Представь нас вместе

Вэй Усянь приходит к нему в глухую полночь — бесстыдный и разгорячённый, как и прежде. Он не входит — вваливается в покои Цзян Чэна. Тут же скидывая сапоги, расшвыривая их в разные стороны и обхватывает нетерпеливыми руками его плечи. На губах Вэй Усяня горит вкус чужих губ, который Цзян Чэну так знаком. Он целует Цзян Чэна едва позади него закрывается дверь. — Я скучал по тебе, — выдыхает он в рот Цзян Чэна, оставляя мягкие быстрые поцелуи в уголках губ, на щеках, подбородке и челюсти. — Так сильно скучал, — и облизывает кончиком языка его губы, прежде чем вновь забраться между ними. Вэй Усянь под его руками горячий и податливый. Всё его тело словно создано, чтобы к нему прикасались. Мышцы напряжены. А руки цепляются и сжимают его с силой, какую сложно ожидать от этого слабого тела. Перед внутренним взором его всплывает прекрасное лицо Лань Чжаня. Когда-то и он так сжимал в объятиях и целовал. Это должно быть странным, думать о одном мужчине находясь в объятиях другого, но нет. Они оба любимы им, и оба дороги. И обоих он должен потерять. Снова. — Лань Чжань тоже скучает по тебе, — словно в бреду шепчет Вэй Усянь, скользя губами по линии челюсти Цзян Чэна. И Цзян Чэн содрогается всем телом. Значит, он всё знает. Вэй Усянь самодовольно улыбается, словно это его забавляет. — Как давно вы не были вместе? Ты ведь тоже скучаешь? За что он так жестоко? Глаза Вэй Усяня возбуждённо горят. В них нет жестокости и злорадства. Лишь неомрачённое желание. Чистое возбуждение. Цзян Чэн нетерпеливо прижимается к этим бесстыдным прекрасным губам, что умеют в равной степени и дарить наслаждение и больно ранить. Он должен запомнить это чувство. Их поцелуй долог и ослепителен. Внутри все дрожит. Цзян Чэн забывает обо всём, что терзает его сердце и полностью погружается в это мгновение. Голова кружится, внутри что-то распирает грудь, словно его золотое ядро готово взорваться — это почти больно, но это приятная боль, умиротворяющая и мягкая. Словно из Вэй Усяня в него вливается поток какой-то силы, и Цзян Чэн глотает и глотает этот свет, не умея остановиться. Зная, что однажды этот свет сожжёт его. Хотелось ненавидеть Вэй Усяня — тогда и теперь, а получалось только безумно скучать по нему. Цзян Чэн подхватывает Вэй Усяня под бедра и жадно прижимает к закрытой двери. Вэй Усянь ведёт губами по напряжённой шее Цзян Чэна, кусает мочку уха, вновь шепчет что-то невнятное, к чему не стоит прислушиваться. Он шепчет что-то о том как скучал по нему. И даже когда вновь упоминает Лань Ванцзи, Цзян Чэн не слышит, что именно он говорит. Только лишь крупная дрожь пробивает его тело от звука знакомого имени. Цзян Чэн не придаёт этому значения. Их встречи так редки, что нет времени разговаривать, можно только чувствовать. Отдавать и брать, не прося, не умоляя и не предлагая. Только рычит раздражённо: — Почему ты продолжаешь говорить? И вновь вцепляется в него пальцами, сжимает тело Вэй Усяня, желая оставить свои метки и мечтая поскорее избавиться одежды. Его дыхание тяжело и сбивчиво, глаза затуманены, мыслями он уже там, на краю, и он в нём — каждым движением подталкивает Вэй Ина к обрыву, готовый бросится следом за ним. Цзян Чэн нетерпеливо жмётся к Вэй Ину, запускает дрожащие руки под слои ткани, ладонями гладит кожу. И выдыхает стон ему в губы: тяжёлый, обречённый — потому что всё это повторяется раз за разом. Тело Вэй Усяня горячее и молодое, оно искрится