«К чёрту обещания наши и одежду твою, Если ты боишься фальши — я включу автотюн…» © NANSI & SIDOROV – Автотюн
Хёкджэ надеялся, что парни оставят его в большом гипермаркете в покое, и что он будет подбирать фиксатор для запястья, пока те всё покупают для застолья, но Хичоль решительно потащил Кюхёна в аптеку следом за Хёком и довольно придирчиво перебирал лучезапястные фиксаторы, пока они не выбрали подходящий — чёрный, с мягкой, резиновой основой, и довольно жестким креплением поверх, чтобы, очевидно, защитить травмированное место от внешних воздействий. Пекарь, конечно, упирался и был готов купить что-то попроще, но оказалось, что спорить с Ким Хичолем попросту бесполезно — этот парень упёрт, как пень, и переспорить его, скорее всего, не удастся даже Ынхёку, особенно когда корейский солист чрезвычайно обеспокоен вопросом здоровья его лучшего друга. Скрепя сердце, Хёкджэ выкладывает почти все средства из своего кошелька, надеясь, что в магазине ребята расплатятся за продукты сами, и после парни вместе отправляются в продуктовый магазин, решая заняться самым важным делом — выбором закусок и, собственно говоря, алкоголя. Хёкджэ не доверили таскать ничего в руках, потому ему приходится бесцельно бродить по магазину с тележкой для продуктов, натянув на нижнюю часть лица плотную маску и надеясь, что его рыжие волосы не привлекут внимание случайных покупателей. Чтобы не чувствовать себя бесполезным, Хёк сперва завернул в овощной отдел, где он взял несколько огурцов, помидоров, красных перцев и упаковку салата. Затем, чтобы не шататься по магазину в одиночестве, пекарь завернул в хлебный отдел, довольно придирчиво отбирая самый свежий багет, ещё тёплый и ароматно пахнувший. Аккуратно завернув его в пакет, Хёк следует в мясной отдел, где Хичоль сваливает в его тележку различные нарезки и скрывается за прилавками рядов с алкоголем. Не успевая ни что-то сказать, ни как-то прокомментировать происходящее, Хёкджэ отправляется к стеллажам с молочными продуктами, чтобы взять для себя пару баночек со взбитыми сливками, спрессованными на манер йогурта или пудинга — его любимая и фактически единственная сладость, которую пекарь может себе позволить. По крайней мере, парень надеется, что ему хватит денег на их покупку, если Хичоль не захочет это оплачивать. — Чего ты тут застыл? Мог бы и подкатить тележку. Нелегко тащить пиво на всю нашу ораву в руках, — ворчит старший мембер группы, сваливая в тележку брикеты с пивом и соджу, которые он еле как удержал в руках. — Вот, твоё любимое тоже взял. Скажи же, что никто так о тебе не позаботится, как великолепный Ким Хичоль, правда? — Посторонись! — Кюхён семенит к тележке с другой стороны, почти по горло нагруженный различными сладостями, которые он тоже с облегчением бросает в тележку. Хичоль тут же придирчиво оглядывает весь набор продуктов и с усмешкой берёт двумя пальцами упаковку мармелада, приподняв её над тележкой: — Я за это платить не собираюсь. У тебя от такого количества сладостей слипнется задница, и что я Донхэ потом скажу? — Ой ну подумаешь, выгружу отдельно, — ворчит Кюхён, после чего парень упрямо отпихивает Хёкджэ от тележки и катит её в сторону кассы. — Не знаю, как вы, а я уже хочу поскорее вернуться в общагу. Премия скоро начнётся, а мы трезвы, как девственницы на паперти. — Вообще-то, у них есть кагор, так что твоё утверждение спорно, — умничает Хичоль, спеша следом за макнэ группы и, обернувшись, машет рукой Хёкджэ, призывая его поторопиться. — Чего стоишь там? Пошли, домой пора. Что происходило по возвращении в общежитие — Хёк уже практически не помнит. Единственное, что задержалось в его воспоминаниях, так это ворчащий Донхэ, которому в ответ на его нравоучения касаемо тренажёрного зала на следующий день, в который они должны будут сходить обязательно, Хичоль всучивает в руку банку пива и прерывает этот поток напоминаний: — Как скажешь, так и сделаем. Но это будет завтра. Вот, это тебе. Также Хёк помнит, что он убедил ребят в нецелесообразности надевать фиксатор сейчас, ведь парень обязательно испачкает его в закуске и выпивке, и получится, что «барабанщик» только выбросит деньги на ветер. Но зато Хёкджэ пообещал, что с утра он обязательно наденет фиксатор перед залом, и в целом будет осторожен, так что этот вопрос ребята спешно замяли, а Донхэ отписался о приобретении фиксатора менеджеру, после чего все ощутимо выдохнули. А дальше всё, что помнит Хёкджэ — так это радостные вопли ребят во время вручения награды их американскому представителю, терпкий запах алкоголя и его довольно раздражающий вкус, который Хёк изо всех сил старался перебить закусками и нарезанными овощами. Несмотря на то, что парень планировал пить как можно меньше, а есть — больше, его так или иначе сморило в сон, как бы пекарь не сопротивлялся этому сильному желанию, стараясь выглядеть трезвым. Хёк не знает, сколько времени прошло с тех пор, как он заснул, но, когда парень ощущает, что кто-то легко трясёт его за плечо, Хёкджэ широко зевает и, сонно приоткрывая глаза, громко ахает, узнавая человека перед собой, который тут же зажимает ему рот своей рукой. Оказалось, что он задремал на диване в гостиной, а над ним склонился Ынхёк, в расстёгнутой кожанке, из-под которой виднеется чёрная майка, а поверх неё свешивается кулон, так знакомый Хёку благодаря их совместной покупке парных кулонов ещё год назад. Хёк старается не паниковать, чтобы не поднять ещё больше шума, да и вдобавок он ощущает, что кожи касается тонкое серебряное кольцо, которое он буквально несколько дней назад подарил Ынхёку, и отчасти это успокаивает парня — всё происходящее не сон, и его брат действительно здесь, это не пьяная галлюцинация Хёка. Убедившись, что его брат больше не будет шуметь, барабанщик убирает руку от Хёкджэ и насмешливо улыбается: — Ну что, с пробуждением, братишка. — Ты… ты что тут делаешь? — Хёкджэ неуклюже барахтается на диване, пытаясь сесть, и оглядывается, с ужасом понимая, что в гостиной они не одни: в кресле, откинув голову назад, спит Донхэ, явно не слыша, о чём разговаривают близнецы. Проследив за его взглядом, Ынхёк лишь тихо прыскает со смеху, убирая руки в карманы своих зауженных джинс и покачивая головой: — Узнал про премию. Я должен был догадаться, что вы тут нажрётесь. Что, довелось познакомиться с Чонсу? — Да, он… — вспоминая про строгого менеджера, Хёк вздрагивает, стараясь говорить тихо и еле ворочая не поддающимся ему языком, понимая, что сейчас он говорит быстрее, чем думает. — Он как узнал про «растяжение», то сказал, что… — Дай угадаю — сказал, что выпнет меня из агентства в случае, если я облажаюсь на сцене? — к удивлению Хёкджэ, его уверенный в себе брат-близнец совершенно не расстроен своей догадкой: более того, парень даже снисходительно улыбается, чуть погладив Хёка по его волосам. — А ты небось воспринял это серьёзно и прочитал ему отповедь? Не бери в голову. Он каждый раз так говорит, когда что-то случается, но дальше слов дело никогда не заходит. И вообще, как тебя не спалили, ты же выпивать не умеешь? — Нет, я… не успел. Так расстроился из-за его слов… — Хёкджэ коротко трясёт головой, не понимая, почему парень относится к подобным изречениям так спокойно, но решает не задаваться этим вопросом здесь, когда при любой секунде промедления их могут заметить. — Я просто больше закусывал… А ты приехал, чтобы забрать меня отсюда? — Забрать? Нет, просто хотел