«Ты неприкасаемый — так ощути это. Пусть худшее, что есть в тебе, исчезнет без следа. Они будут пялиться на тебя, они готовы сожрать тебя. Они будут пялиться, да. Так иди вперёд и слушай лишь своё сердце. Иди вперёд и слушай своё сердце — и тогда ты обретёшь смысл» © FIFTH DAWN — Instinct
— «Бум», — обстановка вокруг Хёкджэ меняется слишком быстро — он попросту не поспевает за своей же головой, пока оглядывает гримёрку и пытается сфокусироваться хоть на чём-то. — «Что же я делаю?..» — «Бум», — сердце бешено колотится, как будто Хёк бежит на беговой дорожке. Даже не так — как будто он бежит со всех ног куда-то вперёд, по длинной дороге, туда, где на самом краю горизонта заметен знакомый до боли силуэт. — «Ынхёк…» — «Бум», — Хёкджэ со свистом втягивает воздух через рот, нервными толчками, как будто всплывая на поверхность и снова опускаясь в толщу воды. Все звуки вокруг него становятся приглушёнными, отдалёнными, как будто вода залилась в уши, и только удары сердца, ускоряясь, поднимаются к голове и бьют изнутри. — «Пути назад нет, но это так страшно… Я не справлюсь без тебя, просто не справлюсь…» — Ты чего? — голос Хичоля, далёкий и одновременно острый, нужный, важный, фактически прорезает эту давящую пелену, заставляет Хёкджэ вздрогнуть от неожиданности, резко подняв голову, чтобы увидеть, как старший мембер присаживается перед ним на корточки, с подозрением оглядывая «барабанщика». — Я… я… я… — Хёк пытается вымолвить хоть слово, но получается плохо: ещё и странное напряжение в пальцах мешает ему сконцентрироваться на внятной речи. Хёкджэ понимает, что скоро ему придётся встать с диванчика и отправиться вместе с ребятами на сцену, он помнит, что с утра всё-таки по рекомендации доктора Кан принял дополнительно половину таблетки из прописанного ему успокоительного и это должно было хоть как-то ему помочь в теории, но всё это сейчас ему на самом деле совершенно не помогает. Хёку очень страшно, и также он не сомневается: то, что все это заметят — исключительно вопрос пары минут, раз уже и Хичоль обратил на него своё внимание. — Паника началась? — чересчур понимающе, чересчур мягко и чересчур привычно для парня его лет уточняет Хичоль — и после старший мембер протягивает руку, накрывая своими пальцами напряжённые пальцы Хёкджэ. Не оборачиваясь, не пытаясь позвать ребят поближе, Хичоль, в упор уставившись на Хёка, на его напуганные глаза, отчётливо произносит: — Оглянись и перечисляй всё, что видишь. Вслух. Сейчас же. — «Зачем?» — пытается спросить Хёкджэ, но не может. Ему всё это кажется неуместным и глупым, но Хичоль настроен слишком решительно, так что у Хёка не находится смелости на сопротивление — нервно кашлянув, он с усилием произносит, делая паузы для того, чтобы хоть немного сфокусироваться на каждом предмете мебели: — Диван… стул… вешалка… шкаф… — Продолжай, — подбадривает его Хичоль, сжимая руку Хёкджэ сильнее. — Не останавливайся. — Стол… зеркало… стол… стул… стул… вешалка… — Хёкджэ идёт по второму кругу, так как крупной мебели в таком небольшом помещении не так много, и отступающее было давление в голове снова с силой стучит изнутри. Нервно захрипев, Хёк не выдерживает и жалобно выдавливает из себя, зажмурившись: — Это глупо, Хичоль! — Глупо будет, когда тебя тут удар хватит, — старший мембер хмурится — и Хёкджэ тут же сжимается на диване, как будто опасаясь, что Хичоль решится на него замахнуться. — Сколько светильников на стенах? Считай вслух, каждый. — Раз… два… — Хёк заставляет себя оглядеться снова, поскольку вопросом того, сколько светильников в гримёрке, он даже не озадачивался. Но, пока он продолжает искать взглядом источники света, Хёкджэ убеждается, что размытость понемногу отступает: он даже может разглядеть беседующих в другом конце гримёрки гитаристов и что-то отвечающего им Сонмина. Донхэ, судя по всему, куда-то вышел, как и Чонсу, и это немного успокаивает Хёка — ему только не хватало, чтобы и лидер группы всполошился из-за него и передал волнение остальным. Чтобы не думать об этом, Хёк снова поднимает голову, пытаясь сосчитать все светильники: — Три… четыре… пять… — Молодец, — уже мягче добавляет Хичоль, при этом усиливая хватку на руке Хёкджэ, хоть и не причиняя ему боли. — А теперь начинай считать всё, что увидишь на столике визажиста. И расслабься. Я тебя держу. — «Расслабиться? Держит?» — недоумевает Хёк, но, нервно кивнув, он наконец может вдохнуть поглубже перед тем, как продолжить считать: — Там какой-то раскрытый пенал с кисточками. Их шесть… семь… восемь… — Отпусти, — Хёкджэ кажется, что это шепчет не Хичоль — вернее, у парня возникло ощущение, как будто старший мембер пробрался в его голову, туда, в самые потаённые страхи, и сейчас говорит оттуда, изнутри, управляет им, как послушной куклой. Пальцы, в которых было столько напряжения, как будто разжимаются сами собой — и Хёк чувствует, словно он действительно что-то отпустил, но проверить это так и не решается. — «Что, если я отвлекусь — и этот страх снова вернётся?» — опасается Хёкджэ, монотонно продолжая считать кисточки, которых в пенале оказалось даже больше, чем Хёк мог себе представить — аж четырнадцать штук. — «И для чего их столько?» — Хёкджэ не мог не обратить внимание ещё в салоне, что у кисточек бывает не только разная толщина, но и форма: какие-то были округлыми, какие-то плоскими, а какие-то словно ровно обрезали ножницами или придали щетинкам форму веера. — «Ынхёк наверняка знал, для чего каждая кисточка нужна…» — Хёк снова думает о брате, но сейчас это немного легче — мысли завязаны на новых для Хёкджэ, но при этом довольно обыденных вещах, а рядом с ним Хичоль, который, чуть ослабив хватку, с кряхтением поднимается на ноги и тоже усаживается на диван. — Чуть диван не порвал, — неуклюже шутит старший мембер, легко, но без давления похлопывая Хёкджэ по пальцам, удивительно медленно и монотонно, как будто пытаясь заставить сердце «барабанщика» прислушаться и стучать в том же ритме. — Вцепился, как мелкий в последнюю мармеладку. Впервые сталкиваешься с панической атакой? — «Но разве Хичоль, как лучший друг Ынхёка, может о таком спрашивать?» — Хёк растерянно оборачивается на старшего мембера: в его представлении, как лучший друг, Хичоль должен был знать об Ынхёке многое, в том числе и такие моменты. Но, решив, что после всех этих открытий о брате-близнеце Ынхёка старший мембер естественно предполагает, что у «его лучшего друга» есть свои тайны и какие-то личные моменты жизни, Хёк, немного подумав, тихо отвечает: — Скорее, наверное, я… впервые сталкиваюсь с ней сам. Я только… наблюдал со стороны. И Хёкджэ в этом не соврал — он действительно не сталкивался с паникой напрямую. Единственный опыт, который у него был в этом вопросе, случился три года назад, когда Ынхёк ещё не знал, что брат наблюдает за ним и очень им гордится. В пекарню однажды вечером практически забежала молодая женщина, чуть ли не в охапку держа своего маленького ребёнка, что громко плакал. Хёкджэ было подумал, что малыш просто капризничает — обычное дело в таком возрасте, и если вопрос был бы в том, что карапузу нужно было поменять подгузник, Хёк бы не отказал женщине в разрешении зайти в уборную и без предварительной покупки их выпечки, как порой делают в других пекарнях и кофейнях. Но малыш не капризничал, он был напуган, прижимался к маме и мелко дрожал, да и женщина была изрядно встревожена, потому Хёкджэ поспешил к ней, чтобы узнать, что случилось. Оказалось, что на соседней улице женщина с ребёнком при обыденной прогулке наткнулись на большую собаку, которая была без намордника и бегала без хозяина, как будто она была бродячей. Эта собака не только напугала малыша и его маму громким лаем, но и даже начала преследовать их. По счастливому стечению обстоятельств собака не набросилась на женщину и её ребёнка, что могло бы случиться, если бы собака отреагировала на громкий плач мальчика, но при этом она и не отставала, пока им не удалось забежать в первую попавшуюся открытую дверь магазина одежды. Там женщина хотела немного переждать, пока собаку не спугнут и та не убежит подальше, но плач ребёнка раздражал покупателей и продавцы попросили их уйти. Так, с перебежками от магазина к магазину, женщина добралась до пекарни и уже отчаялась хоть немного передохнуть и получить возможность успокоить малыша, лицо которого уже раскраснелось от плача. Хёкджэ тогда не знал, что предпринять, но он тут же предложил женщине присесть за столик и за счёт пекарни принёс ей чашечку ароматного чая и свежайший круассан. Малышу чай определённо