энергией, собирающейся там, где горит жизнь его новое золотое ядро и стекающей ниже, по всей длине напряжённого члена. Вэй Усянь кусает губы, когда Цзян Чэн, только что нетерпеливо ласкающий его трепетными движениями пальцев, отстраняется вдруг. И радостно выдыхает, следя за тем, как Цзян Чэн стремительно раздевается. Цзян Чэн незамедлительно возвращается в чужие объятия. В такие моменты он чувствует безумие. Своё и чужое. Неудержимое, одолевающее, горящее бессмертным огнём в глазах. И как сладки в такие моменты объятия; как будоражат кровь крепкие поцелуи. Остатки одежды летят на пол, и вот уже рука Цзян Чэна между ног любовника, а вторая поддерживает голову, зарывается пальцами в волосы. Губы горят от жадных, требовательных поцелуев, в какой-то момент Цзян Чэн чувствует привкус крови и отстраняется. Одновременно с этим сдавленно шипит Вэй Усянь. Цзян Чэн уверен ему не больно, но так уж совпадает, что он входит в него, и это невозможно не отметить. Вэй Усянь расслаблен и подготовлен. Цзян Чэн с ясно осознаёт — Вэй Усянь был с Лань Ванцзи перед тем как прийти к нему. И прикрывает глаза, чувствуя вспышку боли в груди. Перед внутренним взором его вновь против воли встают картины из его кошмаров — или самых сокровенных мечт. Внутри тяжело ворочается глухая ревность. И разгорается огонь похоти. Это странное сочетание. Он снова видит Вэй Усяня, слышит, как тот смеётся, притягивая Лань Ванцзы к себе. И как бесстыдно стонет, получая свое удовольствие. — Когда ты со мной, думай только обо мне, — рычит Цзян Чэн, видя плывущий туман в глаза напротив и зная, что никогда не повторит этой просьбы при свете дня. «Думай обо мне, смотри на меня, нуждался во мне!» Жадный! Он всегда хотел больше, чем мог получить. Вэй Усянь задорно смеётся, обнимая его за плечи. — Я всегда думаю о тебе, А-Чэн, — горячо шепчет Вэй Усянь, касаясь губами его уха. Ложь. Но сегодня, только сегодня, он позволит обмануться себе. Ещё раз. Последний раз. Вэй Усянь сжимается вокруг него и чуть приподнимает бедра, впиваясь ногтями в плечи Цзян Чэна. И смеётся. Смех этот, который Цзян Чэн возненавидел бы в любом другом — громкий, самодовольный, собственнический, — разливает тягучий жар по телу. Было почти больно и сладко одновременно заниматься любовью вот так. Когда Вэй Усянь тайно пробирается к нему словно вор, скрываясь под покровом ночи. Не иметь возможности рассказать о своей любви. Знать, что это больше не повторится. Мысль о том, что Ванцзи находится где-то совсем рядом придавала пикантности. Возможно, именно сегодня он не выдержит такого унижения. Не сможет делить горячо любимого мужа с презираемый бывшим любовником. Цзян Чэн почти желает этого. Хочет чтобы тот тоже испытал какого это быть оставленным позади. И приподнимаясь над призывно тянущим к нему руки Вэй Усянем, любуясь белизной его кожи, Цзян Чэн почти зло желает, чтобы Лань Ванцзи действительно пришёл. Чтобы увидел, как бывший любовник справляется его безразличием и пренебрежением. И забрал своего мужа, чтобы никогда больше не вернуться. Тогда ему не придётся брать бремя ответственности. Не придётся самому отказываться от них. Но никто не приходит, никто не мешает и не пытается разлучить его с первой любовью его жизни. И вот они вновь сплетены в любовной горячке: дрожат вместе, нетерпеливо касаются и движутся в унисон. Губы их то и дело цепляются друг за друга. Они торопятся, будто боятся не успеть. Цзян Чэн толкается