убедиться, что ты не наделал глупостей, — снисходительно поясняет Ынхёк, покосившись на спящего Донхэ. — А пьяным тебя везти — себе дороже, ещё вырвет ненароком в дороге. Вставай давай. Иди в кровать, а я Донхэ отнесу. Кстати, а куда Хичоль смылся? — Э-э-э… — Хёкджэ, послушно поднимаясь на ноги, озадаченно оглядывается, но, не находя рядом с собой старшего мембера, парень морщит лоб, усиленно припоминая, куда мог отправиться Хичоль. — Кажется, он что-то говорил про клуб… — В клуб — и без меня? — посмеивается барабанщик, покачивая головой: снова обратив внимание на лидера группы, парень подходит к креслу и склоняется над Донхэ, перекрывая своей тенью свет, падающий с люстры над их головами. — Стареет наш матёрый гуляка. Ну ничего, припомню ему потом. Эй, лидер, просыпайся, пора в кроватку. — А? Что? — сонно моргая, Донхэ потягивается и, выпрямляясь в кресле, с удивлением оглядывает Ынхёка, склонившегося над ним — и второго близнеца, растерянного и испуганного, стоявшего у дивана, из-за чего лидер группы явно решает, что у него помутнение рассудка на фоне опьянения. — Так, Ынхёк, не двоись. — Просто кто-то слишком много выпил, — рыжий барабанщик беззлобно скалится, продолжая потешаться над лидером, но в итоге просто протягивает ему руку, смилостивившись над пьяным Донхэ, не совсем понимающим, что происходит. — Вставай, отведу тебя в комнату. Нечего тут дрыхнуть. — П-подожди… — Донхэ, послушно ухватившись за руку Ынхёка, поднимается на ноги и, покачнувшись, с силой опирается на его плечо, мотая головой и сдавленно простонав, держась другой рукой за голову. — Я должен… Я должен сперва проверить… — Кого ты проверять собрался? Хичоль смылся уже давно, раньше утра его не жди, — ворчит Ынхёк, помогая Донхэ перекинуть его руку через свои плечи, чтобы было удобнее вести парня в комнату. — А те двое спят себе в кроватях. Я их уже проверил, подоткнул им одеялки и поцеловал в лобики. Хёкджэ лишь сдавленно прыскает в кулак, узнавая шутливый тон своего брата, но, чтобы Донхэ и дальше считал их обоих лишь галлюцинацией пьяного бреда, парень не решается произнести ни слова, и вообще, потихоньку продвигается в сторону коридора, предоставив Ынхёку возможность самому разобраться с Донхэ так, как он привык: судя по словам брата, в помощи он абсолютно не нуждается, только лидер группы, помня об истинном характере их барабанщика, выглядит недоверчивым: — Прямо поцеловал? — Ладно, Донхэ, ничего от тебя не скроешь, — продолжает ворчать Ынхёк, за уговорами продолжая бодро тащить парня в сторону комнаты. — В Кюхёна я просто плюнул. — Ынхёк, — голос Донхэ становится строже: судя по всему, тот уже привык менять тон в голосе, когда барабанщик переходит грань со своими шутками, но, видимо, на Ынхёка с его самоуверенным и даже порой задиристым характером это практически не действует: только укоризненный взгляд от Хёкджэ, брошенный на брата, заставляет его немного смягчить уровень шуток. — Да уж и пошутить нельзя, — фыркает Ынхёк, поудобнее перехватывая руку Донхэ, и взглядом показывая Хёку, чтобы тот шёл в комнату первым — и открыл пошире дверь. — Ничего я с ним не делал. Спят они — и тебе пора. Шевели ногами пободрее, будь умницей. Дальше Хёкджэ, стараясь не засыпать на ходу, вполне самостоятельно добирается до комнаты Ынхёка и Донхэ, и, не наткнувшись ни на один опасный угол, садится на постели брата, стараясь не таращиться на то, как его близнец, наконец, усадив Донхэ на другую кровать, даже помогает тому раздеться до белья, легкомысленно кинув одежду на тумбочку лидера группы. Надеясь, что утром Донхэ решит, что всё это было лишь сном, Хёк неуклюже стаскивает с себя одежду и, помня, что Ынхёк намерен оставить его здесь ещё на несколько дней, парень забирается под одеяло, чтобы его брат мог как можно быстрее покинуть общежитие, оставшись незамеченным. Но заснуть, едва коснувшись головой подушки, Хёку не удаётся: Ынхёк снова будит его и, просунув руку под шею брата, парень расстёгивает цепочку, на которой держится кулон Хёкджэ, и с тихим стуком кладёт украшение на край тумбочки, рядом с аквариумом, на который Ынхёк также бросает короткий, даже немного удивлённый взгляд. — Зачем ты его снял? — шёпотом спрашивает Хёк, ощущая себя довольно неуютно без кулона, но, в целом, не возражая: наверняка Ынхёк знает, что делает. Так оно и вышло, ведь брат лишь мягко улыбается, склонившись над сонным Хёкджэ и тихо отвечая: — Никогда не спи с цепочкой пьяным. Ещё перекрутится и задохнёшься. Но теперь всё будет хорошо. Засыпай. И после этих успокаивающих слов Ынхёка парень наконец позволяет себе провалиться в затягивающую дремоту, не вслушиваясь в то, что происходит в комнате. — «Донхэ думает, что у него двоится в глазах, значит, утром он ничего не вспомнит», — с облегчением думает Хёкджэ, засыпая в мягкой постели брата. — «И Хёка никто не выгонит из группы. Всё хорошо…»***
Донхэ сонно вертит головой, приподнимаясь на своей постели и с удивлением таращась вглубь темноты, туда, где сейчас перед его собственными глазами в комнате находятся… два Ынхёка. — «Нет, этого не может быть…» — лидер группы не сразу понимает, что происходит, но решает, что всё, что он видит — это всего лишь сон, очередной сон, который почему-то кажется более реалистичным, наполненным различными звуками, запахами и тихим шёпотом Ынхёка, того самого Ынхёка, к которому он привык и которого они знали последние шесть лет. — «Хотя нет, тот Ынхёк и Ынхёк последних дней… это как будто два совершенно разных человека», — Донхэ думает, что понимает, почему ему кажется, что барабанщиков в комнате двое: за последние несколько дней Ынхёк был настолько мягким, настолько непривычно тихим и кротким, послушным и чувствительным — и всему этому может быть только одна причина, а именно, их последняя ссора, за которую Донхэ до сих пор очень стыдно, но для разговора о которой так и не нашлось ни слов, ни времени, ни смелости, и, судя по всему, у обоих. Сейчас Ынхёк в кожаной куртке, так похожий на того Ынхёка, которого всегда знал Донхэ, молча проходит к выходу из комнаты, словно намереваясь раствориться в темноте, как дым. Решившись, парень садится на постели, не откидывая одеяло с ног, и негромко зовёт Ынхёка из своего сна, не надеясь на то, что он отзовётся: — Ынхёк? — Чего тебе, Донхэ? — но Ынхёк из его сна вполне реально откликается на зов Донхэ: парень словно выступает из темноты и, приблизившись к постели лидера, склоняется над лидером группы, внимательно посмотрев на него. — Спи давай. Тебе отдыхать надо. — Это же сон, правильно? — озадаченно произносит темноволосый солист, с любопытством наклоняя голову набок и медленно переводя взгляд на дремлющего Ынхёка в постели у другой стены. — Тебя не может быть два. Такого просто не бывает. — Логично. Хорошо, допустим, ты прав, — Ынхёк насмешливо скалится, упираясь рукой в бок фактически в модельной позе и коротким взмахом свободной руки поправляет рыжие волосы, зачёсывая пряди назад, к макушке. — Тогда чего ты от меня хочешь? — Раз это сон… — Донхэ торопливо облизывает губы, боясь передумать, и, чуть помедлив, негромко продолжает говорить: — То я хочу секс втроём. — Чего? — Ынхёк сдавленно фыркает, с явным удивлением поглядывая на смутившегося Донхэ, и с интересом смакует услышанное, повторяя за Донхэ и с придыханием растягивая слова. — Секс втроём… А я и не знал, что наш святоша, оказывается, такой извращенец. А не много ли