бы не подошёл, но его мама, многократно извиняясь за создаваемый шум, попросила вскипятить немного воды, чтобы она могла развести в этой воде смесь, которая была у женщины с собой в небольшом количестве. В спокойной обстановке, без обилия нервничающих от детского плача посетителей и благодаря отсутствию раздражения со стороны Хёкджэ малыш наконец перестал плакать и попил тёплую, разведённую в бутылочке смесь, которая его успокоила. Маленький мальчик с интересом что-то пролепетал Хёку, что в свободные пару минут попытался немного развлечь малыша, чтобы посетительница могла сходить в уборную, и потом этот кроха задремал на руках женщины, что с благодарностью пыталась всучить Хёкджэ в руки деньги в качестве своей признательности. Хёк тогда настоял, чтобы женщина лучше потратила эти деньги на такси, чтобы лишний раз не будить только заснувшего малыша — и сам позвонил в специальную службу, чтобы сообщить о бродящей по улицам собаке, которая могла просто сорваться с привязи и сбежать от хозяина. Впоследствии, как узнал Хёкджэ, эту собаку поймали и вернули хозяину, а молодая женщина стала новым постоянным клиентом пекарни и то и дело заходила за свежей и вкусной выпечкой. Иногда она заходила в пекарню и вместе со своим малышом, который что-то радостно лепетал при виде Хёкджэ, в скором времени позабыв о своём испуге, периодически выпрашивал у мамы какую-нибудь вкусную печеньку и со здоровым аппетитом её подгрызал. И объяснять Хичолю про этот случай Хёк не хочет — Ынхёк не относился к детям с таким терпением, как Хёкджэ, да и пришлось бы вплетать брата в эту историю и делать её лживой, утяжеляя лишними деталями по типу «мой брат подошёл к ним», «мой брат предложил ей чай» и всё тому подобное. Более того — если так подумать, за этот месяц Хёк совершенно не вспоминал никого из постоянных клиентов пекарни и сейчас не сможет сказать, кто из них приходил на похороны «Хёкджэ», чтобы с ним проститься, и была ли на похоронах эта милая женщина. Единственное, на что надеется Хёк — так это на то, что даже если эта женщина пришла на церемонию прощания, то своего сына, даже немного подросшего, она с собой не взяла. — «Он бы испугался, увидев… ещё одного Хёкджэ. А мне было так больно, что я замечал только Рёука и… Ынхёка», — думает Хёкджэ, тихо вздыхая. — «Надо будет потом обязательно поблагодарить его за всё, что он сделал для Ынхёка. Пусть он думал, что это… что Ынхёк — это я, но если бы он знал правду с самого начала, он бы тоже позаботился об Ынхёке в качестве организатора прощальной церемонии. Они не ладили… но он бы сделал это ради меня. Я же столько времени провёл в больнице…» — Ну что, полегчало? — интересуется Хичоль, отчего Хёкджэ даже вздрагивает: погрузившись в воспоминания, он и позабыл, что сидит в гримёрке и что все они вот-вот отправятся на сцену. — Всё-таки надо было тебе побольше успокоительного бахнуть утром. Если тебя так на сцене колбасить начнёт — нам капитулировать придётся. — А? Что? — переспрашивает Хёк, шумно вздохнув: ему хочется разрядить обстановку, так что парень решает пошутить в ответ. — Ну, если меня начнёт «колбасить», то, к счастью, у нас есть ты как запасной вариант. — Я не запасной вариант, ясно?! — огрызается Хичоль, мгновенно оскалившись, и Хёкджэ тут же отшатывается, встревожившись. — «Я глупость сказал. Хичоль же так переживал на фестивале, что ему пришлось играть за меня…» — вспоминает Хёк и хочет уже было извиниться и пояснить глупую шутку, сославшись на нервы и стресс, но, вздохнув, Хичоль уже тише добавляет: — Я скорее как переломанный и забинтованный костыль. Временная мера, не больше. Запасным вариантом я никогда не был и просто не смогу быть. Даже странно, что ты этого не понимаешь. — Но ты отлично играешь, — возражает Хёкджэ, уже гораздо осторожнее подбирая слова, чтобы не обидеть Хичоля ещё какой-нибудь глупо брошенной фразой. — На фестивале ты повёл себя как профессионал, и на репетициях ты тоже играешь с нужным запалом… — Я вообще не хочу говорить на эту тему, но ты явно так ничего и не понял, так что мне придётся прояснить этот момент здесь и сейчас, — ворчит Хичоль, покачав головой и продолжая с какой-то горькой печалью. — Ты никогда не задумывался над тем, как после концерта у тебя болят не только руки, но и ноги? На фестивале я сыграл всего лишь пару песен, и на этом концерте по плану я сяду за барабаны на две песни. Но ты хоть представляешь, как мне, с моей травмой, сидеть за установкой и играть больше двух часов подряд? И как, по-твоему, я в таком режиме выдержу промоушен, если тебя не будет? — «А ведь точно…» — Хёк задумчиво смотрит на старшего мембера, вспоминая, как после фестиваля Хичоль жаловался на то, что у него устали руки от активной игры. — «И ведь Хичоль легко сказал о боли в руках, чтобы разрядить обстановку и успокоить меня, но не признался, что у него с непривычки могла разболеться нога…» И после этого Хёкджэ становится очень стыдно: Хичоль действительно не сможет заменить Ынхёка, так как для такого активного промоушена, как у ребят, бедному солисту придётся практически жить на таблетках, чтобы отыграть концерты без боли. — Только не зацикливайся на этом сейчас, — вздыхает Хичоль, легко хлопнув Хёкджэ по колену. — Говорить об этом в такой момент было не совсем правильно, но я не хочу, чтобы ты посреди концерта вдруг решил, будто я легко сумею тебя заменить. Подменить на две-три песни или найти способ, чтобы выдержать один концерт за барабанами — да, без проблем, я сделаю всё, чтобы помочь тебе. Но стать постоянным барабанщиком я просто не смогу. Да и не хотел бы я этого. За барабанами совсем не моё место, Ынхёк. — «А где тогда моё место?» — хочет спросить Хёкджэ, но не может: Хичоль до сих пор не подозревает, что рядом с ними совсем не Ынхёк, и потому не даст Хёку подходящий ответ. Рёук тоже не сможет сказать Хёкджэ, где должно быть его место — друг уверен, что Хёк должен во всём сознаться и вернуться в пекарню, но тогда у всего, что смог создать Ынхёк вместе с ребятами, может просто не быть будущего. Да и отрицать то, что Хёкджэ привязался к ребятам и хотел бы остаться здесь, в мире, где всё напоминает об Ынхёке, глупо и неправильно, потому Хёк даже и не пытается заниматься этим самообманом. — Пошли. Донхэ и старик уже вернулись, — Хичоль мягко пихает Хёкджэ локтем в бок и с кряхтением поднимается на ноги. — Пора на сцену. И Хёку приходится подчиниться: оттягивать неизбежное и дальше уже не получится, да и смысла в этом нет — фанаты ждут, работники агентства и мемберы проделали огромную работу, и Хёкджэ просто не может взять и подвести их всех. Он вполуха слушает рекомендации Сонмина, которые передали через него звукорежиссёр с его командой — учитывая, что Хёк почти весь концерт просидит за барабанами, ему можно не запоминать, куда стоит подойти и в какой эффектной позе держаться на сцене. Все эти рекомендации скорее предназначены в первую очередь для солистов, ну и для гитаристов в некоторых моментах, так что Хёкджэ просто не забивает себе этим голову. Единственное, на что Хёк обращает внимание — так это на то, как неподалёку от него, уже практически за кулисами, неожиданно начинает нервничать Кюхён. Удивлённо покосившись на макнэ, Хёкджэ с сочувствием наблюдает за тем, как Кюхён то переступает с ноги на ногу, то наворачивает круги около Чонуна, и неосознанно покусывает свою нижнюю губу. И если бы Хёк не мучался от давящей на его совесть лжи, если бы он не притворялся Ынхёком на сцене или хотя бы ребята знали правду, он бы обязательно отодвинул собственные страхи в сторону и попытался бы найти слова, чтобы успокоить макнэ и поддержать. — «Он нервничает, потому что его с Чонуном поменяли местами», — припоминает Хёк: к его удивлению, несмотря на то, что Хичоль и Кюхён казались самыми приспосабливаемыми к возможным переменам в жизни, на самом деле менее заметно на перемены реагируют Донхэ и Чонун. Конечно, это не значит, что перемены их не беспокоят: Донхэ, как оказалось, изо всех сил старается скрывать множество своих опасений и сомнений, тогда как Йесон, возможно, и сам не уверен, волнуется он или же просто принимает перемены как должное. Но Кюхён сейчас действительно не на шутку встревожен, и, возможно, из-за состояния «Ынхёка» парень не решается попросить мемберов поговорить с ним и как-то успокоить. Хёкджэ уже хочет как-то намекнуть Хичолю, что тому следует отодвинуть в сторону своё чувство юмора и позаботиться о макнэ, так как подобрать подходящие слова «Ынхёк» сейчас просто не сможет, но Донхэ, как лидер группы, вовремя берёт