Цветок и нож

      Когда Донхэ просыпается и открывает глаза, тут же жмурясь от яркого солнца, лучи которого попадают в комнату через большие окна, он не сразу понимает, где находится: по ощущениям парня это та самая комната, в которой он живёт, но почему-то вместо вида на шкафы, аквариум и те самые окна темноволосый солист видит дверь. Более того, на правой стороне его груди что-то лежит, причём довольно тяжёлое. — «Неужели уснул с гитарой?» — сонно предполагает Донхэ и, тихо зевая, он пытается потянуться, пока не понимает, что пальцы его правой руки обнимают что-то мягкое и тёплое. И только после того, как осознание наконец ударяет парня по голове, он приподнимает голову и в полном изумлении таращится на то, как Ынхёк кротко и тихо дремлет на его груди, прижимаясь к боку солиста.       — «Что вчера было?» — Донхэ лихорадочно пытается вспомнить цепочку происходящих событий, не двигаясь, чтобы не разбудить барабанщика. — «Так… мы выиграли премию. Мы выпили, я уснул в гостиной, а потом…»       Замечая, что его колено за ночь высунулось из-за края одеяла Ынхёка, парень, сопоставляя факты, надеется, что они просто уснули в обнимку, спьяну не сориентировавшись в пространстве. — «А потом мне приснился тот волшебный сон… Пока мы спали вместе?» — Донхэ еле слышно ахает, изрядно покраснев. — «Как мне теперь смотреть в глаза Ынхёку, если ночью я дрочил себе в его кровати? Или….» — засомневавшись, парень приподнимает край одеяла и тут же в ужасе опускает его обратно, нервно сглотнув: и он, и барабанщик абсолютно голые. — «Но это значит, что…»       Донхэ, не в силах поверить, что его сон оказался реальностью, поворачивает голову, чтобы глянуть на пол, и цепенеет, замечая рядом с кроватью открытый тюбик смазки, использованный презерватив, валяющееся бельё и испачканные влажные салфетки. — «Это не было сном…» — наконец, понимает Донхэ, отчего его сердце начинает бешено колотиться в груди. — «И что я теперь ему скажу? Как он отреагирует?» — парень совершенно не знает, как ему сейчас вести себя с Ынхёком, с таким острым на язык, наглым и уверенным в себе Ынхёком, но ставшим настолько послушным и кротким в последние дни, что этот контраст спьяну и развязал Донхэ руки, вынудил его стать смелее и попросить Ынхёка… о близости.       Дыхание перехватывает от назревающей паники, взгляд лихорадочно мечется — парень совершенно не знает, как ему вести себя, что сказать, как выкрутиться из этой ситуации, чтобы не оказаться загнанным в угол, и Ынхёк, видимо, слышит это учащённое сердцебиение Донхэ, так как рыженький барабанщик негромко зевает и, рефлекторно потеревшись щекой о грудь темноволосого солиста, сдавленно охает, а после — поднимает голову и сонно таращится на Донхэ, ничего не говоря.       Ынхёк молчит — молчит и Донхэ, жадно всматриваясь в образ барабанщика после секса: весь взъерошенный, со слегка блестящей от пота кожей, парень облизывает свои искусанные, припухшие после поцелуев губы, и, всё-таки, решает завести разговор первый:       — Эм… привет? — голос Ынхёка настолько неуверенный, такой робкий, что солист даже вздрагивает от неестественности этого контраста. Но он благодарен парню за то, что тот первый решился подать голос. — «Ынхёк всегда был смелее, чем я», — с усмешкой думает Донхэ, и, кивнув, нерешительно отвечает ему:       — Привет. Так мы вчера…       — Да, похоже на то, — Ынхёк оглядывает себя и Донхэ — и неуместно и даже отчасти наивно хихикает, продолжая смотреть на лицо солиста, словно дожидаясь от него какого-то определённого поведения. — И как мы не отключились в процессе, после такого количества алкоголя…       — «Почему он такой?» — Донхэ совершенно не может понять, как Ынхёк отнёсся к этой ночи, во время которой по мнению темноволосого лидера они стали ближе на каком-то новом уровне: солист всегда считал себя более чувствительным, чем этот парень, который более, чем положительно относится к интрижкам на одну ночь — редкие отношения Донхэ всегда были длительными, по сравнению с похождениями Ынхёка, и для солиста было бы истинным счастьем, если бы эта дивная ночь переросла бы во что-то большее, не беспокой его одно непреодолимо важное «но». — «А что, если он своими насмешками пытается сказать, что эта ночь для него ничего не значит?» — Донхэ хочется съёжиться в комок, хочется просто взять — и сбежать от взгляда этих тёмных глаз, только бы не услышать столь страшных слов. — «Лучше бы это оставалось сном… просто великолепным сном, которым я бы упивался до конца своих дней, чем позволить ему посмеяться над тем, что произошло этой ночью…»       Вдобавок и Ынхёк, продолжая смотреть на Донхэ, перестаёт улыбаться: он обеспокоенно всматривается в выражение лица солиста, и, опираясь о постель рукой, аккуратно садится, сдавленно охая и пытаясь закутаться в одеяло хотя бы по пояс. — «Чего ты ждёшь от меня?!» — Донхэ очень хочет спросить об этом барабанщика, но он также понимает, что этому рыжему чертёнку не стоит показывать свою беспомощность — один раз парень уже допустил ошибку, и поплатился за это насмешливой улыбкой, до противного понимающим выражением толсто подведённых глаз и теми ужасными словами, о которых Донхэ не переставал думать с момента возвращения из США. — «Я никогда под тебя не лягу», — так просто и жестоко выпалил Ынхёк тем вечером, но при этом ему хватило лишь нескольких банок пива, чтобы переменить своё мнение и согласиться на секс с Донхэ. — «Или же он согласился на это только потому, что был пьян?!» — неосознанная злость закипает где-то глубоко в душе лидера группы, и он заставляет себя не горячиться, но выходит это с огромным трудом. — «То есть, на трезвую голову я по-прежнему его не привлекаю?!»       — И… что теперь с нами будет? — почему-то очень тихо спрашивает Ынхёк, даже затаив дыхание перед ответом Донхэ и неотрывно глядя на него, растерянного и раздражённого одновременно. — «А что теперь будет с «нами», Ынхёк?» — Донхэ приподнимается на локтях и садится на постели, шумно выдыхая и собираясь с силами. — «Ты прекрасно знаешь о моих чувствах, так к чему эти вопросы? Ты решил поиздеваться надо мной, верно?»       — С «нами»? — Донхэ старается быть равнодушным, пока он находит на полу своё бельё и быстро надевает его, поднимаясь на ноги: так намного проще, когда солист занят своими делами — и не смотрит на Ынхёка. — С «нами» ничего не будет. Мы выпили лишнего — и помогли друг другу, вот и всё. Ничего не изменилось. Это просто одна пьяная ночь.       — Одна пьяная ночь… — очень тихим, непривычно понурым голосом повторяет Ынхёк позади Донхэ, начиная копошиться в своём одеяле. — Чтож… да, так будет разумнее всего.       — И будет лучше, если никто не узнает о произошедшем, — противореча себе и собственным желаниям, Донхэ собирает мусор с пола, отходит к мусорному ведру для бумаг, расположенному под столом, и выбрасывает всё туда, отряхивая руки. — Секс по пьяне — это не то, чем стоит гордиться.       — То есть… тебе не понравилось? — почему-то очень тихо спрашивает Ынхёк, ворочаясь на постели и явно пытаясь нашарить своё бельё, выброшенное куда-то на пол. — Я подумал, что…       — Было… нормально, — коротко отвечает Донхэ, сморщившись от непринятия собственной лжи и надеясь, что барабанщик не увидит его замешательства. — «Но сказать Ынхёку, что это была волшебная ночь — я тоже не могу. Чем проще я буду относиться к происходящему, тем больше вероятность, что между нами сохранятся такие нейтральные отношения, без повода для насмешек надо мной…»       Вместо ответа Ынхёк лишь сопит, продолжая шуршать, и, обернувшись, Донхэ наблюдает за тем, как парень натягивает на себя бельё и поднимается на ноги, нахмурившись и тихо постанывая от дискомфорта, который естественен для того, кто был ночью в нижней позиции. Темноволосому солисту даже становится немного жаль Ынхёка, и он, как заворожённый, делает шаг вперёд, ближе к нему, желая мягко обнять этого рыжего бесёнка, прижать к своей груди и всё пояснить, успокоить, признаться в тех чувствах, что гложут его, сделать всё, чтобы тот забыл о той боли растянутых мышц, которая будет преследовать парня ещё несколько часов. Но при этом барабанщик вскидывает голову и так сердито смотрит на Донхэ, что лидер группы решает не рисковать — и остаётся на месте, переминаясь с ноги на ногу.       — Не надо так на меня смотреть. Я всё понял и никому не скажу, — бурчит Ынхёк, прогибаясь в спине, чтобы потянуться, и, поджимая губы и медля с ответом, морщится, сдавленно охнув от дискомфорта. — Как же всё болит…       — Неудивительно, — Донхэ нервно смеётся, не понимая, что так удивляет барабанщика, и опирается рукой о стол, снисходительно наблюдая за ним и забывая, что он сам тоже стоит в одном белье, как и Ынхёк. — Ещё скажи, что ни разу у тебя после такого задница не болела.       Замирая на месте, Ынхёк резко поворачивает голову к Донхэ и от его выражения лица темноволосому солисту становится не по себе: взгляд барабанщика настолько пронзительный, что Донхэ даже боится вдохнуть, а его ноги невольно подгибаются, и парень даже рад, что он опирается о стол, иначе солист бы точно осел на пол. — «Он же не мог… Нет…» — лидер группы отказывается верить в ту мысль, которая приходит в его голову, но, кажется, в этот раз Донхэ не ошибся в своих предположениях. Именно после этого, такого неверящего, преданного и даже обиженного взгляда Ынхёка парень понимает свою ошибку, потому, переставая улыбаться, Донхэ тихо спрашивает, до последнего надеясь, что ему показалось:       — Подожди… Ты в первый раз был снизу? Со… мной?       Ынхёк ничего не отвечает, шумно дыша, но Донхэ догадывается, что сейчас он угадал — рыжий барабанщик никогда не был под кем-то. Только вчера он действительно разрешил солисту быть с ним в такой позиции, а Донхэ… — «И я столько всего тут ему наговорил…» — с ужасом понимает темноволосый солист, медленно протягивая дрожащую руку к Ынхёку, который стоит неподвижно и молча рассматривает его, точно не зная, что стоит ответить на такой интимный вопрос.       — Ынхёк, я… — парень пытается начать разговор, но почему-то при упоминании его имени барабанщик неестественно вздрагивает и, испуганно посмотрев на Донхэ, парень порывисто кидается прочь из комнаты, явно позабыв, что он сейчас в одном белье. — «Хотя прежнего Ынхёка это никогда не смущало…» — с горькой усмешкой понимает темноволосый солист и, опомнившись и побледнев, он срывается с места, помчавшись следом за парнем, жалобно вскрикнув:       — Ынхёк, нет… Подожди!       Но Донхэ не успевает догнать его: практически вывалившись в коридор, парень встречает носом захлопнутую дверь ванной комнаты, за которой заперся Ынхёк, так некстати воспользовавшись щеколдой, которую солист столь опрометчиво ввинтил несколько дней назад. Донхэ напуган, ему становится действительно страшно от того, что, запутавшись в своих страхах, он так глупо обидел Ынхёка, что тот даже не смог находиться с ним в одной комнате — и сбежал, заперся там, где его никто не достанет.       — Ынхёк, открой дверь… Прошу тебя, открой… — хрипло умоляет темноволосый солист, тарабаня по двери и вслушиваясь в шорохи, которые происходят в ванной комнате. — «Он что… плачет?» — Донхэ кажется, что он слышит тихий, сдавленный всхлип по ту сторону двери, и от этого парню хочется взвыть от обречённости, разбить костяшки пальцев о дверь, если бы это помогло достучаться до Ынхёка, попасть к нему в ванную комнату и всё объяснить. Слёзы от Ынхёка — для Донхэ это всегда казалось чем-то немыслимым, и теперь, когда парень думает, что именно из-за его слов этот сильный характером барабанщик сейчас плачет там, за дверью, лидер группы хочет попросту вырвать себе язык. — «Какой же я дурак…»       — Умоляю, впусти меня… Ынхёк… — Донхэ практически скулит, хватаясь за ручку двери и яростно дёргая, как будто это поможет ему попасть в ванную комнату: теперь он понимает, что, вопреки ожиданиям солиста, Ынхёк воспринял то, что произошло прошлой ночью, также серьёзно, как и сам Донхэ. — Дай мне объяснить… Я не это хотел сказать! Ынхёк, пожалуйста!       