хочешь, а, Донхэ? — Ну, это же сон, так что… почему бы и нет? — вопрошает Донхэ, чувствуя, что он даже вспотел от ожидания и волнения: судя по всему, Ынхёк не говорит категоричное «нет», так что в этом сне ему может улыбнуться удача. Вдобавок что-то подсказывает Донхэ, что барабанщик перед ним лишь посмеивается, не в силах поверить, что лидер группы, весь такой правильный и честный, мог предложить подобное. — «Он явно впечатлён», — понимает Донхэ, и сейчас ему не важно, что будет утром, когда парень проснётся, ведь если это сон (а лидер DAEKY уверен, что это сон), то Ынхёк ничего не узнает, и все эти мысли воплотятся лишь в одном сне, в восхитительном и греховном сне, который темноволосый солист запомнит надолго. — Ладно, убедил, — соглашается Ынхёк перед ним, задумчиво посмотрев на сонного Ынхёка на кровати, и, как и в любом деле, не обходясь без своих собственных правил, которые он поспешил озвучить. — Но разбудишь его сам. И будь нежным, понял меня? Иначе придушу и не посмотрю, что ты у нас тут главный. — Это же сон, какая разница… — бурчит Донхэ, но, заметив, как строго на него покосился барабанщик, парень решает послушаться и замолчать, чтобы этот сон не прервался раньше времени, пусть даже Ынхёк из его сна говорит довольно странные слова, которые непривычно слышать из его уст. Скинув одеяло со своих ног, Донхэ встаёт с постели, не обращая внимание на то, что он остался в одном тёмном белье, как можно тише подходит к кровати Ынхёка и, осторожно забираясь на неё, нависает над дремлющим Ынхёком, внимательно рассматривая его лицо. Этот Ынхёк даже спящим кажется Донхэ удивительно мягким и чувствительным, и этот контраст с видом Ынхёка, которого лидер знает столько лет, не просто смущает парня — всё увиденное будоражит его чувства и мысли, отчего дышать становится труднее. — «Может, это из-за того, что он не красил глаза этой чёрной подводкой? Или же это потому, что Ынхёк так близко, и я могу буквально ощущать его дыхание?» — на удивление трезвая мысль проскальзывает в разуме Донхэ, а затем, поддаваясь этому порыву, чувствуя, как он сам буквально пьянеет, но не от выпитого пива, а от этого тёплого дыхания, от этих аккуратных пухловатых губ, к которым так хочется прикоснуться, Донхэ, дождавшись, когда Ынхёк, дремлющий на кровати, окончательно проснётся и удивлённо уставится на него, жадно припадает к этим тёплым губам, ловя своими губами негромкое ахание Ынхёка, позабыв про все свои сомнения, про спящих ребят в соседней комнате и про второго Ынхёка позади себя — позабыв про всё на свете. — «Как же это приятно…» — Донхэ совершенно не контролирует себя: он прикрывает глаза и практически растворяется в столь нежном поцелуе, бережно сминая губы Ынхёка своими и жадно впитывая все ощущения, которые он испытывает в этом сне. — «Я и не думал, что его губы окажутся такими… мягкими», — темноволосый солист опирается на свои руки, расставленные по обе стороны от головы Ынхёка, надеясь, что этот сон он запомнит на всю жизнь, ведь реальность намного сложнее и суровее, чем эти дивные сны, во время которых можно поддаться своим самым сокровенным желаниям. Правда, Ынхёк не разделяет его восторга: парень упирается дрожащими руками в обнажённую грудь Донхэ и пытается отстранить лидера от себя, не то окончательно протрезвев от столь неожиданного поворота событий, не то — испугавшись такого внезапного напора от Донхэ. — «Нет, только не это, нет…» — темноволосый солист сам не понимает, откуда из глубины его горла раздаётся обречённое поскуливание, отчаянное и пронзительное, которое он старается подавить в себе, хоть и тщетно. — «Не прерывай мой сон, Ынхёк, хотя бы сегодня…» — Донхэ очень хочется это сказать, но он не успевает: Ынхёк, поддавшись его тихой мольбе, замирает, переставая сопротивляться, а затем, кардинально переменив своё решение, барабанщик сам притягивает парня к себе, мягко впутывая свои тёплые пальцы в его волосы, и, наконец, несмело целует Донхэ в ответ, чуть приподнимаясь на постели навстречу. Этот поцелуй, более искренний и оттого очень важный, пусть и не совсем трезвый, лидер группы уже готов записать в список своих самых ярких воспоминаний из снов. Довольно застонав, парень жадно покусывает эти податливые губы, жмурится от волн накатывающего его удовольствия, надеясь, что ему хватит воздуха на то, чтобы не разрывать поцелуй как минимум до самого пробуждения. — «Мы ели столько солёных закусок, но его губы… они такие сладкие», — понимает Донхэ, шумно дыша через нос и желая раствориться в этом поцелуе, прочувствовать эти мгновения каждой клеточкой тела. Ещё и Ынхёк, спуская руки с волос Донхэ, несдержанно, но мягко ведёт пальцами по его шее и, скользнув по напряжённым плечам, осторожно цепляется за них, словно контролируя силу своих дрожащих рук и стараясь не поцарапать спину Донхэ. — «Какой же он ласковый, осторожный…. Такой нежный…» — лидер группы практически задыхается от подобных прикосновений, никак не ожидав испытать нечто подобное от Ынхёка, такого колючего, задиристого и упрямого, но сейчас, в этом сладком сне, Ынхёк одним лишь касанием своих пальцев может взбудоражить не только тело, но и душу Донхэ. От столь лёгкого прикосновения кончиками пальцев по загорелой коже солиста словно проходит мягкий, согревающий изнутри мини-разряд электрического тока, который волнами расходится по всему телу. — «Теперь я не удивляюсь тому, что у него было так много любовников…» — эта мысль должна была только разозлить парня, но об этом он подумает утром, а не здесь, не в этом сне, когда даже дыхание Ынхёка может раскалить желание и возбуждение Донхэ в один лишь краткий миг. Отрываться от мягких губ Ынхёка не хочется, но и дыхание уже спирает в лёгких: когда Донхэ начинает казаться, что его сердце вот-вот остановится от нехватки кислорода, барабанщик сам мягко отстраняется, разрывая поцелуй, и, затаив дыхание, доверчиво смотрит на темноволосого солиста, пока тот, не выдержав, не утыкается лбом в его лоб и не начинает хрипло смеяться. — Да, это точно сон, иначе почему мне так охрененно хорошо? — торопливо шепчет Донхэ с глуповатой улыбкой на лице, не обращая внимания на то, что Ынхёк, который сейчас лежит на постели, кажется смущённым и одновременно удивлённым, в отличие от того, второго Ынхёка, про которого лидер группы чуть было не позабыл. — Не останавливай меня, прошу тебя… Кстати, а… а где ты второй? — Второй? — почему-то очень тихо переспрашивает Ынхёк на постели, недоумённо и с какой-то робкой боязнью глядя на Донхэ и коротко облизывая свои пухлые губы, от которых темноволосый солист так и не может отвести взгляд: кажется, что ещё немного и парень не сможет сдержаться и снова жадно припадёт к этим мягким губам, чтобы вновь испытать то волшебное, ни с чем не сравнимое ощущение — поцелуй от Ынхёка, искренний, настоящий. Донхэ уже готов повторить свой вопрос, чтобы задать его снова, сформулировав более подробно, но тихий скрип кровати приводит его в чувство: постель позади парня проседает, и когда холодные пальцы касаются его талии, Донхэ выпрямляется, стоя на кровати на коленях, и прерывисто хватает ртом воздух, понимая, что сейчас его касается другой Ынхёк, тот, привычно-нахальный, смелый и упрямый, тот храбрый Ынхёк, которому лидер группы порой даже завидует в его порывистости и честности. Вцепившись пальцами в край одеяла Ынхёка, Донхэ несдержанно тянет его к себе, понемногу открывая вид на обнажённый торс