жёстче, одновременно кусая шею Вэй Усяня, и тот замирает в его руках, проваливаясь в белую вспышку, удовольствием разрывающую тело. Цзян Чэн следует за ним спустя три вдоха. Кажется, он бормочет что-то несвязное, но Цзян Чэну настолько хорошо, что нет никакого дела ни до собственных слов, не до слов Вэй Усяня. Он просто хочет, чтобы все это продолжалось бесконечно. — Скажи ещё раз, — пробивается сквозь густую пелену затихающего наслаждения. Вэй Усянь, крепче обнимает его за плечи, прижимаясь грудью к его груди. Губы прижимаются к уху Цзян Чэна и он повторяет: — Скажи. — Сказать что? — тянет Цзян Чэн, не в силах открыть глаза. Он всё ещё внутри, и ему не хочется шевелиться, чтобы не потерять это ощущение. — Так что? — переспрашивает он, но Вэй Усянь снова целует его. И это так великолепно, так желанно и долгожданно, что больше ничего не нужно ему в этот момент. Вэй Усянь оплетает его конечностями, прижимаясь крепче, не позволяя отстраниться и трётся о него словно большой кот. Прижимается, обнимает, шепчет что-то бессвязное, вероятно, сам не разбирая слов и доводя до края, с которого Цзян Чэн срывается. Вэй Усянь спускается поцелуями вниз по телу Цзян Чэна. Кажется, в сотый — тысячный — раз Цзян Чэн хочет попросить Вэй Усяня, остаться. Выбрать Пристань лотоса. Выбрать его. Спасти его. Всё вновь повторяется. Когда-то он проходил это с Лань Ванцзи. С ним он так и не нашёл смелости попросить об этом. Вэй Усянь же обращает его слова в шутку. Не отказывая и не соглашаясь. — Останься со мной, — говорит Цзян Чэн пока момент любовной горячки не спал. Пока мысли ещё спутаны и взбудоражены, пока смелости ещё хватает, а гордость дремлет. Пока он может стерпеть то, как жалко он звучит. Он может просить лишь в эти моменты. — Тебе нужно только это? — вкрадчиво спрашивает Вэй Усянь, словно пытаясь подвести Цзян Чэна к чему-то. Но Цзян Чэн не понимает к чему именно. — Тебе этого будет достаточно? Цзян Чэн не понимает. Чего Вэй Усянь хочет от него? Чего добивается? Что он должен сказать? — Разве я не с тобой? — Вэй Усянь ведёт языком по его животу. — Разве ты не чувствуешь меня? Моё дыхание? Не слышишь мой голос? Достаточно ли тебе только этого? Нет. Ему недостаточно. Ему настолько недостаточно лишь этого, что это убивает его. Вэй Ин посещает Пристань лотоса так часто, что порой кажется, что он не покидает её вовсе. Это почти не отличается от того, если бы он был здесь постоянно. Почти. Просто он принадлежит не Цзян Чэну. Вэй Усянь целует его бедра, кружит языком между ног Цзян Чэна, подводя его к пропасти, не давая соскользнуть в неё. Удерживает на краю, отвлекает, завораживает. Он многому научился, и увы, это не заслуга Цзян Чэна. — Останься со мной, — повторяет Цзян Чэн, зная, что этого не случится. И добавляет, то, чего не говорил прежде, зная, что пожалеет о своих словах: — Или не возвращайся вовсе. В таком случае и Лань Ванцзи исчезнет из его жизни. Может тогда у него ещё будет шанс? Он знает, что это не так. Вэй Усянь снисходительно улыбается, словно ожидал чего-то другого, но ничего не говорит. Его глаза должны быть тёплыми. Цзян Чэн знает это и пытливо заглядывает в них, ища… Ничего он не ищет. Он придумывает себе повод, чтобы смотреть на Вэй Усяня, чтобы не вспоминать, как Лань Ванцзи ждёт его в комнате неподалёку. Чтобы не вспоминать холод в любимых глазах. Цзян Чэн знает — Вэй Усянь никогда не подчинится. Не оставит своего блистательного Ханьгуань-цзюня ради