Но шорохи в ванной комнате прекращаются, сменившись звуком включённой воды в душевой кабине — теперь Ынхёк его не услышит, только если Донхэ не выломает дверь с концами, но на этот отчаянный шаг парень так и не решается. — «И почему я сразу не заметил то, как он нервничал? Почему не прислушался к его вопросам?» — Донхэ осуждает себя, свою недогадливость — и собственную трусость. — «Ведь если бы я мог смело признаться, что это была лучшая ночь в моей жизни, не боясь его насмешек, то сейчас всё было бы иначе…»       — Ынхёк, прошу тебя… — Донхэ ещё слабо надеется, что парень сидит с другой стороны и слышит его, потому он упирается лбом в дверь и закрывает глаза, с силой проводя ногтями по поверхности двери. — Пожалуйста, прости меня… Я такой дурак… Прости…       С сожалением парень понимает, что Ынхёк сейчас не настроен разговаривать, и, более того — из-за шума, который они подняли, в гостиной и в комнате Йесона и Кюхёна слышно, как парни просыпаются и встают со своих кроватей (в случае Хичоля — с дивана), а это значит, что ребята вот-вот покажутся в коридоре и начнут задавать вопросы, на которые у Донхэ попросту не найдутся ответы. Убедившись, что Ынхёк сейчас не откроет ему дверь, парень тихо возвращается в комнату и подбирает свою домашнюю одежду со стула, аккуратно сворачивая её. После завтрака им всем нужно отправиться в тренажёрный зал, но как это сделать, когда Ынхёк так обижен на него?       Решив, что лучше всего сейчас будет просто не трогать барабанщика и обязательно поговорить с ним позже, Донхэ заправляет свою кровать, а затем торопливо одевается в уличную одежду — узкие чёрные джинсы и, натянув на себя белую футболку, парень надевает сверху спортивную кофту на молнии. Возможно, образ не очень сочетающийся, но после произошедшего у Донхэ совершенно нет сил обдумывать каждый свой шаг. Ему едва удаётся помнить о своих обязанностях, ведь с каждым биением сердца в его голове надоедливо стучит одна мысль:       — «Ынхёк. Ты обидел Ынхёка, хотя сам пообещал вчера защищать его перед Чонсу. Как он теперь тебе поверит?»       — Надеюсь, он хотя бы выслушает меня… — шёпотом произносит Донхэ и устало вздыхает, потирая свою шею. Чтобы отвлечься и не встречаться взглядом с озадаченными ребятами, которые собираются на кухне, парень решает занять себя ещё каким-нибудь делом — и по спонтанному наитию он принимается заправлять кровать Ынхёка, прекрасно понимая, что это не загладит его вину, но также считая, что он должен сделать для барабанщика хоть что-то, иначе Донхэ попросту сойдёт с ума.       — И вы тоже… — Донхэ обращает внимание на аквариум и, подойдя к нему, осторожно проводит пальцем по поверхности стекла, наблюдая за рыбками и чувствуя, как ему хочется взвыть от обречённости и осознания собственной глупости. — И почему я не понял, что он изменился? Он же… столько всего сделал для нас после того разговора, помог восстановить распорядок, ругаться со всеми перестал… Он принёс сюда аквариум и вас… для ребят и… А я не понял, не увидел или же не захотел увидеть… И как мне теперь извиниться перед ним?       Снова вздыхая, парень нащупывает пальцами какую-то цепочку и опускает голову, тупым взглядом рассматривая кулон, с которым, как он помнит, Ынхёк не расставался последний год. — «Такой красивый…» — Донхэ бережно придерживает кулон за цепочку, приподняв руку и рассматривая украшение барабанщика. Толстая огранка кулона в виде накатившей волны так пронзительно похожа на жизненный стиль Ынхёка — неумолимо надвигаться и захватывать с головой своими мощью и напором, стирать с лица Земли одной ёмкой, убийственной фразой. — «Ведь вчера он был той самой волной… но не разрушающей, а укутывающей, обволакивающей в своей глубине…» — понимает Донхэ, сморщившись от режущей его голову совести, давящей на чувство вины. — «И это дерево посередине, крепкое и могучее… Ынхёк всегда обладал более стойким характером, чем я или ребята…» Донхэ задумчиво рассматривает прикрытый «корнями» камень малахита, пока ему в голову не приходит, как он думает, отличная идея. — «Вот и будет повод поговорить с ним в зале… Он ведь не захочет снова раздражать Чонсу, так что обязательно приедет в тренажёрный зал чуть попозже, чем мы, правильно?» Убедившись, что его план по крайней мере кажется логичным, Донхэ бережно убирает кулон в застёгивающийся карман своей кофту, ведь он бы не посмел потерять столь важную для Ынхёка вещь, а затем, прихватив свою спортивную сумку, Донхэ выходит в коридор. — «Позавтракаем и поедем. Пусть он побудет один, чтобы остыть и успокоиться… Надеюсь, он не забудет про свой фиксатор… и я очень надеюсь, что в зале он даст мне объясниться».

***

      Как только Хёкджэ удаётся остаться в одиночестве, заперевшись в ванной комнате, он обхватывает себя дрожащими руками и, испуганно покосившись на дверь, которая содрогается под ударами Донхэ снаружи, парень переводит взгляд на себя в зеркале и тихо всхлипывает. Разумеется, Хёк понимал, что темноволосый солист продолжает принимать его за Ынхёка, и это бы парень ещё мог вынести, так как он планировал в скором времени вернуться обратно в пекарню, унося с собой их маленький секрет. Но то, как Донхэ говорил, как резко он отзывался о том, что происходило прошлой ночью — всё это попросту выбило Хёкджэ из колеи, и ему стоило больших сил сдержаться и не признаться лидеру группы во всём. Более того, для Хёка эта дивная ночь, наполненная, как он думал, такими личными эмоциями и чувствами, та близость, что произошла между ним и Донхэ — всё это для Хёкджэ было в первый раз, ведь никаких отношений парень в своей жизни не заводил, попросту даже не задумывался о подобном. Только в Донхэ парень был влюблён последние несколько лет, и то пекарь позволял себе лишь немного помечтать, прекрасно зная, что у них бы не вышло отношений. Но, вспоминая, как строго и равнодушно темноволосый солист говорил о том, что все эти головокружительные ощущения, что Хёк испытывал — это всего лишь пьяная интрижка на одну ночь, которую не стоит воспринимать всерьёз, пекарь начинает ненавидеть себя и свою излишнюю доверчивость.       — «И что я скажу Ынхёку… как теперь он будет смотреть Донхэ в глаза?» — он слышит, как Донхэ с силой дёргает за ручку двери, и, перепугавшись, Хёк решает сделать вид, что он отправился в душ, чтобы солист больше не ломился в ванную. Торопливо добежав до душевой кабины, Хёкджэ забирается в неё, включает душ и, с явным облегчением слыша, как Донхэ перестаёт стучать и дёргать за ручку двери, Хёк бездумно подставляет лицо тёплым струям воды, не обращая внимания, что он так и стоит под душем в своём белье — и наконец позволяет себе разрыдаться.       — «Какой же я глупый… как я мог решить, что для такого известного музыканта подобная ночь будет что-то значить…» — Хёкджэ с остервенением принимается растирать свои плечи, надеясь, что вода поможет ему избавиться от воспоминаний того, как Донхэ прикасался к нему, как гладил его кожу, какие слова шептал — и с каким желанием солист смотрел на него, когда рассматривал Хёка, такого обнажённого, такого доверчивого и с восхищением поддающегося под любую просьбу, под любой жест Донхэ. Более того, Хёкджэ думал, что никогда не пожалеет, если свой первый раз он разделит с Донхэ, пусть даже притворяясь Ынхёком, но после таких ужасных слов, которые солист произнёс столь равнодушно и нервно — Хёк совершенно не знает, что ему чувствовать. — «Я… обманут? Но ведь Донхэ ничего не обещал мне», — Хёкджэ пытается рассуждать логично, продолжая тихо всхлипывать и морщась от остаточной тянущей боли в собственной заднице. — «Я… предан? Унижен? Но ведь я играю здесь роль Хёка, а это значит, что во всём виноват только я, а не Донхэ, ведь он считает меня Ынхёком… Как ни крути, а Донхэ мне абсолютно не в чем винить. Только я и виноват…» — понимая это, Хёк вытирает своё лицо, чувствуя, что после слёз его нос неприятно заложен.       Хёкджэ очень хочется написать Ынхёку, чтобы тот забрал его из общежития, но парень не взял с собой телефон в ванную, так как выбегал из комнаты практически в истерике, потому он решает отсидеться в душевой, помня, как долго позволяется принимать душ Ким Хичолю. Хёку сейчас всё равно, что ребятам нужно хотя бы умыться и сходить в туалет — все его мысли совершенно о другом, да и, что странно, в дверь больше никто не стучит и не беспокоит его. Но на это Хёкджэ не обращает внимания, так как сосредоточиться хоть на чём-то ещё ему невероятно сложно. — «Мне нужно было поменяться с Ынхёком ещё вчера… Тогда этого бы не произошло…» — парень зажмуривает глаза, пытаясь изгнать из своих воспоминаний образ обнажённого Донхэ, который нависает над ним, который целует его губы, хрипло дышит и стонет от, как казалось вчера, удовольствия.       Почти через час Хёкджэ, не очень успешно повязавший полотенце на своих бедрах, а другим укрывший свой торс, опасливо открывает дверь ванной комнаты, надеясь, что никто не будет задавать ему никаких вопросов, но в общежитии подозрительная тишина. — «Они ушли по делам?» — Хёк совсем забыл про тренажёрный зал, но отсутствие ребят его вполне устраивает: парень уходит в комнату Донхэ и Ынхёка и находит свой мобильный телефон, решив написать Ынхёку сообщение в Какао, так как он боится, что если позвонит брату, то снова расплачется от жалости к себе:       — «Забери меня отсюда. Пожалуйста».       Хёкджэ ожидает, что Ынхёк начнёт ему звонить и задавать какие-то вопросы, но деловой подход брата-близнеца удивляет его: парень буквально через минуту присылает ему ответ:       — «Через полчаса выходи на наше место. Надень пальто, сегодня прохладно».       — Может, мне не примерещилось, что он был здесь вчера? — Хёкджэ негромко вздыхает и решает занять время тем, чтобы просушить волосы и одеться. Правда, когда он подходит к шкафу, чтобы взять оттуда свои вещи, Хёк замечает на дверце квадратный стикер, на котором написано мелким, но разборчивым почерком:       — «Твой завтрак на столе. Обязательно поешь и приезжай в зал. И надень фиксатор».       — Фиксатор… зал… это единственное, что его волнует, — грустно усмехается Хёкджэ, комкая стикер и выбрасывая его в мусорное ведро, чтобы уже, наконец, одеться и покинуть это место, оставляя все воспоминания и сожаления здесь — для себя парень уже решил, что когда он встретится с Ынхёком, пекарь снова станет мягким и жизнерадостным, как и раньше. — «Я никому не расскажу о произошедшем, как и обещал Донхэ», — убеждён Хёк, решительно открывая шкаф и доставая свои свитера и бельё, чтобы скинуть всё это в сумку, с которой он и приехал сюда. — «А мне давно пора уходить отсюда. Я здесь лишний».       — Ащ, Ынхёку же нужно будет в зал… — вспоминает Хёкджэ, подтаскивая к шкафу и спортивную сумку Ынхёка, чтобы аккуратно сложить туда одежду для зала, тот самый фиксатор, и кеды. — Ни к чему бесить Чонсу ещё больше, особенно сейчас, когда из-за меня Хёку придётся как-то общаться дальше и с Донхэ… Хотя, может, в отличие от меня, он всё воспримет так, как надо?       Переодевшись в уличную одежду, Хёк забирает из ванной свои зубную щётку и бритву, так как брат всё равно не будет ими пользоваться, и, словно прощаясь с местом, к которому он уже привык, парень заходит на кухню, чтобы хоть посмотреть, что ребята ели на завтрак — у него самого нет никакого аппетита, да и из-за постоянного желания снова расплакаться Хёкджэ думает, что от любой еды его сразу же вырвет, потому, приподняв крышку для микроволновой печи, Хёк равнодушно смотрит на тарелку, на которой лежат порция омлета с овощами, пара полосок жареного бекона и немного зелени, и также безразлично опускает крышку обратно, не притронувшись к остывшему завтраку. — «Видимо, готовил Йесон», — понимает Хёкджэ: за всё время, что он находится здесь, парень уже успел запомнить, кто на что горазд в плане кулинарии. — «По крайней мере, они хорошо поели».       Через полчаса, когда Ынхёк написал сообщение о том, что он подъехал, Хёкджэ нахлобучивает кепку на свою голову, накидывает поверх красной футболки пальто песочного цвета, которое нашлось в вещах Ынхёка, и, надев солнцезащитные очки и взяв две сумки, отправляется на их оговоренное место, так быстро промчавшись мимо поста охраны, что никто даже не успел предложить парню услуги водителя до тренажёрного зала.       Но в этот раз машина оказывается дальше, чем Хёкджэ рассчитывал — на уговоренном месте его ждёт только Ынхёк, кутаясь в свою кожаную куртку, и брат, по-прежнему решая не задавать никаких вопросов, ведёт близнеца в сторону следующего квартала, где он смог припарковаться.       — Кажется, после той истории с доставкой охрана сечёт этот угол, так что я решил не рисковать, — поясняет Ынхёк, поправляя на Хёкджэ свою кепку и коротко хмыкая, одновременно со своими словами забирая у брата одну из сумок, как бы тот ни сопротивлялся. — Кепка с пальто… а что, вполне в моём стиле. Представляю себе глаза этих увальней.       — А… не знаю, я так быстро пронёсся мимо них, что даже не обратил внимания, удивились ли они, — честно признаётся Хёкджэ, шагая следом за братом к его красной машине и крепко сжимая лямку своей сумки в пальцах, украдкой оглядываясь, чтобы убедиться, что они не привлекают лишнего внимания. — Да и я собирался в спешке, пока ребята уехали.       — Так ты мне расскажешь, что у вас там случилось? — Ынхёк садится на место водителя и закидывает спортивную сумку на заднее сиденье, предлагая Хёкджэ, который сел на пассажирское сиденье рядом с ним, сделать также. — Ты что, все вещи мои решил оттуда вынести?       — Нет… — от юмора брата Хёк немного улыбается, послушно убирая свою сумку назад, а затем потирая свою шею — хоть что-то приятное в сегодняшнем дне, о чём можно будет вспоминать без сожалений. — Одна сумка с моими вещами, вторая — тебе для зала. Не забудь надеть потом фиксатор на правую руку. Вашего менеджера лучше не злить.       — Ты и фиксатор для меня купил?! — покачав головой, Ынхёк заводит машину, и, оглядывая проезд, чтобы убедиться, что дорога чиста для выезда, парень нажимает какую-то педаль (какую — Хёкджэ и понятия не имеет) и они наконец выезжают на проезжую часть. — И какая муха Чонсу укусила… Так ты не ответил — чего ты так заторопился из общаги? Ребята тебя чем-то обидели утром? Или погоди-ка… дело в Донхэ? Он был с тобой груб прошлой ночью?       — Что?! — вздрогнув из-за удивительной догадливости Ынхёка, Хёкджэ чуть было не подпрыгивает на сиденье, изумлённо уставившись на своего брата, одетого в какую-то растянутую серую футболку, на которую он накинул кожаную куртку, и в привычные синие джинсы, разодранные на коленках. — Откуда ты знаешь?! В смысле, ты же не…       — А ты что, забыл, что я вчера заходил вас проведать? — спокойно уточняет Ынхёк, не отвлекаясь от дороги и не глядя на своего брата, так как им нужно выехать на дорогу, ведущую к трассе. — Так он всё-таки был с тобой грубым, когда вы переспали? Ты учти, я ему ноги переломаю, а член в узел закручу, только скажи.       — Нет, не надо, — Хёк поджимает губы, решив, что его проблемы не должны создавать новых разногласий между братом и лидером группы, потому Хёкджэ продолжает свою неумелую ложь. — Мы решили, что всё, что произошло — лишь пьяная интрижка. Просто… я вспомнил, что в пекарню новые отделочные материалы привезут. Рёук один со всем не справится.       — Хёкджэ, ну мне-то можешь не врать, — судя по тону Ынхёка, тот совершенно не поверил ему, а ведь брату даже не пришлось смотреть на Хёкджэ, чтобы распознать ложь. — «Они» решили, как же. Я сумею защитить тебя и вправить ему мозги, ты же знаешь. Тебе стоит просто попросить.       Но именно об этом Хёк и не может попросить, ровно как и не может объяснить, почему он не считает Донхэ хоть в чём-то виноватым в сложившейся ситуации. — «Не надо новых ссор… Пусть всё идёт своим чередом», — решает Хёкджэ и лишь тихо вздыхает, не зная, как ему переключить разговор на какую-то другую тему:       — Не надо. Я в порядке. А ты смотрел вчерашнюю премию, да? Вы же награду выиграли. Я думал, что ты сегодня будешь с похмелья отходить, если честно…       — Хёкджэ, ты совсем дурачок? — Ынхёк легко и беззлобно смеётся, остановившись на светофоре и посмотрев на брата на соседнем сиденье с нескрываемым снисхождением. — Как я мог напиваться, зная, что ты там с ними, пьяный и такой наивный? А если бы ты посреди ночи попросил забрать тебя? Я же всё равно поехал бы, так что решил не рисковать. Ты же помнишь, что всегда можешь мне позвонить, правда?       — Да… да, я помню, — Хёкджэ постепенно успокаивается, откинувшись на сиденье и прикрывая глаза, чтобы расслабиться. — Будет свободное время — приезжай к нам. Научу тебя готовить рагу и печь кексы.       — Вот уж точно — удружил братишка, — Ынхёк продолжает смеяться, дожидаясь зелёного сигнала светофора, после чего они продолжают ехать в сторону окраины Сеула. — Тогда хорошо, что ты вовремя оттуда уехал. Я им не шеф-повар всё-таки. И скинешь мне потом инструкцию, чего этим рыбкам надо. Зная этих засранцев, аквариум быстро придёт в запустение.       — А вот зря ты так, — Хёк украдкой улыбается, открывая глаза и задумчиво глядя на проносящиеся мимо дома и машины, которых становится всё меньше, так как они покидают самую оживлённую часть города. — Кюхён к рыбкам очень привязался, так что теперь он будет чаще заявляться к вам в комнату. Он и кормит их, и ревностно следит за чистотой аквариума. Да и Донхэ… ему очень понравилось.       При упоминании Донхэ Хёкджэ снова немного грустнеет, но старается этого не показывать, вдобавок и Ынхёк сразу же становится непривычно серьёзным, когда они выезжают на трассу, где ограничение по скорости позволяет ездить немного быстрее, чем в самой черте города. Хёк ощущает, что машина под властью Ынхёка ускоряется — парень фанат быстрой, но аккуратной езды, при Хёкджэ он никогда не лихачит, да и за состоянием своей машины он довольно ревностно следит, так что в этом плане пекарь никогда не беспокоился за своего брата. Ынхёк всегда знает, что делает, когда он за рулём, потому Хёкджэ даже планировал подремать немного, но строгий голос брата возвращает его в реальность:       — Что-то не так. Сейчас же пристегнись.       — Что такое? — удивлённо моргая, Хёк послушно тянется к ремню безопасности, про который он совершенно забыл, когда сел в машину. — В чём дело?       — Мне кто-то шины подспустил, — коротко поясняет Ынхёк, внимательно глядя на дорогу перед собой и в особенности на зеркала заднего вида. — Чёрт, и скорость не сбавить — смотри какой поток сзади образовался.       — Кто мог подспустить тебе шины? Да и когда? Тебя у машины не было всего пару минут, — озадаченно произносит Хёкджэ, пытаясь вытянуть ремень безопасности до нужной длины. — Может, тебе показалось? Или ты проколол колесо случайно? Давай остановимся?       — Ничего мне не пока… Впереди поворот, держись! — рявкает Ынхёк, после чего Хёкджэ совершенно перестаёт понимать, что происходит вокруг него: очевидно, что брат по каким-то неведомым пекарю причинам не может полностью контролировать ситуацию и оттого он нервничает, когда машина входит в поворот и её с противным скрипом колёс начинает заносить в сторону. Ни один, ни другой близнец не кричат: Хёкджэ попросту не успевает пристегнуться, потому, вцепившись в ремень, он фактически одеревенел от ужаса, надеясь, что Ынхёк сумеет справиться с этой неожиданной опасной ситуацией, а рыжий барабанщик тем временем яростно выкручивает руль, пытаясь вернуть себе контроль над управлением автомобилем.       — «Бум», — Хёкджэ помнит, что машину сносит с трассы и автомобиль падает вниз, переворачиваясь в воздухе.       — «Бум», — перед глазами Хёка — лицо его брата, такое бледное, непривычно испуганное, охваченное ужасом, несмотря на то, что тот до побелевших костяшек держался за руль, сражаясь с неподатливым управлением.       — «Бум», — Хёкджэ слышит звук разбитого стекла, мир бешено крутится перед его глазами, он слышит ужасающий грохот металла, упавшего на асфальт, а после сильный удар фактически выбивает из парня дух, мощным толчком погружая его в темноту. Последнее, о чём он успевает подумать перед тем, как от пронзительной боли пекарь теряет сознание — это самый главный человек в жизни Хёкджэ. — «Ынхёк…»

***

      Когда Хёкджэ, спустя время, открывает глаза — он понимает, что оказался под водой. Воздуха в лёгких не особо много, но, неуклюже двигая одеревеневшими конечностями в холодной воде, парень пытается оглядеться в мутной мгле, чтобы понять, как глубоко он опустился в толщу воды и как ему всплыть. — «А где Хёк?» — со страхом вспоминает парень, и, заметив внизу, у самого дна, рыжий отблеск, Хёкджэ решительно ныряет ещё глубже, к высоким стеблям водорослей, невзирая на то, что скоро у него кончится кислород.       — «Ынхёк…. Хёк, братишка!» — парень надеется, что его брат в сознании, и так и оказалось — рука Ынхёка словно стрела вырывается из густых, неподатливых водорослей, и Хёкджэ тут же хватает брата за руку, крепко сжимая пальцы. — «Я здесь, я с тобой!» — пытается таким образом показать пекарь, подплывая ещё ближе и стараясь вытянуть Ынхёка из водорослей, хоть и безрезультатно. — «Что же такое…» — парень лихорадочно оглядывает брата и понимает, что ноги Ынхёка опутаны этими водорослями, которые мешают близнецу выплыть, они тянут барабанщика на дно с удивительной силой, которой он уже не может сопротивляться.       — «Сейчас… сейчас, погоди…» — не обращая внимания на то, что у него вот-вот разорвёт лёгкие от необходимости вдохнуть, Хёкджэ упрямо тянется к этим стеблям и начинает рвать тёмно-зелёные водоросли, надеясь, что он сумеет освободить брата — и они выплывут уже вдвоём. Пальцы и запястья пронзает острая боль и вода вокруг них окрашивается кровью — Хёкджэ поранился, но он всё равно не останавливается. — «Потерпи, Хёк, я сейчас…» — пекарь не ощущает, что он уже плачет от боли, продолжая пытаться разорвать эти острые и удивительно прочные водоросли, больше напоминающие колючую проволоку, чем те мягкие растения, которые Донхэ покупал для аквариума.       Внезапно Хёкджэ ощущает, что Ынхёк осторожно отстраняет его от себя за плечи и мягко и с какой-то даже печалью улыбается брату. — «Хёк, я сейчас…» — пекарь продолжает суетиться, пытаясь придумать, как ему порвать эти водоросли и освободить брата, но не успевает он сделать хоть что-то, как парень с силой толкает его назад, туда, к мощному потоку, который тут же тянет Хёкджэ на поверхность. — «Нет! Нет, Хёк!» — Хёкджэ хочется закричать, несмотря на то, что он под водой, парень барахтается, пытаясь сопротивляться этому потоку, он тянет руки туда, где среди водорослей ещё виднеются рыжие пряди волос Ынхёка, но у него не остаётся никаких сил на борьбу. Он несётся к поверхности на бешеной скорости, туда, где виднеется ослепляющий свет, а потом…       — Ынхёк? Ынхёк, это ты? Ты меня слышишь? — обеспокоенный голос Донхэ раздаётся совсем рядом, так как парень загораживает свет ничего не понимающему Хёкджэ: темноволосый солист склонился над лежащим Хёком, он тяжело дышит и взволнованно смотрит на Хёкджэ, который тупо моргает и медленно поворачивает голову, пытаясь оглядеться. Судя по всему, он сейчас в больнице, так как Хёкджэ сейчас не на трассе, а на холодной койке, у которой стоит Донхэ, а с другой стороны подходит нервничающий Хичоль. Хёкджэ не может сфокусироваться на каких-то деталях — он в основном видит лишь цветные пятна, которые, приближаясь к нему, понемногу становятся четче. Хёк понимает, что пока не может разглядеть что-то дальше пары метров, потому он сдаётся и, снова прикрыв глаза, парень устало стонет:       — Где… где я? Что произошло?       — Дорогой, вы попали в аварию на трассе. Сейчас ты в больнице, — очень осторожно и тихо отвечает длинноволосый корейский солист, подходя совсем близко, и эта фраза тут же отрезвляет и будоражит мысли Хёкджэ, когда он всё вспоминает: дорога в пекарню, Ынхёк говорит о подспущенных шинах, а после этот ужасный грохот и…. — «Вы», — Хёк вспоминает, что Хичоль сказал «вы», а это значит, что все уже знают о том, что в машине их было двое. — «Хёк…»       — Где он? — хрипло каркает Хёкджэ, резко открывая глаза и пытаясь приподняться на койке, тут же захныкав от резкой боли на своих ладонях и пальцах — парень даже не заметил, что его руки забинтованы плотным слоем, так как волнует его сейчас совсем не это. — Где мой брат? Он в порядке?       Заволновавшись за Ынхёка, Хёкджэ наконец может полностью сфокусироваться на всём окружении палаты: к его груди подсоединены какие-то странные присоски, перед ним по разные стороны койки стоят Хичоль и Донхэ, которые молча переглядываются, точно не зная, что сказать, а там, у стены, в креслах для посетителей, сидят взволнованные Чонун и Кюхён. Все ребята здесь, а не с Ынхёком — и Хёкджэ это невероятно беспокоит. — «Наверное, он ещё не очнулся…» — пытается успокоить себя пекарь, чувствуя, как испуганно колотится его сердце. — «Иначе он бы уже был здесь. Он же в порядке, правда?»       — Дорогой, нам очень жаль, но… — нерешительно произносит Хичоль, склонившись над растерянным и обеспокоенным Хёкджэ, и, когда Хёк, через гудящую головную боль, обращает на него внимание, поджимая свои губы и, затаив дыхание, вслушивается в его речь, Ким Хичоль сдавленно добавляет:       — Твой брат… он мёртв.       