барабанщика, который парень наконец может рассмотреть, как следует, не отворачиваясь и не подсматривая украдкой, съедаемый любопытством. Более того, Донхэ теперь может прикоснуться к этому поистине волшебному телу, и отныне его ничто не остановит — парень с придыханием обводит пальцами плоский живот Ынхёка, с каким-то жадным удовлетворением наблюдая за тем, как барабанщик начинает несмело выгибаться на постели от его касаний, словно желая большего, но не решаясь сказать об этом вслух. Донхэ всегда казалось, что Ынхёк — мускулистый и поджарый, очень худой, с торчащими лопатками, впалым животом и ярко выраженными мышцами, всё это парень видел на концертах, в раздевалке, и, что греха таить, даже в этой самой комнате. Но сейчас, не то от темноты комнаты, не то от опьянения и спутанного нарастающего желания, Ынхёк кажется совсем другим, с более плотным телосложением, с удивительно мягкой светлой кожей и россыпью родинок, на которые Донхэ раньше не обращал внимания, но которые кажутся такими уместными и подходящими этим большим, доверчивым глазам барабанщика — и его светлой, лучезарной улыбке. И этот Ынхёк, восторженно вздыхая, наивно и осторожно тянет руки к Донхэ, касается его талии, после чего пальцы барабанщика скользят по загорелой коже Донхэ и чуть вздрагивают, когда Ынхёк прикасается пальцами к краю второй татуировки темноволосого солиста — там, над правой тазовой косточкой, едва виднеется из-за кромки белья чёрная готическая надпись «Your self», которую Донхэ сделал в проверенном тату-салоне два года назад. Кожа в этом месте, казалось, потеряла свою чувствительность, но сейчас, когда Ынхёк в его сне так ласково и осторожно касается верхней части татуировки, несмело поглаживая чёрные, ещё не выцветшие буквы, Донхэ кажется, что все его нервные окончания собираются в крохотных точках, там, где кожи касаются тёплые пальцы Ынхёка. В то же время Ынхёк, который стоит на коленях на постели позади Донхэ, скидывает с себя на пол кожанку и майку и прижимается к парню со спины своим поистине ледяным торсом, вцепившись острыми когтями в талию Донхэ и с шумным фырканьем кусая его за шею. Хотя нет, всё дело в том, что на этом Ынхёке тот самый кулон, который уже год не даёт покоя всем проживающим в этой квартире — барабанщик совсем не распространялся о том, откуда у него это украшение, но парень с ним не расстаётся, и однажды Донхэ решится задать прямой вопрос, но точно не во время этого дивного сна. Донхэ чувствует, что он буквально разрывается от двойственных ощущений, контрастных и непривычных: с одной стороны, вот он, Ынхёк, тот самый огненный барабанщик, который разжигает пламя в сердцах ребят и всех их фанатов во время концертов своим настроем и своей потрясающей игрой, этот парень небрежно трётся о него сзади, сильно сжимает в руках талию Донхэ, хаотично царапает его живот — и этот Ынхёк абсолютно не возбуждён. Руки этого Ынхёка очень холодные и жёсткие, словно весь тот огонь, который парень всегда демонстрирует на сцене, греет только его самого, сияя так ярко, что приходится жмуриться, чтобы вынести этот свет, оказавшись неподалёку. А с другой стороны — тот же Ынхёк лежит сейчас на кровати, такой мягкий и податливый, он продолжает нежно гладить Донхэ по животу и шёпотом просить о том, чтобы парень протиснулся к нему ещё ближе, чтобы темноволосый солист прикасался к нему ещё. У Донхэ это не первый раз, когда он оказывается в постели с другим парнем, но от того, с каким восторгом Ынхёк смотрит на него, с каким желанием барабанщик касается его торса, дрожа и явно сдерживая стоны восхищения, парня практически колотит: ему трудно устоять на коленях, потому приходится с силой опереться на Ынхёка позади себя, так как дрожь поднимается из самого глубокого участка души и расходится до последней клеточки тела, подобно мягкой внутренней щекотке, которая перехватывает дыхание и изгоняет из разума все посторонние тревоги. — «Какие же у этого Ынхёка тёплые руки…» — понимает Донхэ, когда столь мягкие пальцы барабанщика, лежащего на кровати, принимаются бережно оглаживать живот и торс темноволосого солиста, словно успокаивая своей лаской тело и кожу парня после ощутимых, но не болезненных, хоть и колючих царапин Ынхёка позади него. — «Если бы можно было чувствовать его прикосновения каждый день… нет, каждый миг…» — думает Донхэ, и, определившись в этом контрасте, он как в бреду отстраняет Ынхёка позади себя, избегая его новых, острых и равнодушных прикосновений, а после — наклоняется вперёд, припадая губами к шее Ынхёка под собой и с нежностью проводя по бледной коже кончиком влажного языка, с безумством наслаждаясь новым стоном Ынхёка. Барабанщик слегка запрокидывает голову, податливо подставляя Донхэ свою шею, и лихорадочно обшаривает его спину, неосознанно вскидывая бёдра и стараясь прижаться к парню плотнее, словно пытаясь удержаться в реальности этого сна, не провалиться куда-то ещё глубже, в бездну водоворота этого окутывающего наслаждения. Ынхёк под ним дрожит от предвкушения, и Донхэ хочет ощущать эту дрожь более плотно, потому он нетерпеливо запинывает одеяло куда-то в ноги, забывая про Ынхёка позади себя, и попросту вжимает парня под собой в простынь, прижимаясь к нему всем телом, чтобы даже через собственное бельё ощущать, как это волшебное и невероятно красивое сказочное создание дрожит от его ласк, как Ынхёк отвечает на тот или иной укус или влажный поцелуй — новым стоном, хриплым, сбитым дыханием, или краткой судорогой, когда хочется остановить собственное сердцебиение и прочувствовать этот миг до конца. Именно создание — Донхэ совершенно не хочется называть столь чувствительного и нежного парня под собой Ынхёком, ведь даже его английское имя Спенсер совершенно не вяжется с таким Ынхёком, которого барабанщик открыл в себе для них всех и для Донхэ в частности в последние дни. Этот сон становится настолько реальным, что Донхэ с жадностью впитывает всё, что происходит вокруг него — эти робкие, но такие хриплые стоны Ынхёка, от которых член Донхэ начинает тяжело давить на бельё, потвердев в вполне очевидном возбуждении, несмелые поглаживания этого парня, от которых тело горит огнём, желая продолжения, фактически требуя большего — и его тёплый, дурманящий запах, которым невозможно надышаться. — «И вкус…» — напоминает себе Донхэ, не сдержавшись и с упоением проводя языком по ключице Ынхёка под собой, довольно зажмурившись от удовольствия. — «Ынхёк в такой момент даже на вкус особенный… такое я не мог представить ни в одном своём сне…» Парень, как одержимый, принимается целовать и вылизывать шею барабанщика, с трудом сдерживая желание оставить на каком-нибудь участке этой молочной кожи яркий засос — почему-то Донхэ приходит в голову мысль, что Ынхёку это не понравится, да и подобный вид развлечений темноволосый солист любил в других своих снах, ненастоящих, не искренних, наполненных лишь желанием и безумием, которое, как он думал, было невозможно унять. — Не замечал, что у тебя здесь родинка, — хрипло шепчет Донхэ, с нежностью тычась кончиком носа в щеку Ынхёка и обращая внимание на мелкую тёмную точку около его уха. Он не успевает даже осмыслить то, что только что сказал — а парень под ним тут же обмирает, застывая в своей неуклюжей позе, и практически с паникой смотрит на Донхэ, точно загнанный зверь, как будто ему хватит только одного неосторожного слова лидера группы, чтобы трусливо сбежать из