Naked

В спальне темно, как и во всём городе — солнце село часов так пять назад, и им бы спать, дабы завтра, пытаясь продрать склеенные глаза, не мычать в подушку, как настоебенил ублюдский будильник и необходимость вставать и ехать в офис, но, боже, хоть раз голос разума бывал громче мимолётных хотелок? — Алиса, включи «Hasnuts — Naked». Антон знает, что будет дальше. Знал уже когда тихо закрылась за ними входная дверь; даже раньше — ещё в такси, когда в тишине салона музыка и алкоголь с отгулянного корпоратива текли по венам, импульсами разбегаясь по телу прямиком до висков, мягкой болью в голове отдаваясь, потряхивало пальцы на руках и теплело в паху от скорой перспективы оказаться с Арсением гораздо ближе, чем были они в окружении коллег, друзей и знакомых стен. Но всё равно волнуется: кусает губы и с нажимом подпирает стопами пол, словно тот расколется, если Антон оторвёт от него ноги. — Ты что, хочешь, чтоб соседи ментов вызвали? — говорит, потому что сказать что-то нужно — не молчать же, замерев истуканом, капая слюной себе под ноги и с потрохами себя сдавая. Арсений же, блять, тот ещё засранец и продуман — знает, как Антон на него реагирует, и делает всё, чтобы реакции добиться. — А мы им не откроем, — отвечает просто, и руки резковатыми, под такт музыке, но изящными волнами режут воздух, из лёгких у Антона его же выбивая. На диалог Арсений не настроен — это видно. — А они нам дверь выломают. — И увидят, как ты трахаешь меня под электронщину, тобой же написанную? — Арсений хмыкает, лукаво стреляет глазами и тут же их прикрывает расслабленно, также продолжая двигаться — выгибаться, резкость миксуя с природной пластикой, впускать музыку в себя и отдаваться ей, этой комнате, Антону… Слюны полный рот, и Антон тяжело сглатывает, сжимая пальцами бортик кровати. Возвращаясь домой, они практически всегда знают наверняка, что будет дальше — они не сговариваются, не обсуждают, будет ли сегодня секс — на интуитивном уровне чувствуют, умеют ловить настроения друг друга, редко когда ошибаясь, поэтому оба сейчас — после душа: на Арсении только шорты, свободно на нём сидящие, хотя скорее висящие, а на Антоне, помимо первого, ещё и футболка — не лето же, чтобы полуголым по квартире шарахаться, да и Арсений всегда смешно бубнит, пытаясь сексуально содрать с него одежду. В свете торшера красиво поблёскивают не высохшие ещё капли на Арсовой груди, отбрасываются тени на потолок, повторяя за Арсением все движения, скачут и плывут, как перегруженный Антонов мозг, стучит в висках музыка, без спроса проникая под кожу, опутывая своими раскалёнными нитями, оставляя обжигающие поцелуи тока… Ещё капля, и поедет крыша, но Антон стойко держится, выдавая себя разве что побелевшими костяшками на руках и тяжёлым взглядом, неотрывно на Арсения обращённым. Когда Антон писал музыку, он не думал, что та станет саундтреком к их сексу. Он вообще не думал, и сейчас не получается думать тоже — только смотреть, жадно облизываться и отсчитывать секунды до того, как выдержка полетит нахуй. Без четырёх секунд четыре минуты кончаются, на мгновение погружая комнату в тишину, и Антон выдыхает, наивно полагая, что смущающая и вместе с тем до звона в так называемых nuts возбуждающая пытка закончилась, но затем — из колонки снова прорезается звук, и Арсений, кажется, не планирует останавливаться тоже. Более того — он жмёт на пультик, и зажигается светодиодная лента, окутывая пространство густым красным, и если это ад, то, в целом, ведомый бушующими в организме эндорфинами и чем-то там ещё, Антон готов согрешить. Даже не готов, а хочет. — Touch, but don't taste, — на ломаном английском повторяет Арсений текст, грациозно стекая на пол, ползёт к раздвинутым Антоновым ногам, оглаживает их, сквозь шорты прижимается к набухшему члену