На Бензиновой Тяге | Running On Gasoline

С высоты крыши не так много чего можно было разглядеть. Впереди сверкали окна города, примыкающего к кампусу. Неизведанного города. Нил знал, как в нем затеряться. Если бы он сосчитал ряды и столбцы окон, а затем перемножил их, то получил бы не столь много, как со зданий повыше. Этого должно было хватить, чтобы покрыть все набранные проценты. На каком он сейчас? Сто пятом? Или еще хуже: что, если Эндрю их вообще обнулил? Обнулил, потому что вот он, Нил — притворяется, будто все их ничто на самом деле ничего не значит, выплескивает эти слова наружу прямо как сам Эндрю. Говорит и ведет себя прямо как он. Не выражая эмоций, но пользуясь своим собственным, тщательно выверенным, уникальным языком, обманывая себя, словно усвоил урок. Боже, что за непроходимый идиот этот Нил. Потому что как он мог составлять с Эндрю топ из десяти лучших медуз, включать в него гибриды — комбинации из их любимых; как мог обсуждать с Эндрю уникальность Kepler-186f и его потенциальную пригодность для жизни; и как мог позволить Эндрю едва ощутимо дотронуться рукой до своих самых уязвимых частей тела, будто до чего-то, достойного лишь любви, прикоснуться только там, где было можно, и приготовить черничные панкейки, когда ответ был «Нет» и «Нигде». Как он мог? Как он мог думать, что после всего этого между ними ничего нет? В голове пронеслась короткая и стойкая мысль, подталкивающая сброситься с карниза. Оглянувшись, он сжал кулаки до боли в пальцах и отдышался, отгоняя панику; воздух наполнял его легкие, как затхлый мешок, нанизанный на вершину столба. И тогда он увидел, как на стоянку въезжает роскошный автомобиль — гладкий и элегантный. Такой аппарат вряд ли смог бы позволить себе студент университета, к тому же Нил не замечал его здесь прежде. Блять. Нил набрал номер Жана и прошипел в динамик: — Отбой, блять, отбой. Не показывай Эндрю эту тачку. Автомобиль внизу затормозил. — А какого хуя мне с ней делать? — прошипел Жан в ответ. — Не знаю, припаркуй ее в каком-нибудь укромном месте до тех пор, пока я не пойму, что мне с ней делать. — В каком? — Я не… Жан перешел на французский. — Только не говори, что не знаешь. Ты пережил Гнездо и сможешь пережить ссору со своим парнем. Смущение, вызванное словом «парень»? , перешло в гнев и, вскипая, пронеслось от пят прямо к отцовскому рту: — Ты ни хера не знаешь. — Нихуя, ебучий ты рыжий гаденыш. Я лучше кого угодно знаю, насколько он для тебя важен. — Я не просил твоих ебаных советов, тряпка. — Я не советую, а говорю как есть, и, насколько я знаю рыжего гаденыша, в последние дни ты стал меньше походить на самого себя. Где тот Нил, который вывихнул бы себе что-нибудь, пока бился в заранее проигранной битве? Вместо пыла я вижу смирение. Нил стиснул зубы. — Я всегда бьюсь, и… как ты, блять, смеешь. Решил, что можешь раздавать мне советы, когда сам всю свою жизнь пробыл шестеркой Рико? Но Жан слишком непробиваем, чтобы его задело оскорбление. — Если причина, по который ты не хочешь говорить, почему тебе так хуево, в очередной раз заключается в том, что ты истекаешь где-то кровью… — Жан вдохнул, одернув себя, когда слова вырвались сами собой. И Нил осознал, насколько ярость скрывала его тревогу. — Ты помогал держать меня, — выплюнул Нил. — Мне не нужна твоя ебаная жалость. — Это не жалость! Это сочувствие! — выкрикнул Жан. — Может, именно его Эндрю и пытался до тебя донести во время ссоры. Господи, у меня в голове не укладывается, как ты можешь быть настолько слепым и не видеть, что другие люди переживают за тебя. — Разве ты не лучше кого угодно знаешь? Ох, прости, но разве у меня нет права сомневаться, когда ты сидел сложа руки, пока Рико и Ричер развлекались как хотели? — Тебе нужна помощь или нет? — ровным голосом спросил Жан. Нил с такой силой прикусил язык, что ощутил вкус крови. Внезапно сменившийся тон Жана оказался слишком невыносимым. Будто тот вдруг решил, что ведет диалог с диким животным и должен говорить тише, чтобы не спугнуть. — Просто… убери эту долбанную тачку. — Получается, тебе только с этим помочь? Нилу захотелось метнуть телефон с крыши. Желание удвоилось, когда он вспомнил, как сидел в номере отеля в одиночестве. — Да. — Нет. — Что? — Если подумать… Ты — Нил Джостен. Ты бы захотел увидеть его реакцию, если бы в ваших отношения был порядок; купил бы ее сам или просто отдал деньги на что-то другое. Ты скупой. Нелогично, что ты попросил меня потратить почти полмиллиона долларов на машину, если только не собрался испариться. — Я не кролик. — Тогда зачем шугаешься его? — Я не шугаюсь. — Где ты сейчас? Нил не ответил на вопрос. Он находился на здании, примыкающем к Лисьей норе. Здесь была даже высокая стена, из-за которой почти невозможно было разглядеть козырек, даже если наклониться под правильным углом. Это было трусливо. — Отъебись, — рявкнул Нил и бросил трубку. Наконец, его допустили к тренировкам. Он помнил, как мечтал о них. Осталось всего несколько коротких дней тренировок до полного отказа от экси, до дня его неминуемой гибели. Он ждал того же ощущения, захватившего его, когда он впервые вышел на огромный стадион, пробежал по нему и забрызгал по́том. Ждал запаха Экситс и ощущения натянутой сетки клюшки, примыкающей к коже, устойчивой тяжести в руке и ударов по мячам, рикошетом отскакивающих от наполированного паркета с самым приятным в мире звуком. Но не дождался этих ощущений. Все ощущалось как есть; он не спал уже более двадцати четырех часов. В раздевалке даже не смог подойти к Эндрю. Поскольку бинты все еще обвивали его руки, а раны все еще заживали, Нил решил не показывать команде степень своих физических повреждений. Естественно, им ни за что нельзя смотреть на его руки. Хуже отсутствия сна была пронизывающая до костей усталость, давление которой он не замечал, пока не отдалился от Эндрю, пока не перестал смотреть на него и не начал игнорировать его присутствие. Нил будто выпал из существования. В нем разрослась нерешительность; он боялся подойти ближе и увидеть темноту в глазах Эндрю, всеобъемлющую, как две черные дыры — окна в поглощенную Вселенную. Но Нил все равно взглянул на него, просто чтобы вынудить себя признать, что натворил. Заставил себя. Как и всегда, да? Как заставлял себя двигаться до онемения мышц, сближаться с командой, подталкивая себя прямо к краю пропасти — к тем, кто заметит и замучает до смерти. Как по собственной воле брал время на передышку и срывался с обрыва прямо в руки к Натану. Как заставил себя открыться перед Эндрю в сексуальном плане — слишком быстро — и причинил боль им обоим в процессе. Он метался по полю так, будто пытался насытиться этим тренировочным матчем, как не сможет сделать это с последующими — желанными. Положил всего себя на алтарь этого спорта. Дыхание, ноги, руки, тело и, в конце концов, сердце отдал вратарю, который заслуживал большего. Через десять минут Ваймак свистнул и сказал, чтобы он прекратил упахиваться так, будто умрет через неделю. Через пять минут Ваймак сказал ему попридержать коней. Через двадцать минут Ваймак сдался, поняв, что лучший способ справиться с Нилом — дать ему измотаться. Эндрю блокировал удары по воротам без особого энтузиазма, будто рядом с ними никого и не было. Он разозлил этим Нила. Тот вновь и вновь бил по воротам, пытаясь добиться от Эндрю таких же осмысленных блоков, какие он выдавал, когда был вусмерть накачан наркотой, но вместо этого получал лишь вялые ответы на свои атаки. Эндрю вообще не отзывался. А Нил звал его изо всех сил. К тому времени, когда тренировка почти подошла к концу, он ощущал это в плечах. Происходящее походило на ту ночь. Только неприязни не хватало. Здесь и сейчас чувство ненависти скисло и перебродило из субстанции, которая когда-то была противоположностью ненависти. Тренировка подошла к концу, а Нил все еще не отбил себе руки. Он принял холодный душ и отправился на пробежку, потому что у него еще оставались дела — мысли. Чувства. Энергия. Все остальное. Он потерял счет времени и порадовался, когда изнывание тела заместило собой гул мыслей. Уже стемнело, когда один из внутренних криков взвыл над остальными. Ноги внезапно свело судорогой, хуже которой он никогда не испытывал. Сильнее ожога утюгом. Нил стиснул зубы и попытался найти положение, при котором стихла бы боль. Попытался потянуться, но стало только хуже. Он издал тончайший болезненный вскрик. Взглянул на икру, ожидая увидеть жуков, прогрызающих себе путь наружу, но разглядел лишь мускулы, болезненно