комнаты. — «Я сказал что-то не то?» — озадаченный солист, практически не соображая, что он делает, приподнимается на руках и, внимательно оглядев лицо Ынхёка, Донхэ с глуповатой улыбкой добавляет: — Она очень изящная. Мне нравится, — и, как только парень с явным облегчением выдыхает, лидер DAEKY снова принимается покрывать цепочкой влажных поцелуев шею и линию челюсти Ынхёка, практически дрожа от возбуждения и украдкой пытаясь прижаться пахом к его острому колену, чтобы, немного потираясь своим стояком о ногу барабанщика, хоть таким образом помочь себе с довольно пикантной проблемой, которую уже не скрывает бельё — у Донхэ практически болезненное возбуждение, и этот вопрос уже нужно решить, но момент, который происходит сейчас, такой волшебный, что парень подавляет в себе эти мысли, оставляя место лишь рефлексам. Чтобы было удобнее целовать Ынхёка, Донхэ опирается о постель уже не ладонями, а руками вплоть до локтя, опустившись ниже, снимая таким образом часть давления с собственных запястий, но, когда он вспоминает о втором Ынхёке и приподнимает голову, точно пытаясь оглядеться и найти взглядом второй силуэт, Ынхёк под ним порывисто опирается на свои локти и, подогнув ноги, сползает по постели ниже, отчего Донхэ приходится встать на колени, чтобы не раздавить барабанщика под собой — и этот рыжий дьяволёнок, обхватив тёплыми руками талию темноволосого солиста, принимается жадно целовать его живот, постепенно приближаясь своими влажными от поцелуев губами к второй татуировке Донхэ. — «Он искуситель… нет, он — ангел с дьявольским искушением…» — успевает подумать Донхэ, опустив голову, чтобы с удивлением увидеть то, как Ынхёк, прильнув губами к тату, принимается мягко водить кончиком языка по её контуру, словно желая вылизать каждую букву, из-за чего парню приходится немного оттянуть кромку белья вниз, так как резинка боксеров немного мешает ему. Протяжно застонав от удовольствия, Донхэ мелко дрожит, испытывая такие необычные ощущения впервые в своей жизни — ни в одном его сне Ынхёк не уделял внимание его татуировкам, и этот сон кажется темноволосому солисту по-настоящему особенным и волшебным, таким, какой он бы не смог придумать на трезвую голову, попросту не решился бы. Ещё и оттянутая резинка неприятно давит на возбуждённый член и, поняв, что он больше не может терпеть, парень переносит вес тела на левую сторону и, освободив таким образом правую руку, Донхэ просовывает её под себя, порывисто запуская пальцы под своё бельё и, размазывая по стволу члена выступившие капли смазки, туго обхватывает его и принимается размашисто водить по члену ладонью, уже не сдерживая горловых стонов явного облегчения — так, надрачивая себе, мыслить становится немного проще. Спустя несколько движений ладонью Донхэ чувствует, что эти влажные прикосновения языка Ынхёка заканчиваются — парень перестаёт целовать напряжённый живот темноволосого солиста и, замерев на месте, неподвижно таращится на то, как Донхэ ласкает сам себя. — «Хорошо, что я бреюсь…» — невольно думает Донхэ, почему-то решив, что Ынхёку в этом сне было бы не очень приятно находиться рядом с заросшим пахом солиста, хотя правила в снах вроде как должен устанавливать сам хозяин сна. Нервно сглотнув, парень решает попросить у Ынхёка первое, что приходит ему в голову при виде этой картины, когда барабанщик так близко к его члену и, более того, пока Ынхёк кажется таким одновременно развратным — и уместно послушным и кротким, до рождения новых желаний в голове Донхэ и до приятной дрожи в подушечках пальцев. — Просто смочи его немного, — шёпотом просит Донхэ, слыша, как его собственный голос подрагивает от нервов, ведь скрыть собственное желание невыносимо сложно, особенно когда Ынхёк, собственно говоря, и так всё видит своими глазами. — Прошу тебя. Я сдержусь, обещаю… я не спущу в тебя…. Но мне это нужно сейчас. После этих снов Ынхёк почему-то приподнимает голову и внимательно смотрит на Донхэ, такого раскрасневшегося, смущённого и уткнувшегося макушкой в подушку, чтобы видеть, как на его просьбу отреагирует рыжий барабанщик. Парень продолжает молчать, и темноволосый солист уже готов извиниться, решив, что таким образом он оттолкнул от себя Ынхёка из своего сна, но, чуть помедлив, барабанщик опускает голову и, осторожно отстраняя руку Донхэ от члена, Ынхёк тянет бельё солиста ниже, чтобы оно не мешало им обоим, а затем, чуть напрягая собственную шею, парень послушно прикасается к горячей головке члена, перепачканной в естественной смазке, своими тёплыми губами. Донхэ боится даже вдохнуть, чтобы не спугнуть этот поистине интимный момент: опираясь о постель уже двумя руками, чтобы не упасть, он чуть горбит спину, чтобы Ынхёку было удобнее, и изо всех сил сдерживается, чтобы не толкнуться бёдрами навстречу, когда барабанщик медленно проводит языком по мягкой головке, как будто пробуя, смакуя и подготавливая как себя, так и Донхэ к тому, что будет происходить дальше. — «Он даже ещё не взял его в рот, а я уже готов кончить», — с восхищением понимает парень, стараясь не думать о том, как сейчас он боится просить, боится именно в этот момент взять контроль над ситуацией в свои руки, ведь тогда этот прекрасный сон может прерваться — и Донхэ окажется в этой же комнате, с рукой, которую он наверняка запустил под собственное бельё, с болезненным стояком и огромным чувством стыда. Но Ынхёк, решившись, крепко обхватывает Донхэ за его округлые бёдра и, как будто немного подталкивая парня к себе, медленно вбирает плоть в свой мокрый рот, и это движение доводит темноволосого солиста до неистовства — Донхэ давится воздухом, сердце бешено колотится, а руки дрожат от напряжения, так как приходится сдерживать себя изо всех сил. Он ненавидел прикосновения к своим бёдрам — Донхэ даже стилистам этого не позволял, одеваясь всегда самостоятельно, как бы они не спешили перед выступлением, но сейчас тёплые руки Ынхёка держатся за его задницу настолько органично и мягко, словно так и нужно, словно так и должно быть, отчего Донхэ растворяется в накатывающих ощущениях: хрипло постанывая и закатывая глаза от удовольствия, он позволяет себе совсем немного двигать бёдрами, подаваясь навстречу этому мокрому рту, но без резких движений, чтобы не прервать этот дивный сон. Воздуха не хватает катастрофически, так как сосёт Ынхёк восхитительно — очень мокро, медленно и плотно, словно специально не наращивая темп движений своих губ, и осторожно играясь со стволом члена своим влажным языком, потому Донхэ широко открывает свой рот и прерывисто пытается вдохнуть, чувствуя, как всё тело напряжено, и как все его нервные окончания сейчас собираются в области паха. — «Интересно, как глубоко он может взять…» — некстати задумывается темноволосый солист, даже задрожав от одной только мысли о том, как было бы приятно, если бы Ынхёк заглотил член по основание, и, возможно, даже вместе с яичками, но Донхэ вовремя отгоняет от себя эту идею, так как если он начнёт обдумывать её ещё хоть секундой дольше, то не сможет сдержаться, как обещал. — Подожди… — хрипло шепчет Донхэ, когда чувствует, что Ынхёк уже подводит его к черте — и снова прогибается в спине, чтобы, нехотя, отстраниться от этого возбуждающе мокрого рта, пока не стало слишком поздно. — «Я обещал ему контролировать ситуацию», — напоминает себе темноволосый солист, как будто это поможет ему не желать такого же влажного и чувственного продолжения, и