Представь нас вместе

Чай горчит. Цзян Чэн смотрит на бесстрастное лицо Лань Ванцзи, переводит взгляд на непрерывно болтающего Вэй Усяня беззастенчиво виснувшего на муже, и делает ещё глоток. Горчит ещё больше. После того, что случилось в храме Гуаньинь Цзян Чэн думал, что его сердце не могло разбиться ещё больше. После того как Лань Ванцзи, выбрал Вэй Усяня, а тот выбрал его в ответ, и они ушли вместе, ни разу не обернувшись, ни удостоив Цзян Чэна даже взглядом, он думал, что даже тот жалкий кусочек сердца, который остался у него, обратился пеплом. Они оставили после себя лишь выламывающую боль, на смену которой пришла холодная беспросветная пустота. Цзян Чэн смирился с ней. Мысленно он окончательно распрощался с ними обоими, надеясь, что Лань Ванцзи и Вэй Усянь будут счастливы вместе. Себе же он не оставил надежды даже на простой разговор с бывшим шисюном. С Лань Ванцзи тем более. Вынужденные предательства импульсивного, хаотичного Вэй Усяня Цзян Чэн мог понять. Предательства Лань Ванцзи, столько лет разделяющего с ним скорбь по любимому мужчине и общую постель, а затем безжалостно поворачивающимуся к нему спиной раз за разом — нет. Он предпочёл бы никогда не связываться с этим мужчиной. Любовь к Лань Ванцзи пришла неожиданно и ударила по нему сильнее, чем он мог предположить. Цзян Чэн отводит взгляд. И медленно поднимается, спеша уйти, ссылаясь на дела. Он не хочет помнить. Он хочет стереть каждое воспоминание связанное с ним. Не друзья и не враги. Они годами молчаливо пытали друг друга взглядами. Они сражались. Иногда устав от бряцанья скрещивающихся в бою Саньду и Биченя, скинув свои идеальные траурные одеяния непревзойдённый Ханьгуань-цзюнь забирался в его постель, застланую чёрным и алым шёлком. Забирал в свои объятия, закрывая от единственного призрака наполняющего разум Цзян Чэна и прятался от него сам. И они занимались тем, о чём ни один из них не вспоминал при свете дня. Обнажённые тела сплетались в схватке иного рода. И эта борьба. Это побег. Цзян Чэн закрывал глаза, чтобы забыть. Лань Ванцзи — чтобы помнить. В конце концов всё сводилось к человеку, которого больше не было рядом. Позже они лежали обнажённые и измотанные, иногда — вместе, но чаще порознь. И единственный призрак вставал перед ними не то укоризной, не то поощрением. И в тот же миг разбивался яркой вспышкой растревоженного Цзыдяня, покорно исчезая. Цзян Чэн вставал и уходил, оставляя Лань Ванцзи одного и не говоря ему ни слова. Уходил, чтобы вновь начать свою охоту на тех, кто ступил не на тот путь. И быть может однажды найти то, что ищет. Цзян Чэн отказывался признаться даже себе, что всё ещё верил в то, что сможет найти Вэй Усяня. Что тот был сильнее всех, кого он знал, а такие не уходят в никуда навсегда. Что нужно только найти способ. Попробовать. Может быть ответ находится на виду. Все думали, что он пытал и убивал последователей тёмного пути за их принадлежность к нему. Цзян Чэн же искал способ вернуть того, кого отказывался отпускать. Просто, пока никто не смог ему дать то, чего он хочет. Порой в его мыслях поселилась подлая отвратительная мысль, что Вэй Усянь виноват во всём, что случилось. Что он знал, чем всё обернётся для него — их обоих — и всё равно упрямо шел по выбранному пути. Что он всегда поступал так, как было нужно ему, а не им. Что и не было вовсе никаких «мы», «героев Юньмэна», а были только «я» и «он». И это была мерзкая, отвратительная мысль, но было тяжело избавиться от неё. И не прекращая своего вечного поиска, живой лидер клана Цзян продолжал обвинять