Цветок и нож

«Быть может, ты появишься на нашем выступлении, Но, возможно, я никогда этого не узнаю. Нет, я это никогда не узнаю, Ведь ты где-то там, куда я не могу попасть. Ты за миллионы миль отсюда или прямо здесь, рядом со мной? Я столько раз пытался найти дом, который был моим когда-то. Ты за миллионы миль отсюда или прямо здесь, рядом со мной?» © 4lyn — Nostalgia

      Хёкджэ быстро идёт в сторону гримёрки практически на ватных ногах, чуть ли не скользя по гладкой, почти зеркальной плитке. — «Донхэ не обиделся на мою просьбу», — радуется Хёк: ему даже кажется, будто на губах до сих пор ощущается тёплое дыхание Донхэ и его мягкое «Ты можешь просить о чём угодно». — «Значит, всё хорошо… Он понимает, что я очень волнуюсь».       И, задумавшись, Хёк практически забегает за угол, в ответвление коридора, что приведёт его к гримёрке. Но то, что он видит сразу за поворотом, вынуждает Хёкджэ остановиться и прислушаться: совсем рядом с ним стоит Кюхён, уже готовый к выходу на сцену. Макнэ остался в чёрной рубашке, разве что застегнул её на все пуговицы, и Хёкджэ знает, что перед выходом Кюхён наденет поверх рубашки алый пиджак, ткань которого будет даже немного переливаться перед софитами. Хёк уж решил, что макнэ вышел из гримёрки, чтобы найти его или, что более вероятно — найти Донхэ, но Кюхён даже не замечает, что в коридоре он не один. Уперевшись спиной о стену, макнэ зажмурился изо всех сил и, опустив голову и сжав руки вместе, приподняв их на уровень лица, нервно, но отчётливо бормочет:       — Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей… Помилуй меня, Боже… Помилуй меня…       — «Донхэ говорил, что Кюхён уже целый год избегал церкви», — припоминает Хёкджэ, наблюдая за Кюхёном с неприкрытым сочувствием: наверное, если бы Хёк верил хоть во что-то, он бы тоже сейчас пытался успокоиться путём прочтения молитвы. Но Хёкджэ уверен: там, наверху, нет ничего, иначе этот Бог, в которого ребята так верят, поступил слишком жестоко, отняв у Хёка семью, одного за другим, не оставив рядом никого из членов семьи. Рядом с Хёкджэ остался только друг, сохранивший его тайну — и большое количество людей, желающих помочь ему, но и не подозревающих при этом, как их всех обманывают тем, что в той аварии выжил не Ынхёк.       Но говорить подобное при ребятах — это только настраивать их против себя, что Хёкджэ делать не собирается, ему и так хватает поводов для ненависти себя же самого. И Хёк понимает, что сейчас Кюхёна лучше всего сумеет успокоить только Донхэ, а ему самому нужно как можно скорее вернуться в гримёрку и не провоцировать макнэ в очередной раз. Но он, вздохнув, не успевает сделать и шага: резко дёрнувшись от звука чужого дыхания, Кюхён тут же открывает глаза и, недовольно покосившись на Хёкджэ, дерзко выпаливает:       — Скажешь кому — я тебе лицо разобью, понял?       — Не скажу, — торопливо отвечает Хёк, не раздумывая, поскольку обсуждать увиденное с ребятами он действительно не планировал: Хичоль явно не сдержится от комментариев, Чонун, возможно, видел подобное и не раз, а Донхэ… — «Если Донхэ так хорошо понимает Кюхёна, мои советы ему без надобности», — уверен Хёкджэ. Но этот ответ макнэ как будто успокаивает: неловко переступив с ноги на ногу, Кюхён мотает головой, словно старается встряхнуться, и привычно-ехидно вопрошает:       — Ага, струсил всё-таки. И где Донхэ носит?       — Струсил? Да, наверное, — Хёкджэ слабо улыбается, но не возражает: у Кюхёна снова приподнялось настроение, значит, часть волнения ушла, а это то, что сейчас нужно им обоим. — Донхэ… сейчас придёт.       И от того, что Хёк не устраивает перепалку, к которой макнэ привык, накал сразу же сбавляется: поёжившись, Кюхён тихо фыркает, как будто удовлетворённый таким ответом барабанщика. Но затем, опасливо оглядевшись, Кюхён с неуверенностью косится на Хёкджэ, как будто ему очень хочется что-то спросить, но решимости не хватает. — «Ынхёк бы точно подшутил над ним в такой момент», — уверен Хёк, но делать подобное не собирается — делать Кюхёну больно Хёк не хочет совершенно, особенно когда парень кажется таким робким и беззащитным из-за своих мыслей и эмоций, которые ему непросто проявлять. Может, поэтому, решившись, макнэ негромко уточняет, фактически выдавливая из себя слово за словом, как будто через усилие:       — Как ты думаешь… они сегодня здесь?       — «Это он о своих родителях», — тут же понимает Хёк, потому и не торопится с ответом. Хёкджэ уверен — Кюхёну ребята тоже решили заранее не говорить, что их родители будут в зале, чтобы не волновать его раньше времени. — «Если бы Кюхён знал об этом заранее, он бы не перепугался так, на сцене», — предполагает Хёкджэ, еле сдерживая желание покачать головой. — «Да и сейчас тоже… От одной только мысли, что его родители могут быть неподалёку — его чуть ли не потряхивает…»       — Кюхён, я… не знаю, — Хёк решает выбрать уклончивую правду: он действительно не уверен в том, что видел отца Кюхёна среди зрителей, потому и не решается признаться в том, что заметил похожего человека. — «Да и я мог просто увидеть мужчину в похожих очках… к чему заставлять Кюхёна нервничать?» — успокаивает себя Хёкджэ и, надеясь, что он не получит оплеуху за этот вопрос, а Кюхён, опередив его, не брякнет что-нибудь наподобие: «Да что ты вообще тогда знаешь?!», очень осторожно вопрошает в ответ:       — А… ты бы хотел, чтобы они сегодня были здесь?       — Нет, — резко отвечает Кюхён, мотнув головой. И Хёкджэ хотел сразу же отступить, уважая это желание и пытаясь показать, что настаивать и развивать эту тему он не планирует — макнэ уже показал Хёку, что говорить о семье ему до сих пор трудно и больно. Но, справившись с этой короткой вспышкой злости, макнэ сразу же затихает, слишком быстро, слишком неестественно для человека, не готового обсуждать подобную тему. Замявшись и с сомнением оглядев «Ынхёка», который не собирается как-то ехидно это комментировать, Кюхён, помолчав и немного подумав, нерешительно добавляет:       — Или… возможно? Я не знаю. Я пока не готов их видеть, но…       — Но ты по ним скучаешь, — заканчивает за него Хёкджэ, понимающе качнув головой — об этом было нетрудно догадаться. — «Если бы Кюхён не скучал по ним — он бы не позволил мне отправить цветы его родителям», — уверен Хёкджэ, хоть и не говорит вслух о своих догадках. — «Но он слишком упрям и ему слишком больно, чтобы самому сделать первый шаг или позволить родителям быть рядом. Наверное, это так тяжело — скучать, потому что любишь, и в то же время злиться на них и на себя. Они так и не смогли пройти через это горе все вместе, единой семьёй. Бедный Кюхён…» Но Хёк понимает, что он попросту не может высказать всё это при Кюхёне: в лучшем случае макнэ просто огрызнётся, в худшем либо действительно разобьёт ему лицо, либо снова не сдержится и не сможет выйти на сцену. Вдобавок и Хёкджэ хочется быть честным хотя бы в этом — учитывая, сколько всего он врёт всем вокруг себя до сих пор, парню необходимо хоть в чём-то быть искренним, потому, чуть помолчав, Хёк добавляет:        — И знаешь… на твоём месте я бы, наверное, играл так, как будто они здесь. Так они будут тобой гордиться, даже если просто посмотрят трансляцию дома. А ты знаешь, что они обязательно посмотрят. На их месте ты бы, наверное, тоже не пропустил трансляцию.       — Может, и так. Только ты всё равно не говори никому, — морщится Кюхён, явно чувствуя эту сквозящую неловкость от того, что «Ынхёк» продолжает говорить на тяжёлую для макнэ тему. — Особенно Донхэ. Даже если себе я признался, что… скучаю по ним… сейчас они этого знать не должны. А он меня сдаст из исключительно добрых побуждений, когда опять спишется с ними.       — Ты и об этом знаешь? — ахает Хёкджэ, и слишком поздно понимает, что ему следовало промолчать или придать выражению лица менее заинтересованный вид — теперь Кюхён знает, что и на эту тему Донхэ говорил с «Ынхёком» и, более того, теперь Хёку не отмазаться от того, что лидер группы в принципе разговаривает с родителями Кюхёна, хотя макнэ довольно однозначно не собирался поддерживать с ними контакты и наверняка доходчиво до всех это донёс в своё время. Но Кюхён, кажется, не злится — с явным снисхождением он смотрит на Хёка, как будто пытаясь сказать своим взглядом: «Ну я же не дурак, в конце концов!» — но вслух говорит совсем другое:       — Я ценю его благие намерения, и эта его забота не дала мне и родителям в своё время натворить дел пострашнее, так что… Просто не рассказывай ему об этом пока. Я хочу сам… сделать этот шаг навстречу, когда буду готов.       — Конечно, Кюхён. Ты молодец, и у тебя всё получится, когда ты решишь, что готов к этому, — Хёк понимает, что его похвала может прозвучать наигранно, но он действительно считает, что макнэ отлично справился, покопавшись в своих чувствах и наконец признав, что родителей ему не хватает. — «Может, время всё-таки способно залечить раны?» — надеется Хёкджэ, пока макнэ уже фактически выпроваживает его обратно в гримёрку, чтобы менеджер не начал вопить от того, что в комнатке не хватает большей части его подопечных.       