приподнимается на дрожащих руках, рассматривая Ынхёка, который снова приподнимает голову, чтобы посмотреть на него. Этот рыжий бесёнок так невинно хлопает своими пушистыми ресницами и медленно, без тени отвращения, облизывает свои пухлые губы, что Донхэ шлёт весь свой самоконтроль к чёрту. Он хочет этого парня здесь и сейчас, а дальше — будь что будет. Донхэ понимает, что он уже давно не видел второго Ынхёка, благодаря которому ему и пришла в голову столь смелая идея, но, с усилием помогая Ынхёку под собой подтянуться выше на постели и устроиться головой на подушке, парень с удивлением замечает на полу рядом с кроватью пачку презервативов, тюбик смазки и пачку влажных салфеток, тогда как в комнате больше нет никого, кроме них двоих. — «Так это сон или же второй Ынхёк мне просто примерещился?» — озадаченно думает темноволосый солист, пытаясь понять, снится ли ему всё происходящее или же это просто полупьяная явь, ведь всё воспринимается так ярко, насыщенно и по-настоящему, что Донхэ совершенно не хочется думать, что это сон. Более того, даже если это всё происходит в реальности, парня уже ничто не остановит в его желании: Ынхёк явно возбуждён, Донхэ ощущает это, снова прижимаясь к нему всем телом и чувствуя, как член барабанщика упирается ему в живот через ещё не снятое с него бельё, и разве в этот момент темноволосый солист будет вспоминать те страшные слова, сказанные в Америке, что Ынхёк никогда не ляжет под Донхэ? Нет, рыжий бесёнок не оказывает никакого сопротивления, потому парень снова жадно целует его, игнорируя привкус собственной смазки, испачкавшей рот Ынхёка. — «Плевать. На всё плевать, только бы можно было целовать его весь этот сон… всю эту ночь…» Ынхёк хрипло стонет, разрывая поцелуй, так как и ему не хватает воздуха от возбуждения и жара, который охватывает их двоих, раскаляя до какого-то безумия: Донхэ, не обдумывая свои действия, сдвигается немного ниже и, игнорируя то, как гудят от напряжения его член и яички, он ведёт влажным языком по груди Ынхёка, мягко лижет аккуратный тёмный сосок, а после парень с нежностью обхватывает его губами и слегка всасывает, глядя на барабанщика из-под чёлки, попадающей в глаза. — Ах… да…. Да, Донхэ… — в беспамятстве стонет Ынхёк, запуская пальцы в волосы Донхэ и бережно прихватывая густые пряди, таким образом неосознанно направляя его, точно подсказывая, от какого прикосновения к чувствительным соскам парень будет кричать ещё громче, будет задыхаться под ним, практически выталкивая имя темноволосого солиста из своих лёгких вместо дыхания. Довольно улыбаясь, Донхэ проводит рукой по напряжённому животу барабанщика, а затем, скользнув пальцами по кромке узкого белья, он мягко сдавливает тёплой рукой твёрдый член Ынхёка через плотную ткань, уверенно потирая ствол и понимая, что ему даже не обязательно просовывать пальцы под бельё — от этого нехитрого движения рыжего барабанщика буквально колотит в судорогах наслаждения, парень выпускает волосы Донхэ из своих рук и с силой впивается ногтями в простынь, лихорадочно двигая бёдрами навстречу руке темноволосого солиста и застонав ещё громче, откинувшись на подушку и извиваясь всем телом под лаской Донхэ, как одержимый. — «Какой же он чувствительный…» — восхищается Донхэ, нежно целуя середину груди Ынхёка и, выпрямляясь на постели, парень тянется к бёдрам парня под собой, ухватывая обеими руками резинку его белья и готовившись стянуть этот лишний элемент одежды как можно скорее, но, замирая на кровати, рыжий барабанщик резко упирается руками в плечи Донхэ и, стараясь отдышаться, тихо шепчет: — Ты правда хочешь этого? Прямо сейчас? Со… мной? — «Что?!» — Донхэ хочется обречённо завыть на всю комнату, ему хочется одновременно смеяться — и кричать во всё горло из-за абсурдности ситуации. — «Он издевается?! Как можно задавать такие вопросы после того, что он знает обо мне?!» Но, когда первая реакция — непринятие, отступает на задний план, Донхэ начинает понимать, что Ынхёка действительно волнует этот вопрос, так как в его больших глазах нет ни капли насмешки — парень правда обеспокоен, и он даже затаил дыхание, ожидая ответа от темноволосого солиста. — «Неужели ты пытаешься спросить, хочу ли я тебя до сих пор, после того, что услышал от тебя? Или ты… совсем не хочешь?» — Донхэ не решается задать этот вопрос вслух, пусть даже это всего лишь сон, потому, чуть помедлив, он наклоняется к Ынхёку и, глядя в его глаза, встревоженно отвечает: — Я хочу тебя, прямо сейчас. А… ты? Вопрос Донхэ не менее глупый, учитывая их положение, но когда Ынхёк принимается быстро мотать головой, парень практически цепенеет на месте. — «Ты… не хочешь?» — солисту кажется, что в его сердце сейчас воткнули и провернули острый нож, но барабанщик вовремя поправляется и, ухватившись своими тёплыми пальцами за напряжённые плечи Донхэ, Ынхёк притягивает его к себе и мягко шепчет ему на ухо: — Я… хочу тебя. Больше всего на свете хочу… Выдыхая с явным облегчением, Донхэ приподнимается на локтях и снова нежно целует эти припухшие губы, оглаживая тёплой рукой худенькую талию барабанщика и украдкой спуская пальцы к его белью, наконец, успешно стягивая его с бёдер Ынхёка, для чего пришлось разорвать поцелуй и выпрямиться, чтобы избавиться от лишних тряпок, как на парне, так и на себе. Ынхёк, жадно хватая ртом воздух, почему-то неловко ёрзает на постели и тянется руками к своему паху, чтобы прикрыться, но Донхэ мягко перехватывает его руки, стараясь не давить на больное запястье барабанщика, и осторожно заводит руки Ынхёка за его голову, бережно прижимая их к подушке и с жадностью рассматривая обнажённого парня под собой. Парня даже не удивляет, что на зоне паха Ынхёка немного отросли короткие волоски — в ходе последних событий, да ещё и с растяжением, тот мог не успеть привести себя в порядок, но Донхэ это нисколько не смущает. Даже с такими волосками в интимной зоне Ынхёк невероятно красив: смущённый и неловкий, он послушно вытягивается в струнку на постели и закусывает свою нижнюю губу, не контролируя свой стояк, который уже подрагивает от возбуждения. — «Он возбуждён… он хочет меня», — понимает Донхэ, и, думая об этом, он фактически сходит с ума, потеряв контроль над своими желаниями. Если бы лидер группы обладал меньшим самообладанием, он бы уже без лишних раздумий обхватил губами этот твёрдый, возбуждённый член Ынхёка, и жадно начал бы сосать, ведь ради такого Ынхёка, ради того, чтобы рыжий барабанщик начал извиваться под стараниями Донхэ и достиг пика наслаждения благодаря его тёплым губам — парень уже практически готов на всё, что угодно. — Ты прекрасен… — восхищённо шепчет парень, не в силах отвести взгляда от того, как при жадных вдохах выступают рёбра Ынхёка, как тот прерывисто дышит и неловко смеётся от такого комплимента, словно не зная, как отреагировать на подобное. Донхэ слышит, что парень пытается что-то сказать, но солист его уже не слушает: он прижимается к этому разгорячённому телу, освобождает одну руку, которой принимается обшаривать торс и талию Ынхёка, а затем, аккуратно просунув пальцы под худенькую коленку барабанщика, Донхэ помогает рыжему дьяволёнку закинуть ногу на его бедро, после чего парень, придвинувшись ещё ближе и ещё плотнее, осторожно обхватывает вспотевшей от напряжения и желания рукой возбуждённый член Ынхёка, размашисто начиная водить рукой по стволу в нужном темпе. — Да… Донхэ! — с лица Ынхёка тут же уходит