сокращающиеся сами по себе. Он заработал мышечный спазм. Пережил все те ебаные пытки, а свалила его чертова судорога. Он — такая легкая мишень, здесь, на траве, в не пойми каком уголке кампуса. Его могли бы подкараулить вот так, схватить, пока он все еще валяется на земле, и закопать еще глубже. И умер бы он с ненавистью Эндрю к себе. Прямо как и хотел. Прямо как и просил. Это так жалко — думать о таком сейчас, в абсолютной, ледяной ясности. Он умрет, будучи отребьем Нила Джостена. Жалким мазком на холсте мира, на котором не смог удержаться и создать хоть что-то, кроме вреда. Единственное, из чего он создал себе цель, только что его покалечило. Блять, как же горела нога. Сквозь пелену боли проскальзывали только негативные мысли. Обида шла бок о бок с болью. Он ожидал запаха бензина. Чего-то, соответствующего ощущению яда на языке. Вместо этого вокруг стоял устойчивый, почти домашний, древесный аромат, как в доме с уже давно пообносившейся мебелью. Как в квартире Бетси. Как в машине Бетси. Которая стояла рядом с ним с распахнутой дверью. Пожалуй, настолько унизительно Нила еще не похищали. — У тебя все хорошо? — спросила Бетси, выходя из машины и глядя на Нила с его скрюченными ногами и гримасой на лице. — Судорога? Я могу отвезти тебя в общежитие, если нужно приложить лед. Помассируй рукой место, где болит. Нил попробовал и поморщился. С тем же успехом он мог бы массировать камень. — Ходить можешь? Или тебе помочь? — спросила Бетси. Довольно простой вопрос. Нил не мог на него ответить. «Тебе помочь?» — он понимал, что да. Помочь профессионально. Но признать это — значит расписаться в своей слабости. — Я… — Нил замолк и закрыл глаза. Он терпеть этого не мог. Не мог терпеть ее. — Я похож на человека, который может ходить? — спросил он. Бетси пожала плечами. — Не знаю. Я прошу тебя сказать. Нил второй раз за день с силой прикусил язык, ощутив вкус крови. Не говоря ни слова, он протянул руку, и Бетси помогла ему подняться. Она открыла пассажирскую дверь, Нил плюхнулся на сиденье и согнул ноги, пытаясь дотянуться до них руками, чтобы можно было растереть ноющие мышцы. Его руки всегда казались ему слишком маленькими, едва пригодными, чтобы держать пистолет при необходимости, и практически непригодными, чтобы держать нож, как того хотелось другим. Руки, которые хорошо бы умостились на его икрах, принадлежали Эндрю Миньярду. Он вспомнил икры Эндрю под своими ладонями и подумал о противоположной позиции. Он перестал думать. — Поверните направо, — сказал Нил, когда Бетси выехала с парковки. — Хорошо, — сказала Бетси. — Куда поедем? Нил заколебался. Бетси не отрывала глаз от дороги. Это облегчало задачу. Чуть-чуть. — Мы можем поговорить? — Да, — мгновенно ответила она. Нил подумал, не жаждет ли она вскрыть его голову и посмотреть, какие разрозненные шестеренки в ней вращаются, едва сдерживая масло, грозящее потечь из ушей, и практически дымящийся механизм. Он молчал с минуту. — Я отнесусь к нашему разговору как к приему, — сказала Бетси. — Все конфиденциально. Ты не против? Согласившись, он будто предал все механизмы выживания, въевшиеся в его существо. Бетси свернула на дорогу, ведущую неизвестно куда. — Как Эндрю это делает? — вслух задался вопросом Нил. Он часто удивлялся, как, черт возьми, эти двое поддерживают отношения, которые язык не поворачивается назвать иначе, чем пагубными. — Так же, как и все остальные, — ответила Бетси. — Это не ответ на вопрос. Бетси пожала плечами. — Я, скорее, хочу сказать, что всем нелегко, особенно людям с ложными представлениями о том, что им придется делать или говорить. Прежде чем Нил успел выплюнуть что-нибудь язвительное о том, что ее слова ни хера не наводят на мысли, Бетси продолжила: — Понимаю. Уверена, эти слова вряд ли наводят на мысли. Это все равно что знать, что тебе предстоит операция, а врач говорит: «Не волнуйся, все боятся». Нил хмыкнул. — Ага, реально, док; интересно почему? Бетси спрятала улыбку, свернув налево. — Думаю, это можно перефразировать как «Все боятся, потому что это человеческая эмоция. Так что бояться — это нормально». — А если не боишься? — Не боишься терапии или не боишься операции? Ты удивишься, узнав, как много людей испытывают тревогу из-за терапии. Это довольно частое