ситуацию под контроль. Донхэ просто подходит к Кюхёну, просто кладёт свою тёплую руку ему на плечо, привлекая внимание — и что-то негромко говорит ему, чуть ли не шепча в ухо. И эта небольшая порция внимания действует на Кюхёна самым волшебным образом — с силой выдохнув, отчего Сонмин чуть было не налетел на Чонуна от неожиданности, макнэ делает несколько глубоких вдохов и, прислушавшись к своим ощущениям, согласно кивает, чуть пошевелив плечами. — «Донхэ такой хороший…» — Хёкджэ не устаёт себе это говорить: было что-то по-особенному трогательное в том, что Донхэ сам обходит каждого из мемберов перед выходом на сцену и что-то говорит каждому по отдельности. Перед фестивалем Хёк не был таким наблюдательным, поскольку его так трясло от страха, что ребята практически на себе вынесли «барабанщика» на сцену, а уж с неё Хёкджэ трусливо сбежал, когда ошибся и испугался этого. И, видимо, к нему Донхэ решил подойти в последнюю очередь, сперва убедившись, что остальные мемберы собрались и готовы выйти на сцену. Поравнявшись с Хёком, лидер группы мягко касается его плеча своей рукой, негромко поинтересовавшись: — Ынхёк, всё хорошо? Хичоль сказал, что ты был… немного обеспокоен. — «Если Хичоль действительно под «немного» имел в виду мою неожиданную панику и Донхэ ничего про это не знает — мне придётся отныне в каждом его слове искать двойной смысл», — неуклюже шутит Хёкджэ, но лишь в своей голове: не хватало ещё проболтаться лидеру группы перед концертом о том, как ему было страшно несколько минут назад, до неконтролируемого ужаса и навязчивых образов. Но Донхэ ждёт честного ответа, так что, вздохнув, Хёк тихо отвечает: — Честно? Мне очень страшно. Но я обещал, что больше не сбегу, так что… — Я хотел сказать тебе, что поговорил с Шивоном, — признаётся Донхэ, взволнованно оглядывая «Ынхёка». — Что бы ни случилось, если тебе понадобится помощь, ты можешь в любой момент подать знак стаффу. За кулисами всё время будет кто-то находиться. Это… на случай, если ты решишь, что… — Если я решу, что не справлюсь — и снова испугаюсь, — заканчивает за него Хёкджэ, с пониманием качнув головой. — И это очень предусмотрительно, Донхэ. Спасибо тебе. От этого мне спокойнее. — Тогда идём, — ободряюще улыбается Донхэ, поправляя сценический наушник «барабанщика» и замечая, как Чонсу-хён подзывает их характерным взмахом руки. — Через несколько часов мы закончим с этим и вернёмся домой. Мы начинаем с Throne, помнишь? — Да, я помню, — Хёк, стараясь выбросить лишние мысли из головы, послушно идёт за Донхэ вместе с ребятами. Он знает, что как только свет на сцене практически полностью погаснет и лишь от большого экрана будет исходить немного тёмно-синего света, ему нужно будет как можно скорее добраться до барабанной установки и занять место. Ребята сделают то же самое и, когда первые ноты зазвучат, он должен вовремя вступить, подхватить ритм — и выдержать это испытание, даже если слёзы будут застилать глаза. — «Всё это — только ради тебя, Ынхёк», — думает Хёкджэ, быстро проходя через сцену, когда им дают сигнал, и усаживается за барабанную установку, стараясь не смотреть на ярко-синие огни за сценой — отблески лайтстиков, по поводу которых у него и Ынхёка было столько споров. — «Ради тебя и ребят». Песня Throne Хёку хорошо знакома, ведь помимо репетиций ему пришлось исполнять её и на фестивале. Сейчас разница только в том, что петь Хёкджэ придётся с самой первой песни, но он знает, что парни его не оставят в одиночестве на партиях брата — раз ребята обещали, что будут поддерживать его партии своими голосами, чтобы подстраховать и придать песне силу и мощь, так и будет. Хёк слышит, что парни уже начали играть знакомую мелодию, и готовится вступить в нужный момент, вспоминая, что как только он начнёт играть громче — резко включатся софиты, осветят сцену и каждого из артистов, и ему самому придётся вынырнуть из тени. — «Ну… пора». И как только Хёкджэ с силой ударяет по барабанам, задавая уже привычный ритм, мягкий белый свет тут же накрывает его и ребят, демонстрирует фанатам их кумиров, и Хёка с непривычки даже глушит этот восторженный гул, звучащий, казалось, отовсюду. По теням, краем глаза, Хёкджэ видит, что картинка на экране от тёмно-синих всполохов сменяется языками пламени, буйством огненного цвета — Шин Донхи, как директор этого концерта, отлично справился с нужным акцентом, так как фанаты чуть ли не визжат от восторга, а часть из них даже нестройным хором подпевают ребятам, что своим сильным вокалом выпевают вступительную мелодию. — Вспомни то время, Когда ты оставила меня одного И разрушила все свои обещания, — уверенно поёт Донхэ, и Хёкджэ прекрасно представляет себе, в каком восторге сейчас фанаты: увидеть этого мускулистого, мужественного солиста в новом образе, с обесцвеченными волосами и броской укладкой было бы мечтой и для самого Хёка, ведь будь Ынхёк жив, он бы был здесь, на сцене, а сам Хёкджэ мог бы видеть трансляцию на экране телевизора в пекарне и не скрывать своего восторга и гордости за брата. Но сейчас он видит только широкую спину лидера группы, его расправленные плечи и слышит этот сильный, будоражащий мысли голос, когда Донхэ продолжает петь свою партию: — Я был подобен океану, Потерянным в пространстве, Ничто не могло избавить меня от боли. И Хёкджэ знает, что следом вступят Хичоль и Кюхён, два волчонка, два диких зверя, которые прекрасно знают, как подать себя публике. Гордо вскинув голову, старший мембер, элегантно обхватив микрофон длинными пальцами на стойке перед собой, ярко и громко рычит, а макнэ, продолжая играть на гитаре, вторит ему, как совсем юный волчонок, подросток, что только учится показывать зубы врагу: — Брось меня на съедение волкам. — И завтра я вернусь вожаком целой стаи, — Хёкджэ слышит уверенные голоса Донхэ и Чонуна — и в этот раз он не остаётся в стороне, он вступает вместе с ними, под одобрительный гул фанатов, умудряющихся даже выкрикивать куски припева в нужное время, словно весь мир сейчас сосредоточился на Хёке и изо всех сил старается ему помочь. — Избей меня до полусмерти, — рычит Хичоль, и фанатов охватывает восторг от того, как старший мембер движется, как он обводит взглядом толпу перед сценой, словно пытаясь отыскать этого неведомого врага, ту самую девушку, что «причинила столько боли» — даже Хёкджэ из-за установки чувствует эту накаляющуюся энергию. Ещё и Кюхён снова вторит ему, показушно повторяя за Хичолем, словно специально принимая позы с острыми линиями плеч. — «Они любыми способами стараются отвлечь от меня внимание…» — понимает Хёкджэ, и потому заставляет себя играть ещё громче, ещё яростнее, чтобы попытаться хоть немного выдать от того бешеного огня, который был неотделим от Ынхёка. — Каждая рана формирует меня, — Хёку снова приходится петь вместе с Донхэ и Чонуном и он заставляет себя не забывать о партиях, вовремя наклоняться к удобно установленному микрофону и стараться не фальшивить и при этом не сбиваться с ритма. Ещё и Хичоль с какой-то звериной гордостью практически кричит в микрофон, взмахнув рукой и указав куда-то вперёд, как будто он замечает то, что не видят другие: — Каждый шрам укрепляет мой трон. Хёкджэ чётко знает, когда ему вступать, и этот мягкий свет вокруг его практически не пугает — режиссёр Шин Донхи действительно сотворил чудо, ведь в этот раз Хёк чувствует себя на сцене гораздо комфортнее. Ему не кажется, что толпа впереди сейчас разорвёт его на этом позорном пьедестале, помосте для казни, эшафоте, на котором жизнь и честь Хёкджэ превратятся в ничто, сотрутся в порошок гневом фанатов. Ему не кажется, что на экране выведут позорные доказательства его обмана, не кажется, что этот белый свет ослепит его и выжжет дотла. Наоборот, Хёкджэ к своему удивлению становится немного спокойнее от этого света, и ему кажется, что даже кулон, который пришлось надеть поверх рубашки, как любил делать Ынхёк, совсем немного теплеет и больше не вымораживает душу Хёка ледяным, пронизывающим холодом. — «Но это от того, что мне жарко», — уверен Хёкджэ, поскольку в знаки свыше, призраков и полтергейстов он так и не поверил за всю свою жизнь. — «Но я так скучаю по тебе, Ынхёк, что был бы готов принять это за знак от тебя…» За первой песней, не сбавляя темпа, следует вторая — заглавная песня пятого альбома Wake up. В ней, что удивляло Хёкджэ с самого релиза, в припеве практически нет сольных партий. Единственное, где удаётся солировать — так это в куплетах, и Донхэ снова задаёт нужный настрой с самого начала песни, держась гордо и уверенно, как и следует