щекой. — Taste, — стараясь звучать не просяще, подхватывает Шаст, — but don't swallow. — Расслабься, — Арсений гладит, — и отпусти себя. Я хочу увидеть, какой ты, когда остаёшься наедине с музыкой; покажи мне Хаснатса. И ловким движением рук снимает с Антона сначала футболку, а потом — шорты, с лица переплывая глазами к паху. — Блять, Арс. Антон не страдает раздвоением личности, однако Hasnuts — это кардинально другое, нечто смелое и откровенное, твёрдо стоящее на своём, бесстрашно вступающее с миром в полемику, в спор об уже устоявшемся, обществом принятом. Это — его протест. Это — его нутро, самые потаённые и скрытые от глаз его уголки, самые неожиданные его грани. Hasnuts — не вторая его личность, а он сам, его обратная сторона, скрывающаяся за безобидным комиком, его боль и голос. Hasnuts — его внутренний Демон. Арсений беззастенчиво пускает пузырящуюся слюну, распределяя её языком по члену сразу, пока не стекла она на бёдра, и с нажимом скользит по уздечке, уже зная, как поведёт себя Антоново тело от подобного вида стимуляции — таз, совершенно не изменяя себе, рефлекторно дёргается, вскидывается, и Антон резко вздыхает, шипит. Спина начинает ныть от напряжения и несменяемого положения, и облегчённый выдох спрыгивает с губ по собственному хотению, но Антону уже похуй — он расслабленно прикрывает глаза и раскидывает по кровати руки, сходу принимаясь отбивать пальцами ритм, беззвучно тапая ими по матрасу, пока Арсений насаживается ртом на член, окутывая его теплом и влажностью своего языка. От усталости и алкоголя болит голова, и впору было бы выключить музыку и полежать в тишине, позволив мозгу отдохнуть, но Антон — немножко мазохист, и пульсирующая в висках боль, схожая с разрядами тока, вкупе с бьющей по перепонкам музыкой ему нравится. И не только ему. Арсений своих звуков не стесняется — он пропускает член до горла, пока не сработает рвотный рефлекс и не выступят механически слёзы, причмокивает и мычит. Своей любви к минету, конкретно к Шастовскому члену, он не стесняется и не скрывает тоже. Напряжение таки уступает наслаждению, и Антон не замечает, как начинает двигаться в такт, возить макушкой по постели и плавно вести тазом, бёдрами крутя, но на тормоза уже не жмёт — себя отпускает, как просил его Арс, и позволяет Хаснатсу завладеть его разумом. — Close your eyes and take it, this beat is naked, — низким шёпотом повторяет Антон за собственным же голосом, пропущенным через обработку, и слышит, как снизу чертыхается Арсений, следом выдавая непонятный звук между бульканьем и поскуливанием. Антон не знал, что его настолько вставляет. И что самого будет вставлять с его же руками написанного музла в таком контексте — не знал тоже и вообразить, блять, не мог, когда от балды писал, сидя дома, параллельно безобидно потягивал пиво и чесал пузо. А потом Арсений прыгает — и откуда в нём, почти сорокалетнем мужике, столько энергии? — вероятно косплея кошку, конечности выставляет по бокам от Антона и нависает, горящими глазами впиваясь в лицо и источая такого масштаба похоть, что Антону бы заволноваться, температурку измерить и дать воды дедуле, чтоб успокоился, но Арса он хочет не меньше, поэтому — целует слюняво и глубоко, переставая сдерживаться совсем. Нахуй летит не только выдержка, но и рассудок, инстинкт самосохранения и стеснение, уступая место всепожирающей страсти, вожделению и тому Хаснатсу, которого Арсений так хотел увидеть. Арсений же летит на хуй. Ну, буквально. Незаметно выпутывается из одежды и усаживается сверху, зажимая Шастов член между животом и собственными ягодицами, и от одного только ощущения тяжести его тела хочется позорно кончить, но Антон держится. Хоть в чем-то он, блять, держится. Музыка перестаёт различаться — слух тоже нахуй летит, и всё, что Антон слышит — звон, который, точно лезвие, безболезненно скользит по коже, снимая защитный покров и обнажая то, что Антон так старательно в повседневной жизни от мира прячет. Да даже от себя. Но теперь он не пытается прикрыться — с Арсением хочется быть откровенным. Ведь Арсений же тоже давно перестал прятаться, скрывать от Антона своё внутреннее. Он перед ним честен и открыт, наг физически и эмоционально — и практически каждая его эмоция Антону теперь ясна. Особенно сейчас, когда Арсений едва не прямым текстом заявляет, что и как он хочет. — Я так хотел, чтобы ты трахнул меня под неё… — когда Антон приподнимается и спускается губами к чужой шее, корябая чувствительную кожу зубами, пользуется Арсений свободным ртом и сбито говорит, понижая голос до полушепота. — С того самого дня, как она вышла, с седьмого октября, я слушал её и представлял, как ты меня ебёшь и шепчешь на ухо, как в песне, чтобы я закрыл глаза… У Антона же, в отличие от Арсения, рот занят, но он всё равно говорит, нехотя от кожи отлепляясь: — А я-то думал тогда, чё ты меня минут десять игнорил, — и с ухмылкой, смело глядя в глаза: — Дрочил? Арсений отрицательно качает головой. — Нет. Подрочил я только вечером, тогда я просто десять минут в ахуе сидел с того, что мой мужик написал такой разнос, — звучит он правдиво, — и курил. — Это же просто музыка, — в привычной себе неуверенности отвечает Антон, и даже не потому, что действительно так себя чувствует, а потому, что ответить-то больше и нечего — он смущён и влюблён, и такая реакция важного для него человека на собственное творчество не может не отдаваться в груди теплом и в щеках — румянцем. — Всё, что связано с тобой, априори не может быть простым — особенно то, что ты своими руками создаёшь, — и хочется разнеженно покраснеть ещё сильнее, но Арсений искусно сворачивает диалог в другое русло: — Понял? А теперь трахни меня. — Алиса, сделай громче. Соседи ненавидят их прямо сейчас. Он растягивает Арсения с присущей ему осторожностью, Антон не теряет её даже в атмосфере пыла и жара, потому что чужой комфорт ему всегда важнее, чем собственные хотелки, но тому не терпится — и Арсений насаживается, сбито просит быть активнее и добавить ещё один палец, пока не окажется в нём три, а лубрикант не потечёт по бёдрам, по Шастовым запястьям, пока пальцами он стимулирует простату. Целовать его такого — особенное удовольствие, и Антон никогда себе в этом не отказывает — ему нравится ощущать, как чужое тело смягчается в руках, расслабляется, становится податливым и покорным, как Арсений отдаётся поцелую, липнет к губам до последнего — и следует за ними, как мотылёк на свет, когда Антон предпринимает попытку оторваться. Какого бы ебыря-террориста Арсений из себя ни строил, всегда он оказывается слаб перед обыкновенной лаской и поцелуями, а Антон — что? Он этим нагло пользуется. Но сейчас ласка не сбавляет градус совершенно. Музыка по-прежнему бьёт по ушам, практически ощущается на коже, делая воздух тяжёлым и острым, облизывает всё Антоново тело, обжигая, и сводит с ума. Арсений опускается на член сразу, как только Антон справляется с презервативом, и внешне оно, конечно, не так бурно и эмоционально, как внутренне ощущается и диктуется музыкой, и экзамен по страсти они бы совместными усилиями сдали максимум на троечку, но к чёрту критерии и оценки — они горят и хотят, а схожа ли фантазия с реальностью — уже неважно. Ладонями Антон чувствует, как напрягаются Арсовы бёдра при подъёме, и перенимает малую часть его веса на себя, помогая, ведёт тазом вверх, ловит давно выученный ритм — им хватает буквально пары секунд, чтобы словиться, и каждый раз Антон удивляется, как оно у них так выходит. Они же даже не тренировались специально, не репетировали. А понимают друг друга лучше любого десятилетиями проверенного