мёртвого основателя тёмного пути в своей неугасающей, неисцелимой тоске. Цзян Чэн мрачнел и дурнел характером, тенью бродя по миру, пытаясь выловить всех последователей тёмного культа. И лишь спустя долгое время осознал. Искал не он один. Лань Чжань двинувшись в другом направлении и выбравший другие методы, искал Вэй Усяня тоже. Цзян Чэн не знал, что заставило его понять, что Лань Ванцзи тоже плохо. И это было странно, хуже, чем осознание собственной пустоты. Возможно, именно это заставило его обратить свой взор на человека который был рядом. Лань Чжань продолжал приходить. Прошло столько лет, они редко разговаривали друг с другом, почти не знали друг друга. Только холод исходящий от Лань Ванцзи прежде стал ощущаться иначе — пьянящей прохладой в разгар жары. И взгляд изредка перехватываемый Цзян Чэном казался порой полным мягкой ласки. Но Цзян Чэн был убеждён, что это его воображение заставляло его видеть то, чего нет. И тем хуже было осознавать, что случилось. Влюбляться снова никогда не входило в планы Цзян Чэна. Влюбляться в того, чьё сердце отдано мертвецу — особенно. И вот то чего он избегал случилось. Цзян Чэн почти ненавидел себя и своё безрассудство, которое позволило ему надеяться, что постоянное присутствие в его жизни Лань Ванцзи никак не повлияет на него. Он ошибался. Он вообще слишком часто ошибался. Он знал, что даже спустя годы сердце Лань Ванцзи по-прежнему принадлежит Вэй Усяню. Он знал это, потому что и его сердце принадлежит этому непостижимому человеку, который так просто оставил его. Их обоих. Призрак Вэй Ина преследовал его во снах и виделся в предрассветных сумерках. Он всё ещё помнил его. Тосковал. Просто теперь в его сердце был не только он. Иногда Цзян Чэн задавался вопросом, что было бы если бы Лань Ванцзи остался с ним. Если бы… Если бы и в сердце Ванцзи нашлось для него совсем немного места. Был ли у него хоть один шанс? От этих мыслей кровь вскипела в венах, сердце принималось биться быстрее. Усилием воли Цзян Чэн перебарывал нахлынувшие эмоции, словно в предчувствии чего-то. А затем Вэй Усянь вернулся. Сделал то, чего никогда никому не удавалось. И Цзян Чэн узнал его. И он как и прежде хотел его. Но Вэй Усянь ожидаемо предпочёл ему Лань Ванцзи. Прятался за его спиной, разыгрывая представление. Так было всегда. Он всегда следовал за Ванцзи. А потом Лань Ванцзи просто забрал его, больше не удостоив Цзян Чэна ни единым взглядом. Его сердце болело так сильно когда они уходили. Но Цзян Чэн был готов к этому. Он привык. Это была знакомая боль. Привычная. Она почти не чувствовалась. Затяжной кашель стал преследовать его вскоре после этого. Цзян Чэн не придал этому значения. Он был лидером секты и не мог себе позволить обращать внимания на такую ерунду. А потом Вэй Усянь и Лань Ванцзи пришли к нему в дом. Преклонили колени в храме предков и совершили поклоны. Цзян Чэн почти не помнил, что говорил им тогда. Понимал лишь, что все его слова были злы и язвительны, были обидны и полны желчи и горечи. И всё что он хотел в тот момент — это чтобы они испытали всю ту боль, что они причинили ему, что заставили его сердце истекать кровью. Вэй Усянь терпел его оскорбления и обвинения со смиренной покорностью, но как только гнев Цзян Чэна обратился на Лань Ванцзи, Вэй Усянь потерял всякое подобие терпения. И Ванцзи снова смотрел на него с тем смертоносным холодом, что обжигал его когда-то. Это заставило Цзян Чэна вновь окунуться в ту боль, что преследовала его когда-то. Он вновь чувствовал эту беспомощность и обречённость не имея сил потерять их