И когда Хёкджэ протягивают вешалку с его сменной одеждой, и парень видит, что на плечиках висит удлинённая чёрная майка с ярко-жёлтыми узорами и глубокими проёмами, к которым Ынхёк привык, барабанщик лишь устало вздыхает, покосившись на менеджера. Именно этого Хёк и боялся — конечно, он исправно посещал тренажёрный зал и трудился, чтобы его плотное телосложение хоть немного начало походить на поджарого Ынхёка, но всё это невозможно сделать за один лишь месяц, особенно если вспомнить, что большую часть времени «Ынхёк» либо лежал в больнице, либо почти ничего не ел от горя, либо падал в обмороки. Но Хёкджэ даже вздрагивает от неожиданности, когда Чонсу, заметив взгляд «барабанщика», качает ногой, закинутой на ногу, и строго поясняет:       — И не надо так на меня смотреть, Ынхёк. Твоё состояние я учёл, наденешь сверху бомбер. Не увешивать же тебя браслетами, в конце концов. Будет жарко и захочешь снова фанатам свои рёбра показать — снимешь.       — Спасибо, Чонсу-хён, — Хёкджэ тихо благодарит менеджера за хлопоты и спешно расстёгивает пуговицы белой рубашки, чтобы переодеться — оба гитариста уже переоделись, Донхэ вот-вот вернётся, а над Хичолем сейчас хлопочет визажист, поправляя его макияж, так что времени у Хёка остаётся не так много. Всё, что он может сейчас сделать — это как можно скорее переодеться и дать визажисту сделать свою работу, и именно этим Хёкджэ и решает заняться, спешно натягивая на себя майку и уже практически не смущаясь того, что другие видят его полуобнажённое тело. — «Наверное, учитывая то, что Донхэ разрисовали временными татуировками, означает, что в какой-то момент он разденется на сцене вместо Ынхёка…» — понимает Хёк, отчего и не привередничает: после такого с его стороны было бы слишком эгоистично жаловаться и как-то смущаться тому, что другие видят его тело, особенно когда стафф вполне активно помогают снова правильно закрепить микрофон и наушник на теле. Догадаться, что с «Ынхёка» решили снять эту обязанность — подогревать интерес публики — не так уж и сложно: менеджер наверняка заметил, каким неуверенным чувствует себя барабанщик, и как ему и без того неловко находиться на сцене после своего траура.       — Тебе не будет жарко в шубе, Хичоль? — с интересом вопрошает Чонун, когда они все уже снова оказались за кулисами, дожидаясь окончания очередного видео, чтобы выйти на сцену и продолжить концерт. — Под софитами всё-таки жарковато.       — Зато фанаты из штанов выпрыгнут, чтобы дождаться, пока я скину её с плеч, — отшучивается Хичоль, легко хлопнув Хёкджэ по спине. — Верно я говорю, Ынхёк?       — А? Да, я рад, что сегодня фанаты смотрят только на вас с Донхэ, — соглашается Хёк, оглядывая Хичоля. Старший мембер кардинально изменил свой образ, переодевшись в удлинённую серую футболку с нитями блестящего люрекса, и белоснежная укороченная шубка с длинным и пушистым мехом стала дополнением для столь обыденного на первый взгляд наряда. Но несмотря на то, что с шубой образ кажется немного распутным, Хёкджэ уверен, что с этим амплуа Хичоль справится легко и непринуждённо, в отличие от того же Донхэ, на которого натянули новую чёрную футболку, но очень узкую, отчего его мускулы и грудные мышцы так и распирают податливую ткань. Вместо украшений на лидера группы также надели ярко-красную кожаную куртку с обилием серебристых молний, и с чёрными, зауженными джинсами целостный образ выглядит весьма неплохо, хоть и довольно непривычно для Донхэ. Но Хёк даже рад, что на сцене он будет видеть парней в основном со спины, иначе барабанщик бы только и делал, что таращился на лидера группы вместо того, чтобы играть на барабанах. — «И хорошо, что я взял ему футболку на размер больше для пижамы…» — в очередной раз Хёкджэ благодарит себя за предусмотрительность, иначе держать себя в руках, когда Донхэ ходил бы по общежитию с обесцвеченными волосами, и не в только обтягивающих штанах, но и в тесном верхе пижамы, было бы невероятно сложно.       — Уж постараемся отвлечь всех от тебя до начала твоего соло, — подшучивает Хичоль, но, явно заметив, что эта острота не поднимает Хёку настроение, старший мембер чуть качает головой, сменив тему также умело и изящно, как и всегда. — Ладно, выдохни изо всех сил — и мы пойдём. Начинаем с Light’em up, помнишь?       — Помню. Спасибо, Хичоль, — Хёкджэ искренне благодарит старшего мембера за такую предусмотрительность — с таким обилием событий действительно непросто удержать в голове порядок песен, особенно когда это твой первый крупный выход на сцену, пусть даже ты всего лишь пытаешься вести себя, как брат, что выходит не очень хорошо.       И как только стафф начинают их подгонять, парни в полумраке снова занимают свои места: солисты проходят к краю сцены, гитаристы и Донхэ поправляют лямки, на которых держатся их гитары, а Хёкджэ спешно садится за барабанную установку и поудобнее перехватывает палочки, чтобы сразу же начать играть свою партию, как только видео прервётся и включатся софиты. — «На этой песне нельзя струсить и сбежать. Нельзя», — напоминает себе Хёк, делая глубокий вдох и, дождавшись, пока экран потухнет, а звуки мелодии стихнут. — «Я должен справиться. Столько людей постарались ради этого. Я тоже должен постараться».       И когда гитаристы ударяют по струнам, начиная вступительную мелодию, Хёкджэ тут же принимается отбивать ритм, ровно и уверенно, чтобы убедить зрителей, что «он» выходил на сцену тысячи раз, что у «него» не дрожат руки, что «ему» совсем не страшно и «он» наслаждается этим концертом. Свет точечно падает на каждого из артистов, и Хёкджэ видит, что Донхэ не играет на гитаре, как Чонун и Кюхён — лидер группы поднял руки над головой и, следуя ритму, который задал Хёкджэ, он активно и в чём-то вызывающе хлопает, призывает фанатов повторять за ним, тогда как Хичоль, срывая микрофон с подставки, потрясающе поёт: смело и раскованно, практически взвыв, как самый настоящий волк. И гитаристы вторят ему, чуть наклонившись к микрофонам: Хёкджэ вроде как тоже должен был присоединиться, но на репетициях Чонсу однозначно сказал, что идея ужасная — если к кульминации песни «Ынхёк» ещё способен вдохновиться и придать голосу нечто похожее на былую мощь, то в самом начале на этом концерте ему петь запрещается просто категорически, иначе только глухие не услышат, как дрожит его голос. Нового повода для скандала удалось избежать лишь тем, что парни и так изначально собирались «подстраховывать» барабанщика на его партиях, а то, что с него снимают ответственность за такие вокальные партии в начале песен, Хёка только обрадовало, так что он тут же согласился с доводами менеджера. — «Мне бы ритм нужный удержать, куда уж тут до сильных вокальных партий…»       Экран позади Хёкджэ снова сияет, демонстрируя фанатам записанный видеоролик — женский глаз, снятый крупным планом. На каждом из особенно сильных ударов по барабанам этот глаз моргает, а внутри зрачка переливаются языки пламени, которые вырвутся наружу к припеву песни. Всё это Хёку хорошо знакомо, так как подобные детали выступлений он часто видел в трансляциях, как зритель, и эти воспоминания ему пригодились — по крайней мере, на вспышки света позади себя Хёкджэ не реагирует, так как он прекрасно знает, что происходит на экране.       — Будь осторожен, загадывая желания в темноте,       Ведь никогда не знаешь, когда они исполнятся, — уверенно поёт Донхэ, обхватив руками микрофон, пока Хичоль вызывающе двигается на сцене: то замирая, то резко принимая новую позу во время сильного удара по барабанам, он обводит взглядом зрителей, и Хёкджэ даже может представить выражение лица старшего мембера, так как он видел его много раз. — «Уверенный, прекрасный и до возмутительного наглый… Прямо как Ынхёк», — думает Хёк, стараясь не сбиться с ритма, пока Донхэ продолжает петь:       — Вдобавок к тому же я сплю и вижу, как разрываю тебя на части.       И Хёкджэ, продолжая играть, прислушивается к тому, как гармонично подпевает Чонун — в концах строк, повторяя за Донхэ, словно только усиливая тот смысл, который лидер группы старается донести до зрителей. Расправив плечи, Донхэ вкладывает в песню огромное количество энергии, пока Хичоль качает руками, словно принуждая зрителей подпевать вместе с Чонуном:       — Как и дьявол, я прячусь в мелочах,       И теперь весь мир не сможет подняться до моего уровня.       Я вырву тебя из плена, вытащу из клетки,       С пылкостью юного любовника,       Нужна лишь искра, чтобы пламя разгорелось.       — «Действительно. Нужна лишь искра», — думает Хёкджэ, вслушиваясь в текст песни и снова думая о своём брате. Хёк не сомневается — Ынхёк бы с лёгкостью справился с этой атмосферой, поскольку огонь как будто разливался по его венам, и казалось, что ничто не сможет его потушить. Но Хёкджэ помнит, насколько холодными были руки Ынхёк в морге и на похоронах, и это казалось таким безумием, страшным сном, неправдой, ведь Ынхёка не может «не быть». И проблемой было и остаётся то, что Хёк не чувствует в себе эту «искру», которой Ынхёк раскалял группу и благодаря которой парни поднялись так высоко. Хёкджэ не сбивается с ритма, довольно-таки неплохо справляется с вокальными партиями, но он прекрасно понимает, что это всё не то. Единственное, что он может сделать — это постараться, чтобы фанаты ничего не заподозрили, а любые несоответствия по возможности сопоставили с пережитым горем барабанщика и прошедшим трауром.       