лидеру группы. С присущим ему достоинством, стараясь держаться как настоящий боец, освещённый вспышками белого, рыжего и красного цветов софитов, Донхэ поёт без запинки: — Мы знаем лишь, что время ускользает из наших жизней. Я хочу узнать истину, что прячется за ложью. И Хёкджэ по-своему нравилась эта песня тем, что в ней, как в особенности было в первых альбомах DAEKY, есть интересные посылы помимо отношений и песен о любви. — «Мне казалось, что они растут, как и их аудитория…» — Хёк старается не углубляться в воспоминания, чтобы не пришлось экстренно справляться с тяжёлыми нервными порывами во время игры и исполнения нужной партии, а Донхэ тем временем продолжает петь: — Мы стоим на краю эпохи, размывая свою юность, Создаём священную войну и продаём её вам обратно. Мы прокричим это с крыши небоскрёба. Хёкджэ некогда отдыхать и задумываться слишком сильно — несмотря на то, что между активными песнями с энергичным ритмом Чонсу действительно постарался расставить более спокойные и мелодичные песни, чтобы дать барабанщику хоть немного передохнуть от этой бешеной энергетики, Хёку всё равно приходится смириться с тем, что каждый раз перед этой своеобразной возможностью чуть сбавить накал напряжения ему придётся играть в бешеном темпе, да ещё и петь так, чтобы никто из фанатов не решился упрекнуть «Ынхёка» в слабости. Он заставляет себя держать ритм, не срываться в чересчур быстрый темп, прислушиваться к тому, как Донхэ снова подыгрывает ему на гитаре, как ровный метроном, продолжая петь вместе с гитаристами: — Мы позволим им отвернуться от нас, мы покажем, что они из себя представляют. — Мы будем рядом, когда их сердца перестанут биться, — Хёкджэ вовремя вспоминает, что им с Хичолем нужно вступить, и подхватывает мелодию вместе со старшим мембером, подпевая следующую строку уже вместе с обоими солистами. И Донхэ, и Хичоль практически одинаково качают головами в такт мелодии и почти синхронно ведут плечами, оглядывают толпу, демонстрируют готовность биться за свои принципы единым отрядом, плечом к плечу, а следом и гитаристы снова вступают, чтобы пять голосов звучали как единая мощь: — Мы — сегодняшняя нация, наши надежды не умрут, Мы будем рядом, когда их сердца перестанут биться. О-о-о, пробудитесь! И после такой эмоционально уверенной и боевой песни Хёку и ребятам нужно быстро перенастроиться на следующую песню, полную глубоких чувств и душевных терзаний — Demons. Хёкджэ бы предположил, что фанаты не успевают за такой быстрой сменой атмосферы, за тем, как снова приглушились софиты, как снова становится темно и только освещённая фигура Кюхёна ярко видна даже с дальних углов зрительных рядов. Пока Чонун умело исполняет на гитаре вступительную мелодию, макнэ, вполне очевидно для привыкшего к нему Хёкджэ, но незаметно для фанатов, которые не проживали с Кюхёном в одной квартире, нервничает, что Хёк замечает в одном единственном движении — короткой дрожи, которую макнэ тут же в себе подавляет, когда отчётливо поёт: — Помоги мне! Мой корабль тонет. Они думают, что я безумен, но это чувство им неведомо. Но как только Хёкджэ вступает с инструментальной партией, негромко, но ровно отбивая ритм, Донхэ и Чонун перехватывают ведение мелодии: на них попадает свет от софитов, а на Кюхёне, наоборот, он приглушается, когда два самых рассудительных участника группы по мнению Хёка, поют: — А все вокруг меня подобны хищным птицам. Они хотят сломать меня и стереть краски моего мира. Стереть краски моего мира! Хёкджэ сильнее ударяет по барабанам, и поёт вместе с Донхэ и Чонуном, стараясь не запутаться в том, какие именно строчки принадлежат Ынхёку — Хёк совершенно не хочет запыхаться и пропустить какую-нибудь из партий, которую он должен исполнить в лучшем виде. — «В лучшем, насколько это возможно в моей ситуации…» — поправляет себя Хёкджэ, пока поёт вместе с остальными, стараясь выжать из себя что-то вроде агрессивного оскала, который у Ынхёка всегда возникал на лице слишком естественно: — Подними меня так высоко, чтобы песня лилась, Ведь когда ты рядом — всё налаживается. Мы с тобою так похожи, ты уносишь всю мою боль прочь. Спаси меня, если я поддамся своим демонам. И парни не соврали в своём намерении «прикрыть» барабанщика любыми возможными способами — их голоса практически кричат, выплёскивая наружу весь тот стресс, который каждому из них приходилось держать в себе весь этот месяц. Но песне это даже пошло на пользу — впервые она звучит не столько агрессивно, сколько сильно и пронзительно-отчаянно, будто демоны действительно овладели парнями и губят их, душат изнутри, также, как Хёкджэ душит его собственная совесть. — Я не могу сопротивляться этой надвигающейся лихорадке. Она захватывает мой разум и тянет меня в пустоту, — Хичоль вступает в сольную партию, которую бэк-вокалом поддерживает Кюхён, и сейчас сила голоса старшего мембера немного притуплена. Хичоль специально поёт тише, вкрадчивее, как будто он сломлён, и вступая в диалог с Кюхёном, немного повернувшись в сторону гитариста и вынуждая его отвечать на эту мольбу о помощи: — Мне нужна твоя помощь, я не смогу бороться с этим и дальше. Я знаю, что ты наблюдаешь, я чувствую, что ты рядом со мной. И Хёкджэ понимает, что год назад всё расписание было отложено бесповоротно не просто так. — «Кюхён просто не смог бы исполнить эту песню со сцены в то время…» — с сочувствием думает Хёк, стараясь не вспоминать, что он и сам еле держится от таких эмоционально тяжёлых текстов. — «Донхэ фактически предсказал то, что его мемберам придётся проходить через подобное». И после припева текст становится ещё тяжелее, ведь ребята буквально молят в песне о помощи, как и Хёкджэ, притворяясь Ынхёком, постоянно просил всех вокруг о чём-то. Он просил Донхэ проявить терпение к его поведению, просил Хичоля быть рядом, невзирая на то, что и самого старшего мембера многое беспокоило, просил Кюхёна не воспринимать его неуклюжие танцы по больным для макнэ темам всерьёз, и просил Чонуна быть более сдержанным в отношении Рёука. Хёкджэ просил всех: менеджера, службу безопасности, мастеров маникюра и эпиляции — просто эгоистично просил сделать то, что ему в данный момент необходимо: отойти, быть рядом, что-то сказать, промолчать, обнять, не трогать, защитить, позволить справиться самому. Даже Рёука Хёкджэ продолжает просить — другу приходится сохранять тайны Хёка, поддерживать обман и заниматься поисками убийцы Ынхёка. И пусть Донхэ утверждал, что всем наоборот стало легче от искренности и чётких указаний «Ынхёка», Хёку всё равно тяжело думать об этом, особенно когда вся тяжесть так и отражается в этой глубокой песне: — Пронеси меня сквозь эти преграды. Продолжай лететь и не оставляй меня. Мне нужен тот, кто исцелит мои раны, Когда я стану своим злейшим врагом. Своим врагом. Совсем небольшая передышка лишь для Хёкджэ — гитаристы продолжают играть, а солисты продолжают практически шептать мольбы о помощи в микрофоны. Хёк видит, что Хичоль уже снял свой микрофон с подставки, а это может означать только одно — на кульминационном припеве старший мембер вовсю воспользуется своей сольной партией и поразит фанатов. — «Снова сделает невозможное…» — с теплотой думает Хёкджэ, но старается не улыбаться — не сейчас, и не во время этой песни. И когда им всем нужно повторить припев, Хичоль резко оборачивается на опешившего Хёкджэ и, в упор уставившись на него, старший мембер во всю мощь своих лёгких поёт: — Мои демоны. И каким же удивительно сильным — и в то же время отчаянным, болезненным кажется голос Хичоля, когда тот тянется к Хёку, эффектно играя роль того, что он взывает не к фанатам, а к «Ынхёку», только ему открывает тайну о своих демонах и умоляет о спасении. — Мои демоны, — снова поёт Хичоль, только украшая и без того эмоционально тяжёлый припев, и Хёку приходится соответствовать, отвечать на этот диалог, петь свои строчки припева, глядя на Хичоля и удивительно точно попадая по барабанам, едва замечая их краем глаза. Кажется, что старший мембер сейчас обессиленно рухнет на колени, если именно «Ынхёк» не спасёт его, если не даст надежду, не протянет руку помощи — и эта химия между друзьями всегда так удивительно выглядела из зрительных рядов, что в искренности этого всего Хёкджэ никогда не сомневался. Проблема была только в одном — Хёк не его брат и выдать всё великолепие этой духовной связи он просто не сможет. Хёкджэ лишь пытается, увлекается мелодией, заражается этой прекрасной игрой Хичоля, настоящего артиста, умеющего передать любую эмоцию и пробудить в фанатах любые чувства — и неловко отвечает ему своими строками припева. Всё это может и сможет обмануть фанатов, но старший мембер смотрит на Хёка так пронзительно, так внимательно, что Хёкджэ кажется, будто его видят насквозь. — Спаси меня, если я поддамся своим демонам, — Донхэ заканчивает песню практически в тишине, и весь мир будто замер, чтобы осмыслить эту песню и те чувства, что она принесла. У Хёкджэ есть несколько секунд, чтобы подготовиться к следующим песням, за которыми наконец последует долгожданный перерыв в виде разговорной части, общения с фанатами — хоть какая-то возможность отдохнуть.***