снова и не в силах заставить их остаться. Он хотел забрать Вэй Усяня, привязать к себе самыми крепкими путами и никогда больше не отпускать. И возможно это заставило бы и Ванцзи остаться рядом. Не умея иначе излить свою боль и не в силах побороть свою гордость, он сделал единственное, на что был способен тогда — он напал на тех, кого отчаянно желал удержать. Глупо и безрассудно. А затем появился призрачный генерал. И всего несколькими словами окончательно разрушил мир Цзян Чэна. Он не мог — не желал верить. Но Суйбянь без преград вытащенный им из — как он думал — запечатанных ножен, подтверждает каждое слова. И это окончательно поменяло всё. Лань Ванцзи потрясённо смотрел на него из-за плеча призрачного генерала, судорожно сжимая в объятиях бесчувственного Вэй Усяня. И в глазах Ванцзи столько эмоций, сколько Цзян Чэн не видел никогда. В его взгляде Цзян Чэну чудилась брезгливая жалость и осуждение — словно он силой отнял золотое ядро у его — их — любимого мужчины. Возможно, единственное, что влекло его к Цзян Чэну всё это время — золотое ядро его истинной любви, заточённое в чужое тело. То, что заставляло его возвращается к нему снова и снова. Это многое объяснило бы. Это была часть Вэй Усяня, и всё в нём было любимо Лань Чжанем. Вероятно, он просто чувствовал это. Понимание этого обрушивается на Цзян Чэна ледяным потоком, он успевает лишь смутно заметить стремительно покидающего Пристань лотоса Лань Ванцзи уносящего с собой Вэй Ина. Той же ночью волна безудержного кашля сломала его прямо в его покоях. Не дойдя до разобранной постели пару шагов, Цзян Чэн согнулся от боли ударившей в грудь, и изверг из разодранного горла потоки крови. А потом долго ещё сидел неподвижно на холодном полу, чувствуя, как мелкой дрожью сотрясается его тело. Пока это лишь кровь, уныло и с усталой обречённостью думал Цзян Чэн, вытирая губы дрожащей ладонью и обречённо прикрывая глаза. Но он уже знал, что ждёт его дальше. Цзецзе кашляла цветами пиона. Его мать — лепестками лотосов. Цзян Чэн знал, что это может продлиться долгие годы. Болезнь подпитывающаяся неразделённой любовью, не оставит человека, пока объект любви не ответит взаимностью. В противном случае жертву ждёт мучительная, медленная и неминуемая смерть. Лекарь помогающие его матери, а затем и Яньли говорил, что это редкая болезнь, передающаяся по линии крови. Его мать спасала близость с любимым человеком. Его отец может и не любил её, но его нахождение рядом с ней поддерживало в ней жизнь. Хотя и не облегчало страданий. Она была сильной женщиной. Но даже она была бессильна перед болезнью. Цзецзе долго, очень долго скрывала, что с ней происходит. Лишь после расторжения её помолвки, он обнаружил её однажды, задыхающуюся от лепестков пиона извергающийся из её рта. Цзян Чэн помнил, как напуган он был. Не помня себя от охватившего сердце ужаса он подхватил её на руки, требуя лекаря. А потом долго ещё сжимал холодные руки сестры и гладил её по спине, не зная, как помочь ей облегчить боль. Цзецзе страдала очень долго. К счастью, после того как свадьба состоялась, болезнь быстро отступила. Как лекари и говорили, принятие любимым человеком уничтожало болезнь. Жаль, что у Цзян Чэна не было такого шанса. А после был Гуаньинь, где Цзян Чэн так много хотел сказать Вэй Усяню, но снова не сделал этого. Они разошлись каждый своей дорогой и Вэй Усянь предложил оставить прошлое. Вэй Усянь и Лань Ванцзи вновь ушли не обернувшись. А Цзян Чэн остался один. Так продолжалось до тех пор, пока Вэй Усянь однажды просто объявился перед воротами