Тем временем Хичоль перехватывает мелодию и, вспомнив, что ему тоже надо петь, Хёкджэ присоединяется к старшему мемберу, громко и уверенно пропев:       — Мои песни знают, что вы сделали в кромешной тьме…       — Так озари же их, — раз за разом повторяют Донхэ, Чонун и Кюхён, Хёку тоже нужно пропеть строки основного припева, а позади Хёкджэ белое сияние от экрана сменяется рыжими тенями. Парень знает, что изображение изменилось и сейчас бушующее пламя как будто старается вырваться из экрана, проскользнуть мимо артистов и накрыть собой всю сцену. Хичоль, эффектно запрокинув голову, взмахивает рукой, привлекая внимание к себе, и практически визжит, поёт во всё горло:       — Я сгораю!       И Хёкджэ даже немного рад тому, что впереди не маячит тур по Америке и «семейный» концерт — одна только мысль о том, как бы ему, в таком состоянии, пришлось вместе с Донхэ делить партии столь умелого и талантливого солиста, заставляет Хёка нервно поёжиться во время игры. От того, как активно ему приходится играть, телу становится безумно жарко, но от мыслей о том, как бы Хёкджэ выпевал все эти строки, не обладая такой энергией и уверенностью в себе, да ещё и столь запредельным количеством моральных сил, парня слегка лихорадит и бросает в озноб. На его счастье, во втором куплете у Ынхёка нет строк — в Штатах этот куплет вместо Хичоля полноценно пел Ынхёк, а Кюхён, как и здесь, лишь повторял окончания строк, усиляя мелодию своим уверенным голосом. А уж во время припева, вместе с остальными, Хёкджэ способен достаточно энергично пропеть нужные строки.       — Мои песни знают, что вы сделали в кромешной тьме, — Донхэ переходит к кульминации, немного повернувшись боком и посмотрев на Хичоля. Старший мембер, не скованный в перемещении, подходит ближе и, красиво оскалившись, сочетая в себе и ярость, и достоинство, и какое-то поистине огненное безумие, вторит ему, вцепившись в микрофон обеими руками, до напряжения в пальцах, до отблеска всполохов пламени в его глазах, повторяет за ним, выпевая во всю мощь своих голосовых связок:       — Мои песни знают, что вы сделали в кромешной тьме…       И Хёкджэ приходится играть ещё яростнее, вызывающе взмахивать руками, чтобы фанаты видели его движения — всё это часть выступления. Никому не будет интересно просто наблюдать за ровно играющим барабанщиком — фанатам нужны всплески эмоций, резкие движения, пусть наигранные и затрудняющие игру, но привлекающие внимание и достойные хороших фотографий. Всё это Хёкджэ понимает и, чувствуя себя поувереннее, чем на фестивале, старается изо всех сил, чтобы не отставать от талантливых ребят, чтобы не утянуть эту энергетику назад, не затушить её, обрубив на корню. Это сложно, это выматывает и руки действительно устают слишком быстро, уже на первой после перерыва песне, но Хёк не смеет жалеть себя — впереди ещё будут лиричные и спокойные мелодии, можно будет немного отдохнуть на них, эффектно взмахивая руками лишь на сильных ударах по барабанам. Но не сейчас — сейчас Хёкджэ нужно постараться.       И фанаты в полном восторге: они практически визжат, хлопают в ладоши, громко подпевают и чуть ли не единым залом скандируют строки припевов песен, которые знакомы им уже очень давно — Unbroken, In the end, Soaring. Особенно громко фанаты поют на In the end — гитаристы даже перестают играть на одном из припевов, но Хёкджэ знает об этой задумке и продолжает играть. Он знает, что Донхэ сделает шаг вперёд и протянет микрофон в сторону зрителей, показывая, что они могут сейчас спеть все вместе, как бы поучаствовать в этом выступлении. И фанаты отлично знают эту песню — они поют нестройным, но громким хором, машут лайтстиками, качая ими в едином ритме, словно подчиняясь запалу «Ынхёка».       Песню Soaring Хёкджэ тоже хорошо знает — у него всегда шли мурашки по спине от того, как завораживающе тихо Донхэ, Кюхён и Ынхёк пели строки куплетов, а Хичоль со вторящим ему Чонуном без устали, крепко держа микрофон, громко пел припевы:       — Но «ползти» — это не значит «упасть».       Сразись за то, чтобы выбраться отсюда — и ты найдёшь другой путь.       Нет, «ползти» — это не значит «упасть»,       Если ты движешься к выходу, если ты не ждёшь, опустив руки.       И Хёкджэ не перестаёт удивляться тому, какие сильные тексты писал Донхэ за все эти годы — ни одна песня не оставляет фанатов равнодушными, ни одна песня, закончившись, не оставляет сцену пустой — фанаты каждый раз аплодируют изо всех сил, не жалея ладоней, как будто они слышат каждую песню в первый и последний раз. Песни проносятся слишком быстро — Goodbye Agony, Vengeance, This august day и, наконец, та самая Phoenix, после которой у ребят будет немного времени поговорить, а затем всем придётся быстро подменять друг друга, чтобы переодеться и в лучшем виде исполнить свои сольные песни. Третья, и самая сложная часть испытания Хёкджэ, во время которой всё и решится — поверят ли фанаты, что «Ынхёк» точно тот же, только страдает из-за потери брата, или же раскроют его обман.       И когда гитаристы вступают со своими инструментальными партиями, Хёкджэ встряхивается и в нужный момент с силой ударяет по барабанам. Phoenix — песня, ставшая для группы, по сути, неким гимном, её упоминали чаще всего, она до сих пор занимает высокие места в рейтингах — и в ней в особенности фанаты всегда видели особенно раскрытую «химию» Хичоля и Ынхёка. Если бы кто-то спросил Хёкджэ, то он бы сказал, что эту песню Донхэ сочинил в первую очередь для этих двух солистов, двух друзей, чтобы подчеркнуть особенность их образов, их нескончаемую энергию и этот притягивающий магнетизм.       — Готовь свой боевой раскрас! — во вступлении поёт Йесон, пока Хичоль как будто вместе с Хёком отбивает ритм здоровой ногой. Старший мембер уже погрузился в эту песню, рефлекторно, как и множество раз до этого, пропустил через себя те эмоции, что она несёт — и он готов выступить как профессионал, продемонстрировать все свои способности.       — Ты — привязанный ко мне кирпич, что тянет на дно,       Я чиркну спичкой — и сожгу тебя дотла.       Мы — огни, поджигающие небо и блуждающие посреди июля.       Прилив уже близко, — поёт Хичоль, уверенно проходясь по сцене, заставляя тем самым свет софитов следовать за ним, охватывая то подыгрывающего ему на гитаре Донхэ, то качающего головой в такт Йесона. Старший мембер, не ошибаясь ни в единой ноте, как бы невзначай останавливается рядом с Кюхёном и вызывающе бросает взгляд в его сторону, пока макнэ, наклонившись к микрофону, громко подпевает:       — Так что поторопись!       — Готовь свой боевой раскрас! — повторяет Чонун свою партию, и Хёкджэ знает, что эта песня довольно обманчива: из-за таких резких «перебросов» партий взгляд зрителей мечется, пытается угнаться за ритмом — и подобная суматоха в восприятии фанатов сейчас может даже помочь им всем справиться с этим напряжением и ожиданиями всех зрителей. Совсем по-кошачьи зашипев, шумно дыша, Хичоль отходит от Кюхёна и смотрит в зал, то указывая куда-то вперёд свободной рукой, то вальяжно поправляя волосы, пока он продолжает петь, нарочито открыто хватая ртом воздух, жадно и прерывисто:       — Клятвенные обещания провалиться сквозь землю на переходе,       Светлое чувство с привкусом мрачности.       И эта песня звучала бы слишком агрессивно, если бы не Донхэ: невзирая на его довольно эффектный и брутальный образ, слышать в песне его мягкий, как будто успокаивающий на фоне экспрессивного Хичоля голос Хёку особенно приятно. Парни продолжают держать себя в руках и не раскаляют сцену до предела — тот же Донхэ словно чувствует, что надо немного сбавить пыл, ведь после будет и партия «Ынхёка», а он сегодня сходу попросту не может присоединиться к песне с таким же огненным задором. Может, поэтому голос лидера группы звучит особенно проникновенно, когда он убирает руку от гитары и поёт:       — Потому мы можем забрать мир из рук тех, у кого сердце слабо,       — Каждый из них — маньяк до времени, которое мы вернём себе, — подхватывает Хёкджэ, когда понимает, что не только зрители, но и Хичоль смотрит на него выжидающе, требовательно, словно призывая пробудить в себе это пламя. Ему продолжает казаться, что эта песня действительно была особенной для ребят, ну или хотя бы для Ынхёка и Хичоля — потому что сейчас старшего мембера не узнать. Хёкджэ уже знает о том, что Хичоль может чего-то бояться, и что ему приходилось испытывать трудные времена, особенно в последний месяц, но сейчас перед ним и зрителями совсем другой человек — лишь тот, кто смело смотрит в лицо опасности и скорее сам набросится на противника со всей яростью, чем позволит его близкому человеку пострадать. — «Прямо как в той подворотне…» — вспоминает Хёкджэ и чуть ёжится, едва не промахнувшись по барабанам — думать сейчас о той драке и о том, как Хичоль практически озверел, ринувшись в драку, невзирая на боль, определённо не стоит. — «Эта песня многое значит для него. Я не могу подвести Хичоля».       — Знаешь, время едва двигается, пока ты ждёшь, что песня начнётся, — поёт Хичоль, чрезмерно активно топая здоровой ногой, чтобы на камерах было видно, что это не нервные подёргивания, а чёткое отбивание ритма, как будто этот парень сам сейчас сидит за барабанами и держит нужный темп. — Так что танцуй в ритме своего сердца!       — «Пора!» — Хёкджэ как будто слышит голос Ынхёка в своей голове: раззадоренный, нетерпеливый и по-прежнему огненный, он как будто подталкивает брата, напоминая о том, что в припеве нужно выплеснуть всю энергию наружу и оказать тем самым огромную поддержку Хичолю, главенствующему в этой песне. Хёк не успевает обдумать то, что он слышит, и не решается снова погрузиться в свою скорбь — подчинившись, он с неподдельным азартом быстро ударяет палочками по барабанной установке и вместе с Йесоном присоединяется к Хичолю, с восторгом запев:       — Эй, молодая и энергичная, тебе не кажется, что наше время на исходе?       Я изменю тебя как ремикс, а затем подниму тебя из пепла, словно птицу-феникс.       И Хёкджэ наконец позволяет себе действительно насладиться энергией этой песни, пропуская её через себя — несмотря на то, что в каждой песне Хёк сознательно навязывает себе большую ответственность, так как не хочет подвести ни ребят, ни Ынхёка, сейчас ему гораздо легче. Хёкджэ даже может ясно представить, как Ынхёк, за такой же барабанной установкой, сейчас играет вместе с ними, где-то позади Хёка. Обернуться нельзя — фанаты заметят и внимание от Хичоля переключится, пропустить строчку, чтобы все услышали голос Ынхёка, а не Хёкджэ, тоже нельзя — тогда пропадёт часть энергии от этой пламенной песни. Но голос брата и его уверенные удары палочками по установке так и звучат в голове Хёка, потому он сам начинает играть гораздо свободнее и легче, естественно взмахивая руками и даже решаясь улыбнуться шире, одобрительно оскалиться, пока мелодию перехватывают Донхэ и Кюхён, подпевая:       — Ты нарядилась в трудности былого, но думаю, на мне они выглядели лучше.       — Я изменю тебя как ремикс, а затем подниму тебя из пепла, словно птицу-феникс, — Хёкджэ как будто подпевает парням вместе с Ынхёком, следуя за ним нота в ноту, не позволяя голосу дрогнуть, не позволяя себе промахнуться мимо нужного барабана. Хёку даже приходится немного сдерживать себя, когда он видит, как Донхэ, крепче взявшись за микрофон, тоже принимается топать ногой — явный знак, что теперь «барабанщик» не тормозит, а, наоборот, даже гонит темп, разыгравшись и оживившись. И Хёкджэ приходится подчиниться и в этом, испытывая довольно непривычное для себя чувство — в груди словно разгорелся огонь, жадный, желающий снести всё своей энергией, недовольно потрескивающий от того, что рамки необходимы, что нельзя играть, поддаваясь этому охватившему безумию.       И, пока главный солист группы поёт второй куплет, Хичоль не стоит на месте, и за этим здорово наблюдать — он вынуждает осветителей следовать светом прожекторов за ним, пафосно открывает плечо, чуть спуская свою шубу, и мотает головой, взмахивая чёрными волосами. Старший мембер скалится, высовывает язык и хитро оглядывает то фанатов, то ребят, а то прицельно таращится своим лисьим взглядом именно в камеру, чтобы даже зрители прониклись этой энергетикой и почувствовали, что от Хичоля ничто не способно спрятаться. Ничто.       — Готовь свой боевой раскрас! — снова поёт Чонун, и Хёкджэ даже хочется недовольно заворчать: ему приходится сдержаться и отбивать ритм ровно, подобно маршу, как будто здесь не концерт, а парад, на котором военные идут, чеканя шаг. Хичоль тем временем уверенно подходит ближе к Донхэ, широко улыбается ему и вальяжно покручивает в руке микрофон, который он снял со своей стойки — на репетициях Хёкджэ действительно тревожился о том, не запнётся ли старший мембер за провода, но парень зря волновался: Хичоль на сцене не впервые, в отличие от него самого, и прекрасно знает, что и когда нужно делать. Именно поэтому Хичоль качает головой в такт ритму, который отбивает Хёкджэ, и практически пританцовывает на месте, пока Донхэ поёт:       — Война уже выиграна, не успев начаться,       Выпускай белых голубей и сдавайся любви!       Хёкджэ продолжает держать ритм, краем глаза наблюдая за тем, что делают солисты: пока Кюхён и Чонун играют на гитарах, Хичоль, практически синхронно с Донхэ, повторяя за ним эту часть снова и снова, отворачивается от лидера группы и, чуть прогнувшись, красиво наваливается на его спину своей. Хёк уверен — Хичоль ни за что не плюхнулся бы на Донхэ всем весом, даже зная, что тот его удержит. Хёкджэ подмечает под вспышками рыжих и красных всполохов света, как напряжены ноги Хичоля, как ему приходится удерживать равновесие ради красивого кадра, как приходится немного неестественно прогибаться, чтобы это эффектно смотрелось со сцены и в камеры, но работает это превосходно. Донхэ явно знает об этой части выступления и довольно привычно сам подставляет Хичолю свои плечи и спину, пока старший мембер, делая вид, что он практически разлёгся на Донхэ, запрокидывает голову назад и, глядя в потолок и обнажая торчащий кадык, протяжно вторит Донхэ:       — Война уже выиграна, не успев начаться,       Выпускай белых голубей и сдавайся любви!       Хёкджэ быстро ударяет по барабанам и замирает на месте, вслушиваясь в то, как взвыл Хичоль, в всю мощь своего голоса, благодаря чему все сомнения улетучиваются сами собой — эта песня была создана исключительно для Хичоля и Ынхёка. Только их энергетику эта песня сумела впитать в полной мере — и сейчас выплёскивает её наружу, ведь давление стало таким большим, что пламя уже льётся через край огненной рекой.       — Эй, молодая и энергичная, тебе не кажется, что наше время на исходе?       Я изменю тебя как ремикс, а затем подниму тебя из пепла, словно птицу-феникс, — воет Хичоль, отпрянув от Донхэ, крутанувшись на месте и махнув рукой точно в камеру. Хёкджэ тут же вспоминает, что ему тоже нужно петь — и он вторит старшему мемберу вместе с Чонуном, пока Хичоль направляется к гитаристу, уверенной и гордой походкой. Свободной рукой Хичоль легко сжимает плечо играющего Йесона, как будто с силой опираясь о него — и Хёкджэ видит, что старший мембер уже весь вспотел, отдавая всего себя этой песне.       — Ты нарядилась в трудности былого, но думаю, на мне они выглядели лучше.       Я изменю тебя как ремикс, а затем подниму тебя из пепла, словно птицу-феникс, — поют Донхэ и Кюхён, и Хёкджэ поёт вместе с ними. Хичоль проходит практически перед барабанами, так как знает, что за установкой его не будет видно, и Хёк уверен, что старший мембер идёт к Кюхёну. Остановившись рядом с макнэ, но не закрывая его от света и камер, Хичоль с широкой улыбкой пританцовывает, мотает головой, красиво выгибается и, протянув руку, взъерошивает волосы Кюхёна своими красивыми длинными пальцами. И Хёкджэ в очередной раз понимает, как легко парни обманывают фанатов — в общежитии эти двое чаще ругались, чем как-то нежничали друг с другом, но в подобных моментах, когда Хичоль снисходительно трепал волосы макнэ, было что-то по-особенному домашнее и уютное. Даже если старший мембер не желал проявлять такие нежности к Кюхёну, зрителям будет казаться, что эти двое практически лучшие друзья, с такой теплотой Хичоль смотрит на макнэ, пока тот даже немного поворачивает голову, чтобы старшему мемберу не приходилось тянуться слишком далеко.       — «Лучшие друзья…» — вспоминает Хёкджэ: следующие строки Хичоль и Ынхёк всегда пели вместе, раскаляя всё вокруг до предела, и вроде как Донхэ должен был присоединиться к ним на этом концерте, раз «Ынхёк» поёт не очень уверенно и едва справляется с ритмом. Но что-то в сердце Хёка кипит и взрывается, ему нужно выплеснуть всё это безумие, и, когда Хичоль поворачивается к нему, снова предлагая таким образом поучаствовать «в диалоге» во время песни, Хёкджэ неожиданно для себя громко выкрикивает вместе со старшим мембером:       — Эй, молодая и энергичная, тебе не кажется, что наше время на исходе?       Он даже не слышит голос Донхэ, хотя тот должен был вступить — только голоса Хичоля и Ынхёка. Хичоля и Ынхёка — и его собственный голос, непривычно сильный и уверенный. Хёкджэ не может отвернуться от Хичоля и посмотреть, почему лидер группы не вступил — тёмные глаза старшего мембера и его подводка так и притягивают взгляд, завораживают и не позволяют отвлечься от солиста даже на мгновение. Хёк лишь слышит, что вместо двух гитар теперь играют три — Донхэ, как настоящий профессионал, явно расслышал, что голос «Ынхёка» окреп, и, возможно, он просто не захотел разрушать единение «лучших друзей» и подыграл им на гитаре вместе с другими мемберами, раз осветитель, осведомлённый о разделении партий, навёл прожектор и на него.       — Я изменю тебя как ремикс, а затем подниму тебя из пепла, словно птицу-феникс, — поёт Хёкджэ вместе со всеми, не забывая ударять по барабанам. Он даже не чувствует усталости, хотя после первой части концерта Хёк уже был уверен, что ему не хватит энергии и запала, чтобы просто доиграть без ошибок. Пламя клокочет в горле, и Хёкджэ, бешено оттарабанив последние части ритма песни, неосознанно вскидывает руки в победном жесте, когда Чонун снова бросает свой возглас:       — Готовь свой боевой раскрас!       — «Что это со мной?» — Хёкджэ, заметив, как во время бурных аплодисментов фанатов на него таращится Хичоль, часто моргает и понимает, что он за барабанами застыл в жесте, присущем Ынхёку. — «Хёк всегда воспринимал такую безумную игру как победу», — напоминает себе Хёкджэ, и нервно сглатывает, чувствуя, что ему самому становится жарко и холодно одновременно: даже просто сидя за барабанами, он вспотел, но от пристального взгляда Хичоля парня лихорадит. — «Наверное, после моего сотрясения он и не ждал увидеть у «Ынхёка» подобный жест…» — предполагает Хёк. Чтобы не было видно дрожащие руки, Хёкджэ резко опускает их и откладывает палочки в сторону, продолжая смотреть на Хичоля — почему-то ему именно сейчас хочется услышать, что всё прошло хорошо и что Хичоль гордится «барабанщиком». Но также Хёк понимает, что сейчас старший мембер не сможет сказать это, потому и ждёт сигнала Донхэ, чтобы, когда аплодисменты и выкрики фанатов стихнут, выбраться из-за установки и подойти к ребятам для очередной разговорной части. И, пока Донхэ, как и гитаристы, снимает с плеча гитару, аккуратно отставляя её на подставку, Хичоль, убедившись, что «Ынхёк» смотрит на него, коротко кивает ему, легко подмигнув — и следом тут же вызывающе протягивает ему руку, широко улыбаясь и поворачивая голову так, чтобы камеры это видели. Против такого жеста устоять не получится, потому Хёкджэ с радостью выбирается из-за установки, подходя к Хичолю, и старший мембер тут же приобнимает его за плечо, уводя за собой к остальным, ближе к краю сцены.       — Хэй, ребята, как вам концерт? — первым восклицает Хичоль, тяжело дыша и легко скидывая с плеч шубу в руки опешившего от неожиданности Хёкджэ. Правда, старший мембер тут же забирает тяжёлую шубку из рук Хёка и закидывает её на своё плечо, доставая из кармана бумажный платок и легко промокая своё лицо от пота. — «Надо было тоже позаботиться о платке…» — запоздало подумал Хёкджэ, так как просить у Хичоля уже промокший платок будет негигиенично, но Чонун, как он и обещал перед концертом, находится рядом даже в подобных мелочах. Слегка навалившись на Хёка и улыбаясь на камеру, Йесон, вместо того, чтобы незаметно передать Хёкджэ бумажный платок, наоборот, под светом софитов принимается крайне заботливо промокать платком лицо Хёка, вынуждая его помолчать и подставить лицо под камеры. — «Учитывая, насколько беспомощным я был перед камерами — никто этому не удивится, верно?..» — думает Хёкджэ, стараясь не тревожиться от проявления подобной, слегка наигранной заботы — в общежитии Чонун наоборот, старался практически не влезать в личное пространство «Ынхёка», если видел, что тому тяжело и хочется побыть в одиночестве. — «Он же обещал Донхэ, что присмотрит за мной… Подобный фансервис должен быть на сцене».       — Мы знаем, что все вы с нетерпением ждёте наши соло, особенно соло Ынхёка и Донхэ, — добавляет Кюхён, пока вертится рядом с обмахивающимся платком лидером группы. — Не забывайте махать лайтстиками в такт. Это волшебно смотрится со сцены, ребята.       — Хичоль, ты сегодня превзошёл сам себя, — мягко шутит Донхэ, когда одобрительные выкрики стихают, и оборачивается к старшему мемберу, явно пользуясь возможностью, чтобы посмотреть ещё и на «Ынхёка» — все бы заметили, если бы лидер группы непрерывно таращился на барабанщика, и даже сложившимися обстоятельствами было бы трудно объяснить происходящее, так как фанаты всегда подмечали, что Донхэ и Ынхёк не слишком-то и близки. — Твоя энергия чуть с ног не сбивает. Ребята, вы согласны?       И Хёкджэ даже хихикает от того, как фанаты радостно закричали: «Да!» в ответ на слова лидера группы. Он искренне рад тому, что эта бешеная энергетика Хичоля действительно пришлась всем по вкусу, и что беспокойство всех участников группы осталось вроде как незамеченным для посторонних глаз. Хёк был так заворожён выступлением Хичоля, стремящегося продемонстрировать всё, на что он способен, что даже позабыл наставления Донхэ и слова о том, что за кулисами за ними наблюдает кто-то из стаффа, готовый в любой момент прийти на помощь, если «Ынхёк» даст знать, что не справляется. Хёкджэ даже не оборачивался за кулисы, не смотрел туда, в темноту, скрытую от камер и фанатов — его утянуло в эту взрывную энергию как в водоворот, как мотылька притягивает к яркому свету в кромешной тьме.       — Просто я очень рад, что мы все сегодня здесь, — отзывается Хичоль, небрежным жестом поправляя свою сбившуюся укладку. — Мы ужасно соскучились по всем вам, ребята. Верно я говорю, Ынхёк? Готов исполнить своё соло?       И в этот момент Хёкджэ понимает, что старший мембер спрашивает об этом не просто так. Несмотря на то, что ребята улыбаются фанатам, шутят и машут руками в камеру, сейчас они все практически синхронно смотрят на него, ожидая его решения. — «Если я скажу, что не готов — они ведь все откажутся его исполнять…» — неожиданно для себя понимает Хёк. Конечно, об этом ему и Донхэ, и Хичоль говорили множество раз: если не справляешься, если не уверен, что тебе хватит сил, ты просто скажи об этом — и мы найдём выход. И пусть Чонун и Кюхён никогда не говорили это напрямую, сейчас Хёкджэ не сомневается: если он даже просто покачает головой, то каждый из мемберов найдёт способ, как убедить фанатов в том, что сейчас будет лучше всего оставить «Ынхёка» в покое и дать ему прийти в себя. И пусть Хёк больше не слышит голос Ынхёка в своей голове, ему хочется не только выступить и дать фанатам то, что им обещали, не только справиться и не подвести остальных — ему хочется исполнить это соло хотя бы для того, чтобы действительно попрощаться с Ынхёком так, как этого хотел бы брат. — «Сцена была так важна для него», — уверен Хёкджэ. — «Его соло, в которое он вложил столько труда, я уже не смогу исполнить, так что… Своим соло я открою миру, насколько мы были близки, и как сильно я его люблю. И, пусть моё будущее пока неясно до сих пор, эта песня уже будет существовать. Я не могу отступить сейчас».       — Да. Я немного нервничаю, поскольку это первая моя сольная песня, — Хёкджэ решает быть честным в этом вопросе: учитывая обстоятельства и то, что соло Ынхёка ещё не было открыто миру, никто не удивится его словам про волнение. — Мне ещё не приходилось писать песни самостоятельно, и многое стало для меня совершенно новым опытом. Но я надеюсь, что вы все тепло её примете, ребята. Совсем скоро я исполню её для вас.       — А то. Это Донхэ, как лирик, постоянно дарит нам шедевры, — посмеивается Кюхён, оказавшись рядом и показательно шутливо пихает Хёкджэ локтем в бок, скорее в качестве демонстрации внимания к «Ынхёку», чем в попытке его заткнуть. — А сегодня мы все услышим, на что способен ты.       — Кюхён, ты несправедлив к Донхэ, — шутит Чонун, потрепав растерявшегося Хёка по волосам. — То, что наш лидер пишет отличные песни, не значит, что он их клепает, как конвейер. Верно я говорю, Донхэ? Приоткроешь тайну твоего нового соло?       — Ты прав, Чонун, — Донхэ качает головой, но всё равно улыбается, будучи готовым принять внимание фанатов на себя. Лидер группы начинает рассказывать про своё соло, про то, что их пятый альбом создал соответствующую атмосферу, для которой Донхэ захотелось сочинить новое соло. — «Видимо, о том, что он решил написать новую песню, чтобы поддержать Ынхёка и прикрыть, если с соло не сложится, Донхэ умолчит», — понимает Хёкджэ, украдкой наблюдая за тем, как Чонун неприметно пожимает его руку в знак поддержки — и уходит за сцену, чтобы успеть переодеться перед тем, как начнётся его соло.       С другой стороны, учитывая, что со сцены чаще всего говорил именно Донхэ, Хёк слабо представляет ситуацию, где уверенный в себе лидер DAEKY бездумно бросает со сцены что-то типа: «Мы не хотели вас обманывать, потому если бы Ынхёк не справился с соло — хотя бы моё соло вы получили бы. И да, мы ни в чём не были уверены, так как свои прошлые наработки Ынхёк не помнит». Сейчас, узнав ребят получше, Хёкджэ уверен, что даже Кюхён не брякнул бы что-то столь необдуманное и опасное перед камерами — если ещё пару месяцев назад Хёк считал, что макнэ довольно наивен и порывист, и подобное мнение Ынхёк вполне активно поощрял и подкреплял различными рассказами, то теперь мнение Хёкджэ об этом парне изменилось. Кюхён оказался не просто «не наивным» — он оказался слишком проницательным, слишком подозрительным и недоверчивым, и слишком чётко ограничивающим своё личное пространство и близкий круг общения, будучи готовым устроить пальбу до поражения из всех орудий в случае нежданного посягательства на его границы. И, что особенно привлекает внимание Хёка — Кюхён в этом слишком похож на Ынхёка, до такой степени, что Хёкджэ, не зная их обоих так близко, легко бы предположил, что эти двое выросли вместе, жили в общежитии филиала агентства в Америке, и к группе тоже присоединились вместе, самыми последними.       