явление. — Нет. Не боюсь операции. — Не знаю, способно ли на такое большинство людей, но это может быть хуже страха. Это может значить, что ты не боишься умереть. Или что ты не осознаешь риски медицинской процедуры и какое влияние она может на тебя оказать. Подсознательно или нет. Ты бы боялся перед операцией? — Я предпочел бы ее терапии. — Почему? — Если бы я оказался на операционном столе, то знал бы, что собирается делать врач. Понимал бы, что она мне даст. Ну, знаете, они вскроют меня, разрежут, где надо, зашьют, где надо, и все. Бетси одной рукой провернула руль, проезжая вдоль извилистого холма. — Но сам себе я бы ее не сделал. В голове стоит блок, который не позволит. Потому что буду знать, что это больно. — Ах-х-х, — вздохнула Бетси. — Я понимаю, что ты имеешь в виду. Хорошая метафора. — Я… — Нил поморщился от резкой боли в ноге. Он мог перенести выстрел, мог перенести головную боль, мог перенести порезы, но это ощущалось хуже, чем что бы то ни было в его жизни. Нога напряжена как камень. — Может, остановимся где-нибудь? Нил ощутил вспышку раздражения, обрушившуюся на него самого за то, что не сдержал боль, и на Бетси за то, что ее заметила. — Я в порядке. — Что это значит? — Это значит, что нам не нужно нигде останавливаться. — Я имею в виду в целом. Что это значит? Нилу захотелось распахнуть дверь машины и выпрыгнуть прямо на тротуар. — Когда я говорю: «Я в порядке», это значит, что я могу продолжать ехать. — Это совсем не похоже на «в порядке». Нил стиснул зубы. — Вы можете просто… Я не знаю. — Я могу перестать задавать тебе вопросы. Вместо этого мы можем поговорить об экси или еще о чем-нибудь, если так тебе будет удобнее? Нил откинул голову на подголовник. Опусти он окно чуть ниже, запах сменился бы выхлопными газами от отработавших свой срок машин, стоящих рядом с ними, и ароматом деревьев вдоль сухой дороги. Тогда запахло бы как в старой машине Эндрю, которую тот безразлично бросил сгорать на шоссе. Нил подумал, не испугался ли Эндрю, когда оставил ее там без всяких объяснений. Наверное, он чего-то испугался, но совсем не того, чего следовало бы. Если бы на его месте оказался Нил, неделями не объяснявший, куда делся Эндрю, он испытал бы такой же сильный страх, как при виде авто, пылающего в замедленной съемке. Этот момент паники длился бы столько, сколько он смог бы его выдержать. Светофор из оранжево-желтого перетек в красный. Из красного — в зеленый. — Я могу продолжать говорить, — сказал Нил. Им двигали чистая ярость, злоба и бушующая решимость. Ему на самом деле казалось, что он двумя руками разрывает себе грудь. — Хорошо, могу я задать вопрос? — спросила Бетси. — Сдерите этот пластырь. — Когда закончится «в порядке»? Нил подумал о цифре «7» в своем телефоне. — Я не хочу отвечать на этот вопрос. — Хорошо. На несколько секунд в машине нависла некомфортная тишина. Бетси остановилась на следующем светофоре. — Поверните направо, — попросил Нил. Бетси так и сделала. — К Йогуртнице? Нил кивнул. — За мой счет. — Вы ведете машину. За мой. — Камень-ножницы-бумага? Нил нехотя накрыл кулаком свою открытую ладонь. — Как пластырь или на «бумагу»? — Как пластырь, — ответила Бетси. Десять минут спустя Нил сидел на скамейке на улице, со стихшей болью в ноге и креманкой персикового фройо с миндалем и клубникой (за которую заплатила Бетси, которая в сухую победила его в камень-ножницы-бумагу). Нил зачерпнул ложку и посмотрел на нее. Это один из механизмов преодоления Эндрю — фройо. Он попробовал. Со сладостью не переборщил. Вкус оказался достаточно мягким, чтобы им можно было наслаждаться — но трудно, когда все мысли занимало составление идеального сочетания фройо для Эндрю. Подошел бы тройной шоколадный брауни с печеньем. В довершение он добавил бы еще брауни поверх. В этом что-то есть. Обмазав язык сладостью, мерзость, которую Нил собирался сказать в следующий раз, станет чуть меньше горчить. Бетси — в пестром свитере ручной вязки — села за стол со своим причудливым набором печенья. Телефон Нила буркнул. Он его не поднял. «7». Пошло все это на хуй. — Я хочу поговорить начистоту, — сказал Нил. Эта фраза входила в десятку тех, которые, как он думал, никогда не сорвутся с его языка. Чего только не делают с людьми обратные