Пристани лотоса и не запросил аудиенции. И Цзян Чэн сломленный, разгромленный, разбитый не смог отказать. Зная, что возможно пожалеет об этом. Это была его очередная ошибка. Вэй Усянь остался тогда и пробыл в Юньмэн пару недель. Потом ушёл. Так же внезапно, как и объявился. Затем вернулся снова, шутя и ясно улыбаясь, словно не было между ними пропасти длинной в тринадцать лет. Не было недопонимания, молчания, слёз, потерь и боли, что они причинили друг другу. Вэй Усянь остался. А потом была годовщина сожжения Пристани лотоса. И Цзян Чэн был так одинок, так пьян, так сломлен, что поддался свету исходящему от Вэй Ина. Он смутно помнил ту ночь. Грубыми обрывками фраз помнил лишь, что слишком много говорил тогда. И плакал. И наговорил много того, о чём наверняка пожалел бы, если бы затуманенный алкоголем разум не оградил его от этого унижения. Всё, что он отчётливо помнил это то, что Вэй Усянь поцеловал его в ту ночь. Поцеловал с той же нежностью, с какой целовал в своей прежней жизни. На утро они не говорили об этом. Цзян Чэн думал, что это изменит всё. Разрушит их только недавно восстановившийся отношения и Вэй Усянь снова уйдёт не обернувшись. На этот раз навсегда. Вэй Усянь и правда ушёл. Но затем вернулся снова. Они стали ближе, почти как когда-то в прошлом. Вэй Усянь шутил и беззаботно болтал, но стал намного ласковее, приходил к Цзян Чэну по вечерам. Они пили чай, разговаривали и ходили на ночные охоты. Боль и раздирающий кашель не исчезли, но притупились. Цзян Чэн подумал, что возможно одна любовь может исцелить другую. Что у него может быть шанс. Их первый раз после перерождения Вэй Усяня случился спонтанно. Цзян Чэн давно уже не думал, что сможет вернуть внимание своего бывшего шисюна хоть на краткое время. Прикоснуться к нему больше, чем полагается брату или другу. Не после того как тот поклялся смотреть лишь на одного человека. Принадлежать не Цзян Чэну. Но он довольствовался и этим. Но в тот день они вернулись после неудачной ночной охоты, в которой он едва не потерял Цзинь Лина. К счастью всё закончилось хорошо, и племянник отделался травмами и несколькими часами горячки. Цзян Чэн несколько часов провёл у постели племянника, несмотря на то, что тоже подвергся проклятью, прежде чем отправился домой. По возвращению в Пристань лотоса Цзян Чэна продолжало трясти — последствия проклятья или пережитого ужаса. Он дрожал весь — от пальцев на ногах, до кончиков волос. Его лихорадило, словно он побывал в самом холодном из источников Гусу. Именно так он и ощущал себя. Никогда прежде он не был так близок к тому, чтобы потерять Цзинь Лина. Этого он не выдержал бы. Больше нет. С него хватило потерь. За себя же он не волновался. Лекари сказали, что жизни ничего не угрожает — по крайней мере не из-за проклятия — если вовремя принимать снадобья и горячие ванны. Цзян Чэн отправился в свои покои сразу же по возвращении. И забрался в бочку с горячей водой, желая избавиться от этой дрожи. Сгорела половина палочки благовоний, а он так и просидел в воде, не чувствуя желанного облегчения. Вэй Усянь пришёл к нему, едва Цзян Чэн успел накинуть нижние одежды. Пришёл, словно не уходил никогда, словно не было между ними пропасти длинною в долгие годы. Вэй Усянь вопреки своей натуре и ожиданиям Цзян Чэна не сказал ни слова тогда. Просто в какой-то момент оказался рядом и крепко поцеловал поражённого Цзян Чэна прямо в губы. Он целовал его долго, умело и настойчиво, а потом сделал то, что напрочь перевернуло мир Цзян Чэна. Вэй Усянь занялся с ним любовью. Раньше они были