И, возможно, именно из-за этого сходства Хёка продолжает тянуть к Кюхёну — ему хочется примирить макнэ с его семьёй, чтобы тот не повторил их с Ынхёком историю и не остался совсем один, словно сирота, при живых родителях. Точно как и Ынхёк остался один, сбежав от их с Хёкджэ отца, и потеряв контакты брата и матери, как Хёкджэ, будучи разлученным с братом и отцом, остался бы совсем один после смерти мамы, если бы не Рёук и его замечательные родители — печальные, пропитанные болью и одиночеством судьбы, и подобного исхода Хёк совсем не желает Кюхёну. — «По крайней мере, он уже набрался смелости, чтобы признаться самому себе, ещё и при «Ынхёке», что он скучает по своим родителям», — думает Хёкджэ, почти не вступая в разговоры ребят на сцене о новых соло и о том, что Хичоль снова сядет за барабаны, и лишь то и дело улыбаясь в камеру, когда речь заходит об Ынхёке. — «Возможно, наш с Ынхёком пример немного подстегнул его…»       И только когда Кюхён, снова оказавшись рядом, украдкой подталкивает Хёкджэ в сторону, он вовремя вспоминает, что сейчас ему нужно как можно скорее бежать в гримёрку, чтобы переодеться, ведь Йесон уже выходит на сцену и ребята занимают свои места под аплодисменты фанатов. Спохватившись, Хёк как можно незаметнее скрывается за кулисами, и, сопровождаемый Сонмином, выключает микрофон на себе с помощью стаффа и со всех ног мчится к гримёрной, догадавшись, что времени у него не очень много.       — Ынхёк, я за тобой не поспеваю! Уф! — восклицает помощник менеджера, Сонмин, забегая следом за Хёком в гримёрку и доставая с вешалки его очередной костюм, стараясь при этом отдышаться. — Как же быстро ты бегаешь… Снимай штаны, вот твои джинсы.       — Извини. Времени мало, и я боюсь, что опоздаю — и парням придётся что-то придумывать на сцене, пока я подойду, — поясняет Хёкджэ, сдувая чёлку со лба и, отбросив в сторону стеснение, а в руки Сонмина — микрофон с наушник со всей необходимой частью гарнитуры, что была скрыта под одеждой. Убедившись, что он снял всё лишнее и ничего не сломает, Хёк плюхается на диван, быстро стаскивая с себя одежду, чтобы натянуть белоснежные джинсы, которые протягивает Сонмин. — А где Чонсу?       — Не извиняйся… это у меня ноги коротки… Чонсу? За кулисами… Всё-таки Хичоль… впервые будет на сцене… играть соло Чонуна… и он хочет… проконтролировать всё лично, — охотно поясняет Сонмин, хватая воздух полной грудью в паузах между словами. — Я включу трансляцию с наших камер… чтобы ты не волновался. Вот, надевай это.       — Спасибо, Сонмин, — искренне благодарит Хёкджэ, принимая из рук помощника менеджера чёрную футболку из какого-то как будто тянущегося материала и надевая её, стараясь не повредить свою укладку. — Да, меня это успокоит. А то ещё макияж поправлять придётся… Кажется, я немного вспотел.       — Визажист сейчас подойдёт, — отвечает начальник службы безопасности, Чхве Шивон, заходя в гримёрку и явно услышав конец разговора. — Всё в порядке, Ынхёк. Ты успеешь собраться. Лучше отдышись — тебе придётся петь самому.       — Ты прав, Шивон, — вздрогнув от неожиданности, Хёкджэ смотрит на мужчину и, согласно качнув головой, шумно выдыхает, усаживаясь на диван, пока Сонмин копошится с экраном, чтобы включить трансляцию. — Я просто ужасно нервничаю. А… не опасно оставлять сцену без контроля?       — Ты про меня? — искренне удивляется Шивон, не сдержавшись и состроив гримасу замешательства на лице. — Нет, всё в порядке. На этот концерт я согнал всю свободную охрану, вдобавок сейчас там Чонсу. Я подумал, что тебе захочется с кем-то поговорить — сейчас для всех важнее, справишься ли с соло ты.       — Но у Донхэ тоже новое соло, да и Хичоль сел за барабаны… — Хёкджэ не договорил: ему становится понятно, что говорить сейчас о солистах немного глупо. И Донхэ, и Хичоль уже сталкивались с подобным опытом много раз, а вот для «потерявшего часть воспоминаний Ынхёка» всё это довольно трудно, так что любые слова поддержки не будут лишними.       — Это похвально, что даже сейчас, когда всё зависит только от тебя, ты волнуешься за ребят. На подобные мысли и чувства нужны не только душевные силы, но и сопереживание и участие, — кажется, что Шивон говорит вполне очевидные вещи, но они не звучат настолько отстранённо, как обычно говорит менеджер Пак Чонсу. — Но в парнях тебе не стоит сомневаться — они знают своё дело и усердно репетировали вместе с тобой.       Но Хёкджэ не успевает ответить — в гримёрку быстро забегает девушка из стаффа, визажист, и Хёк, вспомнив о том, что у него не очень много времени, сам пересаживается в кресло, чтобы ему поправили макияж. Ещё и Сонмин наконец разобрался с трансляцией и, когда Шивон замолкает, помощник менеджера активно щебечет, отложив пульт и схватив гарнитуру Ынхёка, чтобы после визажиста закрепить её на теле Хёкджэ:       — Чонун уже поёт второй куплет. Стоит поспешить.       — Не торопи его. Ынхёк всё успеет, — одёргивает его Шивон, и Хёкджэ украдкой выдавливает из себя немного виноватую улыбку, пока визажист спешно приводит его в порядок. В образовавшейся тишине слышно лишь то, как умело Кюхён и Донхэ играют на гитарах, как Хичоль ровно держит ритм мелодии, и как Чонун, встав у микрофона, громко поёт второй куплет своего соло под названием Are U Ready?:       — Эй, послушай, твоё будущее мне известно.       Вот твои чувства — и они гниют с головы.       Потерянный разум! Вот худшее время!       Но почему же это невозможно предсказать?       Разве ты не можешь просто довериться тому, что говорят, и быть искренним?       И Хёкджэ даже обрадовался тому, что в итоге он уступил соло Чонуна, а не Кюхёна — текст этой песни действительно слишком мрачноват и по-своему многозначен, вполне себе в стиле гитариста. Но подобные строки перекликаются с тем, что происходит в жизни Хёка сейчас, и, возможно, «барабанщику» было бы очень сложно отыгрывать мелодию этой песни, если бы он некстати задумался над текстом во время игры на барабанах. — «В очередной раз Кюхён, сам того не зная, просто взял — и помог мне…» — думает Хёкджэ, благодарно качнув головой визажисту, когда девушка отступила назад, и поднимается с кресла, чтобы Сонмин наконец прикрепил гарнитуру как следует. — «Ведь вместо соло Чонуна я буду играть на соло Кюхёна…»       — Так значит, ты решил не говорить со сцены, что твоё соло посвящено брату, — кажется, что Шивон задаёт вопрос, но его интонация больше походит на утверждение. И в целом, это было неудивительно — такой внимательный и ответственный начальник службы безопасности наверняка вслушивался в то, то говорят ребята со сцены, чтобы среагировать в случае чего и помочь. Но от слов Шивона Хёкджэ немного не по себе — кажется, что подобный вопрос уже выходит за рамки полномочий работника агентства. — «Наверное, всё дело в том, что мне приходится открывать другим всё больше… личного», — думает Хёк, потому и не раздражается. — «О ребятах фанаты знают гораздо больше, чем об Ынхёке. И я сам согласился написать соло в память о нём, так что…»       — Можешь не отвечать, если это какие-то личные причины, — добавляет начальник службы безопасности и лишь пожимает плечами, пока Сонмин хлопочет вокруг Хёкджэ и помогает ему справиться с гарнитурой. — Я не собираюсь допытываться. Но я могу помочь, если нужно.       — Да… я просто решил, что не стоит завышать ожидания фанатов, — спешно отмазывается Хёк, нервно дёрнув плечом и осекаясь от того, как внимательно наблюдает за ним Чхве Шивон. — В смысле… я всё равно намерен с ним выступить, даже если волнуюсь. Я сам хочу справиться со всем этим. Просто…       — Я просто хочу, чтобы ты понимал, Ынхёк — фанаты уже всё равно знают о том, что ты посвятил своё соло брату, — с явной осторожностью добавляет Шивон, как будто особенно старательно подбирая слова. — Так что ожидания у фанатов уже высоки. Я не собираюсь пугать тебя, но после твоих провалов в памяти об этом мне тоже стоило сказать тебе.       — Нет… нет, я понимаю, правда, — Хёкджэ энергично мотает головой, из-за чего Сонмин сдавленно охает, пытаясь закрепить микрофон и провод, идущий от него, на «Ынхёке». — Прости, Сонмин. Нет, я знаю, что фанаты в курсе и ждут… просто пусть музыка скажет всё за меня. На серьёзных темах я всегда был не особо разговорчивым, так что мне не хочется в этот раз всё испортить. Да и Донхэ о своём соло выразился более… понятно, чем мог бы я.       — Разумно. Тогда думай только о себе и о своём брате. Считай, что ты поёшь только для него — это снимет часть волнения, — предлагает Шивон, поднимаясь с места и бросив взгляд на экран, где Йесон уже допевает самые кульминационные строки своего соло. — Сонмин, ты закончил? Ынхёку пора на сцену.       — Спасибо за поддержку, Шивон, — Хёкджэ нервно улыбается, пока помощник менеджера молча кивает и отступает назад, быстро оглядывая «барабанщика». — Голова идёт кругом, и… спасибо, что веришь в меня. Без тебя я бы не справился со всем этим давлением.       — Я почти ничего не сделал — это же моя работа, — Шивон лишь пожимает плечами, качнув головой в сторону двери — и Хёк тут же понимает, что его немного подгоняют, потому и первым идёт по уже знакомым ему коридорам, слыша как начальник службы безопасности и коротышка-помощник менеджера следуют за ним. — Гораздо больше для тебя сделали ребята и Чонсу.       — Конечно, и я обязательно поблагодарю их после концерта, — соглашается Хёк, обернувшись на ходу и с благодарностью посмотрев на рослого мужчину рядом с собой. — Но ты мне жизнь спас… да и моего брата ты бы тоже спас, если бы мог, я уверен в этом. И о нас всех ты заботишься гораздо больше, чем наверняка прописано в твоих обязанностях, так что… спасибо, правда.       — Не об этом тебе сейчас нужно думать, Ынхёк, но меня тронули твои слова, — таким же спокойным тоном отвечает Шивон, и Хёкджэ кажется немного странным то, что подобные слова мужчина произносит действительно вслух, а не демонстрирует «то, что его тронули слова Ынхёка» напрямую. — «Но дело может быть в том, что охранникам не положено демонстрировать свои эмоции… Они же должны быть хладнокровны в любой ситуации», — напоминает себе Хёкджэ и согласно качает головой, решив прислушаться к совету Шивона и думать сейчас только о соло, которое ему предстоит исполнить. — «Они все верят в меня. У меня всё получится».       И как только Хёк подходит ближе к краю кулисы, остановившись рядом с Чонсу, ему приходится отвлечься и посмотреть на сосредоточенного менеджера, чтобы понять, когда именно ему следует выходить. Этот строгий мужчина, который в последнее время не отличался тактичностью, лишь коротко хмурится, наблюдая за происходящим на сцене: Йесон завершает своё соло, Хичоль взмахивает палочками над головой, улыбаясь фанатам, а Донхэ, воспользовавшись паузой и аплодисментами зрителей, не выдерживает и бросает короткий взгляд за кулисы, пытаясь найти «Ынхёка».       — Пора, — также сухо бросает Чонсу, и Хёкджэ согласно кивает — тратить время на любезности сейчас будет неправильно, да и особого отношения от менеджера Хёк совсем не ждёт. Но, когда менеджер мягко подталкивает парня вперёд, коснувшись его плеча, он всё-таки бросает вслед Хёкджэ негромкое:       — Удачи, Ынхёк.       И Хёкджэ понимает, что это не означает какие-либо кардинальные перемены в отношении Чонсу: было бы странно полагать, что из-за одного стаканчика кофе, который Хёк протянул менеджеру без какого-либо корыстного умысла, Чонсу начнёт относиться к «Ынхёку» с большим терпением. Но всё-таки это были чуть ли не первые слова какой-никакой, а всё-таки поддержки от менеджера, потому Хёк решает не привередничать. Оборачиваться — нет времени, благодарить словесно — уже поздно, да и Чонсу, скорее всего, просто не обратит на это внимание, но в одном Хёкджэ уверен — в любом случае, хоть он справится, хоть нет, нужно будет поблагодарить менеджера за его заботу и хлопоты, даже если не с каждым из его решений и подхода в целом Хёк был согласен.       — Я быстро. Не затягивай, — бросает Кюхён, передавая свою гитару Йесону и уверенно топая навстречу Хёкджэ. Хёк даже вздрагивает от неожиданности — за последнее время макнэ всё-таки начал меньше грубить «Ынхёку», — но Кюхён уже отогнул держатель микрофона от своего рта, чтобы фанаты не услышали, и, поравнявшись с Хёком, парень легко хлопает его тёплой ладонью по плечу.       — Постараюсь, — успевает шепнуть Хёкджэ, догадавшись, что микрофон ему сейчас не включили — сейчас в его распоряжении будет работать только микрофон на стойке, к которому нужно подойти, чтобы занять своё место. Он на ходу бросает взгляд на внимательно наблюдающего за ним Хичоля, разыгравшегося, немного вспотевшего, но готового постараться ради «Ынхёка», косится на Чонуна, переодевшегося в какую-то тёмную футболку с красно-золотым узором и ярко-красные джинсы, увешанные цепочками, раз браслеты и ожерелья гитаристу не подходили из-за гитары — и напоследок смотрит на Донхэ, застывшего у стойки микрофона, крепко сжимающего гитару в руках.       Хёкджэ уверен, что если он сейчас струсит и покачает головой, то лидер группы тут же переиграет весь сценарий концерта и начнёт играть следующую песню, даже если Кюхён ещё не успеет вернуться — и именно это Хёк не может ему позволить. — «Не важно, что со мной будет дальше — сейчас я должен хотя бы попытаться сделать всё, что смог бы Ынхёк…» — уверяет себя Хёкджэ, стараясь не слушать, как сердце бешено стучит как будто в ушах, и обхватывает стойку микрофона обеими руками, как на репетициях. — «Я не могу сдаться сейчас».       Он делает глубокий вдох, чтобы успокоиться и сосредоточиться — и едва заметно качает головой, совсем неприметный знак, который замечает Донхэ и уверенно ударяет по струнам гитары, отрезая Хёку тем самым путь к отступлению. — «Началось…»       — Этой ночью я буду двигаться дальше, совсем один,       Ведь тебя нет рядом со мной, ты больше не на моей стороне.       Наверное, ты хотел куда-то отправиться, и у тебя были свои цели и мечты, — поёт Хёкджэ слегка подрагивающим от волнения голосом. Он не может оборачиваться на ребят, потому что его соло посвящено Ынхёку, и все об этом знают. Хёка спасает лишь то, что некоторые партии всё-таки были записаны заранее, чтобы усилить тихий голос Хёкджэ, чтобы дать ему опору, если парень не выдержит и расплачется прямо на сцене. Ещё и Хичоль негромко отбивает ритм, пока сдерживая всю ту бешеную энергию, которую он может и умеет показывать зрителям, которую даже под камерами невозможно сгладить или счесть наигранной. Хёкджэ заставляет себя смотреть вперёд, немного над головами фанатов, чтобы не потерять контроль над ситуацией, и, поудобнее обхватив микрофон пальцами, он поёт громче:       — Я знаю твой взгляд, и знаю, что таится за ним,       Знаю о стенах, за которыми ты прятался.       И я видел всю правду, видел истинного тебя в глубине твоей души.       Хёкджэ старается не поддаваться эмоциям, но это оказалось не так просто — в горле уже начинает першить, потому что он всё равно думает об Ынхёке. И, что Хёк тоже понимает не сразу — Чонсу догадывался, что такой «Ынхёк» продолжит думать о брате в такой момент, и что ему понадобится помощь, о которой Хёкджэ не просил, но которая, как оказалось, ему сейчас остро необходима. И пусть голоса ребят должны были быть совсем тихими на записи, лишь слегка оттеняя голос «Ынхёка», Хёк лишь крепче сжимает пальцами микрофон, стараясь удержаться на ногах, когда вместе со своим голосом он слышит довольно громкий, по-настоящему живой, а не только записанный ранее, голос Чонуна, аккуратно вторящий ему:       — Но я знал, что ты потеряешься, когда умчишься прочь,       Заблудившись в тех же чёрных дырах и ошибках, которые не исправить.       Я сам выбрал этот путь — я продолжу двигаться дальше, совсем один.       Когда же ты вернёшься домой?       Хёку не хватает воздуха, а на глаза уже наворачиваются слёзы, но он заставляет себя моргать чаще, чтобы не разрыдаться здесь и сейчас. Но Хичоль громче отбивает ритм, и энергетике песни необходимо соответствовать, потому, напрягая мышцы рук, чтобы пальцы не дрожали, Хёкджэ практически выкрикивает в микрофон изо всех сил:       — И пусть небеса рухнут, пусть они отнимут всё, что я имею.       Нет такой боли, что я бы не вытерпел, если бы я мог умереть за тебя.       И пусть всё горит синим пламенем, пусть всё рушится.       Нет того, через что я бы не прошёл, если бы я мог умереть за тебя.       Хёкджэ слышит голоса Донхэ и Чонуна, слышит, что и Хичоль негромко подпевает ему в концах строк, но всё это сделано настолько ненавязчиво и осторожно, что у Хёка нет раздражения и желания защитить «то, личное», что он написал, думая об Ынхёке. Если на похоронах Хёк не смог бы увидеть ребят там, где его сердце разбилось на куски, оставив часть глубоко под землёй, то сейчас их голоса, их мысли, их присутствие рядом необходимы Хёкджэ, хоть и об этом он не решился бы сказать вслух. Наверное, ребята и сами это понимают, раз принимают такое решение и стараются поддержать «Ынхёка» даже так, украдкой, совсем тихо, чтобы не превратить соло барабанщика в песню группы. У Хёкджэ есть лишь несколько секунд передышки, так как следующий куплет ему нужно петь громче, увереннее, стараясь не всхлипнуть посреди строки:       — Однажды земля разверзнется — и я отправлюсь за тобой,       Ведь ад — это мир, в котором больше нет тебя.       Когда галактики столкнутся, мы потеряемся в разных небесах,       Но я отправлю свой корабль искать тебя.       Но я знал, что ты потеряешься, когда умчишься прочь,       Заблудившись в тех же чёрных дырах и ошибках, которые не исправить.       Я сам выбрал этот путь — я продолжу двигаться дальше, совсем один,       Пока не верну тебя домой.       И Хёкджэ знает, что, хоть он и написал текст о том, что он найдёт Ынхёка, что он «вернёт» его, всё это — лишь самообман, поскольку надежда Хёка умерла ещё в больнице, в ту самую секунду, когда Донхэ, со взглядом, полным тяжести, боли и вины, которую Хёкджэ тогда ещё не мог понять, стоял рядом, не сумев произнести эти страшные слова: — Твой брат мёртв.       