Хёкджэ затих, обдумывая услышанное: парню кажется, что ему послышалось, что это какая-то неуместная, отвратительная шутка. Но все на него смотрят с таким горьким сочувствием, Донхэ подозрительно молчит, не одёргивая Кима, а сам Хичоль, тихо выдохнув, медленно тянет к парню руку, словно опасаясь, но в то же время желая прикоснуться к нему, и шёпотом произносит:       — Ынхёк…       Реагируя на это имя, Хёкджэ тут же в ужасе отшатывается от Хичоля, тяжело задышав. — «Хёк… Хёка больше нет…» — в голове никак не укладывается эта мысль, ведь этого просто не может быть — чтобы Ынхёка не было. Хичоль тут же отступает на шаг назад, поджимая губы и взволнованно глядя на Хёка, с таким неуместным сочувствием, которое сейчас совершенно не нужно Хёкджэ — он не Ынхёк, а, раз ребята продолжают принимать его за рыжего барабанщика, это значит, что…       — Нет… — выдыхает Хёкджэ, испуганно переводя взгляд с Хичоля на Донхэ, в надежде, что тот сжалится над ним и скажет, что всё это — лишь недоразумение, что это — глупая месть за то, что братья устроили столь нелепую историю с подменой, но Донхэ стоит совершенно неподвижно, практически не моргая и не отводя от него обеспокоенного взгляда, из-за чего Хёку становится очень страшно. — Нет-нет… этого не может быть… Нет! Нет!       Хёкджэ срывается на душераздирающий крик, согнувшись пополам и подтянув руки к лицу, через боль прижимая их к себе, чтобы не видеть всего, что происходит здесь, чтобы окончательно проснуться, ведь это — просто отвратительный кошмар, от которого он никак не может пробудиться. Он чувствует тёплые руки на своих плечах — Донхэ остаётся на месте, пытаясь хоть как-то удержать Хёкджэ на койке, но, сопротивляясь, Хёк, не контролируя себя и свои действия, бьётся на постели, пытаясь высвободиться: через боль в руках он ощущает, как ему мешают двигаться те самые колючие водоросли, которые поранили его там, под водой, которые пленили Ынхёка и не отдали его Хёкджэ — и парень начинает метаться между реальностью и тем бессознательным образом, неуклюже отрывая от себя эти провода и приборы, подключенные к его телу, путаясь в них и от того причиняя себе ещё большую боль из-за стянутых проводов, пережимающих его запястья.       — Хёк! Нет, Хёк! Ты не мог! Ты бы не оставил меня! — кричит Хёкджэ, лихорадочно пытаясь нащупать кулон на своём теле, с ужасом понимая, что он оставил это украшение, связывающее его с братом, в общежитии, когда спешно собирал вещи: кулона нет — и Ынхёка нет, и от этого осознания парень плачет навзрыд, не находя сил на то, чтобы вытереть свои слёзы. — Ты не можешь снова меня оставить! Нет, прошу тебя! Где ты, Хёк?! Хёк!       Через мутную пелену заплаканных глаз он замечает, что ребята в ужасе таращатся на него, словно прирастая ногами к полу: только Донхэ ещё пытается удержать его за плечи и, обернувшись назад, строго рявкает:       — Кюхён, позови врача, быстро!       Макнэ группы тут же, испуганно кивнув, пулей выбегает из палаты, но Хёкджэ всё равно: он отчаянно пытается позвать Ынхёка, уловить снова ту едва ощутимую, но крепкую связь, которая давала ему опору на протяжении тех тринадцати лет разлуки. Пекарь верил, что брат тоже чувствовал его благодаря этой особенной связи близнецов, и именно благодаря ей они снова встретились — а сейчас всего этого нет, нет совсем ничего, только удушающая, глухая темнота. Темнота, в которую Хёк продолжает падать — и не может найти путь наружу.       — Ты бы не бросил меня! Хёк, пожалуйста! Хёк! — всхлипывает Хёкджэ осипшим голосом, пытаясь вырваться из крепкой хватки Донхэ, но, когда в палату забегают доктор и медперсонал, сопровождаемые Кюхёном, лидера группы быстро отстраняют от лежащего на койке парня, а затем, когда пострадавшему сильно сжимают плечи и руки, жёстко фиксируя Хёкджэ таким образом и прижимая его к койке, Хёк визжит от боли и шока, отказываясь принять происходящее, и безумно брыкается и пинается, не позволяя медсёстрам воткнуть какую-то огромную иглу в его руку. — «Это просто кошмар! Сейчас я проснусь — а Ынхёк будет рядом! Сейчас я проснусь!» — надеется парень, через боль пытаясь высвободить свои руки и царапаясь, пока голос Донхэ не отвлекает его.       — Подождите! Вы делаете ему больно! — лидер группы снова где-то далеко, в стороне, но Хёкджэ распознаёт среди белых халатов его тёмный силуэт, и цепляется за него взглядом скорее рефлекторно, чтобы не сойти с ума среди этой ослепительной белизны. Хёку кажется, что его вот-вот стошнит от нервов, от боли и собственного крика — ему хочется съёжиться в комочек, хочется вырваться из этой палаты и убежать так далеко, туда, где его Ынхёк.       — Пострадавшему нужно дать успокоительное, иначе у него швы разойдутся, — раздаётся строгий голос доктора совсем рядом с койкой, отчего Хёкджэ испуганно вздрагивает, снова пытаясь взмахнуть руками, сильно напрягая их и не давая воткнуть в его кожу иглу. — Да держите вы его, пока он сам себя не поранил!       — Подождите, дайте я попробую. Ынхёк, ты слышишь меня? — Донхэ отстраняет медсестру с одной стороны койки и, откинув в сторону уже отпавшие от груди Хёкджэ провода, подключённые к приборам, чтобы пострадавший их не боялся, темноволосый солист, ухватив Хёка за запястья дрожащих рук, мягко придавливает их к постели, не совсем деликатно отпихивая другую медсестру от Хёкджэ локтем, неотрывно глядя в глаза испуганного «барабанщика» и говоря очень ласковым и тихим голосом. — Пожалуйста, послушай меня.       Замирая на койке, Хёкджэ послушно затихает и нервно смотрит на темноволосого солиста, ощущая через пальцы Донхэ, как передаётся пульсация, исходящая от лидера группы — этот парень сам на грани истерики, но он держится, каким-то чудом, с удивительной силой, которой у Хёка нет и никогда не будет. Человек, который был его главной силой и опорой — мёртв. Думая об этом, Хёкджэ хрипло хватает ртом воздух и молча плачет, часто моргая и послушно глядя на Донхэ, пытаясь остатками сознания прислушаться к нему, чтобы снова не завизжать от этой разъедающей изнутри боли.       — Тебе нужно поспать. Ты напуган, и тебе нужно отдохнуть, — Донхэ всё также мягко говорит с ним, медленно поглаживая большими пальцами руки Хёкджэ, что пострадавший ощущает даже через бинты, так как эта острая боль немного утихает, словно согреваясь от тепла рук лидера группы. — Вытяни руку, пожалуйста, в какую тебе поставят капельницу. Выбери сам.       — Это правда сработает? — слишком громко спрашивает Кюхён, но, судя по звуку, ему тут же кто-то затыкает рот, а Хёкджэ, вздрагивая из-за столь неожиданного резкого голоса, снова болезненно скулит, зажмурившись, чтобы сдержать новую подступающую волну истерики. Рыжему «барабанщику» очень страшно и больно, он снова мотает головой, пытаясь высвободить свои руки, но Донхэ продолжает придерживать его запястья, очень осторожно и мягко, в отличие от этого грубого медперсонала.       — Это не больно, я тебе обещаю, — своим бархатным, подрагивающим от нервов, но очень проникновенным голосом произносит Донхэ, не отводя от Хёкджэ своего внимательного взгляда шоколадных глаз. — Ты просто поспишь. Тебе это очень нужно сейчас. И пока ты будешь спать — тебя никто не обидит, я клянусь тебе. Я буду рядом с тобой, пока ты не проснёшься.       Нервно кивнув, Хёк, не находя сил для прямого ответа, расслабляет правую руку и чуть проворачивает левую, словно зная, что Донхэ его поймёт. И так и вышло: парень тут же понимающе покачивает головой, очень осторожно подбирая выражения и тон голоса, явно для того, чтобы не напугать его ещё больше:       — Хорошо, поставим её тебе в левую руку. И ты поспишь, ладно? Всё закончилось, ты в безопасности.       Хёкджэ прикрывает глаза и, вытянувшись на койке, с силой закусывает губу, совсем тихо всхлипывая — эта истерика отнимает у него последние силы, потому парень молча терпит и даже не вскрикивает, пока медперсонал торопливо устанавливают ему иглу для капельницы с успокоительным в верхнюю часть запястья, не скрытую бинтами, и фиксируют её, чтобы с пакета, установленного на стойке, по трубке стекали капли.       — Вот так, ты молодец… — голос Донхэ становится ещё ближе, и ещё нежнее: видимо, парень осторожно подходит совсем близко к нему и медленно проводит тёплыми пальцами по правой руке Хёкджэ, от запястья до плеча, очевидно, чтобы не напугать его снова каким-то резким прикосновением. — Давай я помогу тебе лечь. Только потихоньку, хорошо?       Послушавшись, Хёк молча позволяет лидеру группы коснуться его спины — и нерешительно опирается о его ладонь, устраиваясь на койке в лежачем положении, после чего, открыв заплаканные глаза, он наблюдает за тем, как Донхэ садится рядом, на краю койки, накрывает его руку своей, а другой, свободной рукой, парень мягко касается своими пальцами щёк Хёкджэ, бережно вытирая его слёзы. Все остальные продолжают молчать, не прерывая тихие, безумно усталые всхлипы пострадавшего, и у Хёка уже нет сил фокусировать свой взгляд на других — только голос Донхэ кажется таким успокаивающим и убаюкивающим, безумно необходимым в данной ситуации:       — Поспи, прошу тебя. Тебе нужны силы. Ты в безопасности, тебе нужен отдых, ты в безопасности…       Донхэ повторяет это как мантру, как своеобразную молитву, словно он сам старается в это поверить изо всех сил, и, поддавшись этому голосу, глаза рыжего парнишки медленно закрываются, а дыхание, как и бешеное сердцебиение, немного замедляются — «барабанщик» уснул, пусть и не по своему желанию, а, наконец, немного успокоившись и осознав, насколько он обессилел после пережитой истерики.

***

      Убедившись, что пострадавший наконец уснул, доктор и одна из медсестёр аккуратно возвращают часть проводов обратно на открытый участок груди парня, чтобы можно было контролировать его состояние, и, не мешая медперсоналу, темноволосый лидер всё-таки позволяет себе отпустить ситуацию и, виновато глядя на парня, Донхэ медленно проводит рукой по его рыжим, встормошенным волосам, сдавленно просипев:       — Прости меня, Ынхёк… Прости, это я виноват…       — Он так кричал… — тихо, с плохо скрытым сочувствием произносит Чонун, поднимаясь с кресла и стараясь как можно тише подойти к доктору. — Бедный Ынхёк. Он проспит до утра, верно?       — Скорее всего, если никто не разбудит его раньше, — резюмирует доктор, проверяя показатели на приборах. — Сейчас он стабилен. Вам всем лучше выйти отсюда. Здесь может остаться только один посетитель.       — Я останусь, — хрипло произносит Донхэ, не отводя взгляда от спящего, измученного парня рядом с собой. — Я обещал ему. Я не буду его будить, правда.       — Хорошо. Тогда всех остальных я прошу выйти в коридор. Пациенту нужен покой, — негромко, но твёрдо произносит доктор, и все ребята, даже Хичоль, послушно выходят из палаты, в кои-то веки решив воздержаться от каких-либо комментариев, за что Донхэ им очень признателен. Сейчас он попросту не может контролировать парней — внутри Донхэ настолько смешанное состояние из ужаса, боли и эгоистичного облегчения, что ему трудно сдерживать себя. Ему сложно признаться, как он рад, что выжил именно Ынхёк, несмотря на то, что такие мысли ему по-своему противны: брата барабанщика действительно жаль, и Донхэ очень сочувствует парню рядом с собой, понимая, насколько тому сейчас больно, не только в физическом, но и в душевном плане. Но также парень понимает и одну страшную вещь, которую он теперь не сможет забыть — и простить её себе. — «Ынхёк уехал после моих глупых слов этим утром… Он и его брат разбились из-за меня…»       — Ынхёк… — шёпотом, боясь разбудить пострадавшего, произносит темноволосый солист, после чего парень беззвучно всхлипывает и, очень ласково взяв Ынхёка за правую руку, как будто пытаясь прикоснуться к цветочному лепестку, Донхэ бережно и нежно принимается покрывать пальцы «барабанщика», покрытые бинтами, виноватыми, мокрыми от слёз поцелуями. Если до этого момента и он, и ребята ещё сомневались в том, кто именно перед ними лежит на этой койке, то сейчас никаких сомнений нет — незнакомый им брат-близнец Ынхёка не позволил бы Донхэ успокоить его таким образом, не прислушался бы к его голосу, не доверился бы ему настолько, чтобы заснуть так, в руках совершенно постороннего ему человека. — «Значит, это точно Ынхёк…»       — Слава Богу, ты жив… — продолжает шептать парень со слезами на глазах, нежно целуя руку пострадавшего и забывая обо всём на свете. — Прости меня, Ынхёк… Прости…