любовниками. Но прошли долгие годы когда Цзян Чэн имел возможность коснуться своего шисюна. Ещё тогда, в прошлом, когда всё было по-другому, а Вэй Ин умирал на один раз меньше. Цзян Чэн целовал его шею, грудь, обводя языком напряженные соски, втягивает их в рот умирая от чувств и лёгкости в груди. Вэй Усянь извивался в его руках, шептал что-то далёкое и смутное, и раз за разом повторял его имя. А когда Цзян Чэн поцелуями спустился ниже и Вэй Усянь принялся беспомощно всхлипывать, зарываясь пальцами в его волосы. — А ты не терял времени зря, — посмеивался Вэй Усянь позже. Он лежал на его груди, чертя пальцем на груди Цзян Чэна символы и заглядывал ему в глаза. — Чему ещё ты научился пока меня не было? Озорство горело в его глаза, губы растягивались в провокационной улыбке. То что было шуткой для него ударило Цзян Чэна хлёсткой пощёчиной. — Замолчи, — шипел на него Цзян Чэн. Это была единственная ночь, когда Вэй Усянь остался с ним. Даже сквозь сон он ощущал его присутствие. А утром, на Цзян Чэна обрушилось осознания того, что они сделали, когда он наткнулся на Вэй Усяня счастливо цепляющегося за молчаливо взирающего на него Лань Ванцзи. — Я отправил Лань Чжаню послание, — объявил Вэй Усянь жизнерадостно. Цзян Чэн почувствовал себя так, словно ему плеснули кипяток в лицо. Грудь принялась неистово гореть, горечь осела на языке, предвещая новый приступ кашля. — И он прибыл сразу же как узнал. Похоже, — Вэй Усянь застенчиво коснулся кончика своего носа, кокетливо отводя взгляд, — я так торопился, что неверно всё пояснил. И Лань Чжань подумал, что ты едва не погиб. Разве не забавно? Нет. Цзян Чэну не было забавно. Ему было неприятно. Больно, обидно, тошнотворно. От самого себя, от ситуации в которой они оказались. Он не мог смотреть на Лань Ванцзи. И совсем плохо ему стало, когда он понял, что болезнь никуда не исчезла. Притупилась на время. Но не исчезла. А он до сих пор влюблен. В своего бывшего шисюна. И в его возлюбленного — своего бывшего любовника. Влюблён в двоих. Как мальчишка. — Кажется, я заставил тебя волноваться, — легкомысленно засмеялся Вэй Усянь тем временем, выбивая Цзян Чэна из мыслей, и беззастенчиво гладя пальцами лицо Лань Ванцзи. — Верно, Лань Чжань? Он обнял его руку и прижался щекой к плечу, заглядывая в золотые глаза, неотрывно глядящие на Цзян Чэна. Цзян Чэн почувствовал себя неуютно под этим прожигающим взглядом, словно… Словно Лань Ванцзи знал. Знал, что произошло между ним и Вэй Усянем в эту ночь. — Мгм, — невнятно прогудел Ванцзи, словно в подтверждение его мыслей. Цзян Чэн дрогнул всем телом, уставившись на них обоих. Мог ли Лань Ванцзи знать? Нет. Абсолютно точно нет. А Вэй Усянь? Знал, что было между ним и Лань Ванцзи в прошлом? И то, что произошло между ними… Была ли это месть Вэй Усяня? Разумеется Цзян Чэн знал своего бывшего шисюна достаточно хорошо, чтобы надеяться, что тот не опустился бы до такого. Не с ним. Хотя… Кто из них не изменился за эти годы? То, что Вэй Усянь находился не в этом мире ничего не меняло. Он почувствовал, как его грудь распирает. Он долго смотрел на них, а затем развернувшись спиной, покачиваясь пошёл прочь, не слушая Вэй Усяня зовущего его. Цзян Чэн был разбит. И чувствовал себя невыносимо одиноко. Намного более одиноко, чем за предыдущие тринадцать лет. В тот день его впервые вырвало лепестками. Чего он не ожидал, так этого того, что Вэй Усянь вновь объявится в его спальне следующей ночью. Цзян Чэн работал у себя в комнате и не планировал выходить. По крайней мере до тех пор пока не решит, как именно теперь