тень сомнений: парень, крупно задрожав, закрывает глаза и прогибается в спине, высвободив руки и ухватившись за плечи Донхэ, изо всех сил стараясь не вонзить ногти в его загорелую кожу. Темноволосый солист жадно впитывает образ того, как Ынхёк наслаждается тем, что ему надрачивают уже наверняка побаливающий от возбуждения член: всё, что происходит здесь и сейчас, малейшие звуки, ощущения и запахи — всё это наполняет сон такими яркими деталями, что Донхэ готов задохнуться от восхищения, если бы только мог, он готов остаться в этом сне навсегда. Когда Ынхёк уже начинает поскуливать и подаваться бёдрами навстречу, словно желая попросить Донхэ о большем, парень понимает, что больше тянуть с продолжением не стоит. Вспомнив о смазке и презервативах, он, усевшись между раздвинутых ног Ынхёка, достаёт с пола тюбик и, открутив крышку, выдавливает немного холодной смазки на свои пальцы. Пару секунд на то, чтобы хоть немного согреть смазку — Донхэ даже пытается подышать на свои пальцы, не сводя с Ынхёка жадного, практически пожирающего барабанщика насквозь взгляда, а затем, придержав его за талию левой рукой, парень проникает одним пальцем туда, между ягодицами, в удивительно узкое отверстие, стараясь делать это очень медленно и плавно. Ынхёк морщится и стискивает зубы, замирая на месте, и Донхэ невольно начинает нервничать, понимая, что он не хочет сделать барабанщику больно. — «Он такой узкий, словно никогда не был снизу…» — лихорадочно думает парень, потому, чтобы исправить свою ошибку, он наклоняется, принимаясь покрывать влажными поцелуями живот Ынхёка, постепенно поднимаясь выше, к его груди, чтобы таким образом отвлечь его от неприятных ощущений, которые, к сожалению, неизбежны в такой ситуации. Обводя языком ореол соска Ынхёка, Донхэ оставляет влажный след, на который он легко дует своим тёплым дыханием, с удовлетворением ощущая, как по коже барабанщика словно пробегает россыпь мурашек — и тот снова стонет. Его необходимо растянуть, чтобы Донхэ не сделал ему больно, потому парень осторожно двигает пальцем внутри Ынхёка, стараясь сделать всё правильно — и барабанщик даёт ему на это своё безмолвное разрешение: парень сам прижимает Донхэ к себе за плечи, не отталкивает, не прогоняет, терпеливо перенося вынужденный дискомфорт, когда солист осторожно добавляет второй палец, продолжая неспешно растягивать Ынхёка изнутри. — «Наверное, он такой узкий, потому что чаще был сверху со своими партнёрами», — думает Донхэ, решив, что Ынхёк, скорее всего, редко оказывался в нижней позиции, потому их подготовка к самому занятию любовью и занимает столько времени и сил. И именно поэтому Донхэ хватает остатков самообладания не относиться к этой подготовке легкомысленно: он, игнорируя собственное возбуждение, продолжает медленно растягивать Ынхёка, поглаживать пальцами напряжённые мышцы, чтобы помочь парню расслабиться, и осыпает разгорячённое тело пылкими поцелуями, чтобы окупить этот дискомфорт, который он приносит по вынужденным причинам. Донхэ не успокаивается, пока не убеждается, что его пальцы скользят внутри Ынхёка без боли для барабанщика — солист очень старается, так как даже во сне он не может упустить шанс быть этой ночью с тем, о ком он грезил больше пяти лет. Сдерживаясь от желания просто взять — и трахнуть Ынхёка, без раздумий и подготовки, Донхэ целует его молочную кожу, покрытую родинками, со всей нежностью, на которую он только способен, и Ынхёк поддаётся на эту ласку, не только доверяя солисту и широко раздвигая ноги, закинув их на бёдра Донхэ для удобства, но и так сказочно выстанывая и хватая ртом воздух, что парню кажется, будто он попал в рай. Когда Донхэ понимает, что парень достаточно растянут, он смачно чмокает живот Ынхёка, вынимая пальцы из него под разочарованный стон парня — тот уже неуверенно двигал бёдрами в такт движений пальцев солиста, и сейчас, возбуждённый и искусавший собственные губы, Ынхёк хрипло дышит, такой раскрытый и доверчивый, с нетерпением глядя на Донхэ. Решив, что больше медлить нельзя, парень достает квадратик из пачки презервативов, и, раскрыв его, привычным жестом раскатывает средство защиты на своём уже дискомфортно побаливающем от напряжения члене, оставляя немного скатанную резинку у основания, чтобы ненароком не порвать презерватив, и, выдавив немного смазки поверх, на всякий случай, Донхэ придвигается ближе, поудобнее приподнимает ноги Ынхёка под коленками, чтобы помочь ему обхватить ими талию. Затем, поддерживая парня под небольшими, но аккуратными ягодицами, парень медленно входит в него, не отводя взгляда от лица Ынхёка, чтобы продолжать контролировать себя. — Ах… Донхэ… Донхэ… — прерывисто стонет парень, царапая ногтями простынь и выгибаясь на постели — Ынхёк напряжён до безумия, и он также сжимает в себе и член Донхэ, да так туго, что солист буквально задыхается, сильнее стискивая задницу Ынхёка в своих руках, чтобы сдержаться, чтобы не толкнуться ещё глубже в нетерпении, потому что такому Ынхёку не хочется причинять боль, такого Ынхёка хочется любить всю ночь напролёт, ласкать его так долго, как это только возможно, слушать, как тот срывает голос, как он жадно шепчет имя Донхэ, которое из его уст звучит поистине сказочно — всё диаметрально противоположно прошлым снам Донхэ, но так даже лучше. Когда Ынхёку удаётся немного расслабиться, парень продолжает осторожно подаваться вперёд бёдрами, понемногу, пока по громкому стону барабанщика Донхэ не понимает с явным облегчением, что он плотно трётся стволом члена о бугорок простаты, что и стало причиной вскрика наслаждения — больше этому рыжему бесёнку не будет больно. — Вот так… дальше будет легче, — торопливо шепчет Донхэ: он уверен, что парень под ним не девственник, но почему-то ему так хочется успокоить Ынхёка, приласкать, заверить в том, что больше боли темноволосый солист ему не причинит. Дожидаясь, когда барабанщик мелко кивнёт, жадно хватая ртом воздух, парень убирает одну руку из-под ягодиц Ынхёка и, обхватывая пальцами его возбуждённый член, Донхэ снова принимается надрачивать напряжённую плоть, чуть сильнее сдавливая у основания, и с восхищением наблюдая за тем, как всё больше расслабляется Ынхёк — парень то жмурится от накатывающего удовольствия, то снова выгибается на постели, хрипло выстанывая в потолок, но Донхэ всё медлит: ему почему-то страшно сделать первый, осознанный толчок бёдрами, пока он не дождётся какой-то определённой реакции от разгорячённого барабанщика. И, наконец, парень получает то, что хочет, когда Ынхёк снова принимается поскуливать, протягивая к нему руки и фактически требуя начать двигаться, быть с ним, разделить с ним этот миг и это желание. И после этого Донхэ наконец выпускает своего внутреннего зверя — он мягко толкается бёдрами вперёд, с наслаждением замечая, как вздрагивает Ынхёк, как тот продолжает тянуть к нему руки, буквально умоляя его нависнуть над барабанщиком, пусть даже поза для Ынхёка станет не очень удобной. — Прошу, Донхэ… Ах… Прошу тебя, — бессвязно стонет парень под ним, и, наклонившись вперёд, Донхэ, убедившись, что Ынхёк тут же обхватил его талию ногами ещё плотнее, податливо выгнувшись для его удобства, делает новый толчок, а затем ещё один, и ещё. Взмокшая чёлка застилает глаза, мешает рассмотреть выражение лица Ынхёка в деталях, но Донхэ всё равно — его яички уже буквально гудят, и внутри Ынхёка так тесно, что не хочется думать ни о каких