— Мы — DAEKY, и мы приветствуем вас, сгорая в пламени и возрождаясь вновь, — зычно произносит Донхэ отрепетированную фразу, отработанную до автоматизма — и Хёкджэ, стараясь не опоздать, вежливо кланяется фанатам с края сцены вместе с ребятами. — «Хотел бы я, чтобы Ынхёк возродился, как феникс — и больше никогда меня не покидал», — с печалью думает Хёкджэ, выдавливая из себя неловкую улыбку, пока парни поодиночке приветствуют фанатов от своего имени. — Добрый вечер, ребята. Я — лидер DAEKY, Донхэ, — заученные фразы звучат от лидера группы обыденно и естественно — Хёк даже не слышит переход от стандартных фраз к тому, что Донхэ на самом деле думает и хочет сказать. — Мы приносим самые искренние извинения вам, ребята, за то, что вам пришлось столько ждать, чтобы снова встретиться с нами. Также мы благодарим вас за понимание и все слова поддержки, которые вы писали нам и особенно — Ынхёку. Пусть Господь воздаст вам благом за ваши добрые и участливые сердца. Спасибо вам. И Хёкджэ понимает, что после ребят произносить приветственную речь придётся и ему. — «А ещё мне придётся поговорить об Ынхёке со сцены…» — думает Хёк, наблюдая за тем, как следом за Донхэ слово берёт Хичоль, как старший из мемберов, гордо улыбаясь фанатам и держась безупречно: — Отличного вечера, ребята! Я — Аска, и я покорю ваши сердца. Нико-нико-ни! Подобным японским фразочкам от Ким Хичоля при общественности Хёкджэ уже не удивляется — Ынхёк рассказывал брату, что при близком общении с девочками из BABYMETAL и он, и мемберы нахватались различных привычек и особенностей японской культуры. В частности, Ынхёк при упоминании перед камерами и журналистами солистки группы, Сузуки, называл её Кицунэ, лисицей из японского фольклора, обладающей сверхъестественными способностями. Это неплохо сочеталось с тем, что заглавная песня первого альбома японских певиц так и называлась — Megitsune, а также с тем, что в клипе на эту песню музыкантами в масках были сами DAEKY, хоть это открыли фанатам гораздо позднее — и с тем, что на «семейном» концерте парни неплохо исполнили роль обычных музыкантов, а после сорвали свои маски с лиц под восхищённый рёв фанатов. Хичоль же, помимо всяких особенностей стиля, таких как чёрный лак на ногтях, милые женские заколочки на волосах и всё тому подобное, крепко-накрепко привязал к своему приветствию фразу «Нико-нико-ни». Хёкджэ плохо помнит, из какого аниме Хичоль взял эту фразу и почему он решил связать себя с персонажем, который и произносит эти слова, но характерная поза старшего мембера не меняется уже несколько лет — парень приподнимает руки на уровень лица, развернув ладони в сторону фанатов и подгибает средние и безымянные пальцы, покачивая руками во время своих возгласов. Выглядит всё это немного наигранно, по мнению Хёкджэ, но, наблюдая за реакцией фанатов со сцены, он не может не признать — с подобным ребячеством способен справиться только Хичоль. Только Ким Хичоль может сделать из этой показушности часть своей настоящей сущности, подать всё это так естественно, что фанаты даже не посмеют сомневаться в его искренности и намерении «покорить сердца». И Хичоль, и Кюхён, и Чонун практически в голос благодарили фанатов за неоценимую поддержку, извинялись за то, что на этом концерте ужесточены меры безопасности, и снова и снова говорили о том, как они любят свою аудиторию. И было в этом что-то искусственное, хоть ребята и старались вести себя, как обычно — за этот месяц у них практически не было времени как следует почитать комментарии фанатов. Сперва они все не отходили от «Ынхёка» дальше, чем на два вдоха, потом начался длительный траур, а сразу за ним — подготовка к фестивалю. Присмотр за «Ынхёком», присмотр за Хичолем, попавшим в беду, присмотр за Кюхёном, которого Хёкджэ обидел не со зла, несколько раз поднимая болезненную для него тему. Но единодушие ребят в этом вопросе немного приободряет Хёкджэ. — «Раз все они говорят примерно одно и то же — я просто последую их примеру», — уверен Хёк, потому и чуть поводит плечами, дожидаясь, пока аплодисменты стихнут, и ему можно будет начать говорить. — «Самым сложным будет говорить об Ынхёке как о себе…» — What’s up, guys? — звонко произносит Хёк, сделав шаг вперёд и обводя взглядом зал, пытаясь не перепутать слова из классического приветствия Ынхёка. — С вами Ынхёк. Вы готовы зажечь? Вместо ответа фанаты радостно кричат и энергично размахивают лайтстиками. Хёкджэ замечает вспышки камер журналистов, понимает, что кто-то сейчас наверняка записывает его приветствие для репортажа новостей, и, что не менее важно — где-то в толпе сейчас Рёук наблюдает за ним и тоже волнуется за своего друга. — «Соберись. Никто из ребят не должен проходить это испытание вместо тебя», — напоминает себе Хёк и, сухо кашлянув в кулак, дожидается, пока ажиотаж немного спадёт, чтобы продолжить говорить в микрофон: — Все вы знаете, что недавно я завершил свой траур и… я хочу извиниться перед вами за то, что по моей вине вы, ребята, получали от нас гораздо меньше внимания, чем прежде. Мне искренне жаль, что вам пришлось проходить через это вместе со мной. Хёкджэ плохо понимает, что именно он говорит, но ему кажется, что именно это и сказал бы Ынхёк. — «Ынхёк обожал сцену, и он явно извинился бы перед фанатами за то, что все мероприятия были сдвинуты на неопределённый срок…» — уверен Хёк, потому и продолжает свою речь, надеясь, что фанаты не найдут в его словах никакого повода для обид и возражений, вежливо поклонившись в конце: — Поскольку дата проведения концерта была перенесена, я надеюсь, что каждый из вас, купив билет заранее, без проблем подтвердили его как действующий для сегодняшнего концерта. Что касается меня… мои мемберы были рядом со мной всё это время — и я безумно благодарен им за поддержку. Также я благодарен и всем вам. Я чувствовал вашу любовь — и это придавало мне силы в самые тяжёлые моменты. Спасибо вам. — Мы действительно всё это время оставались рядом с Ынхёком, — подтверждает Чонун, покровительственно положив руку на плечо Хёкджэ, когда тот замолкает от неожиданности — Хёк и забыл, что Чонсу перераспределил взаимодействие ребят на сцене, и разумеется, забыл, что на этом концерте к нему самому должен «прилипнуть» Йесон. — И нам жаль, что у нас не было возможности оповестить вас о том, как у нас идут дела. Мы посвятили себя Ынхёку и его брату Хёкджэ, чтобы оплакать его вместе, единой семьёй. И Хёк знает, что Донхэ сейчас очень хочет подойти к нему, закрыть собой, уберечь от этой болезненной темы. Хочет, но не может — как лидер группы, он должен оставаться на месте, чтобы не встревожить фанатов ещё больше. Вдобавок объяснения Хёкджэ вроде как устраивают фанатов, так как те сопровождают бурными аплодисментами каждый фрагмент речи Хёка и также энергично и ободряюще аплодируют Чонуну и его неожиданной активности на такой важной теме. — «Пора. Нужно немного рассказать о «Хёкджэ» — и закрыть эту тему», — напоминает себе Хёкджэ и, вздохнув, он добавляет: — Я понимаю, как вы все были изумлены новости, что у меня есть… был... брат-близнец. И также я понимаю, что вы были напуганы, когда узнали об аварии и о том, что я пострадал, а моего брата… Хёкджэ… больше нет. Сейчас это не так просто объяснить — вы все считали… меня… сиротой, но по-настоящему осиротел я тем утром, когда не стало человека, которого я люблю больше, чем любого на этом свете. — Ынхёк просто хотел уберечь своего брата от нападок хейтеров — и мы все поддержали это его решение, — встревает Хичоль, бросив взгляд на погрустневшего «барабанщика» и рефлекторно придвинувшись ближе — в отличие от Донхэ, старший мембер как раз мог себе позволить не скрывать опеку над «Ынхёком», так как о дружбе Хичоля и Ынхёка знали все и никто бы этому не удивился. — Мы тоже ужасно перепугались, когда узнали об аварии. И… мы разделили с Ынхёком его боль и слёзы, его скорбь и первую несмелую улыбку, что впервые появилась спустя огромное количество