дуэта. Антон приподнимается — и слизывает с чужого виска каплю пота. Солёная. Ведёт ладонями по спине, покрытой испариной, и толкается в Арсения до упора, опуская его на себя, с нажимом удерживая бёдра, рисуя на коже красные пятна — следы собственных пальцев… Замирает, смотрит в Арсовы глаза и, зеркаля его, дышит через рот. Концентрируется на ощущениях. Старается почувствовать, заметить больше, чем сейчас, ещё глубже и честнее. В ушах — музыка, музыка, музыка. И стук соседей по батареям. Сверху, снизу, сбоку. У Антона атрофировано чувство стыда — он погряз в эгоизме и в Арсении, и потом, безусловно, он пожалеет, но слишком часто он сейчас меняет на потом. Хватит. Арсений устало улыбается; повышает голос: — Алиса, включи «Look at me». Антон ему кивает; понимает. — Ляжешь? — он знает, что Арсений быстро устаёт в любых позах, что не лежачая, и предлагает быстрее, чем кончаются у того силы. Three, two, one… Со зрительным контактом проблем у них не было никогда — что в постели, что на сцене им только дай друг на друга посмотреть — не оторвутся, пока их не прервут, но под доносящееся из колонки «Look at me» смотреть на Арсения оказывается… странно. И пиздец горячо. Светодиодная лента окрашивает кожу Арсения красным, у него ужасно блестят глаза и губы, и Антон честно не знает, как при всём при этом до сих пор держится. Пульсирует не только член, а всё тело. А Арсений под ним тяжело дышит и постанывает, цепляясь за бока и плечи пальцами и шире раздвигая ноги, чтобы Антону было удобнее втрахивать его в постель. Ритмично, резко, с оттяжкой. — Смотри на меня, — хрипит Шастун, когда у Арсения слипаются веки. И это жестоко, ровно как и то, каким взглядом Арсений на него смотрит, но Антон хочет. Там восхищение вперемешку с нежной любовью, гордость и желание, неверие и откровенное «Возьми меня целиком». Арсений в моменты близости всегда точно открытая книга, и всегда Антон ощущает трепет, когда удаётся ему проскользнуть в душу, познакомиться с тем, что сидит себе в укромном уголке и в мир не высовывается. Арсений смотрит, а Антон толкается в него, не жалеет ни сил, ни несчастных соседей, порывисто ему надрачивает и сцеловывает с губ терпкий оргазм, когда Арсений изливается себе на живот и стонет, под Антоном дрожа. Three… Снова до упора — чтоб яйцами упереться в ягодицы, снова глубоко, снова замирает, ощущая, как Арсений понятливо сжимается и тратит остатки своих сил на то, чтобы помочь Антону кончить. Two… Арсений вжимает его в себя, чуть подмахивает бёдрами, оплетает ногами талию, чтобы близость была максимальная — словно слились они воедино. One… Стон, выдох, учащённое сердцебиение… И Арсений, заботливый и трепетный, вовлекает в поцелуй, на губах отпечатывая ставшее привычным, но всё такое же нужное «Я тебя люблю». — Алиса, выключи. Нужно отдышаться и переварить. — Ты охуенный, Антон, ты знаешь? — Арсений гладит его спину, пока щекой Шаст прижимается к его влажной груди. — Спасибо, Арс, — это максимум, на что его хватает. — Было бы за что. За то, что поддерживаешь, за то, что любишь, за то, что с тобой не страшно. — За то, что опошлил мне трек! — Антон поднимает голову и смотрит притворно осуждающе. Арс цокает. — Не опошлил, а помог взглянуть на него с другой стороны! — Ну спасибо, бля! Антон перекатывается на кровать, снимая презерватив и, завязав, бросая его на тумбочку. Арсений лукавой кошкой подлезает к нему под руку, голову укладывая на плечо. — Так и всё-таки, яйца или орешек? Шаст загружается с секунду, и — прыскает, в своей манере фырча. — Контекст решает, Арс, контекст. — Ну, а сейчас? В ответ придумывается только усмешка и — крепкое сжатие Арсовых ягодиц. Арсений пьяно хихикает, хоть алкоголь отпустил его ещё на пороге, и смешливо называет своим Щелкунчиком. Антону этого достаточно.