отсчеты. — Я была бы благодарна за это, — сказала Бетси. Нил говорил медленно, чтобы она успела попробовать собранный ею фройо. — Я не понимаю, зачем Эндрю разговаривает с вами. — Полагаю, дело в том, что мне не все равно. Нил сглотнул что-то неприятное, усугубленное тем, что это была правда. Он многим причинил боль словами. — У меня было много проблемных пациентов, — продолжила Бетси. — Пациенты кричали на меня. Бывало, бросались вещами. Несколько раз разносили мой кабинет. Оказалось, что выставлять стеклянные статуэтки на всеобщее обозрение — не самая лучшая идея. Я хочу сказать, что твоя честность меня не заденет. Она видит его насквозь. Читает как открытую книгу и даже не оглядывается на его многолетний опыт притворства другими людьми. Читает его так же, как Ваймак чует ложь. — Итак, хочешь сказать еще что-нибудь? — спросила Бетси. Сбоку от них с дороги съехала машина. Оглянувшись через плечо, он увидел незапятнанное голубое небо между деревьями с одной стороны и зданиями с другой. Тротуар такой открытый. Судорога ослабла. Воздух, задувающий с пустующей дороги, свежестью ласкает его кожу. Он смог бы убежать, если бы захотел. — Доктор Добсон? — обратился Нил. — Говори. — Вы мне очень, очень не нравитесь. — Знаю. Нил заглянул в ее глубокие карие глаза. И разглядел в них слишком много понимания. — Правда? Бетси улыбнулась под своими совиными очками. — Я не чувствую себя плохо из-за твоих слов. Нил не знал, как на это ответить. — Не думаю, что у меня вообще есть причина не любить вас. — Тебе она и не нужна. Многие недолюбливают врачей любых мастей. Они угрожают. Пытаются тебя вылечить, а у тебя возникает ощущение, что они делают это против твоей воли. Не думай обо мне в таком ключе. Думай обо мне как об инвентаризаторе, который пришел, чтобы воспринять твои слова, расставить их по полочкам и представить их тебе же в лучшем виде. Нил солгал. Он знает, почему она ему не нравится. Ложь — стиль его жизни. Он предпочитает хранить все секреты внутри и позволять им гнить. Если они убьют его раньше времени, что ж, такова будет цена, которую он готов заплатить. Если его разум забьется мыслями и голова лопнет от их переизбытка, он примет это спокойнее, чем буквально расколовшийся череп. В особенности потому, что сам приложит к этому руку. Он заслуживает худшего. А Эндрю, напротив, совсем не заслуживает. — Я хочу сказать вам кое-что, — каждое слово будто вскрывало его дюйм за дюймом. — Можешь не заставлять себя. Это не обязательно. — Я не собираюсь просто сотрясать воздух, дайте мне исповедаться. — Я не священник. Каким-то чудом он чуть не рассмеялся. — Бетси. — Прости. Это все сахар. Он порадовался уединенной обстановке, в которой они оказались — почти полностью в тени здания и вдали от парковки, — но в то же время расстроился из-за тиши и безмятежности, которую создавала полоса деревьев вдоль магазинов и квартир. Тишина ощущалась практически уютной, если не считать изредка проезжавших мимо и побряцивающих машин. Нил поковырялся в своем фройо. — Я кое-что сказал кое-кому. Бетси терпеливо ждала. Мать кричала ему в затылок, чтобы он прикусил язык. Прохлада не смогла остановить пот, выступивший на шее. — Я бы убил, чтобы вернуть все как было. Я еще ни разу не делал и не говорил что-то хуже тех слов. На секунду стало тихо, только птицы и листья звучали вокруг. По дороге не проезжали машины. Нил не хотел смотреть вверх. — Что именно плохого в тех словах? Просто сорви этот пластырь. Сломай как неправильно сросшуюся кость. Просто… — Я сказал это Эндрю, — признался Нил. — Я сказал… Я сказал… — он закрыл глаза и процитировал самого себя: — «Тебе не было бы больно, если бы ты этого не допустил». Когда он открыл глаза, Бетси моргнула. — Не понимаю. Что в этом плохого? Нил откинулся назад в неверии. — Так это… Я… С чего вообще начать? Может, мне нужно объяснить все? Боже, да я мог бы написать целое эссе по каждому слову. Начнем с того, что я, по сути, обвинил его во всем. Сказал ему, что он сам разрешил мне причинить ему боль, сам разрушил все выстроенные им границы, потому что он верил, что я не плюну ему в лицо. Я это к тому, что его забота — что он открылся мне — полная херь. Что он сделал это своими руками. Больно не будет, если откроешься, Эндрю. Не