывает холод. Неужто мы оказались настолько согреты друг другом даже в условный мороз?