него. Он должен радовать одной возможности коснуться своего шисюна, видеть его, говорить с ним. Быть благодарен, что хотя бы он не испытывает к нему презрения как Лань Ванцзи. Мысли о Лань Ванцзи причиняют боль. Он не так снисходителен как Вэй Усянь, он никогда не простит той боли, что Вэй Усянь претерпел по вине Цзян Чэна. Цзян Чэн знает, что их с Ванцзи отношения не станут хотя бы приятельскими. Не говоря уже о чём-то большем. Но Цзян Чэн хотел бы этого. Хотя бы этого. Он не мог больше видеть холодную отрешённость во взгляде бывшего любовника. Он хотел чтобы между ними всё было как прежде. Но и с Вэй Ином тоже. Он хотел их обоих. И если Вэй Усянь, возможно, согласился бы с этим. То Лань Ванцзи никогда не пойдёт на подобное. Цзян Чэн знает, что слишком жаден. И это скоро сведёт его с ума. Нужно что-то делать с этим. Так не может больше продолжаться. ----- На утренней трапезе, что он разделяет с Лань Ванцзи, Цзян Чэн не смотрит на него. Не смеет. Он чувствует как медленно расцветают цветы в его груди, как наливаются силой, ползут вверх, забивая горло, оставляя на языке привкус горечи, который не извести. Слуги, приученные накрывать им совместную трапезу, ещё с тех дней когда Лань Ванцзи посещал Пристань лотоса один, продолжают делать это и теперь. А Цзян Чэн отчего-то не приказывает этого не делать больше. Лань Ванцзи сидит напротив, и Цзян Чэн кожей чувствует его пристальный взгляд на себе. Цзян Чэн устал. Устал чувствовать себя виноватым. Устал чувствовать эту сокрушительную боль, всякий раз находясь рядом с этим человеком. Устал засыпать в чужих объятиях, чтобы наутро найти пустоту. Устал чувствовать взгляд Лань Ванцзи на себе наполненный тьмой. Первые лепестки, что он стал откашливать не так давно были лишь предвестниками той боли, что ему предстояло перенести. Цзян Чэн боролся. Пытался подавить непрерывный поток цветов, расцветающих в его теле. Но это лишь приносило ещё большую боль, когда лепестки всё же вырывались. Некоторые ночи он проводит совсем без сна, потому что боится проснуться от душащих его лепестков, рвущихся наружу. Бодрствовать легче, чем в ужасе просыпаться от удушья. Он по-прежнему никому ничего не говорил, но в глубине душе укоренилось понимание, что всё не закончится так просто. Всё детство и юность он провёл имея лишь смутное представление о природе этой болезни. Мать была слишком гордой чтобы выставлять напоказ свою слабость. А сестра слишком заботилась об окружающих, чтобы доставлять кому-то беспокойство. Разумеется, со временем он понял, что эта болезнь намного опаснее и мучительнее, чем он предполагал, но лишь испытывал это на себе понял, какие мучения пришлось пережить его матери и сестре. Всё его прежние знания казались нелепыми и нереалистичными сказками. К тому же… Теперь Лань Ванцзи и Вэй Усянь состоят в браке друг с другом. Цзян Чэн кажется, последний, кто узнал об этом. Знание это наполняет его горечью. Если раньше в сердце Цзян Чэна и теплилась надежда на что-то, то теперь она окончательно исчезла. Это лишь вопрос времени, когда Вэй Усянь наиграется или Лань Ванцзи воспротивиться, не желая делить горячо любимого супруга с кем-то ещё. А ещё этот взгляд Ванцзи… Полный смирения, печали, безграничной тоски. На самом деле ему всегда трудно давалось понять его. И всё же. Цзян Чэн не хочет делать это с ним. Не хочет быть причиной его несчастья. И не хочет чтобы они видели как он умирает. Они продолжают пить чай