обязательно что-то чувствовать; давай, просто закройся и отгородись от всех ебаных эмоций, которые может вызвать у тебя другой человек. Тебе не было бы больно, если бы ты этого не допустил. Я сказал ему, что он сам виноват в том, что ему больно, виноват, что разрешил мне, блять, забраться к нему под кожу. Вы издеваетесь или как? Вы хоть представляете, сколько людей подвели Эндрю? Теперь я один из них. Теперь я стал ими. По дороге пронеслась машина. — Притормози, — сказала Бетси. Нил рассмеялся, словно задыхаясь. — Я ему будто прямым текстом сказал забить хер на все возможности, не пытаться расти и не становиться человеком, способным любить. У меня, блять, слов не хватает, чтобы выразить, насколько я проебался, Бетси. Он мне доверял. И это страшнее всего. Доверие было основой их взаимоотношений. Доверие было их связью. Они знали, что какую бы глупость ни совершил один из них, он всегда вернется. Бетси наклонила голову. — Разве? — Он… я не… что? Когда он перевел взгляд на Бетси, она замолкла ненадолго. Просто надкусила кусочек печенья с начинкой поверх фруктового фройо. Ветер откинул ее темные волосы с лица, и те не попали в рот вместе с десертом. Нил взял ложку и зачерпнул клубнику. Принялся есть ее в том же темпе, что и Бетси, потому что больше нечем было заняться. — Ничего страшного, если растает. Тогда просто в йогурт превратится, — сказала Бетси. — Но у меня есть инстинкт сохранения мороженого, который говорит, что я должна его доесть. Я спрашиваю, как ты думаешь, доверяет ли тебе Эндрю. Нил воспользовался ее стратегией и положил в рот немного застывшего йогурта, чтобы подумать. — Ну, я к тому, что, если раз оступиться, доверие уже никогда не станет таким крепким, как раньше. — Я думаю, это не совсем верная трактовка понятия доверия. Стоит один раз нарушить его, и оно уже не станет прежним. Иное не означает более слабое. Думаю, оно может упрочиться, но важнее причины, которые за этим стоят. — Хорошего предательства не бывает. — Да. Нил попробовал еще немного йогурта. — Если бы ты сказал что-нибудь похуже… — Я сказал. Хуже некуда, — произнес Нил, оборвав Бетси на полуслове. — Я не хочу преуменьшать, но вы оба все еще способны исправить ситуацию. Гораздо легче думать о том, чего мы не должны были делать, чем о том, что мы должны сделать, чтобы все исправить. Мы можем многое сделать. — Да знаю. И поэтому… это так бесполезно. — В каком-то смысле ты прав. Я не могу дать тебе никакой эмоциональной анестезии, которая сделала бы разговор с ним менее травматичным, чем он будет. Как я уже упоминала, моя задача — помочь тебе разобраться в ситуации. Нил вдохнул. Запахло ванилью, когда фруктовое фройо начало таять. Прямо как пахнет свеча, стоящая в его комнате, на его кровати, купленная специально для того, чтобы успокоить его. Будто чтобы приклеить воском его стопы и удержать на месте. Персик, печенье и мороженое. Он поднял остатки фройо, который, несмотря на холодную погоду, частично растаял. Клубника с миндалем наполовину утопли в нем и покачивались. Он выбросил его в мусорку на обочине. Перед ним пронеслась другая машина. От звука у него зазвенело в ушах. Нил не знал, сможет ли еще хотя бы минуту стерпеть предложенный Бетси самоанализ. В ее машине было бы душно. Он ожидал, что станет легче, когда разберется с одной проблемой. Но вместо этого начал ощущать себя сточной канавой, которую пытались прочистить, но вытянули из нее всего один волосок. Он подошел обратно к Бетси, но не сел. — Так вы говорите, что могло быть хуже? — изумленно спросил он. Бетси пожала плечами. — Я бы предпочла не упрощать мысль до чего-то столь пренебрежительного, но по сути — да. Нил шумно выдохнул. — Спасибо, док. Бетси сомкнула губы в линию и растянула их в легкой улыбке. — Нил, подумай об этом. Мы можем продолжить разговор в машине. Готов ехать? Вот и оно. Сбой всех систем. Слова Мэри «Не сейчас, нам пора». Ее «Поговорим позже». Они так ни разу и не поговорили позже. Они значили только одно: «Ты неправ, ты ребенок. Я разбираюсь во всем лучше тебя». Его мнение не учитывалось, когда в приоритете стояло выживание. Обычно Мэри окидывала его снисходительным взглядом — подавляющим, заставляющим умолкнуть. А его тоненький голосок, умоляющий: «Не заставляй