времени. — И также большую поддержку мне оказали родители… моих… мемберов, — Хёкджэ чуть запинается, так как называть ребят «своими» ему до сих пор очень непривычно, но ему кажется, что выразить признательность родителям ребят через публичную благодарность — это неплохой способ, чтобы добавить убедительности в то, что парни близко знали «Хёкджэ», как и Ынхёк знал их родителей. — Они навещали меня в больнице и заботились обо мне и о мемберах. И я хочу поблагодарить их официально, при всех вас, ребята. Господин и госпожа Ли, госпожа Ким, господин и госпожа Ким — и господин и госпожа Чо. Надеюсь, вы все смотрите трансляцию концерта и слышите нас прямо сейчас. Я благодарен вам за то, что вы поддерживали меня и заботились обо мне, как о собственных детях. — Эй, котёнок, а хочешь сюрприз? — неожиданно интересуется Хичоль, широко улыбнувшись и подходя поближе к Хёку, продолжая говорить отчётливо и громко, точно в микрофон, отчего Хёкджэ вполне логично предполагает, что всё, что скажет старший мембер, скорее предназначено для фанатов, чем для «Ынхёка». — Ребята, вы ведь уже все заметили, правда? Посмотри вон туда, Ынхёк. — Что? — растерявшись, Хёкджэ пытается посмотреть туда, куда указывает старший мембер, и кто-то из осветителей, судя по всему, прекрасно знал о «сюрпризе», так как свет одного из софитов начинает двигаться, освещая ряды, и останавливается у перил ближайшего балкона, с которого отлично видно сцену. Там, где аплодирующим фанатам и опешившему Хёку приветливо машут руками три знакомые фигуры — родители Донхэ и мама Хичоля. И, судя по тому, что ни Донхэ, ни Йесон не кажутся удивлёнными — мемберы также знали о деталях этого «сюрприза». Хёкджэ бы солгал самому себе, если бы не признался, что он смотрел трансляции концертов и наблюдал не только за ребятами, но и за тем, как спокойно ведут себя их родители. Уже привыкнув к этому вниманию от аудитории, мамы и папы ребят улыбались, когда попадали в кадр, приветливо махали руками и даже, не скрываясь, подпевали на особенно популярных и известных песнях. Хёк бы также солгал самому себе, если бы не понимал, что он по-своему даже завидовал этой открытости членов семьи DAEKY — несмотря на свою скромность и твёрдое желание не открываться фанатам, чтобы не создавать проблемы брату, было в том, что фанаты знали о родителях ребят и сестре Кюхёна, что-то по-своему тёплое и семейное. — «А если бы я пришёл к Ынхёку сразу, как узнал его на сцене?» — задумывается Хёкджэ, не зная, что было бы лучше для них обоих. — «Или наоборот, лучше бы в тот день в доставке работал Рёук, а не я. Тогда Ынхёк бы не знал обо мне — и был бы жив…» Но в этот раз Хёкджэ вовремя вспоминает об одной важной детали — кто-то хотел убить Ынхёка, и добился своей цели, хоть и пока, возможно, об этом не догадывается. — «Значит, даже если бы мы не поехали вместе тем утром, убийца бы нашёл другую возможность…» — от мысли об этом Хёку снова становится нехорошо. — «А если он примется за ребят? Если убийца и за родителей ребят примется? Фанаты ведь знают, где они живут…» И Хёк не приукрашивает масштаб возможных проблем — фанаты действительно знали домашние адреса ребят, и из этого выходило несколько неприятных историй. Хёкджэ узнал о группе брата не с самого дебюта, но даже присоединившись к многочисленным фанатам позднее, он ужаснулся от того, что некоторые люди нарушали личное пространство парней, фактически преследовали их повсюду, а кое-кто даже начали преследовать родителей ребят, чтобы попытаться выяснить какие-то подробности или передать парням письма и подарки. Ынхёк потом поделился с братом парочкой историй того, как особенно активно безумные фанаты преследовали госпожу Ким, матушку Хичоля. И Хёку даже не требовались пояснения, почему фанаты выбрали именно её — женщина проживает одна, красивая внешность Хичоля привлекает внимание фанатов, а своими чертами лица он по большей части похож на маму. Вдобавок со старшим мембером вечно что-то происходило, потому узнать подробности фанатам очень хотелось, а доехать до неё было проще всего. Родители Чонуна переехали в США во время промоушена ребят с их вторым альбомом, родители Донхэ живут далековато от Сеула, отца Ынхёка фанаты не стали бы искать, так как Ынхёк не скрывал, что не желает иметь ничего общего с этим человеком, а родителей Кюхёна фанаты побаивались — господин Чо всё-таки был известен в Корее как успешный адвокат, и не понимать, что при малейших признаках назойливого внимания отец Кюхёна защитит свою семью и подаст в суд на преследователей, фанаты не могли. И в такой ситуации госпожа Ким оказалась крайне удобной для фанатов мишенью. Хёкджэ укоризненно качал головой, слушая рассказы Ынхёка — он не без гордости говорил, как, погостив у этой доброй, не решающейся пожаловаться женщины, барабанщик понаблюдал за ситуацией и сделал выводы, после чего он уговорил Хичоля начать действовать. Ынхёк за руку потащил Хичоля к Чонсу и Шивону и устроил переполох в агентстве, предъявляя претензии к безопасности членов семей артистов и к понятию «юридическая защита артиста» в принципе. Среди других групп и агентств подобное не практиковалось и родителям артистов приходилось спешно переезжать и скрываться, носить маски при любых выходах на улицу, чтобы их не узнали — и такого будущего матушке Хичоля Ынхёк не желал. Посоветовавшись и даже взяв консультацию у господина Чо, так как его опыт с крупными успешными делами оказался неоценим в данной ситуации, генеральный директор, Чон Юнхо, дал добро на выпуск официального заявления по поводу активного преследования фанатами артистов и их близких. В этом заявлении, на самом деле, больше затрагивался вопрос именно преследования членов семей артистов и неправомерный выпуск злонамеренных слухов, но Ынхёк, как бы Хёкджэ ни возмущался по этому поводу, не жаловался. Это сейчас, лично столкнувшись с тем, как много артистам приходится делать для того, чтобы аудитория их поддерживала, Хёкджэ понимает, что агентству пришлось пойти на рискованный шаг и выжать из ситуации максимум, который они могли себе позволить. Полностью запретить фанатам ходить за артистами по улицам и передавать им письма и подарки агентство не могло — тогда был бы риск, что от такого отношения часть фанатов просто перестали бы интересоваться группой, а это уже грозило бы денежными потерями, снижением популярности и даже падением в цене акций агентства. Потому всё, что можно было сделать — это защитить разве что членов семей ребят от лишнего внимания, и именно к этому и было привлечено внимание общественности. В заявлении говорилось, что при нарушении личного пространства родителей артистов и других членов их семей будет составлено обращение в полицию, а затем — в суд. Более того, за ходом движения подобных дел будут наблюдать сотрудники агентства, взяв на себя оплату судебных издержек и стоимость высокопрофессионального адвоката. И без происшествий не обошлось — некоторые фанаты осмелились продолжить преследование госпожи Ким, и Ынхёк тогда настоял на составлении заявления в полицию. Донхэ поддержал это решение, так как парень явно не мог не понимать, что на месте госпожи Ким могли быть родители любого из мемберов, и с этой ситуацией надо что-то делать — и они вдвоём постоянно сопровождали Хичоля и госпожу Ким на всех встречах с полицией, понимая, что из-за нерешительности добрая женщина может и отступить. Фанаты принялись возмущаться в социальных сетях — это не помогло, отступать DAEKY не собирались и агентство их поддержало. Фанаты сменили тактику и принялись забрасывать личные аккаунты ребят слезливыми рассказами о том, что им нечем будет выплачивать штрафы, не взяв кредиты под огромные проценты — это тоже не помогло. И только когда госпожу Ким перестали преследовать, а в агентство фанаты начали отправлять официальные письма с клятвенными заверениями, что они больше никогда не будут такими назойливыми — госпожа Ким, после беседы с юридическим отделом агентства, забрала заявления из полиции, пожалев этих глупых детей. Ынхёк недовольно рассказывал, что он бы хотел настоять и пойти вместе с госпожой Ким в суд до конца, но всеми было принято решение, что лучше на первый раз не доводить дело до судебных разбирательств. Но на достигнутом Ынхёк не остановился — он настоял на том, что о происходящем должно быть выпущено новое заявление, чтобы фанаты не думали, что в следующий раз всё закончится также быстро. И в качестве своеобразного спикера, человека, ответственного за официальные объявления перед публикой, тогда впервые выбрали Донхэ и