в тишине. Вэй Усянь ожидаемо не объявляется. Ещё слишком рано и он спит в комнате отведённой для него и Лань Ванцзи. На рассвете он ушёл досыпать в объятия своего мужа, который принимает и позволяет ему всё. Ему до сих пор мерзко и гадко. Нет не от Вэй Усяня, не от того, чем они занимаются, пока Лань Ванцзи спит в комнате неподалёку. И пусть даже они не обманывают, и Ванцзи известно обо всём. Это по-прежнему мерзко. — Почему ты позволяешь ему это? — спрашивает Цзян Чэн наконец, не выдержав угнетающей тишины в которой повисли все невысказаные слова. Его пальцы сжимаются в кулак. Цзян Чэн находит в себе силы посмотреть на Лань Ванцзи. — Вэй Ин счастлив. Это главное, — мерно отзывается Лань Ванцзи. И во взгляде его нет ни намёка на ложь, когда Цзян Чэн всё же бросает на него короткий взгляд. Цзян Чэн медленно втягивает воздух. — Твоя любовь к нему поистине поражает, — сухо роняет он, криво усмехаясь. Боль пульсирует в груди, отдаваясь в плечи и руки. — Делить любимого мужчину, с тем кого презираешь. Ханьгуань-цзюнь и правда полон смирения, — Цзян Чэн насмешливо швыряет слова в безупречное и бесстрастное лицо Лань Ванцзи. Лань Ванцзи пронзительно смотрит на него и странная тень проскальзывает в глубине его глаз. Он первым отводит взгляд. Что это? Отвращение? Презрение? Цзян Чэн так и не научился читать его. Это злило его раньше. Теперь он смирился с этим. Он со многим успел смириться. Всё это кажется ему безумием. Никто из них никогда не говорит о том, что связывало Лань Ванцзи и Цзян Чэна все годы пока Вэй Усянь был мёртв. Но это знание тяжёлым грузом лежит между ними. Цзян Чэн почти задыхается. Он хотел бы надеяться хотя бы на снисхождение. Ведь даже Вэй Усянь, кажется, смог простить его. Так почему же Ванцзи не может? Цзян Чэн сорвано выдыхает, едва не срываясь на самоунизительный смех, и сжимает пальцами переносицу. Он так больше не может. Кажется, Лань Ванцзи собирается ответить что-то, но Цзян Чэн обрывает его говоря: — Прошу меня простить, Ханьгуань-цзюнь, у меня сегодня много дел. Одним рваным движением он поднимается на ноги, и пересекает комнату. И лишь у двери оборачивается. — И простите мне мою неучтивость, — говорит он, оборачиваясь в пол-оборота — верх грубости. Лань Ванцзи наверняка возмущён таким неуважением. Но есть ли Цзян Чэну, что терять? Вряд ли Лань Ванцзи сможет презирать его больше, чем сейчас. — Поздравляю Ханьгуань-цзюня с вступлением в брак. Надеюсь ваша жизнь будет счастливой и долгой, — это звучит самой большой насмешкой, учитывая то, что Лань Ванцзи знает, чем его муж занимается со своим шиди за закрытыми дверями по ночам. Цзян Чэн уходит прежде, чем Лань Ванцзи успевает ответить что-либо. Тонкая, едва видимая нить всё ещё связывающая их рвётся окончательно. Он успевает добраться до своих комнат прежде чем его мучительно рвёт кровью. Он устало прижимается затылком к стене и рвано дышит, видя белые лепестки в сгустках крови. Плевать. Он вынесет это. По крайней мере пока не завершит все дела. ----- Он видит их на скрытом пирсе предназначенном лишь для семьи Цзян. Цзян Чэн стоит, надёжно укрытый, листвой ивы и смотрит как стоящий к нему спиной Вэй Усянь что-то уверенно и настойчиво говорит Лань Ванцзи, обхватив ладонями его лицо. Тот молчаливо смотрит на него и кивает. И выражение его лица, свет его глаз обращённых к Вэй Усяню заставляют Цзян Чэна задыхаться. Он мог бы выйти к ним, разразится гневной бурей, как тогда в зале