меня снова плавать, я не хочу учиться» встречал ответ, который обрубал все на корню. — Я, наверное, пойду домой пешком, — сказал Нил. Он внутренне содрогнулся, когда это «наверное» неудачно проскользнуло в то, что должно было стать утверждением. Ему не десять. Не шестнадцать. Мэри мертва. Ему незачем страшиться последствий решительных высказываний. Бетси сложила руки на столе. — Я сказала что-то не то? Он скрипнул зубами, сокрушаясь, как легко она его прочла. Задался вопросом, какую слабость она разглядела и в каком конкретном месте, а после, по недавно приобретенной привычке, опустил рукава. — Нет, — соврал он. На сегодня хватит правды. Бетси смерила его взглядом, совсем чуть-чуть напомнившим ему принадлежащий Эндрю. Сходство оказалось таким же незначительным, как разница в предпочтении кузова Nissan или Maruchan. — Не думаешь, что заработаешь еще одну судорогу? Нил пожал плечами. — Лучше позвони другу. Это не прозвучало как предложение. Больше как требование. Какой-то совет доктора, который Нил неизбежно проигнорирует. Но нынешняя ситуация — исключение, потому что Бетси не дала ему шанса пропустить слова мимо ушей, передав телефон. Нил взял его.

***

Листья под головой едва ли подходили в качестве подушки. Он ощущал, как жуки копошатся на его лодыжках, а, может, травинки, начавшие тянуться к солнцу. Сегодня он разбит. Все ощущается реальнее, чем должно было быть. Что-то проползло по его шее. Шажок за шажком нечто продвигалось все дальше. Может, паук. Нил подождал, пока паук не переползет через всю шею. Затем сел и вздрогнул. Он скоро умрет. И ладно. Это станет достойным концом печальной эпопеи. Как говорил Ники о своем любимом шоу: его снимали слишком долго, и все от него устали. Что касается Нила, и всех его имен, и всех этапов становления, и всех преодоленных им миль — пора прекращать. Эллисон заехала за ним на своей розовой машине. Показушная тачка выглядела так, будто ей не пристало кататься по потрескавшемуся асфальту и останавливаться в том месте, где ждал Нил. То же самое можно сказать и о черной Maserati. Нил выбрал бы что-нибудь попрактичнее, но Жан с Джереми выбрали именно ее. Она громкая. Броская. Он с легкостью мог вообразить ощущения от ее кожи в салоне и бурчание мотора под ногами. Жаль, ему не удастся уговорить Эндрю принять ее. — Думаешь о чем-то? — спросила Эллисон. — Нет, — ответил Нил. — Может, убавить музыку, чтобы ты мог ни о чем не думать в более спокойной обстановке? — предложила она. — Нет. Эллисон выкрутила звук обратно. Звучащий ка́вер неплохо сопровождал его мысли. Думай он чуть громче, она смогла бы услышать. И высказалась бы предельно честно. — «Чего, умереть захотел? Раз ты сам хочешь упасть к ним в руки, то, наверное, так и будет. Ну же, Нил, я больше не отпущу тебя на свидание со смертью». — «На сражение». Он всегда сражался. В этом-то и проблема. Нил с головой нырял в любую опасность. Бросался прямо с обрыва. Делал это в одиночку. Никто не должен был чувствовать себя обязанным тонуть вместе с ним. Хорошо, что его больше некому сопровождать. Нил исчезнет без следа. Натаниэль трагически погибнет и больше ни слова не скажет Лисам. Им не придется приближаться к Балтимору. Это было так близко. Они оказались прямо напротив мира, в котором он жил. Телефон Нила буркнул. Он вздрогнул. — Запомни, — сказала Эллисон, — если тебя нужно будет подбросить еще раз, можешь набрать мне. Видит Бог, ты бы не сел в одну тачку с Бетси Добсон. — Как ты догадалась? — Гонишь? Ты? Парень с кучей секретов? Меня терапия тоже не особо радует, и я прямо ощущаю те же вайбы от тебя. Нил насупил брови. Эллисон смерила его ты-блять-точно-гонишь взглядом. — Нил, при всем уважении, ты заставил меня отвезти тебя туда, где тебя чуть не убили; ты пропал со всех радаров на три недели, а потом вернулся и сказал, что ездил в зимний, блять, тренировочный лагерь, — она притормозила на красный и посмотрела на него. — Дорогой, ты держишь эти секреты в себе так же крепко, как я бы держала бейсбольную биту, если бы кто-то заикнулся о том, чтобы отключить Сета от аппарата жизнеобеспечения. — Уже зеленый, — сообщил Нил. — А что, кто-то пытался? — Один из его уебков «друзей», — Эллисон перевела взгляд на дорогу. — Неважно, потому что при