это было отличным решением — как лидер группы, парень неплохо справился и объявил фанатам, что мемберы обеспокоены безопасностью своих близких, что фанатов просят о понимании и уважении личного пространства других людей — и что эти отозванные заявления были первым и единственным предупреждением. Любые попытки преследования членов семей DAEKY будут расцениваться как преступления — и дела будут переданы в суд. И фанатам с таким положением дел пришлось смириться. Конечно, это не значило, что фанаты совсем забросили попытки увидеть кого-то из артистов на улицах, но хотя бы близкие ребят были в безопасности — даже если кто из фанатов и решался подойти поближе и что-то спросить, то люди делали это гораздо тактичнее, с уточнением, могут ли родители артистов уделить им пару свободных минут — и с пониманием отходили в сторону, если получали отказ. Фанаты даже перестали пытаться всучить родителям ребят подарки и письма — гораздо проще было отправить всё это в агентство или вручить артистам лично. Иногда фанаты коллективно приобретали подарки для родителей ребят, как, например, красивый набор из жемчужных серёжек и браслета госпоже Ли на юбилей или суперсовременный и мощный фен с кучей насадок для укладки волос госпоже Ким, когда Хичоль бездумно пожаловался, что у него самого, как и у матушки, очень сильно вьются волосы от сырости. Но фанаты делали подобные подарки семьям ребят не на каждый праздник, чтобы их благие намерения не расценили как назойливое преследование и чтобы близким артистов не было неловко от постоянных дорогих подарков. Но поэтому Хёкджэ вполне логично опасался, что, узнав о нём, фанаты снова поднимут ажиотаж и примутся за своё, с искренним любопытством заинтересовавшись им и не удержавшись от преследований. Может быть, потому Хёк и не решался попросить Ынхёка рассказать о нём — у брата могло бы образоваться столько проблем из-за «воссоединения близнецов», что и представить было страшно. Как минимум, пришлось бы дополнительно озаботиться вопросом безопасности пекарни, докупить камер наблюдения, обновить проводку и заменить сигнализацию на более чувствительную, с мощными датчиками движения — а всё это стоит огромных денег, которые Хёкджэ бы ни за что не взял у Ынхёка. Хёк прекрасно представлял себе величину этих расходов, так как Ынхёк рассказывал, что дома родителей ребят пришлось обезопасить подобным образом, как и его квартиру. Вдобавок, фанаты нагрянули бы в пекарню, и хоть продажи тут же пошли бы в гору, Хёкджэ не был уверен, что они с Рёуком легко и играючи справились бы с таким количеством фанатов, что подстерегали бы Ынхёка и с нетерпением ждали бы его появления. Хёку хотелось сохранить пекарню как некий тихий и безопасный островок в этом суетливом мире, чтобы Ынхёк всегда мог отдохнуть там, в покое и без спешки. — «Но почему никто не рассказал мне, что сюда придут родители ребят?» — недоумевает Хёкджэ, не понимая, в чём был смысл того, чтобы все держали «сюрприз» в тайне до нужного момента — уж он-то точно не рассказал бы фанатам заранее о визите родителей ребят. — «Может быть, парни узнали об этом уже перед выходом, потому и не успели мне рассказать? Может, Кюхён именно поэтому и нервничал? Он боялся, что его родители тоже здесь?» — Мамуль, не будь так строга к моей игре сегодня! — Хичоль, помахав рукой, ехидно улыбается и продолжает раззадоривать фанатов, намекая о том, что сегодня он сядет за барабаны — то, что фанаты явно ждут с нетерпением. — Я ещё только учусь. А вот Ынхёк сегодня покажет высший класс. И Хёкджэ, не сдержавшись, звонко смеётся от неожиданности происходящего под щелчки камер журналистов и бурные аплодисменты согласных с Хичолем фанатов, не зная, как на это реагировать. Вежливо поклонившись родителям ребят и поприветствовав их, он активно машет родителям Донхэ и Хичоля рукой, продолжая при этом улыбаться и смеяться, как будто посреди всего этого бешеного темпа, энергии и безумия кто-то поставил происходящее на паузу и Хёкджэ оказался в другом мире — там, где его никто не осуждает и можно вздохнуть спокойно и расслабиться. Конечно, он должен был догадаться, что такие добрые и замечательные люди не могли пропустить концерт ребят, но всё равно Хёк, вспомнив об остальных родителях, старается неприметно оглядеть ближайшие места, чтобы убедиться, что больше подобных «сюрпризов» никто не устроил. Хёкджэ предполагает, что родителям Чонуна просто очень неудобно было бы устраивать перелёт в Корею и обратно ради одного концерта — и это кажется разумным решением, а вот замерший в испуганной стойке Кюхён встревожил Хёка не на шутку. — «Он думает, что сюда пришли и его родители…» — уверен Хёкджэ, потому и оглядывает зрительные ряды, насколько это возможно. Ему кажется, что на одном из рядов у какого-то мужчины от света софита поблёскивает подозрительно знакомая оправа очков, но Хёкджэ сейчас слишком далеко от этого человека, чтобы убедиться точно, отец Кюхёна это или нет. По крайней мере, оглядев ряды, сам макнэ сразу же успокоился, снова с непосредственной наигранностью глядя на Хёкджэ доверчивым взглядом младшего участника группы. — «Наверное, мне просто показалось…» И Хёкджэ решил больше не вдаваться в рассказ о «Хёкджэ» так глубоко — он кратко сообщил фанатам то, что они и так уже знали из новостей: что «брат Ынхёка» был пекарем, что он жил с мамой, которая тяжело болела раком и умерла ещё до воссоединения своих сыновей, и что с просьбой братьев сохранить тайну о Хёкджэ согласились и мемберы группы, и сотрудники агентства. Хёк догадался, что ему нельзя рассказывать о их с Ынхёком жизни также сухо, как сделал Чонсу в новостях, потому что фанаты не настолько глупы, чтобы не увидеть сходства с репортажем и не понять, что «Ынхёк» просто произносит заготовленный текст. Из-за этого Хёкджэ приходится быть более откровенным и эмоциональным, хоть ему совсем не хочется — об этом его в своё время предупреждал на репетициях менеджер Пак Чонсу, не самым тактичным способом напомнив, что от «Ынхёка» будут ждать подобные подробности. И, несмотря на то, что за такие намёки менеджера Донхэ чуть было не устроил скандал в репетиционной студии, Чонсу всё-таки оказался прав — фанаты даже притихли во время речи Хёкджэ, ловя каждое его слово, ведь прочитать новости в интернете это одно, а услышать подробности от «Ынхёка» — совсем другое. — «Потом нужно будет поблагодарить Чонсу за своевременную подсказку», — думает Хёкджэ, закончив свою речь и терпеливо дожидаясь, пока им снова можно будет продолжить выступать. — «Несмотря на то, что он не всегда был добр и участлив к нам, всё-таки он знает своё дело и заботится о нашем благополучии…» И после того, как Хёку удалось преодолеть первые рубежи — выход на сцену, первые песни и первая разговорная часть, — ему даже стало немного легче справляться с концертом. Если на самой первой песне Хёкджэ казалось, что время тянется очень медленно, то сейчас он едва успевает замечать, как песни проносятся одна за другой — Fifteen minutes, The last one, хорошо знакомая ему Moving on, во время которой Хёк впервые запел со сцены по-настоящему, Wretched and divine и Let you down, последняя песня, после которой им наконец устроили длительный перерыв и дали возможность уйти со сцены. За фанатов Хёкджэ не беспокоится — он знает, что по плану режиссёра на экране будут пускать клипы DAEKY и отрывки с предыдущих концертов, официально записанные агентством. Конечно, это всё не займёт много времени, так как фанаты заплатили именно за возможность увидеть артистов вживую, а не за просмотр клипов на большом экране, но этого перерыва должно хватить, чтобы они все спешно поели и переоделись в другие костюмы, которые они сменят во второй раз уже в заключительной части, перед сольными песнями. — Вы немного затянули разговорную часть, — комментирует Чонсу, пока парни, рассредоточившись по гримёрке, жадно едят тёплые супчики, которые как раз немного остыли и не обжигали рты. — Теперь меньше времени останется на болтовню перед вашими соло. Чонун, не забывай, что после песни Phoenix ты первым берёшь слово — и уходишь переодеться, причём уходишь быстро. А когда на сцене появляется Чонун — Ынхёк, ты пулей летишь переодеваться. — Я всё понял, Чонсу-хён, — отвечает Хёкджэ, прожевав перед тем, как говорить — по его ощущениям, блеск на губах уже подъеден из-за жирного супа, но, наверное, потому здесь тоже находятся средства для макияжа и девушка-гримёр готова им помочь, поправив внешний вид. — «Наверное, все уже привыкли к тому, что после перекусов и необходимости переодеться