предков, и выгнать прочь. Но что-то оставливает его. Цзян Чэн сам не понимает своих чувств. А потом Вэй Усянь тянется вдруг вперёд, обхватывая Лань Ванцзи за плечи и целует. Цзян Чэн замирает. А Ванцзи тем временем обнимает Вэй Усяня, прижимает к себе. И они выглядят такими счастливыми, такими безгранично довольными и влюблёнными, такими красивыми в своей искренней страсти! И никто в целом мире не нужен им. Что-то глухое и жгучее разливается в крови Цзян Чэна, касается сердца и туманит взгляд. Это боль и восхищение, ревность и преклонение. Цзян Чэн сжимает кулаки, почти не чувствуя, что ногти впиваются в ладони. И никак не выдает своего присутствия продолжая наблюдать. А едва одежды спадают с плеч Вэй Усяня стягиваемые настойчивыми ладонями Лань Ванцзи, Цзян Чэн бросается к себе, борясь с нарастающей распирающей грудь болью, желая не вспоминать увиденное и едва сдерживая злые слёзы. ----- Вечернюю трапезу, Цзян Чэн делит уже с ними обоими. Они не объявлялись весь день и Цзян Чэн даже не хочет знать, чем они были заняты всё это время. Это его дань уважения всему, что было между ними. Это его прощание. Вэй Усянь вновь беззастенчиво висит на шее Лань Ванцзи, пытаясь накормить того особенно лакомыми кусочками. Болтает без умолку и улыбается. Цзян Чэн отворачивается, он больше не хочет смотреть на них. Тяжело сглатывает и хмурится. Сцена увиденная раньше вновь встаёт перед глазами. И это много хуже, чем было представлять себе это. Знать как именно эти двое любят друг друга, предполагать и представлять — это одно. Видеть доказательства их любви — совсем другое. Отчего-то это до сих пор непримиримо больно. Вэй Усянь всегда вёл себя распущенно и бесстыдно, но теперь… Знание того, что они теперь не просто любовники, но супруги, принадлежат друг другу, чем-то болезненным отдаёт в груди. Глухая ревность медленно тлеет в сердце, отравляя кровь. Хотя разумом он понимает, что это он не тот, имеет право на эти чувства. Он — вор, тот кто получает то, что ему не принадлежит. И злится должен не он. Он встречается взглядом с пронзительными глазами Лань Ванцзи, наблюдающим за ним. Лицо Ванцзи обращено к Вэй Усяню, но глаза его смотрят на Цзян Чэна. И Цзян Чэну вновь чудится в них укор, отвращение, ревность и обвинение… Чего в них только нет. Лицо Вэй Усяня появляется перед ним в один миг. Он улыбается и настойчиво машет ладонью у него перед носом. — А-Чэн, ты слышишь меня? — настойчиво спрашивает он, словно уже не первый раз пытается добиться ответа. Цзян Чэн расстерянно смотрит на него. — Ах, конечно, Лань Чжань так красив, что можно забыть обо всём на свете, — наигранно вздыхает Вэй Усянь. Цзян Чэн едва не вздрагивает, расслышав в словах насмешку. — Но всё же удели внимание и своему шисюну. Его слова бьют Цзян Чэна хлёсткой пощёчиной. Но у него нет сил даже злиться. — В городе говорят о призраке у восточной границы Юньмэна, — продолжает трещать Вэй Ин как ни в чём не бывало. Словно он только что не втоптал Цзян Чэна в грязь. — Мы с Лань Чжанем хотели исследовать эту местность. Хочешь отправиться с нами? Нет. Он абсолютно точно не хочет. Даже здесь, в своём собственном доме, он чувствует себя лишним рядом с ними. Он не хочет быть свидетелем их безграничной любви ещё больше. Несколько часов назад он возможно разразился бы ругательствами. Но сейчас он всего лишь холодно качает головой. — Нет. — Да брось, Цзян Чэн, — ноет Вэй Ин, растягиваясь на столе и легонько