ему вести себя с Вэй Усянем и Лань Ванцзи. Но когда он поднял голову, глядя на входящего к нему Вэй Усяня, слова испарились, будто Цзян Чэн и не прокручивал их в голове на протяжение всего дня. А Вэй Усянь тем временем просто шагнул к нему, призывно улыбающийся, бесстыдный и раскрасневшийся. В распахнутом вороте, наспех завязанного ханьфу, пятном выделялась белая шея с горящими на ней тёмными метками, оставленными не Цзян Чэном. — Зачем ты пришёл? — спросил Цзян Чэн нахмурившись. — О, А-Чэн, неужели ты совсем не рад мне? — промурлыкал Вэй Усянь. По возбуждению, пронёсшемуся по телу, Цзян Чэн отчетливо понял, что он совершенно не против повторения. Но вслух ничего не сказал. И только молча смотрел, как Вэй Усянь приближается. — Твой Ханьгуань-цзюнь совсем рядом, — сказал он, выравнивая сбившееся дыхание и пытаясь не обращать внимания на боль при упоминании Лань Ванцзи. — Тебя совсем ничего не смущает? Вэй Усянь беззаботно пожал плечами. — Я помогаю своему драгоценному шиди, пережить последствия проклятья. Лань Чжань не возражает. Лань Ванцзи не против? Не против того, что Вэй Усянь наведался ночью к своему шиди?! Вэй Усянь оказался слишком близко, от него пахнуло вином и сандалом, а боль в груди не чувствовалась так удушающе и жгуче. И Цзян Чэн невольно потянулся к нему, к тем запахам, что он не успел забыть. Вэй Усянь — воплощение его прошлого, которое никогда не отпустит. Воплощение его любви, страсти, надежд и чаяний. Вот что олицетворял собой Вэй Усянь, вот что тянуло к нему Цзян Чэна. Мог ли он отказаться от этого? После этого Вэй Усянь стал возвращаться не один. Отныне рядом с ним неизменной тенью стал появляется Лань Ванцзи и больше не исчезал. Цзян Чэн не противился, не бросался обвинениями и не смирял презрительными взглядами. Он старался вообще как можно реже пересекаться с ними, пока они пребывали в Пристани лотоса. Но и не прогонял. Как он мог? Что касается Вэй Усяня… То это Вэй Усянь. После того, что раскрылось… После того как он узнал, чем Вэй Усянь пожертвовал ради него. Был ли у него выбор? Да и сестра хотела бы чтобы её любимый А-Сянь мог посещать Пристань лотоса. И Цзинь Лин, к неудовольствию Цзян Чэна, кажется привязался к нему… Всё это было ложью. Просто рядом с ним он не чувствовал удушающей боли от цветов медленно распирающих его грудь. Так Цзян Чэн убеждал себя, до тех пор пока окончательно не примирился с мыслью, что два человека которых он любил периодически были рядом. Вэй Усянь же с молчаливого одобрения Лань Ванцзи продолжал наведываться к Цзян Чэну по ночам. А Цзян Чэн так долго тосковал по нему, так стремился к нему, так сильно любил и вот Вэй Усянь пришёл сам. Цзян Чэн не хотел тогда спрашивать почему и надолго ли. Он просто старался сделать всё, чтобы Вэй Усянь больше не уходил. Или хотя бы продолжал возвращаться. Это было большее, чем то, на что Цзян Чэн когда-либо мог рассчитывать. Не ему было жаловаться. ----- И всё же Цзян Чэн слишком жаден. Ему мало того, что он имеет. Он хотел больше. А болезнь не желала отступать. И он знает, что должен положить этому конец. Сначала это ощущалось как лёгкая щекотка распирающая грудь и гортань. Неприятно, но не смертельно. Терпеть можно. Время от времени он кашлял белыми лепестками. Но и это было вполне терпимо. Знание того, что это лишь начало и это вряд ли можно исцелить, ничего не меняло. Он знал, что всё будет хуже. Время с Вэй Усянем лишь облегчало симптомы, но каждая встреча с Лань Ванцзи усугубляла всё. У него оставалось всё меньше времени. И он должен был что-то делать с этим.