часть макияжа может смазаться и нужно будет его подправить», — предполагает Хёкджэ, но точно не знает, так как ещё месяцем ранее он совершенно не пользовался косметикой и лишь недоумевал, когда видел подводку на глазах Ынхёка. Более того, о стойкости макияжа Хёк тоже ничего не знает, кроме того, что любимую подводку Ынхёка нужно ещё постараться смыть с глаз. — Чонсу, не нагнетай, — морщится Хичоль, отставляя на столик стакан с зелёным чаем, не допивая чай до конца. — Не в первый раз на сцене всё-таки. — Хичоль, я не хочу рисковать, — хмурится менеджер, покачав головой и снова внимательно посмотрев на притихшего Хёкджэ. — Учитывая, сколько всего Ынхёку пришлось вспоминать после сотрясения — я повторю всё много раз, если потребуется. Лучше так, чем ситуация снова выйдет из-под контроля. — Чонсу-хён прав, — соглашается Хёк, отложив опустевшую мисочку супа и вытирая рот салфеткой — ему становится неловко от того, как все сразу уставились на него, но деваться некуда: ругаться с менеджером Хёкджэ больше не хочет. Да и Чонсу вполне доходчиво пояснил, что он не считает «Ынхёка» глупым, просто подобные вопросы после «сотрясения барабанщика» действительно стоит обсудить ещё раз, чтобы не бояться, что «Ынхёк» что-то не может «вспомнить». Но объяснить это ребятам не так просто, потому, чтобы парни не решили, будто менеджер снова давит на барабанщика, Хёкджэ, опережая и недовольно вскинувшего голову Донхэ, и готового съехидничать Кюхёна, мягко добавляет: — Сейчас будет довольно длинная серия выступлений перед соло, так что даже хорошо, что он освежил мои воспоминания. У нас есть ещё время? Мне нужно в уборную. — Времени в обрез, так что поспеши, — Чонсу-хён по-прежнему выглядит недовольным, но на вопрос Хёкджэ он всё-таки утвердительно кивает, как будто даже немного смягчившись — у Хёка возникает странное ощущение, что менеджеру по душе его попытки быть рассудительным, что явно не сочеталось с характером Ынхёка, которого все знали. — Сонмин тебя проводит. Если кому ещё нужно в уборную — идите сейчас. Остальные начинайте переодеваться. И пошевеливайтесь. — Я схожу с Ынхёком, — неожиданно предлагает Донхэ, откладывая опустевшую одноразовую посуду в сторону и поднимаясь на ноги. — Мне тоже надо в уборную. Мы быстро. — Хорошо, только очень быстро, — Чонсу коротко стучит пальцами по своему колену — и Хёк, понимая, что медлить действительно не стоит, спешно отправляется из гримёрки в сторону туалета, следуя за Донхэ, пока менеджер торопит других мемберов, заставляя их переодеваться поскорее. — Ты отлично справляешься, — подмечает Донхэ, наблюдая за тем, как «Ынхёк», наклонившись к раковине, набирает воду в сложенные руки и активно полощет рот, чтобы избавиться от мелких частичек пищи на зубах. — Считай, что треть концерта позади. И… ты же не расстроился тому, что наши родители сегодня в зале? Наверное, надо было спросить твоё мнение, но мы не хотели, чтобы в самом начале концерта ты навязал себе ещё больше давления. — Нет, не расстроился, — выплюнув воду в раковину, Хёкджэ закрывает кран и отрывает бумажное полотенце, протирая им губы, щёки и руки. — Скорее, удивился. Это было весьма неожиданно, но не плохо. Они ведь ваши родители и имеют полное право быть в зале на любом концерте, хочу я этого или нет. Вдобавок я привёл к нам Рёука и сегодня он тоже в зале, хотя ваше мнение я тоже не успел спросить, так что… — Да, твоя правда, — соглашается Донхэ, покачав головой. — Но Рёук помогает нам, и восполняет твои пробелы в памяти по части воспоминаний о брате, так что мы все ему признательны за помощь. Правда, мы думали показать родителей залу гораздо позже, когда ты уже немного войдёшь в ритм и перестанешь так беспокоиться. Но ты так неожиданно их упомянул… У тебя была замечательная речь, правда. Фанаты ловили каждое твоё слово. — А во время исполнения они смотрели только на тебя, — подшучивает Хёк, обернувшись и тихо хихикнув: он не сомневается, что когда Донхэ попал под свет софитов, большая часть фанатов и думать забыли об «Ынхёке». — «Наверное, я и сам бы забыл обо всех своих проблемах, если бы смотрел только на Донхэ…» — думает Хёкджэ и, понимая, что перед выходом на сцену он снова начнёт нервничать, парень переминается с ноги на ногу и тихо вопрошает: — Послушай, Донхэ… Я могу тебя кое-о-чём попросить сейчас? — Конечно, — переставая улыбаться, лидер группы подходит ближе, обеспокоенно посмотрев на Хёкджэ. — Что-то случилось? — Я… я понимаю, что это прозвучит ужасно неправильно, — бормочет Хёк, нервно сглотнув: он уже сожалеет о том, что вообще поднимает эту тему, но отступать уже поздно, ведь придумать более уместную просьбу Хёкджэ уже попросту не успеет. — И ты можешь отказаться, если решишь, что с моей стороны просить это — некрасиво и жестоко… Я не хочу тебя использовать, особенно таким образом, но… — Ты можешь просить о чём угодно, — мягко возражает Донхэ, отрывая ещё одно бумажное полотенце от рулона и бережно вытирая капли воды с щёк Хёкджэ. — О чём ты хотел меня попросить? — Я просто… я очень нервничаю и… — шумно выдохнув, Хёк набирается сил, чтобы выпалить свою просьбу, которая действительно может прозвучать как попытка использовать Донхэ в такой ситуации, особенно если вспомнить недавние порывы «Ынхёка», когда он сам фактически набросился на лидера группы с поцелуями, а потом сам же перепугался своих желаний и укорил себя. — Если ты не решишь, что я пользуюсь тобой… ты можешь поцеловать меня? Донхэ не отвечает сразу: осмысляя просьбу «Ынхёка», он задумчиво смотрит на притихшего Хёкджэ, отчего парню становится ещё более неловко. — «Наверное, я не могу просить его об этом, когда сам же и отталкиваю», — думает Хёк, поморщившись и тихо вздохнув. — «Я просто извинюсь перед ним и вернусь в гримёрку. Нам пора на сцену». Но едва он приподнимает голову, чтобы посмотреть на Донхэ и со всей искренностью извиниться перед ним, пока не стало только хуже, как лидер группы придвигается ещё ближе, бережно касается тёплыми пальцами подбородка Хёкджэ и вместо ответа мягко целует его прохладные от воды губы. — «Он не обиделся?» — Хёкджэ прерывисто втягивает воздух через нос, прислушиваясь к ощущениям, но Донхэ не кажется обиженным: лидер группы немного сопит от волнения, выдавая свои чувства, но при этом он касается тёплыми руками шеи Хёка почти невесомо, бережно, ласково, словно совсем легко задевая его во время поцелуя, чтобы не дать Хёкджэ снова испугаться и сбежать. — Ты не пользуешься мной, — тихо отвечает Донхэ, немного отстранившись и внимательно посмотрев на стушевавшегося Хёкджэ. — Я знаю о твоих чувствах, и я знаю, что сейчас у тебя в голове кавардак из-за концерта. Если это поможет тебе сосредоточиться — я готов помочь. Всё в порядке, правда. Я же обещал, что всё будет так, как ты хочешь. И, нервно выдохнув, Хёк сам подаётся вперёд, обвивает плечи Донхэ руками и жадно целует его, закрыв глаза и попытавшись раствориться в этом тёплом ощущении. Никаких лишних движений, как тогда, в комнате, и Донхэ явно думает о том же — отвечая на поцелуй, он лишь мягко приобнимает Хёкджэ, держа руки неподвижно. Они оба не могут полностью расслабиться — они вот-вот снова выйдут на сцену, а ещё им скоро исполнять свои новые соло, да и в уборную вот-вот может кто-нибудь зайти, так что им нужно быть осторожными. Но Хёку всё равно становится немного легче — и потому, с неохотой отстранившись от мягких губ Донхэ, Хёкджэ тихо добавляет: — Спасибо тебе. — Главное, что тебе полегчало, — также тихо отвечает Донхэ, разжимая руки и, не сдержавшись, он аккуратно проводит большим пальцем по губе ахнувшего Хёкджэ, с пониманием улыбнувшись ему. — И перестань думать о том, что ты меня как-то используешь. Мы же знаем о чувствах друг друга, да и… время всё решит, хоть и не сразу. Иди, тебе пора переодеваться, а то Чонсу взбесится. — А ты? — возражает Хёкджэ, с восхищением рассматривая лидера группы, как будто стараясь запомнить его таким: спокойным, мягким, готовым защитить, уберечь, изгнать из разума тяжёлые мысли. Хёк хочет предложить подождать Донхэ, но тот, коротко усмехнувшись, шутливо отвечает: — Ну… я не соврал Чонсу, что мне нужно в уборную. Давай, поспеши. Тебе ещё макияж поправлять. И только тогда Хёкджэ неожиданно для себя понял, что Донхэ действительно нужно в туалет, а он тут будет только мешать. Сдавленно ойкнув, Хёк неловко кивает и чуть ли не вываливается из уборной в коридор, пока в его ушах практически звенит мягкий и беззлобный смех Донхэ, отчего щёки Хёкджэ как будто вспыхнули пламенем: — «Вот ведь… Какой я глупый!»