касаясь кончиками пальцев его руки в едва уловимой ласке. — Я спрашивал у твоих помощников, срочных дел нет. Ничего не случится, если тебя не будет какое-то время. Цзян Чэн не реагирует на его откровенную провокацию. А с подчинённых он ещё спросит, чтобы не болтали попусту. — Когда вы отправляетесь? — только и спрашивает он, делая глоток чая, ненавязчиво разрывая контакт с Вэй Усянем. — Завтра, — незамедлительно отвечает Ванцзи, впервые включаясь в разговор с начала вечера. Его глаза неотрывно смотрят на Цзян Чэна, словно проникая в самую душу. Цзян Чэну нечем дышать. Он находит в себе силы сдержанно кивнуть, принимая отстранённый вид. Конечно. Должно быть Ванцзи нетерпиться покинуть Пристань лотоса с Вэй Усянем. — Тогда сегодня вам следует отдохнуть как следует, — мерно говорит Цзян Чэн, находя повод скорее распрощаться с ними. — А меня ещё ждут дела. Он уходит, больше не глядя ни на одного из своих гостей, едва сдерживая себя чтобы не перейти на бег. Он так больше не может. Не хочет. Раз Ханьгуань-цзюнь не может противиться непотребным желаниям своего мужа, Цзян Чэн сделает это. Решение медленно зревшее до сих пор наконец расцветает, принося облегчение. Он, наконец, принимает его. С него хватит. ----- Цзян Чэн провожает их за воротами следующим днём. Холодное безразличие маской сковывает его лицо. Ночью он запечатал двери своих покоев и избегал Вэй Усяня весь день до настоящего момента. Если того это и заботит, то он прекрасно справляется с тем чтобы скрыть это. — Ханьгуань-цзюнь, — Цзян Чэн сгибается в глубоком поклоне, не замечая мелькнувшего на лице Вэй Усяня растерянного выражения. И блеснувшего в глазах Лань Ванцзи настороженного непонимания. Раньше он никогда не был так почтителен ни с одним из них. — Ай-я, Цзян Чэн, к чему церемонии? Мы ведь одни здесь, — беззаботно посмеивается Вэй Усянь, делая глоток вина и не замечая беспокойства медленно крадущегося со спины. Цзян Чэн не слушает его. Не смотрит на него. Не думает о нём. — Приношу свои глубочайшие извинения за нанесённое оскорбление. За что именно он извиняется? За то, что проводил ночи с его мужем. Или за недавнюю пренебрежительно брошенную насмешку над его чувствами? Неважно. Это долг Цзян Чэна и он закроет его. — Цзян Чэн, это шутка? — уже серьёзно спрашивает Вэй Усянь, выпрямляясь. — О чём ты говоришь? Что произошло? Выражение беззаботности соскальзывает с его лица, рука его по наитию находит ладонь Ванцзи и сжимает её. — Этого больше не повторится, — чётко припечатывает Цзян Чэн, поднимая взгляд на двух мужчин растерянно уставившихся на него. Мужчин которых он… — Вэй Усянь, — он делает второй поклон. — Прошу прощения, за всё зло что было причинено мной. Благодарю за всё, что ты дал мне. Вэй Усянь замирает, не донеся до рта кувшин с вином и растерянно моргает. Лань Ванцзи едва уловимо хмурится. — Хорошего пути. Он обрывает с ними связи. Рубит на корню. И уходит не позволяя обернуться на зовущий голос Вэй Ина. В голосе этом слишком много отчаяния, паники и нужды. Цзян Чэн убеждён, что ему лишь кажется. Ворота закрываются позади него, запечатываясь заклятьем, которое не преодолеть даже совместным усилиям Старейшины Илин и Ханьгуань-цзюня. Цзян Чэн выдыхает, оглядываясь назад. Цветы в его груди распускаются с новой силой. ------ В следующее посещение Ханьгуань-цзюнем и Вэй Усянем Пристани лотоса, им не удаётся даже пересечь ворота. Пристань лотоса оказывается закрытой для посещений.