любом раскладе я знаю себя лучше, чем какой-то тип; и мне плевать — много, мало я с ним пообщалась и на его высокую ученую степень. Нил нахмурился. Он знал себя так же хорошо, как умел обездвижить человека несколькими футами клейкой ленты. Части, которые все еще оставались в тени, находились между Нилом и Натаниэлем. Парнем, которому суждено пропасть, и парнем, которому суждено умереть. Оставшиеся части плавали где-то между, подобно озеру с небом по обе стороны. Атмосфере, которую он не научился различать в новых ситуациях из-за недостатка эмоционального интеллекта, как, например, та — возникшая в номере отеля с Эндрю по окончании. Может, то было реакцией — как Нил понял из одолженных Бетси книг — травмы, судя по одному из вычитанных им определений. Нилу не нравилось это слово. Травма предполагает воздействие. Означает удар по эмоциональным устоям, а у Нила уже столько физических травм на теле, что, сдери их с кожи, можно было бы вплотную завешать стены особняка, и даже просвета обоев не осталось бы. — Ты знаешь себя, — повторил слова Нил. — Это одновременно радует и пугает. Ну… меня не пугает, я же, знаешь ли, Эллисон Рейнольдс, — сказала она. — Это пугает людей, которые пытаются задеть меня тем, в чем я сильнее всего. Людей, которые пытаются нажиться на чьей-то неспособности разглядеть свою самооценку и силу. Факбоев. Типа Рико. Таких. На секунду Нил захотел поинтересоваться, кто такой «факбой», затем подумал, как это может относиться к Рико, и решил, что лучше не знать. — Ты домой едешь? — спросил Нил. Эллисон вздернула брови. Нил поднес костяшки пальцев ко рту. — Блять. — О нет, ты сам сказал. — Сука. — Загляни поглубже, может, еще какая правда наружу выскользнет. — Я сейчас не в настроении тратить всю свою энергию на то, чтобы язык за зубами держать. — О-хо, это что, настолько трудно? — Нет, — соврал Нил. — Сейчас был какой-то незнакомый поворот, куда мы едем? — В отличие от тебя, я собираюсь поболтать, — сказала Эллисон. — Хочу заехать в бар и выпить. — У меня так себе отношения с алкоголем. — От одного стаканчика не раскиснешь. Поверь, выпьешь — и заснешь быстрее, вообще в любом месте. Не говоря уже о том, что ты, вроде как, в долгу передо мной, учитывая, что я отвезла тебя в аэропорт, чтобы ты смог повидаться с… кем, кстати? Нил неловко поерзал на своем сиденье. — Да, я… — Твоей… тетей? Мамой? Дальним родственником? — Прости. — Так ты хочешь попробовать забыться или нет? Нил подумал над предложением. Подумал об Эндрю и его медузах. Его сигаретах. Его планетах. Обо всех драгоценных частичках Эндрю, которые тот держал при себе, словно боясь, что кто-то может их раздавить. Подумал о мягких прикосновениях, холодных ключах и горячих руках. О давящей лжи, о коже, покрытой шрамами и о лжи, лжи, лжи, лжи, валящей из его рта. О том самом рте, который Эндрю беззастенчиво целовал, начисто вылизывал, страстно кусал. Подумал о весе всех его даров, к которым раньше никому не позволялось прикасаться, и о цифрах: тридцать три процента. Сто пять процентов. Семь. Они бросали его связанным в багажник, чтобы, видимо, перевезти с места на место, потому что Натаниэль не хотел слушаться. Он выжидал, а на следующей остановке, когда его доставали, пытался что-то сделать — хоть как-то выпутаться и улучить момент для побега или одернуть пистолет в чужих руках, напугав охранника и заставив внезапно спустить курок, — но все было бесполезно. Натан всегда побеждал. Если смерть Мэри чему-то и научила Нила, так это тому, что Эндрю способен на многое. Эндрю способен сделать многое. Он способен восстановить всю документальную картину жизни Нила, рассказанную только по памяти, понестись напролом и догнать последнюю крупицу надежды Нила, чтобы практически на корню вырезать все шансы и иссушить их до праха. Способен держать в своих руках шаткий контроль, подобно тому, как держит руль одной из них, и брать проблемы Нила на себя, вставая на пути будто целой угрожающей ему армии. Способен неспеша распутать Нила голыми руками, сильными пальцами вплести в него свою правду и свить их вместе. Но как бы Эндрю ни старался, он не заставит Нила остаться. Нил выключил телефон и припал к дверце Porsche Эллисон, пока та отъезжала от Лисьей норы. — Ладно, — сказал он.