мелочах. — Да… да, как хорошо… — шепчет Донхэ, с каждым выдохом делая новый толчок и, еле держась на дрожащих руках, он снова целует Ынхёка, пока парень обнимает его за плечи и с удивительной силой прижимает того к себе. Дыхание спирает у обоих, потому, разорвав поцелуй, Ынхёк тянется к уху Донхэ, как будто догадываясь, как на парня влияют его мелодичные, практически сказочные стоны. — Да, Донхэ… ах… Ещё…. — Ынхёк дрожит, жарко шепча на ухо солиста и несдержанно обхватывая губами мочку его уха, аккуратно покусывая её своими острыми зубками в перерывах между стонами. — Да, вот так…. Ах! От каждого вскрика барабанщика Донхэ всё больше сходит с ума: он уже перестаёт контролировать себя и двигаёт бёдрами всё жёстче, наращивая темп и надеясь, что в этом реалистичном сне ему не приснится, как в комнату зайдёт кто-то из ребят, ведь остановиться он уже не сможет. — «Какой волшебный сон…» — успевает думать Донхэ, слыша, как сбивается дыхание Ынхёка, чувствуя, как тот изгибается в его руках, подаваясь бёдрами навстречу и обшаривая руками плечи, шею и волосы солиста, точно пытаясь таким образом не потерять духовную связь между ними в такой момент. — Какой ты узкий… с ума сойти можно, — стонет Донхэ, утыкаясь лбом в подушку рядом с головой Ынхёка и, содрогаясь от его громких вскриков, всё жёстче втрахивает барабанщика в простынь, сжимая пальцы на талии парня одной рукой и упираясь в постель другой рукой, надеясь, что ему хватит воздуха, чтобы удержаться в такой позе, не совсем удобной для него, но позволяющей быть как можно ближе, слышать стоны барабанщика совсем рядом со своим ухом, и каждым толчком буквально выбивать из него дыхание. — Донхэ… Донхэ, я уже почти… Да…. Да! — Ынхёк, не сдерживаясь, вскрикивает, прогнувшись в спине и упираясь затылком в подушку, и Донхэ приходится с силой опереться на свою руку, чтобы приподняться и не задохнуться. Понимая, о чём барабанщик просит его, парень свободной рукой снова сжимает его член и дрожащими пальцами помогает парню в его возбуждении, чувствуя, что и он сам уже вот-вот кончит. Туже сжав плоть Ынхёка у основания, Донхэ немного эгоистично, так как он больше не в силах сдерживаться, несколькими резкими толчками вколачивается в растянутый анус своего партнёра в этом сне — и, когда парень под ним с протяжным стоном кончает, запачкав руку Донхэ и их животы, одновременно с этим плотно сжимая Донхэ в себе, темноволосый солист, не контролируя свои действия, туго вгоняет член в это узкое отверстие и хрипло рычит, с наслаждением изливаясь следом за Ынхёком. На несколько мгновений Донхэ совершенно теряет самообладание и полностью отдаётся нахлынувшим ощущениям, которые прицельно точно ударяют по каждому его нерву — ничего подобного он не испытывал ни с одним из своих партнёров, ни во снах, когда парень представлял разные ситуации, где он просто возьмёт и трахнет Ынхёка. — «Просто трахнуть Ынхёка…» — в этот миг лидер группы осознаёт, что больше он никогда не сможет представлять те наивно грубые картины перед сном: это сновидение настолько волшебное и нереальное, что Донхэ даже не обращает внимание на то, как он вспотел от напряжения, как ему хочется пить — и как ему хочется перемотать этот сон на момент первого поцелуя, возвращаться к тому мгновению снова и снова, даже если от повторного занятия любовью без перерыва у него вдруг во сне перестанет биться сердце от того, что ему слишком хорошо. — «Это слишком хорошо… Этого не может быть в реальности». После того, как у обоих проходят конвульсии от испытанного оргазма, Донхэ, осторожно отодвинувшись, чтобы дать Ынхёку хоть немного пространства, неуклюже снимает с себя использованный презерватив и еле как завязывает его, бездумно кидая средство защиты куда-то на пол, решив, что во сне он вполне может так сделать. Несмотря на то, что Донхэ пытается быть сдержанным и контролировать ситуацию, что кажется смешным после того, что между ними было — ему хочется просто повалиться на барабанщика, крепко обнять его и задохнуться от переполняющей душу нежности, но парень заставляет себя достать влажную салфетку и тщательно стереть семя Ынхёка с их животов, члена Ынхёка и со своих пальцев. Только после того, как он выбрасывает салфетку на пол, Донхэ позволяет себе бухнуться рядом с парнем на его кровати, и, наконец, всмотреться в лицо барабанщика. Ынхёк лежит в полном молчании, повернувшись лицом к Донхэ и жадно хватая ртом воздух, стараясь отдышаться после такой встряски, которую они оба пережили в этом сне. Раскрасневшийся, с обкусанными губами, весь взмокший и с таким преданным, доверчивым взглядом Ынхёк кажется столь уютным и родным, что в груди Донхэ как будто сердце разрывается от желания показать барабанщику, как солист благодарен ему за такое разрешение — оказаться с ним, любить его, наполнять его изнутри, гладить и целовать это совершенное тело и доводить парня до экстаза своей лаской. Но сказать вслух «спасибо» будет очень глупо, даже во сне, потому Донхэ, не совсем понимая, что он делает, берёт Ынхёка за руку и, хрипло дыша, принимается ласково целовать его пальцы, не обделяя вниманием каждую костяшку, тыльную сторону ладони, и с ощущением невероятного счастья глядя в его глаза. — «Ты… смущён?» — Донхэ удивляет то, что Ынхёк от этого жеста закусывает губу и чуть отводит свой взгляд. Ынхёк не умеет смущаться и краснеть — парень запомнил это ещё несколько лет назад. — «Так может, твои пальцы — это эрогенная зона?» — предполагает солист, но сам же отвергает это предположение. — «Нет, тогда уж он сам — сплошная эрогенная зона». И, в чём-то, Донхэ был прав: где бы солист не гладил этого рыжего бесёнка, такого громкого и чувствительного, Ынхёка колотило нешуточной дрожью предвкушения. — «А как он стонал…» — с наслаждением вспоминает Донхэ, глупо улыбаясь и хрипло дыша, пока он не замечает, что Ынхёк подозрительно молчалив — и он не тянется за сигаретами. Последний факт особенно беспокоит темноволосого солиста, так как он прекрасно знает, что Ынхёк курит только после секса. Отчасти именно поэтому Донхэ злился, когда барабанщик возвращался в комнату под утро, пропахший сигаретами, но сейчас Ынхёк так задумчиво смотрит на него, что лидер группы даже боится вдохнуть, пока смотрит в его широко распахнутые глаза. — «Что, если… ему не понравилось?» — Донхэ замирает на месте, боясь пошевелиться, и с удивлением наблюдает за тем, как Ынхёк притягивает его руку к себе и, опаляя дыханием вспотевшую кожу, ласково целует середину ладони. Этот жест кажется Донхэ настолько интимным, что он даже не находится с какими-то словами, растерянно наблюдая за тем, как Ынхёк, прикрыв глаза, трётся щекой о его пальцы, точно котёнок. Выдыхая с явным облегчением, Донхэ, подцепив ногой одеяло, подтаскивает его свободной рукой к ним, укрывая Ынхёка и себя, а затем, несмело коснувшись тёплыми пальцами талии рыжего бесёнка, мягко притягивает барабанщика к себе под бок, с удовольствием ощущая, как парень сам придвигается к нему ближе, не оказывая никакого сопротивления. — Ты невероятен, — шёпотом признаётся темноволосый солист, и, услышав, как довольно и как будто бы даже смущённо хихикает Ынхёк, устраиваясь поуютнее в его руках, Донхэ глупо улыбается, обнимая барабанщика уже двумя руками, и тычется тёплыми губами в его вспотевший лоб, прикрывая глаза и глубоко вдыхая мягкий и по-своему особенный запах того, о ком он грезил столько лет. — «Такой восхитительный сон…»