Хёк может сколько угодно говорить себе, что он в это не поверил, может и дальше пытаться убеждать себя, что он не понимал, что делал и что говорил, но сейчас Хёкджэ уверен — уже открыв глаза, он чувствовал, что Ынхёка больше нет. Пусть тогда ему было очень больно физически, от сотрясения и осколков стекла, что застряли в его коже, пусть морально ему было тяжело и страшно, от того, что все ребята рядом с ним, а не с братом, что Донхэ, который тогда так обидел его, стоит совсем близко, но душа что-то чувствовала, выла и раздирала саму себя на клочки. И, думая об этом и продолжая снова петь припев, почти не вслушиваясь в то, как парни своим вокалом выпевают проигрыш, чтобы это не пришлось делать ему самому, Хёкджэ снова ощущает эту боль, которую он продолжал притуплять, отвлекая себя заботами и обязанностями брата.       Осталось совсем немного, и, жадно хватая ртом воздух, Хёк мотает головой, чтобы не сорваться, и, упрямо, точно как Ынхёк, уставившись в зал, на камеры, которые сейчас в первую очередь снимают именно его, под яростные звуки отбиваемого ритма и гитарные партии, Хёкджэ поёт, кричит, воет, выпускает наружу все эмоции, всю боль, всю горечь и тоску, крепче держась за микрофонную стойку, чтобы не упасть:       — И если на моём пути Солнце остынет, если звёзды перестанут направлять меня,       Если ты упал так низко, рухнул туда, откуда не вернуться так легко,       Я обыщу все небеса, я последую за тобой — и твой свет озарит мой путь.       И я верну тебя домой….       На последней строке у Хёка срывается голос и он сдавленно всхлипывает, испугавшись того, что это услышали фанаты. Он помнит, что дальше ему нужно спеть несколько строк, во время которых Хичоль не будет барабанить палочками, во время которых Донхэ и Чонун почти не будут играть. Тот момент, когда «Ынхёк» должен был раскрыть свой голос, исполнить строки проникновенно и уверенно, упущен и сорван — Хёкджэ просто не хватает силы голоса, не хватает дыхания, чтобы спеть эти строки. — «Надо было записать их…» — запоздало думает Хёк, и жадно хватает ртом воздух, а затем слышит ровный, полный сопереживания и осторожного участия, голос Донхэ, взявшего инициативу в свои руки:       — И пусть небеса рухнут, пусть они отнимут всё, что я имею.       Даже в темноте я последую за тобой, даже если умру…       И у Донхэ тоже дрогнул голос на этом «даже если умру», поскольку наверняка он думал о том же, о чём думали и ребята, и все фанаты — если бы во время аварии произошло что-то ещё, то погибли бы оба брата, если бы Шивон проехал по этой трассе чуть позже — погибли бы оба брата. И Хёкджэ понимал, что весь мир в ужасе от того, что «погиб никому неизвестный брат-близнец Ынхёка и как было бы страшно, если бы и Ынхёк погиб», и также он понимал, что истинное горе Хёк переживал в одиночку. Даже Рёук, который почти сразу заподозрил обман, не смог бы разделить с Хёкджэ его боль — просто потому, что Рёук и Ынхёк не были близки. Возможно, поэтому Хёка тянет к ребятам так остро и эгоистично. — «Может, дело и правда в том, что когда они… узнают правду… я не останусь один с этой болью, даже если они меня возненавидят?» — Хёкджэ уже запутался и в собственной лжи, и в ноющей совести, и в собственных чувствах, считая их эгоистичными от начала до конца. Считать, что ребята не могут быть на похоронах — эгоистично, молчать и скрывать правду — эгоистично, прятаться за личиной брата — эгоистично, открывать им всем правду — тоже эгоистично. — «Тут нет правильного выхода. Что мне делать, Ынхёк?»       — И пусть всё горит синим пламенем, пусть всё рушится.       Нет того, через что я бы не прошёл, если бы я мог умереть за тебя, — поёт Хёкджэ, часто моргая и с трудом различая свет софитов и лайтстиков перед собой — его голос срывается, ему снова тяжело и плохо, и он надеется, что парни доиграют до конца, хотя бы из уважения к Ынхёку, к желанию «Ынхёка» справиться самостоятельно. И ребята не подводят — они продолжают играть, негромко выпевать проигрыш, а Донхэ и вовсе неожиданно взвыл, запрокинув голову и крепко сжав микрофон свободной рукой, отпустив гитару — всё ради того, чтобы хоть немного отвлечь внимание на себя, хоть чуть-чуть облегчить «Ынхёку» его миссию.       И когда музыка стихает, а Хичоль перестаёт отбивать палочками ритм, Хёкджэ шмыгает носом, понимая, что фанаты даже не аплодируют — все словно затаили дыхание, не отводя от него взгляды и пытаясь понять, что «Ынхёк» будет делать дальше. И в этот момент всё скопившееся напряжение словно разом ударяет по выдержке Хёка, изо всех сил, не давая ему возможности ни отвернуться от камер, ни скрыться за кулисами, ни закрыть лицо руками. Хёкджэ пытается задержать дыхание, чтобы всхлипы не рвались из горла, но это не помогает — он, опустив голову, плачет, уже не думая о том, какие отвратительные будут фотографии. — «Ынхёк бы задумался над этим… но я не могу… я уже не могу…» — понимает Хёкджэ, и, позабыв о том, что микрофон до сих пор работает, он практически скулит сквозь всхлипы:       — Прости меня… Мне так тебя не хватает… Прости…       Ноги сами подкашиваются, и Хёк падает на колени, выпустив микрофонную стойку из рук. Он дрожит и не может поднять голову, чтобы взглянуть на весь этот мир, который до сих пор кажется ему адом без Ынхёка. Хёкджэ жалобно плачет, желая оказаться как можно дальше отсюда, а лучше — рядом с Ынхёком. — «Раз я не могу умереть вместо него… лучше бы мы погибли вместе», — думает Хёк, уже не вслушиваясь в то, что происходит вокруг него и прерывисто дыша между всхлипами. — «Я не хочу без него, я не хочу быть один, не хочу, не хочу…»       Чьи-то тёплые пальцы касаются его плеча и, проскользив по руке, подхватывают под ней, мягко потянув Хёкджэ вверх, помогая встать на ноги. — «Донхэ», — понимает Хёк, но послушно поднимается, уже не сопротивляясь и не находя силы на то, чтобы сдержаться. Но лидер группы ничего не говорит, поскольку понимает, что любые слова излишни — закрывая Хёка от камер своей широкой спиной, он просто крепко обнимает барабанщика, наплевав на все правила, которые Донхэ тем самым нарушил.       — «Все же увидят…» — хочет сказать Хёкджэ, но не может: шмыгая носом, он зажмуривается в слабой надежде, что фанаты не обозлятся на Донхэ из-за этого. А потом его плеча касается Чонун, тихо вздохнув, а с другой стороны подходит шмыгнувший носом Хичоль, также молча поглаживая Хёка по голове, с той самой теплотой, полной заботы и участия — той теплотой, которой Хёкджэ так не хватало от Хичоля в последние дни. В этом единении не хватает только Кюхёна, но и он не остался в стороне: выйдя из-за кулис раньше времени, макнэ слишком уверенно, слишком шустро пролезает под руками Чонуна и Донхэ, и, не спрашивая разрешения, надевает на Хёка тёмные очки, чтобы скрыть его заплаканные глаза. И Хёкджэ не знает, что будет лучше сказать в такой момент: «Спасибо», «Вам не стоило вмешиваться» или «Простите», особенно когда Кюхён сам, сдавленно кашлянув в попытке скрыть эмоции, в итоге тоже крепко обнимает Хёка, едва Донхэ с явной неохотой отступает назад. Практически сдавив Хёкджэ в объятиях, макнэ доверчиво прижимается к нему, не скрывая то, что и он мелко дрожит. Взволнованный, обеспокоенный — сейчас Кюхён как никто другой остро понимает Хёка, и за это Хёкджэ снова становится очень стыдно.       — «Всё хорошо», — произносит Донхэ одними губами, явно тоже пытаясь сдержать подступающие слёзы и словно специально напоминая Хёкджэ об их недавнем разговоре — слёзы будут литься, и «Ынхёк» не сможет их остановить, но это необходимо. И когда Хёк, вытирая влажные от слёз щёки и вяло и смущённо отбрыкиваясь от Хичоля, желающего помочь и протереть его лицо платком, мелко кивает Донхэ, тот, неожиданно для всех, отходит к микрофонной стойке, взмахнув рукой и тем самым призывая разгалдевшихся фанатов помолчать. — «Что он задумал?» — Хёку снова становится страшно и он невольно сильнее сжимает пальцы на плече всё ещё обнимающего его Кюхёна, так как он не представляет, как будет лучше всего выйти из сложившейся ситуации. Хёкджэ уже хочется самому снова выйти к микрофону, чтобы всё прояснить фанатам и извиниться за созданный переполох, но, дождавшись тишины, Донхэ отчётливо и громко выкрикивает:       — Ли Ынхёк! Ли Хёкджэ!       — «Что?» — услышав своё имя, Хёк вздрагивает, обеспокоенно посмотрев на лидера группы, но, повернувшись к камерам, Хичоль первым подхватывает идею Донхэ: набрав в грудь побольше воздуха, он тоже громко выкрикивает:       — Ли Ынхёк! Ли Хёкджэ!       А затем гитаристы, а потом и фанаты начинают повторять за Донхэ, дружно, практически в унисон выкрикивая имена братьев, и этот ровный гул кажется таким мощным и сильным, что Хёкджэ, неожиданно для себя, начинает смеяться от нахлынувших эмоций. — «Ынхёку бы понравилось», — уверен Хёк, потому и хохочет, вытирая щёки от слёз и более ясным взглядом, хоть и через стёкла очков, оглядывая ребят и фанатов по ту сторону сцены, не зная, как лучше выразить свою благодарность за такую поддержку. — «Ему бы точно понравилось…»       Хёкджэ не верит в потусторонние силы, но сейчас ему кажется, что этот стройный гул поднимается к небесам и затем он долетит до Ынхёка, где бы тот ни был, согреет и поддержит, напомнит о себе и о Хёкджэ. — «Он услышит… Прошу, услышь то, как они все зовут тебя, Ынхёк… Услышь, как зову тебя я… Мне очень плохо без тебя».